Ну что ж, возненавидь, но пусть – сейчас,
Когда меня готов сожрать весь свет,
Стань злом, со злом судьбы соединясь,
Но – не последней каплей в чаше бед,
Чтоб всю вражду судьбы преодолев,
Я не был смыт последнею волной,
Чтоб не сменился бурной ночи гнев
Днём, мёртво моросящим надо мной.
Ну что ж, покинь меня, но не тогда,
Когда иссякнет кладезь бед моих:
Пусть самая последняя беда
Меня ударит раньше всех других –
Ведь всё, что горем кажется теперь,
Пустяк перед потерей из потерь!
Внемлите, о дамы и рыцари, мне.
Вам арфа споет о любви и войне,
Чтоб грустные струны до вас донесли
Преданье об Алберте и Розали.
Вот замок в горах на утесе крутом,
И с посохом длинным стоит под окном
В плаще пропыленном седой пилигрим.
Прекрасная леди в слезах перед ним.
«Скажи мне, скажи мне, о странник седой,
Давно ли ты был в Палестине святой?
Какие ты вести принес нам с войны?
Что рыцари наши, цвет нашей страны?»
«3емля галилейская в наших руках,
А рыцари бьются в ливанских горах.
Султан навсегда Галаад потерял.
Померк полумесяц, и крест воссиял!»
Она золотую цепочку сняла,
Она пилигриму ее отдала:
«Возьми же, возьми же, о странник седой,
3а добрые вести о битве святой.
Возьми и скажи мне, седой пилигрим,
Где славный граф Альберт? Встречался ты с ним?
Наверно, он первым в той битве скакал,
Где пал полумесяц и крест воссиял?»
«О леди, дуб зелен, покуда растет;
Ручей так прозрачен, покуда течет.
Ваш замок незыблем и горды мечты,
Но, леди, все бренно, все вянут цветы!
Иссушат морозы листву на ветвях
И молния стены повергнет во прах,
Ручей замутится, поблекнет мечта..
В плену у султана защитник креста».
Красавица скачет на быстром коне,
С нeй меч – он сгодится во вражьей стране,
Плывет на галере сквозь шторм и туман,
Чтоб выкупить Альберта у мусульман.
А ветреный рыцарь не думал о ней,
Нe думал он даже о чести своей:
Прекрасной язычницей Альберт пленен:
Влюблен в дочь султана ливанского он.
«О рыцарь, мой рыцарь, ты жаждешь любви?
Так прежде исполни три просьбы мои.
Прими нашу веру, забудь о cвоей –
Вот первая просьба Зулеймы твоей.
В святилище курдов над вечным огнем
Три ночи на страже во мраке глухом
Безмолвно простой у железных дверей
Вот просьба вторая 3улеймы твоей
Чтo6 грабить страну перестали враги,
Мечом и советом ты нам помоги
Всех франков изгнать из отчизны моей –
Вот третье желанье 3улеймы твоей».
Отрекся от рыцарства он и Христа,
Снял меч с рукояткою в виде креста,
Надел он тюрбан и зеленый кафтан
Для той, чьей красою гордится Ливан.
И вот он в пещере, где ночи черней
Стальные порталы несчётных дверей..
Стоял он, пока не настала заря,
Но видел лишь вечный огонь алтаря.
В смятенье царевна, в смятенье сyлтан,
Жрецы раздраженные чуют обман.
С молитвами графа они увели,
И чётки на нём под одеждой нашли.
Он снова в пещере, во мраке немом.
Вдруг ветер завыл за дверями кругом,
Провыл и умолк, и не слышно eгo,
А пламя недвижно, и нет никого.
Над графом опять заклинанья творят,
Его обыскали от шеи до пят,
И вот на груди перед взором жреца –
Крест, выжженный в детстве рукою отца.
И стали жрецы этот крест вытравлять,
А в полночь отступник в пещере опять.
Вдруг шепот он слышит над ухом своим –
То ангел-хранитель прощается с ним.
Колеблется граф – не уйти ли назад?
И волосы дыбом, и руки дрожат.
Но дерзкой гордыней он вновь обуян:
Он вспомнил о той, кем гордится Ливан.
И только сошел он под своды, как вдруг
Все ветры небес загудели вокруг,
Все двери раскрылись, гремя и звеня,
И в вихре явился Владыка Огня.
И все затряслось, застонало кругом,
И пламя над камнем взметнулось столбом,
И алая лава вскипела, горя,
Приветствуя громом явленье Царя.
Сплетенный из молний в тумане седом,
Был сам он – как туча, а голос – как гром,
И гордый граф Альберт, колени склоня,
Со страхом взирал на Владыку Огня.
И меч, полыхавший в лиловом дыму,
Ужасный Царь Пламени подал ему:
«Ты всех побеждать будешь этим мечом,
Доколь не склонишься пред девой с крестом»
Волшебный подарок отступник берет,
Дрожа и с колен не вставая. Но вот –
Раскаты утихли, огонь задрожал,
И в вихре крутящемся призрак пропал.
Хоть сердце исполнено лжи, но рука,
Как прежде, у графа верна и крепка:
Дрожат христиане, ликует Ливан,
С тех пор как ведет он полки мусульман.
Qт волн галилейских до горных лесов
Песок самарийский пил кровь храбрецов,
Пока не привел тамплиеров в Ливан
Король Болдуин, чтоб разбить мусульман.
Литавры гремят, и труба им в ответ,
А копья скрестились и застили свет,
Но путь себе граф прорубает мечом –
Он жаждет сразиться с самим королем.
Едва ли теперь короля оградит
Его крестоносный испытанный щит.
Но тут налетел на отступника паж,
Тюрбан разрубил, перерезал плюмаж.
И граф покачнулся в седле золотом,
Склонясь головой перед вражьим щитом,
И только тюрбаном коснулся креста,
«Воnе grace, Notre Dame!» – прошептали уста.
И тут же все чары окончились вдруг:
Меч вылетел у ренегата из рук,
И молнии алой сверкнули крыла –
К Владыке Огня она меч унесла.
Железный кулак ударяет в висок,
И замертво падает паж на песок,
И шлем серебристый разбит пополам,
И смотрит граф Алберт, не веря глазам.
Упала волна золотистых кудрей…
.Недолго стоял он, склонившись над ней:
Летят тамплиеры по склонам долин,
Окрашены копья в крови сарацин.
Бегут сарацины, и курды бегут,
Мечи крестоносцев им гибель несут,
И коршунов пища кровавая ждет
От дальних холмов до солимских ворот.
Кто в белом тюрбане лежит недвижим?:
И кто этот паж, что простерт перед ним?
Не встать никогда им с холодной земли
То мертвый граф Алберт и с ним Розали:
Ее погребли под солимской стеной,
А графа отпел лишь стервятник степной
Душа ее в небе близ Девы парит,
А грешник в огне негасимом горит.
…Поныне поют менестрели о том,
Как был полумесяц повержен крестом,
Чтоб дамы и рыцари вспомнить могли
Преданье об Альберте и Розали.
Так весел дикий бег реки
В лесах зелёной Греты,
А той, кто здесь плетёт венки,
Быть Королевой Лета!
