На пегих скалах пена ржёт и стынет.
Хаос камней и чаек – пей до дна!
Тяжёлыми обломками латыни
Завалена старинная страна.
Тут край скалы. В бесцветный час отлива
Смолкают даже чайки до поры,
Тут край земли. И с этого обрыва
Одна дорога ей – в тартарары!
Нет, это вам не Франция! – Поныне
Крылатых кельтских шлемов снится скань...
Никчёмными обломками латыни
Завалена не римская Бретань.
Quimper 1977
По радуге бледного моста
Уходят в небо машины,
А радуга – только в три цвета,
Крутая, как этот мост.
Дорога уходит в небо,
А в небе давно я не был,
Но помню: бретонские сосны –
Над облаком в полный рост.
St. Nazaire 1988 1
В. Павловой
Когда отлив ползёт с песка,
За маяком Сен-Геноле,
За этой грудой круглых скал
Урчит Атлантика во мгле,
И чайки падают в туман,
И мы – одни на всей земле –
На самой маленькой скале
У маяка Сен-Геноле,
И нет ни моря, ни земли,
И горизонта нет вдали,
И за спиной туман стеной...
Ты видишь? Это – край земной,
Ты знаешь, он – не рай земной,
И всё же ты стоишь со мной
Под этим маяком немым.
Тут даже чайки не кричат
И молча падают в туман,
Тут – край земли;
А что за ним?
Но скалы серые молчат.
Отлив молчит. И те кресты,
Рыбачьих сейнеров кресты.
Тут ночь боится пустоты.
А ты
Боишься пустоты?
А я?
Не знаю. Я промок.
Песок и ничего окрест.
Лишь каменный тяжёлый крест
На перекрёстке двух дорог.
Они расходятся...
Куда?
И крест поставлен на пути.
А на любви?
За что?
Когда?
И перекрёстка не найти,
И горизонта нет вдали...
Но всё-таки – зови, зови:
Мы были на краю Земли,
Любили на краю любви.
St. Guénolé, 1983
На берег выйти можно:
Скалы тропу разжали.
Наверное, сходство ложно
С крымскими миражами,
Где белый ком тополиный
Ветром по склону таскало...
Над блеском слепого отлива
Солнце и черные скалы.
Бледно цветет вереск,
А в каменистых грядах
Басом ревет ветер,
Путаясь в темных прядях
Водорослей лиловых...
Что это вдруг тихо?
Солью прибоя снова
Скалам в ночи тикать.
В море текут речки
И не переполняют,
Снова к истокам прежним
Кто-то их угоняет.
Не говори о прошлом,
Будто бы лучше было –
Память в салат накрошит
Всё, чего не хватило,
Разве плетень – защита
Стаду перед волками?
Смех дураков трещит, как
Хворост под котелками...
Впрочем, о чём, зачем я?
Снова отлив – глянцем.
Солнце. Бретань. Кочевье.
Всюду быть иностранцем.
Когда-то ты был где-то...
Молчит, остывая, чайник –
Песня его спета.
Похоже, это – прощанье
С тем, чего больше нету,
И нет до него дела,
Здесь, на краю света,
Здесь, на песке белом...
2001
Лестницей винтовой
кружи,
Мечутся над тобой
стрижи,
Медленная ползет
спираль,
Медная над закатом
даль...
Леса полосой густой,
холмы...
Мельчает мир с высотой.
А мы ?
2002
Крикливы птицы бретонских скал.
Плывёт гнилая доска.
Отливу – песка таскать, не перетаскать,
Отлив, прилив, бесконечность.… Опять
Прилив отлив, тоска!
Водоросли – волосы
спящих каменным сном русалок,
(Смолкает гул, дробящийся о скалу).
Когда–то, в глубине, её бронзовое плечо моего касалось…
(Сползает шорох брызг с рыжих камней,
Торчит зелёное что-то, как плоский лук).