Когда я вечером скакал
Под башней Делтон-Холла,
Такую песенку слыхал
От девушки весёлой:
«Леса зелёные свежи,
Блестят луга росистые,
В лесу с Эдвином лучше жить,
Чем с королём в Вестминстере!»
– Ну, если ты сбежишь со мной,
свой замок покидая,
Хоть угадай, кто я такой,
И жизнь нас ждёт какая!
И если сможешь угадать,
Тогда я приглашаю:
Идём со мной в леса, чтоб стать
Там Королевой Мая!
Она поёт : «Леса свежи,
Блестят луга росистые,
В лесу с Эдвином лучше жить,
Чем с королём в Вестминстере!
Твой рог, чтоб на весь лес трубить,
И сбруя с медным блеском
Мне говорят: ты должен быть
Лесничим королевским!
Лесничий, леди, дует в рог
С весёлою зарёй,
А я – в зловещий час тревог,
Во тьме ночи глухой!
Она поёт : «Леса свежи,
Блестит трава густая,
В лесу хочу с Эдвином жить,
Быть Королевой Мая!
Вот пистолет и сабля вот,
Ты доблестен и юн,
Тебя с зарёй труба зовёт,
Наверно, ты – драгун?
– Мне и друзьям моим в ночи
Трубы невнятна речь,
В тот час, когда сова кричит,
Берёмся мы за меч!
И хоть в лесу цветут цветы,
Блестит трава густая,
Как знать, осмелишься ли ты
Стать Королевой Мая?
Ведь жизнь моя пройдёт, как дым,
И смерти – грош цена!
Ты лучше б с дьяволом самим
Была обручена!
Когда я в лес под сенью тьмы
Приду к друзьям моим,
Кем были – забываем мы,
Кем стали – промолчим.
Но весел дикий бег реки
В лесах зелёной Греты,
И той, кто здесь плетёт венки,
Быть Королевой Лета!
У Аллена нет ни полей ни овина,
Ни шерсти на пряжу, ни дров для камина,
У Аллена – ни петуха ни барана,
Но золотом вечно набиты карманы.
Я песню спою, чтобы Вы угадали,
Каким ремеслом занимается Аллен.
У герцога Ричмонда – долы и горы,
В лесах есть олени. И рыба в озёрах,
А в парке – павлины и всякое диво,
От гордости лопнет того и гляди он,
Но Аллен свободней любого барона,
Как дикий олень с Ламмермурского склона!
Нет, в рыцари Аллена не посвящали,
Но шпоры на нём золотые сверкали,
И тут же сбегались по первому свисту
Десятки стрелков молодых и плечистых,
И шляпы бароны исправно снимали,
Когда на дороге встречался им Аллен.
Явился он свататься в дом богатея,
А мать и спроси его, чем он владеет.
– Вон Ричмондский замок там в небо глядится,
Но всё же – сказал он, – с моим не сравнится:
Днём своды мои голубые сияют,
А вечером звёзды мой холл освещают!
Родители тут же без лишнего слова
Прогнали его подобру-поздорову.
Ну, он подмигнул и пошёл себе прочь.
А утром хватились – исчезла их дочь!
Как видно, девчонке в лесу интересней,
Там Аллен поёт ей любовные песни!
(Из пятой главы романа «Мармион»)
7.
Гремит весельем Холируд 1 –
Здесь круговые чаши пьют.
Король сегодня в пышных залах
Шотландских чествует вождей:
Им на рассвете приказал он
В поход на юг вести людей.
Монарх блистательный любил
Звон песен и пиров,
Он королем веселым был,
День на турнирах проводил,
А ночью с рыцарями пил
В сверкании балов.
Но всех веселий веселей
Был этот пир последний:
Бросали лампы с галерей
Луч пляшущий и бледный.
Тут менестрель запел, а там
По арфам плыли пальцы дам…
В кафтане пестром, тут как тут,
Среди гостей проворный шут.
Бродили маги и труверы,
Сражались в шашки кавалеры,
А кто моложе – по углам
Сердца своих прекрасных дам
Успешно осаждали:
Ведь если на заре в поход
Влюбленный кавалер идет,
То женщина едва ли
Сумеет холодно снести
Его «последнее прости!»
8.
Король навстречу гостю встал.
Он шел через шумящий зал,
И расступались все учтиво.
Его 6, наверное, смогли вы
Без всякого труда узнать,
Хотя он с вежливым поклоном
Снял шляпу перед Мармионом 2,
Чтоб уваженье показать.
Вид благородный и суровый,
И бархат мантии лиловый,
И мех куницы, и атлас
Невольно поражали глаз.
И на атласном белом поле
Широкого воротника –
Татарник – символ древней воли
В лиловой вышивке цветка.
А к шпаге из толедской стали
Тянулась перевязь в шелках,
И шпоры звонкие блистали
На белоснежных каблуках.
Берет широкий окаймили
Рубины редкой красоты…
Но Мармиона поразили
Лица монаршего черты.
9.
Иаков ростом невысок,
Но стройность крепких, твёрдых ног
Каштановый отлив волос
Орлиный взор и тонкий нос
О многом говорят.
Король отлично танцевал,
Любил турнир и шумный бал,
И милых дам не забывал,
Пленяя всех подряд.
Как мотылек среди цветов,
Он перед каждой был готов
Вздыхать, склоняться и молить,
А иногда и слезы лить…
Но, впрочем, не в привычке дам
Давать отказы королям!
Итак, он весел был и рад
Гуденью праздничного зала,
Но вдруг в нем радость угасала
И затуманивался взгляд,
И боль являлась на лице:
Его давил железный пояс
Напоминаньем об отце 3.
Но, так же быстро успокоясь,
Лишь только проходила боль,
В порыве радости двойном
Беспечно танцевал король
Так может овладеть конем
На миг какой-то смутный страх:
Он делает неверный шаг,
Но вот – прикосновенье шпор,–
И конь летит во весь опор
Среди лесов, долин и гор!
10.
Весь двор твердил единодушно,
Что сердце короля послушно
Супруге сэра Хью 4.
Он, лорда Сесфорда убийца,
Чтобы с монархом помириться,
Заложницей в его столицу
Прислал жену свою.
Но не в одну миледи был
Влюблен король. Он получил
От королевы лилий белых 5
Перчатку, перстень с бирюзой,
Чтоб шел на Генриха войной
Он за ее святое дело,
И сам, как рыцарь, за неё
В сраженье преломил копье:
Чтоб трижды меч он поднял свой,
Чтоб трижды вмешивался в бой,
Чтобы прошла его нога
Три мили по земле врага,
Чтобы в английском ветре он
Услышал шум своих знамен.
Каприз двух женщин – и в войну
Он жизнь бросает и страну!
Две дамы, ни одна из вас
Не стоила, о нет,
Жемчужных слез, что в этот час
Катились иэ прекрасных глаз
Шотландской Маргарет 6!
Она в суровом Литгофе рыдала
Одна, одна среди пустого зала!
11.
Там королева слезы льет
Одна, совсем одна
О том, что горе принесет
Шотландии война.
А Холируд шумит н пьет,
И леди Херон вдруг встает,
И арфу звонкую берет
С улыбкою она.
Округлой, нежною рукой
Перебирает лад,
Струну настроив за струной,
И грудь вздымается волной.
Откинут капор голубой,
Развязан пышный плат…
Лукавый темный блеск очей…
Как будто чем-то смущена,
На короля глядит она
И на замолкший круг гостей.
То вдруг смеется, то краснеет,
То говорит, что не умеет,
Что петь не может и не смеет…
Потом с лукавой простотой
Берёт аккорд, за ним другой…
12.
< Пропущена вставная баллада, которую поёт леди Херон >
13.
Король прелестнице внимал
И такт ногою отбивал,
Потом придвинул ближе стул
И слово похвалы шепнул
Тут хлынули аплодисменты,
В них утонули комплименты,
А леди запахнула плат,
На Мармиона бросив взгляд,
Веселый, ведьмински-лукавый,
Гордясь минутной этой славой,
Подернула плечом, шаля,
Свою победу презирая,
Как будто тут же забывая,
Что покорила короля.
Взгляд говорил: «Не скрою я –
Мы с лордом старые друзья!»
Сидевший с чаровницей рядом
Король следил за встречей взглядов,
Сжав губы… Впрочем, ясно нам,
Что не по вкусу королям
Соперничество – будь оно
В улыбке, в слове – все равно…
И холодно рука взяла
Пергамент – грамоту посла:
«Граница вся в огне, – сказал он,
Вы грабите моих вассалов,
То губернатор мой убит,
То замок Бартона горит.
Когда бы я не отомстил,
Я трона 6 недостоин был –
С герольдом, не нарушив правил,
Я вызов Генриху отправил».
14.
Он молча пересек весь зал,
Ему навстречу Дуглас встал –
Граф Ангус 7 – тот, в роду шестой,
Тот, что прославился резней
На мрачной Лодерской равнине,
Ну, а вельможи и поныне
Дрожат: ведь Дуглас – это тот,
Кто с фаворитами покончил,
Кого не зря прозвал народ
«Надень-На-Кошку-Колокольчик».
Монарху вызов бросив, он
Без жалости покинул склон
Прекрасной Лидисской долины,
Где башни рвутся в высоту,
Где берег Босвелла в цвету,
Чтоб снова укрепить старинный
И непрнступный Танталлон.
Он больше латы не носил,
Был стар, но все же полон сил,
И с жаром юных дней
Противустать он был готов
И гордости временщиков,
И гневу королей.
15.
Был Ангус худ, ширококост,
Смотрел сурово и серьезно.
Он схож был с башней, прежде грозной –
Всех поражал гигантский рост.
И с белизной седых кудрей
Был в споре черный цвет бровей.
Граф твердо верил, что война
Пока Шотландии вредна:
И нынче утром на совет
Пришел он для того,
Чтобы разгневать твердым «нет»
Монарха своего!
И вот Иаков Мармиона
Подвел к владельцу Танталлона
И, оглядев замолкший зал,
Посланцу Генриха сказал:
«Лорд Мармион! Вам письма эти
Велят на Севере пробыть,
Пока на мир надежда светит,
И вас уехать попросить,
Пока герольд мой не вернется,
Я не могу. Но в Танталлон
Поехать вам, лорд Мармион,
С отважным Дугласом придется.
А кстати: волею судьбы
Не схож он с теми, чьи гербы
С его донжона смотрят вниз,
Хотя старинный их девиз
Он носит на мече cвoём,
Но больше спорит с королем,
Чем служит родине мечом!
Да, граф, сегодня мне вручен
Военный приз: я в Танталлон
Овечек божьих к вам направил
Мне на галере их доставил
Патрульный мой морской отряд.
Вы в Линдисфарн их, лорд, свезите…
Ну, а пока пускай творят
Молитвы… хоть о фаворите
Повешенном – им там дней пять
Кочрейна можно отпевать…»
Сказал – и над его лицом
Прошла, как туча ясным днем,
Смесь гнева со стыдом…
16.
Ответить был не в силах граф.
Он отвернулся, задрожав;
Король не мог перенести
Слез старика. «Ну, граф, прости, –
Сказал король и взял
Под локоть старца. – Видит Бог,
Я о тебе сказать бы мог,
Как Роберт Брюс сказал
О Дугласах: «Обшарь весь свет –
Нигде таких вассалов нет»
Такого смелого в речах,
Такого храброго в боях
Король ещё не знал!
Прости мне, Дуглас верный мой
И вот тебе моя рука…
А по щекам у старика
Слеза катилась за слезой.
Момент используя такой,
Шепнул монарху мудрый лорд:
«Коль плачет тот, кто вечно тверд, –
Так лучше не спешить с войной.
Ребенок плачет просто так,
Причина женских слез – пустяк,
Предастся юноша слезам
От шалостей прекрасных дам,
Но слёзы воина всегда
Есть знак, что ждет страну беда!
Подумай сам, что это значит,
Когда могучий Дуглас плачет!»
17.
Король был очень недоволен,
Что вдруг его монаршей воле
Перечат. «Что ж, – промолвил он,
И смеху, и слезам свой час.
Рассвет в пути застанет нас…
А если в замке Танталлон
Задержится лорд Мармнон, –
Пока домой вернется он,
Мы сами будем у него».
Лорд, этой колкостью задетый,
Ответил так на хвастовство:
«Мой скромный дом о чести этой
Едва ли мог бы и мечтать,
Но будут вам в пути мешать:
Стрелками Ноттингем богат,
Да и Йоркшир вам будет рад,
И нортумбрийцы угостят,
У Дерби тропы нелегки,
На Озе броды глубоки,
И много связок стрел уйдет,
И много рыцарей падет…
Ведь если, здравый смысл презрев,
И предпочтя рассудку гнев,
Король границу перейдет –
зачем…»
Но тут король воззвал:
«Милорды! Продолжаем бал!
Он плащ легко с плеча спустил
И леди Херон пригласил.
И грянул менестрель куплеты
«За Твидом синие береты».
(Лирическое отступление из романа «Мармион»)
Тут не плеснёт ничьё весло,
Тут одиноко и светло,
Прозрачна синяя вода,
И не растет в ней никогда
Ни трав болотных, ни осок,
И лишь серебряный песок –
Полоской, там, где nод скалой
Вода встречается с землёй.
И нет в зеркальной сини мглы,
И светлые холмы круглы.
Так одиночество покоя
Хранится этой пустотою.
А вереск розов и космат,
Да сосны редкие торчат.
Ни рощ, ни заросли густой,
Да и лощинки ни одной,
Где приютиться б мог пастух
Иль дровосеки… Тишь вокруг
Усиливает звон ручьев,
Сбегающих с крутых холмов,
А в летний полдень этот звон
Невольно навевает сон.
Лишь грубо бьют среди камней
Копыта лошади моей.
(Лирическое отступление из романа «Мармион»)
Подкинь-ка дров! Холодный ветер
Пускай за окнами свистит –
Нас Рождество развеселит!
Хоть в нашем, хоть в прошедшем веке,
Хоть семь веков тому назад –
Большому празднику был рад,
Наверное, любой народ:
Всегда был весел Новый год!