Но через всё – приглушённый топот коней!
Они там, на юге где-то. И это –
Доказательство, что километры – враньё!
Звуки угасли, осталось эхо,
(Только эхо того, что я когда-то слыхал,
Но оно – моё!)
Эхо – оно даже нематериальней тени,
Которую ветер только что колыхал.
Эхо прошлого – это завтрашний голос
Ещё не пробившихся на свет растений,
У серых и рыжих скал
На грани воды…
А я, давних столетий отлетевший осколок,
Когда ещё были кони, я к волнам ускакал
От берёз, от холода, от беды…
Ветер, будь добр,
Через пролив меня, как слепого, переведи!
Извини, у меня давно уже паруса нет …
Crozon 2003
На сером краю промокшего мира,
Чуть смолкнут прибои, ветра и грома,
Смыкаются в тучах последние дыры,
Смягчаются острые скалы Пен Хира 2 –
Их грани срезает, скругляет туман…
И всё: даже чаек не слышно в тумане,
А может, и чайки тоже молчат?
Но только прилив заиграет камнями,
И выдохнет шорох песчаных камланий,
Как все голоса наконец-то включат –
И вот нам расскажут – о чём небывалом? –
Те, разом порвавшие с немотой,
Те скалы…
Вот-вот – вал за валом – по скалам…
Но нé о чем…
Брызги.
Прибой.
2003
Ветер и вереск,
Вереск и ветер,
Узкие тропки
Над океаном,
Где-то внизу там
Белые плети
Хлещут по скалам,
Трещинам, ранам...
Ветер и вереск.
Вереск и ветер;
В яркой колючке
Желтым цветущей
Неистребима
Память о лете –
Вереск лиловый
И вездесущий.
Вереск и ветер,
Ветер и вереск,
В вереске ветер
Желто-лиловый,
И не пройти там
И не поверить:
Ланды пустынны.
С неба – ни слова.
Pointe de Dinan, 2001
В желтом хаосе низкого дрока
Между клумбами синих гортензий
Бродит ветер морской, нетрезвый,
И скрипят деревянные кресла.
А какой-то – в рыбацкой шляпе,
За столом, среди синих гортензий,
Пьёт, квадратную девку облапив.
До чего ж она некрасива!
…Парусина. Свитер. Палитра.
Чашки глиняные темно-синие
И шуршанье желтого сидра...
Некрасивы и чашки эти,
И кувшин, и аляповатый
Мнущий кучи гортензий ветер,
Будто синие клочья ваты,
Некрасивы на блюде мидии –
Всё, что смотрится поодиночке…
А вот если вместе увидеть –
Тридцать строк в единственной строчке! –
Этот стих остановит мгновенье
И подарит девке сиянье,
Он погасит и ветер нетрезвый
И сердитого сидра шуршанье.
Озарятся клумбы гортензий,
Заблестит черно-розовым блюдо
От креветок и лаковых мидий,
Расцветёт в цветнике посуды
Вечер цвета заплаканной меди!
Landévennec 2002
Не пишется. Не спится.
Бессонница – как страж…
На чём остановиться?
История? Пейзаж?
И где, какая птица
Рифмуется, кружится,
И стих впадает в раж?
А рифмы – как из крана
(видны, стены, штаны…)
Толпятся, как бараны:
(вруны, годны, полны…),
Ну, выверну карманы –
Слоны, бледны… Блины!!!
У кромки океана –
Бретонские блины!
На вересковой круче,
Над морем, прямо тут,
В толпе ветров колючих,
Девчонки их пекут.
А ну-ка, глянь на солнце
И заслонись блином,
Сквозь блин предстанет солнце
Канатным плясуном!
Набег ассоциаций –
Размашистым пучком…
Не дай им разбегаться
И оглядись кругом:
Вон, тучка, что так хмуро,
Так медленно прошла, –
Да, это тень Артура
У Круглого стола!