Ещё язычники-датчане
Весельем свой Иол встречали:
Ладьи из струганных досок
Вытаскивали на песок,
И всей компанией пиратской
Сидели за пирушкой братской.
Чего тут только не видал
Бревенчатый и низкий зал!
По стенам – топоры, щиты,
Лисиц пушистые хвосты,
И зелень в Новый год,
Столы, понятно, не пусты:
Олень да вепрь, а рядом ждет
Хмельной и тёмный мёд.
Вепрь не дожарен? Не беда.
(Дрянь, правду говоря!)
Но пива чёрного всегда
Лились кругом моря.
А игры? Вот пиратов гордость,
Когда со смехом, без затей,
Друг в друга запускали горсти
Полуобглоданых костей,
И грубых скальдов дикий вой
Напоминал свирепый бой,
И вдруг в безумной пляске мчались,
Мечами варварски звеня,
И космы рыжие сливались
С хвостами рыжего огня!
Таким, наверно, был тат зал,
Где грозный Один пировал.
И наши предки-христиане
Любили тоже Новый год,
Когда с беспечными гостями
В поместье Рождество грядет.
Семейный древний ритуал
Священной ночи смысл давал:
В Сочельник – звон колоколов,
В Сочельник, мессу отслужа,
Священник чашу выпивал,
Что подносила госпожа.
В баронском замке светлый зал
Омёлой праздничной сиял,
Крестьянин, егерь и вассал –
Все вместе за одним столом
Сидят на празднике ночном.
Гордыня, титулы – всё прочь
Отбрасывалось в эту ночь.
На танец сельскую кpaсoткy
Наследник благородный звал,
И тут же душу потешал
Хозяин, как мужик простой,
Bполнe народною игрой
В записочки или в трещотку.
Камин гудит, дрова трещат,
И стол, трещит от блюд,
Там вместе лорд и сквайр сидят,
И вот к столу несут
Сначала блюда солонины,
Сливовый пудинг, а потом
Выносят слуги вчетвером
Поднос огромный, а на нём
Глядит косматым королём
Клыкастый вепрь. И чабрецом
Увенчан он и розмарином,
И лавром… Егерь сообщал,
Когда и как зверь страшный nал,
Каких собак он разодрал,
И все подробности картины.
Вот кубки пивом вновь полны
И лентами увиты,
И пудинги принесены,
Говядина дымит, и
Пирог рождественский румян –
Хватило бы на целый клан!
Все веселы, никто не пьян!
Но всё ж над всем, сказать решусь,
Царил шотландский жирный гусь!
Тут ряженые в зал врывались,
Едва ли дверь не сокрушив,
Шальные песни раздавались
Фальшиво, но от всей души!
В нестройном пенье этом скрыт
Мистерий древних след.
Пусть маску сажа заменит,
И пусть костюмов нет,
Пусть этот сельский маскарад
Бесхитростен и небогат,
Но Англия не зря
Весёлой на весь мир слыла:
Под Рождество она была –
Раз в год – и вправду – весела,
По чести говоря!
Пусть баловни роскоши ищут веселья
Среди цветников и тенистых аллей,
Верните мне скалы, снега и ущелья,
Святыню любви и свободы моей,
Вершин Каледонских нагие громады,
Сраженья стихий первозданный пожар…
Ревущий поток мне милей чем каскады,
Люблю я суровый седой Лох-на-Гар.
Тут в детские годы бродил я порою
В шотландском берете, и в пледе простом,
Бродил, вспоминая погибших героев,
Меж сосен высоких в молчанье лесном.
Полярной звезды ледяными лучами
Сменялся заката померкнувший жар,
В душе моей долго сказанья звучали
О тех, кто прославил седой Лох-на-Гар.
О, призраки павших! Бураны бушуют,
Я слышу ваш голос в полночных ветрах,
Я знаю – героя душа торжествует
И мечется с бурей в шотландских горах,
Где льдистая блещет зимы колесница,
И в снежный туман превращается пар,
Мне видятся в тучах суровые лица,
Их бурей скрывает седой Лох-на-Гар.
Отважные, знаменья вы не видали,
Судьбы приговор вам никто не предрёк.
О, если б вы даже в Каллодене пали,
То вас миновал бы победный венок!
Вождей и героев погибшего клана
Покоит в пещерах скалистый Бремар,
Им голос волынки звучит из тумана,
И эхом их славы гудит Лох-на-Гар!
Тебя я покинул на долгие годы –
Верусь ли я в горы отчизны моей?
Цветами тебя обделила природа,
Но ты мне дороже английских полей!
Скучны мне лужаек и парков красоты,
Я горный простор принимаю, как дар.
О, дикие скалы, крутые высоты,
Суровая слава – седой Лох-на-Гар.
Челн у берега привязан
Ждёт корабль – но всё потом:
Прежде выпить я обязан
Дважды за тебя, мой Том.
Я вздохну по всем любимым,
Усмехнусь вослед врагам,
И к любой судьбе терпимо
Отнесусь, хоть Тут, хоть Там…
Пусть ревут валы морские –
Донесут куда-нибудь,
Пусть вокруг пески сухие –
Но и в них найдётся путь…
И в пустыне у колодца,
Где иссохло всё вокруг,
Если капля вдруг найдётся –
Выпью за тебя, мой друг!
Хоть прогорклою водою,
Хоть отличнейшим вином –
Мир с тобою, мир со мною –
За твоё здоровье, Том!
Что делаешь сегодня.
А, Томас Мур?
Что делаешь сегодня,
А, Томас Мур?
Тоскуешь ли сегодня.
Рифмуешь ли сегодня,
Воркуешь ли сегодня,
А, Томас Мур?
Но карнавал подходит,
Да, Томас Мур,
Но карнавал подходит,
Да, Томас Мур,
О, карнавал гудяший,
Звенящий и свистящий,
Гитарами бренчащий,
Да, Томас Мур!
Наконец-то! Браво, Ходжсон,
Снят таможенный запрет,
И под ветром парус бьется
И препятствий больше нет.
Вымпел подняли сигнальный,
На борту блеснул огонь,
Выстрел грохает прощальный,
Женский визг и дёгтя вонь.
Ходит стражник,
Вор и бражник,
В чемоданы нос суёт,
Лезет даже
В саквояжи,
Мышку спрячь – и ту найдёт.
Порт – как адские ворота
В час отхода пакетбота.
Вот багаж спихнули в лодку,
Пирс остался за спиной.
– Осторожно! Ящик с водкой!
– Не толкайтесь, Боже мой!
– Стойте, дурно ! Не могу же!
– Дальше хуже будет вам,
– На борту уж точно хуже,
Чёрт возьми меня, мадам!
Вместе с нами,
Как в Бедламе
Франты, слуги, молодёжь…
Мамы, дочки –
Сельди в бочке,
И рукой не шевельнешь!
Стоны, вопли, ругань, рвота –
Вот наш путь до пакетбота.
Добрались. О, тут как тут он,
Капитан отважный Кидд,
Рассовать нас по каютам
Он помощнику велит.
– Это что у вас, каюта?
Гном, и тот бы влезть не смог!
В ней же два квадратных фута!
– Что Вы, сэр, помилуй Бог!
Лордов двадцать
Разместятся
На посудине моей…
– Боже, Боже,
Отчего же
Не набить ещё тесней?
Шумно, душно, запах пота –
Не сбежать ли с пакетбота?
– Флетчер, Марри, где вы, братцы?
Словно брёвна все лежат.
Ну-ка, братцы, подыматься –
Ох, возьму сейчас канат!
Гобби с браными словами
Провалился в люк, – и вот
То закуской, то стихами
Без конца беднягу рвёт:
– Это стансы
В честь Брагансе…
Со… – Сонет?
Да нет, сосуд –
Дай воды мне,
Жарко, дымно,
Черти печень мне сосут,
Только труп мой довезёте
В этом скотском пакетботе.
И плывём в морской простор мы,
А вернёмся ли – Бог весть.
Ураганы, бури, штормы
В щепки нас грозят разнесть.
Если жизнь и вправду шутка,
Как философы твердят,
Смейтесь, чтоб не стало жутко,
Так как я – над всем подряд:
Над собой смех,
Над судьбой смех,
Дома, в море – всё равно,
Как напьёмся,
Так смеёмся,
Чёрт не брат, коль есть вино!
Но кому придёт охота
Пить в каюте пакетбота?
По тропам альпийским,
Заснеженным склонам
Шли рваные банды
С бродягой Бурбоном.
Страна в наших лапах,
А ну-ка, споём!
Пусть прячется Папа
В притворе своём!
Хоть нет у Бурбона
Гроша за душой,
Но наши знамёна –
Под римской стеной!
Нас встретит рассвет
Возле самых ворот,
Преграды нам нет,
Вечный город падёт!
И штурм будет кратким,
И вой наш лихой
На лестницах шатких
Смерть сдунет собой!
С весёлым вождём мы
Рим старый возьмём,
Зато не сочтем мы
Добычи потом!
Да здравствует лилия,
К чёрту ключи,
Так пей, братцы, или
Девчонок тащи!
Тибр станет солёным
От крови врагов,
И церкви застонут
От наших шагов!
Бурбону за смелость,
За смелость – ура!
С Бурбоном на дело,
На дело пора!
Испанцы пришли –
Это первый отряд,
И немцы вдали
В барабаны гремят,
Мечи итальянцев
Над Римом проклятым,
А вождь наш – француз,
И сражается с братом!
Так слава Бурбону
Без дома, без трона –
Мы Рим разорим
Под командой Бурбона!
1.
Идёт, прекрасней всех ночей,
В безоблачности красоты,
И мягким сумеркам очей
В которых свет и мрак слиты,
Так чужды яркостью своей
Полуденных небес черты.
Чуть гуще тень, чуть ярче блик –
И грации не станет той,
Что оттеняет светлый лик
Волос агатовой волной,
И мысль утратит в тот же миг
Непоколебленный покой!
Улыбка, разливая свет,
Так покоряюще тиха,
И нежных щёк рассветный свет
Твердит, что жизнь всегда легка,
Когда в уме смятенья нет,
И нет в её любви греха…
2. Дикая газель
Газель в горах земли святой
Свободна и легка,
Резвится на тропе крутой
И пьёт из родника.
Стройна газель Ливанских гор,
И дик её лучистый взор.
Но у красавиц молодых
Шаг легче, взор светлей,
О, Иудея, у твоих
Прекрасных дочерей.
Их больше нет в родных краях,
И только кедр шумит в горах.
И пальма, что в стране святой
Среди песков растёт,
Стократ счастливее, чем твой
Скитальческий народ:
Родимой почвы лишена,
В чужом краю умрёт она.
А нам среди людей чужих
Бродить и умирать,
Нам близ могил отцов своих
Вовеки не лежать:
Трон осквернён, разрушен храм,
Позор владычествует там!
3.
Как на душе темно! Скорей,
Певец: звук арфы нужен мне!
Пускай же под рукой твоей
Струна растает на струне,
Разбудит тень надежд во мне
Ее магическая речь,
Слеза блеснёт в очах на дне
И мозг мой перестанет жечь.
Пусть будет дикой песнь твоя,
И мрачной – звуков глубина!
Певец! Заплакать должен я –
Ведь сердцу радость не нужна:
Смертельной вскормлено тоской
В молчанье тягостном оно
Иль разобьётся в час ночной,
Иль песней будет спасено!
4. Видение Валтазара
На троне царь сидит,
Пирует нынче он,
Сатрапов круг шумит,
Зал ярко освещён.
О, избранный народ,
Поруган твой алтарь:
Из кубков Ягве пьёт
Вино безбожный царь!
Но вдруг под потолком,
Грозна и велика,
С протянутым перстом
Огромная рука,-
И словно вся в огне
И движется она,
И чертит на стене
Чужие письмена.
Царь вздрогнул, побледнел,
Весёлый пир прервал,
Взор царский потускнел
И голос задрожал:
- Позвать сюда волхва,
Чью мудрость знает мир –
Пусть он прочтёт слова,
Что мой прервали пир!
Халдейских мудрецов
Мудрей на свете нет,
Но не прочесть им слов,
Горящих на стене.
Волхвами искони
Прославлен Вавилон,
Но не прочли они
Таинственных письмён.
Но вот на царский зов
Встал пленник молодой,
И смысл ужасных слов
Он, сын земли чужой
Царю истолковал.
Пророчество сбылось –
Что ночью он сказал,
То день с собой принёс:
"Тебя могила ждёт,
Твой жребий на весах,
Твой Вавилон падёт
И сам ты только прах –
Ты в саван облачён,
Враг у твоих ворот,
На твой высокий трон
Царь Персии взойдёт.
5.
Для чего бы, скажи, если лжив я душой,
Для чего бы покинул я дом свой родной?
Проще было б отречься от веры своей,
Чтоб упало проклятье с моих сыновей.
Коль за зло воздается – спаси тебя Бог!
Коль грешит только раб – ты и чист и высок,
Если Небо отступится от меня,
Ты убьёшь меня, веры моей не поняв.
Ей я жертвую больше, чем дать бы ты мог.
Над душой, над надеждой – один только Бог.
Ты ж – над жизнью лишь властен моей и землёй,
Но от них ради веры отрёкся изгой…
6. Солнце Бессонных
Солнце бессонных, печаль-звезда!
Луч твой дрожит, как дрожит слеза,
Слабый твой блеск не прорвёт темноты,
Память утраченной радости – ты.
Так нам мерцают прошлые дни.
Сердце согреть не в силах они,
Словно ночные лучи бледны,
Так же печальны и холодны.
7. Поражение Сеннехариба
Словно волк на овец устремился Ассур.
Шли войска, было злато на них и пурпур,
И высокие копья сверкали в руках,
Словно звёзды в ночных галилейских волнах.
Как лесная листва, как морская волна
На закате шумели полков знамена,
Как лесная листва в дни осенних ветров,
На рассвете рассеялось войско врагов.
Ангел смерти над ними крыла распростёр,
И дыханье его леденило их взор,
И нигде не осталось живого лица,
Только дрогнули раз и замолкли сердца.