А стол стоит над сопкой
С прибрежной стороны,
На нём горячей стопкой
Возвысились блины!
Внизу же – ни травинки…
(Ах, в мире всё – песок!)
Глотни-ка по старинке
Поджаристый кусок!
Вдали – залива глотка
Скалиста и черна,
Закат – как сковородка
Для нового блина,
Нальют в неё тумана –
И вновь вознесены
Над пеной океана,
Белесой, как сметана,
У края океана –
Бретонские блины!
2004
Пен-ар-бед (по-бретонски),
Финистер (по-французски)
– это конец земли.
Сейнеры, белые домики, синие ставни,
Гранитный маяк Сен-Геноле торчит из камней,
«Пен-ар-бед!» – чайки выкрикивают своенравно,
«Стой! – чайки предупреждают – Здесь – конец!»
Врут они, птицы морские. Не кончено это:
Врут, как горизонта растянутая дуга…
Знаю, за ней – чуть постаревшего Нового Света
Низкие и кленовые берега.
Там тоже белые домики (но не синие – чёрные ставни),
И, повторяю, – от клёнов рыжие берега
В воду Атлантики серой уходят плавно.
Листва лихорадочной осени – янтарная курага.
А если ручную бурю выпустить из стакана –
Клёны, облетая, правдиво расскажут тебе про то,
Что вот там, за горизонтом, по ту сторону океана…
Но чайки и здесь предупреждают: «дальше – ничто!»
Врут они, птицы: где-то посреди – ещё Атлантида,
А за ней на скалистой, песчаной, серой земле
За кормой отплывшего сейнера исчезает из вида
Угол Атлантики и Бискайи – Сен-Геноле.
St Guénolé 2004
Небо снизилось. Небо – немо.
И упорно, и незаметно
Отделяет землю от неба
Бесконечный язык
ветра.
Только он-то один
может
Тут хозяйничать, растекаясь,
Потому что края
моря –
Мир, оставленный без вертикалей.
Ни ствола, ни куста –
плоско.
Что ж удержит сию
чашу?
Потому-то здесь так
просто
Небо наземь ложится
часто,
И могло бы лежать
вечно
Надо всеми грехами земными –
Только длинный язык
ветра
Простирается между ними.
Каждый камень кипит как чайник,
Пар ползёт в облака
немо,
Подпирая и крылья чаек,
И всё, что осталось от неба –
Это, тяжкое, в синих дырах,
(Устарела дождя ересь),
И когда б не столбы менгиров,
Раздавило б оно
вереск!
Гомонят бакланы, кроншнепы,
Их вдоль пены небо качает,
И когда б не скалы-кронштейны,
Раздавило б оно
чаек!
А сейчас и чаек разгонит –
Их возня всё глуше и глуше,
И когда б не пружины прибоя,
Раздавило б оно
душу…
2004
Если б небу – где хочешь (но не в этой пустыне)
Наземь вздумалось бы соскользнуть, скатиться,
Удержали б его на верхушках лесные
Колонны, атланты, кариатиды.
А на плоском – ветрам не забьёшь кляпа.
И не цапля плачет – не чайка стонет,
И не скалы торчат из воды, – шляпы
Рыбаков, утонувших стоя.
И не камень кипит – сатанинский чайник,
Хочет паром крыло обварить чайке,
Водяные, накрывшись волн плащами,
По сигналу ветра сбиваются в шайки.
Набегают на мыс с быстротой коня,
Огибая скалу и взлетая ввысь,
Стелют белые бороды по камням,
Потому что это – последний мыс.
Сквозь бегущие тучи солнце – блюдце,
Но они и его разобьют, наконец,
Оторвётся небо – камни в пену сорвутся,
И с земли сдует белый крахмальный
Бретонский чепец.
(для голоса и шарманки)
Вадиму Каплуновскому
В устье реки, в начале океана
Разнокалиберные мачты торчат.