Гордый конь на земле бездыханно лежит
И ноздрями раздутыми не шевелит,
И покрытая белою пеной трава
Как буруны у скал холодна и мертва.
Бледный всадник недвижно лежит на земле.
Заржавела броня, и роса на челе,
Знамена у шатров одиноко стоят,
В землю воткнуты копья и трубы молчат.
Вдовий вопль над землёй ассирийской звучит,
Идол в храме Ваала в осколки разбит…
Так под взором Творца, –
не от стрел и мечей! –
Враг растаял, как снег от весенних лучей.
1.
Когда рассудок омрачен
Преступной горестью страстей,
Он корчится, как скорпион,
Что, извиваясь, окружен
Кольцом огня со всех сторон,
И в ярости своей
Один исход находит он:
Им яд смертельный сохранён –
И прежде, чем в огне сгорит,
Он жало в мозг себе вонзит.
Так входит в душу мрачный сон,
И разум, словно скорпион
В кольце стихии огневой,
Забыт и небом и землёй!
Там нет надежд, здесь нет зари,
Огонь кругом и смерть внутри.
2.
Не могут нежные сердца
Любить навек и до конца:
Легко их горе устрашит,
Их безнадёжность охладит,
Лишь сердце твёрдое одно
Страдать от ран обречено.
Перегорит в огне руда,
Металл прольётся, и тогда
В огонь горнила погружен,
Хоть мягок, но всё тот же он –
Металл! Он примет вид любой,
Когда он закалён тобой:
Он может стать твоим щитом,
Он может стать твоим клинком,
Но если ты клинок избрал –
Тебя же поразит кинжал!
Так твёрдые сердца подчас
Расплавит пламень женских глаз,
И форма, принятая раз,
Навек останется. Так нож
Скорей сломаешь, чем согнёшь.
Вей, вольный Вест, дух осени; о, ты,
Ты, перед чьим явлением незримым
Как призраки от колдуна, листы
Желты, черны, чахоткою палимы
Чумной толпой бегут издалека,
Ты, в колеснице нам везущий зимы –
Крылатым семенам твоя рука
Даёт постель, где в чёрной почве стынет,
Как труп в могиле каждое, пока
Рожок твоей сестры, весенней сини,
Холмам и долам возвратит, звеня,
Цвета и запахи в их прежней силе –
Дух буйный, разрушая и храня,
Ты вездесущ! Услышь, услышь меня!
******************************
Ты, чей порыв с запутанных ветвей
Небес и моря, как листву гнилую
Срывает тучи, там где дух дождей
И молний размахнулся, торжествуя,
Ты, чей поток сметает всё подряд,
Сминая синевы волну тугую,
И космы шторма, что в зенит летят
От края горизонта – Непогода
Как волосы взбесившихся менад –
Ты, реквием по умершему году,
Над чьей могилой ты воздвиг, стеня,
Глухую мощь немыслимого свода,
Где чёрный дождь средь града и огня
Взрывает воздух, – о, услышь меня!
******************************
Ты прерываешь летний полусон,
В который под хрустальный звон теченья
Весь берег средиземный погружён,
Следя дворцов и башен отраженья,
В заливе перед пемзовой скалой,
Качающиеся в часы волненья;
А плющ и мох по камню голубой,
Лозу на скалах тонкую, как волос
Не описать; о, ты, под чьей стопой
Атлантика ущельем раскололась,
И в глубине, открывшись свету дня,
Морские чуда узнают твой голос,
И все цвета на серый заменя,
Дрожат перед тобой – услышь меня!
******************************
Будь я листом сухим – меня б ты мчал,
Будь лёгкой тучкой – мчался б сам с тобою,
Будь я волною – ты бы, взвив мой вал,
Со мной делился мощью роковою,
Неукротимый, о, когда б я мог
Как в детстве улетать к тебе мечтою,
Опередив небесный твой поток,
Лететь туда, куда твой бег направлен,
И не молить как ныне средь тревог:
О, только б не был я тобой оставлен –
Неистов я как ты, но я тону,
Моим тяжёлым временем придавлен!
Взметни с болот житейских в вышину
Меня как лист, как тучу, как волну!
******************************
Дай стать мне лесом – лирою твоей,
Чтобы смешать листвы моей паденье
С бунтующей гармонией ветвей,
Возьми все краски глубины осенней,
Дух пламенный, неистовый, будь мной,
Удобри почвы будущих рождений
Моих раздумий мёртвою листвой,
Гони их по вселенной, листья эти,
Как заклинанием моей строкой
Камин притухший вздуй, чтоб всем на свете
Живые искры слов моих бросать,
И сам позволь моим устам, о ветер,
Пророческой трубой к земле воззвать:
Зима пришла – весны не миновать!
Мрачной полночью бессонной, я смертельно утомлённый,
В книги древние вникая, и стремясь постичь их суть,
Над старинным, странным томом задремал, и вдруг, сквозь дрёму
Стук невнятный в двери дома мне почудился чуть-чуть,
«Это кто-то, – прошептал я, – хочет в гости заглянуть,
Просто в гости кто-нибудь.»
Так отчётливо я помню: был декабрь глухой и тёмный,
И камин не смел в лицо мне алым отсветом сверкнуть,
Я с тревогой ждал рассвета: в книге не было ответа
Как на свете жить без света той, кого уж не вернуть,
Без Линор, чьё имя мог бы только ангел мне шепнуть
В небесах когда-нибудь.
Шелковое колыханье, шторы пурпурной шуршанье,
Страх внушало, сердце сжало, и чтоб страх с души стряхнуть,
Стук в груди едва умеря, повторял я, сам не веря:
Кто-то там стучится в двери, хочет в гости заглянуть,
Поздно так стучится в двери – видно, хочет заглянуть
Просто в гости кто-нибудь.
Молча вслушавшись в молчанье, я сказал без колебанья:
«Леди, или сэр, простите, но случилось мне вздремнуть,
Не расслышал я вначале, как вы в двери постучали,
Так вы робко постучали…» – И решился я взглянуть –
Распахнул пошире двери, чтоб на улицу взглянуть –
Тьма – и хоть бы кто-нибудь!
И стоял я на пороге в изумленье и тревоге, –
Так мечтать наш смертный разум никогда не смел дерзнуть…
Но немая ночь молчала, тишина не отвечала,
Только слово прозвучало – кто мне мог его шепнуть?
Я сказал «Линор» – и эхо мне ответ могло шепнуть?
Эхо – или кто-нибудь?
Я в смятенье оглянулся, дверь закрыл и в дом вернулся.
Стук неясный повторился, но теперь ясней чуть-чуть…
И сказал себе тогда я: « А, теперь я понимаю!
Это ветер, налетая, хочет ставни распахнуть,
Ну конечно, это ветер хочет ставни распахнуть!»
Ветер? Или кто-нибудь?
Но едва окно открыл я, – вдруг, расправив гордо крылья,
Перья чёрные взъероша и выпячивая грудь,
Шагом вышел из-за штор он, с видом лорда древний ворон,
И, наверно, счёл за вздор он в знак приветствия кивнуть,
Он взлетел на бюст Паллады, сел, и мне забыл кивнуть.
Сел – и хоть бы что-нибудь!
В перья чёрные разряжен, так он мрачен был и важен,
Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь,
«Право, ты невзрачен с виду, но не дашь себя в обиду,
Древний ворон, из Аида, пролетевший мрачный путь,
Ты скажи мне, как ты звался там, откуда держишь путь?»
Вдруг он каркнул: «НЕ ВЕРНУТЬ!»
Я не мог не удивиться, что услышал вдруг от птицы
Человеческое слово, хоть не понял, в чем тут суть,
Но поверят все, пожалуй, что обычного тут мало,
Ведь вовеки не бывало – кто слыхал когда-нибудь,
Чтобы в комнате над дверью ворон сел когда-нибудь,
Ворон с кличкой «НЕ ВЕРНУТЬ»?
Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,
Чтоб опять молчать сурово и пером не колыхнуть,
«Где друзья? – пробормотал я, и надежды растерял я,
Только он, кого не звал я, мне теперь терзает грудь…
Утром он в Аид вернётся, и покой вернётся в грудь».
Тут он каркнул: «НЕ ВЕРНУТЬ!»
Вздрогнул я от звуков этих, так удачно он ответил.
Я подумал: «Несомненно, он слыхал когда-нибудь
Слово это слишком часто, повторял его всечасно
За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть,
Для кого последней песней, воплотившей жизни суть,
Стало это «НЕ ВЕРНУТЬ»?
И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе
Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сдавила грудь,
Сел, раздумывая снова, что же значит это слово,
И на что вещун сурово мне пытался намекнуть,
Древний, темный, тощий ворон мне пытался намекнуть,
Грозно каркнув «НЕ ВЕРНУТЬ»?
Так сидел я размышляя, тишины не нарушая,
Чувствуя, как страшным взором ворон мне пронзает грудь,
И на бархат однотонный, тусклой люстрой освещённый,
Головою утомлённой я склонился, чтоб уснуть…
Но её, что так любила здесь на бархате уснуть,
Никогда уж не вернуть!
Вдруг – как звон шагов по плитам на полу, ковром покрытом!
Словно в славе фимиама серафимы держат путь…
«Бог, – вскричал я в исступленье, шлёт от страсти избавленье!
Пей, о, пей Бальзам Забвенья и покой вернётся в грудь!
Пей, забудь Линор навеки – и покой вернётся в грудь…»
Ворон каркнул: «НЕ ВЕРНУТЬ!»
«О, вещун! Молю – хоть слово! Птица ужаса ночного!
Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит ныне,–
В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне, чтоб забыться и заснуть?»
Каркнул ворон: «НЕ ВЕРНУТЬ!»
«О, вещун, – вскричал я снова – птица ужаса ночного,
Заклинаю Небом, Богом – крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придёт ли время,
И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?
Вновь её вернуть в объятья суждено ль когда-нибудь?»
Каркнул ворон: «НЕ ВЕРНУТЬ!»
«Слушай, адское созданье, это слово – знак прощанья!
Вынь из сердца клюв проклятый: в бурю и во мрак – твой путь!
Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю!
Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь когда-нибудь!
Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь!»
Каркнул ворон: «НЕ ВЕРНУТЬ!»
И не вздрогнет, не взлетит он, всё сидит он, всё сидит он,
Словно демон в дрёме мрачной, взгляд навек вонзив мне в грудь…
Свет от лампы вниз струится, тень от ворона ложится,
И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть…
Никогда из мрака душу, осуждённую тонуть,
НЕ ВЕРНУТЬ, О, НЕ ВЕРНУТЬ …
1.
Слышишь санки за холмом?
Серебром
Разольют веселье колокольчики кругом!
Колокольчик льётся, льётся,
Пронизав мороз ночной,
Звоном в небе отдаётся,
Хрусталинками смеётся
Звёздный рой,
Ритм размеренный храня,
Тайной древних рун звеня,
Расплеснулся колокольчик переливом голосов
Колокольчик, колокольчик,
Колокольчик, колокольчик,
Звонко-льдистым серебристым переливом голосов
2.
Слышишь колокол другой,
Золотой?
Свадебного колокола голос над землёй?
Над ночным благоуханьем
Провожает ликованьем
Звонко колокола соло
Золотой
Звон литой,
Мелодичный, плавный голос –
Как воркующий с голубкой
Юный голубь под луной!
О, мажор колоколов!
Проливая звуков ливни, затопить он всё готов,
Этот зов,
Зов без слов,
В днях грядущих для живущих
Для восторгов вечно нов!
О, качанье и звучанье золотых колоколов,
Колокольных голосов,
Колокольных, колокольных,
Колокольных, голосов,
В звоне ясных и согласных
Колокольных голосов!
3.
Слышишь ты набата звон?
Бронзой он
Раскатился, и тревогой нарушает сон!
У ночных небес в ушах
Грозной бронзой воет страх!
Голос колокола дик –
Только крик, крик, крик –
Жутко воя,
Он вымаливает в плаче снисхожденье у огня,
У проклятого, глухого, сумасшедшего огня!
Скачет пламя, пламя, пламя
Исступлёнными прыжками,
Ввысь отчаянно стремится,
Чтобы взвиться и кружиться,
Алым дымом белый месяц заслоня!
Голоса колоколов,
Словно отзвук грозных слов
Долетают!
Голоса колоколов
Неумолчный, жуткий рёв
В недра стонущих ветров
Изливают…
Различает слух людской
Звон нестройный, беспокойный,
Звон, захлёстнутый бедой!
Слух в гудении басов
Различает,
Как спадает
Гул гнусавых голосов –
Отдаляется опасность – глуше рёв колоколов,
Зов басов,
Колокольных, колокольных, колокольных голосов,
В диком лязге в жуткой пляске
Колокольных голосов.
4.
Слышишь в воздухе ночном
Чугуном
Колокола реквием разносится кругом?
И в молчании, в ночах
Нам в сердца вливает страх
Угрожающе-спокойный, ровный тон.
Каждый звук из глотки ржавой
Льётся вдаль холодной лавой,
Словно стон.
Это только тем не больно,
Кто живёт на колокольне
Под крестом,
Тем, кто жизнь проводит в звонах
Монотонно-приглушённых,
Кто восторг находит в том,
Что ночной порою нам
Камни катит по сердцам!
Не мужчины и не женщины они, а звонари,
И не люди и не звери все они, а упыри!
А король их тот, кто звоном
Будит, будит исступлённо
Торжество колоколов!
Ходит грудь его волною,
Пляшет он, смеясь и воя,
Под пеан колоколов,
Тайну времени хранит он,
В ритме древних рун звонит он,
В торжестве колоколов,
Колоколов…
Он, в гудении басов,
Колокольных голосов,
Ритм размеренный храня,
Этим звоном похоронным
Упивается, звоня!
Рад гуденью голосов –
Колокольных голосов,
Рад биенью голосов,
Колокольных голосов,
Колокольных, колокольных,
Колокольных, колокольных,
Колокольных голосов,
И рыданьям и стенаньям колокольных голосов…
Было небо сурово и серо,
Листья были так хрупки и сиры,
Листья были так вялы и сиры…
Был октябрь. Было горе без меры.