Яркие машины в слезах тумана
По краям порта запаркованы в ряд.
Если с черных скал, над заливом Дуарнонэ,
В лунную полночь смотреть вниз,
Говорят, померещится в заливе на дне
Затопленный город Ис.
А может и вовсе он был не тут,
А за мысом – где берег особенно крут...
Но если забраться на самую верхотуру
Холма над портом Дуарнонэ –
Руины городских стен,
Романскую церквушку,
Обломки дворца,
Заплетенную водорослями скульптуру
В тихую погоду видно на дне...
– * –
Когда-то тут правил король Граллон,
Дочь Дахута была у него.
Говорили – она, мол, русалочья дочь,
Вот и молода оттого...
Кто её мать, сколько ей лет,
Едва ли знал и король...
Но не вянул шиповника розовый цвет
В волосах её, черных как смоль.
И два любовника было у ней:
Один – сам отец, Граллон,
А другого не видел никто из людей –
Но со страхом шептали: "Он".
Был Ис обнесен высокой стеной,
И дважды в сутки прилив
Окружал неприступную стену волной,
Равнину вокруг затопив.
Но ворота, в которые билась вода,
Были на ключ заперты,
И король клал ключи под подушку всегда
С наступлением темноты.
В объятьях дочери засыпал Граллон,
И заполночь, нетерпенья полна,
Ключи, не нарушив отцовский сон,
Вытаскивала она.
Только однажды Тот, Другой,
Опоздал, а принцесса ждала.
Повела она гостя в свой покой,
Но спешила так, что дрожащей рукой
Калитку не заперла...
Время за радостями пропустив,
Дахута, в глухом в полусне, –
И не заметила, что прилив
Уже подошел к стене.
Не увидев, как сдуло со стула платье,
Спохватилась она, лишь когда
Золотые туфельки из-под кровати
В окно унесла вода.
И волну ощутив с холодной тоской,
Увидала Дахута сквозь сон:
Растаял любовник в пене морской,
А в спальню вбежал Граллон!
На руках её вынёс из башни пустой,
Положил поперек седла –
Вдруг лодка с площади городской
Епископа принесла.
Белый конь морской – в воде по колена,
Граллон уже в крепком седле,
И плевать ему на крик разъяренный
Епископа Гвеноле:
«Брось ведьму, грешник – и город спасешь:
Помолюсь – начнется отлив!»
Но король на скаку ему крикнул: «Лжёшь!» –
В лодку плетью свалив.
Копыта били ночную волну,
Ложились воды пластом,
Ржаньем конь разрывал тишину
Пену сбивал хвостом,
И разлеталась пена кругом:
И дороги он не искал,
И пред морским колдовским конём
Расступались теснины скал.
Налету распустилась одна из кос –
И только ночная тьма
Видела, как из её волос,
Цветок из полночных её волос,
Тот шиповник,
Что был розовее всех роз,
Покатился по склону холма...
– * –
Переулки спускаются к портовым причалам.
В переулке три столика –
Кабачок под навесом густого плюща и
клумбы синих гортензий, тяжелых как волны.
Из-за них выплывает хозяйка,
нам на столик ставит она
блюдо, морскими тварями полное,
и бутылку вина...
Длинна бутылка и зелена –
узорчатой плесени след,
будто бы прямо с морского дна
принесли нам этот обед.
А хозяйка в передничке, на золотых каблучках –
и неясно, сколько ей лет,
а в длинных, черных, как смоль волосах –
шиповника розовый цвет...
Дуарноне 2002
1. Мост через устье Луары длиной около 8 км.
2. Pointe de Penhir, один из скалистых мысов Бретани, выходящих в Атлантику.
3. Дуарнонэ – Douarnenez, городок в Бретани. Буква "о" плохо передает французское звучание, но русское "ё" (Дуарнёнэ?!) было бы еще хуже.