Было так одиноко и сыро
Возле озера духов Обера,
В странах странных фантазий Уира 9,
Там, в туманной долине Обера,
В заколдованных чащах Уира.
Вдоль рядов кипарисов-титанов
Брел вдвоем я с душою моей,
Брел с Психеей, душою моей.
Что-то в сердце моем непрестанно
Клокотало слышней и грозней,
Бушевало сильней и грозней,
Словно серный поток из вулкана
Там, где правит холодный Борей,
Словно лава в утробе вулкана,
Там, где полюсом правит Борей.
Наша речь была ровной и строгой,
Мысли были так хрупки и сиры,
Листья памяти – вялы и сиры;
В Ночь Ночей, когда горю нет меры,
Не узнали мы странного мира.
(Хоть однажды из нашего мира
Мы спускались в долину Обера…
Был октябрь… Было мрачно и сыро),
Но забыли мы духов Обера,
И вампиров и чащи Уира…
Звездный круг в предрассветной тревоге,
Ночь осенняя шла на ущерб,
Ночь туманная шла на ущерб.
И в конце нашей узкой дороги
Подымался мерцающий серп,
Разливая сиянье, двурогий,
Странным светом сверкающий серп,
Серп далекой Астарты, двурогий
И алмазно блистающий серп.
И сказал я: «Так льдиста Диана
Лик Астарты теплей и добрей,
В царстве вздохов она всех добрей,
Видя, как эту грудь непрестанно
Гложут червь и огонь всех огней,
Сквозь созвездие Льва из тумана
Нам открыла тропинку лучей,
Путь к забвенью – тропинку лучей
Мимо злобного Льва из тумана
Вышла с тихим свеченьем очей,
Через логово Льва из тумана
К нам с любовью в свеченье очей! »
Но ответила тихо Психея:
«Я не верю сиянью вдали,
Этой бледности блеска вдали
О, спеши же! Не верю звездё я,
Улететь, улететь повели! »
Говорила, от страха бледнея
И крыла опустив, и в пыли
Волочились они по аллее,
Так, что перья купались в пыли,
Волочились печально в пыли…
Я ответил: «Оставим сомненья!
Нам навстречу блистают лучи!
Окунись в голубые лучи!
И поверь, что надежд возвращенье
Этот свет предвещает в ночи,
Посмотри – он мерцает в ночи!
О, доверься, доверься свеченью,
Пусть укажут дорогу лучи,
О, поверь в голубое свеченье:
Верный путь нам укажут лучи,
Что сквозь мрак нам мерцают в ночи!»
Поцелуй успокоил Психею,
И сомненья покинули ум,
Мрачным страхом подавленный yм,
И пошли мы, и вдруг на аллее
Склеп возник, несказанно угрюм.
«О, сестра, этот склеп так угрюм
Вижу надпись на створках дверей я…
Почему этот склеп так угрюм?»
И сказала она: «УЛАЛЮМ…
3десь уснула твоя Улялюм…»
Стало сердце сурово и серо,
Словно листья, что хрупки и сиры,
Словно листья, что вялы и сиры…
«Помню! – вскрикнул я, – горю нет :
Год назад к водам странного мира
С горькой ношей из нашего мира
Шел туда я, где мрачно и сыро…
Что за демоны странного мира
Привели нас в долину Обера,
Где вампиры и чащи Уира?
Это – озеро духов Обера,
Это черные чащи Уира!»
Мы воскликнули оба: «Ведь это
Милосердие демонов, но
Нам теперь показало оно,
Что к надежде тропинки нам нет, и
Никогда нам узнать не дано
Тайн, которых нам знать не дано!
Духи к нам донесли свет планеты,
Что в инферно блуждает давно,
Свет мерцающей, грешной планеты,
Что в инферно блуждает давно! »
Есть много близких меж собой явлений
Двуликих свойств (о, где их только нет! )
Жизнь – двойственность таких соединений,
Как вещь и тень, материя и свет.
Есть двойственное, цельное молчанье
Души и тела, суши и воды.
В местах, где поросли травой следы,
Оно гнездится, но воспоминанья
И опыт говорят: не жди беды –
Оно – молчанье жизни, нет в нем зла,
Хоть безвозвратным мысль его назвала.
Но если тень молчанья вдруг предстала
И душу в те пределы увела,
Куда нога людская не ступала –
Доверься господу! Пора пришла.
…А так же ангел Израфелчье сердце лютней звучит,
и голос его сладчайшийиз всех созданий Аллаха.
КОРАН.
Есть в небе дух Израфел,
«Чье сердце лютней звучит.
И никто так не пел,
Как поет Израфел,
Пенье звезд умолкает, и блеск их бел
Чтоб восторгами их небосвод пламенел!
Так легенда гласит.
В недрах тишины
Звук возник,
И алеет лик
Влюбленной луны.
В красных отблесках безмолвно
Застывают стрелы молний,
И Плеяды, семь сестер,
Слышат, как звенит простор.
Хоры звезд ночами
Спешат поведать миру,
Что из созвездья Лиры
Дух исторгает пламя:
Он звездных струн перстами
Касается, звеня,
И плещет над струнами
Живой аккорд огня!
Израфел живет в лазури,
Там, где мудрость бесконечна,
Где Любовь – единый бог,
Где, горя красой извечной,
Льют на землю взоры гурий
Света звездного поток.
Бард небесный, Израфел,
Лучший в мире ты по праву:
Песнь бесстрастную презрел!
Лавры – вечный твой удел,
Ибо мудрых песен слава
В том, чтоб голос пламенел!
Если полон мудрой страсти
Ритм пылающих аккордов, –
Горе, радость, боль и счастье
Слиты вместе в пенье гордом!
Пой, Израфел, чтоб звёзды молчали,
В небе властвуешь ты,
А здесь, в мире радости и печали,
Где цветы – всего лишь цветы,
Тень песен, упавшую с высоты,
Мы солнечным светом назвали.
«В таинственных чащах
Цветы так темны,
И прячут от спящих
Луч белой луны.
Создания Света,
Забылись вы сном,
И с неба планеты
Свели волшебством,
Но свет их коснётся
Сомкнувшихся глаз,
И в души ворвётся
Призыв мой тотчас:
Проснитесь, оставьте
Фиалковый цвет,
Долг требует – встаньте
В блистанье планет,
И вздох поцелуя
И отсветы рос
Стряхните, ликуя,
С тяжёлых волос:
И ангел страдает,
Теряя любовь,
Но вас усыпляет
Живая любовь,
Так пусть ваши крылья
Смахнут её гнёт,
Иначе бессилье
Замедлит полёт!
Расстаньтесь с лобзаньем,
Что ляжет потом
На локон дыханьем,
На сердце свинцом!
Лигейя, Лигейя,
Моя красота!
Как с песнью твоею
Суровость слита!
Тебе ли порхать
Среди ветров и гроз,
И в воздухе спать,
Как ночной альбатрос,
Капризно взвиваясь
На птичий манер,
Кружить, упиваясь
Гармонией сфер?
В каком бы краю
Ты не стала витать,
Но песню твою
Колдовством не отнять.
Хоть множеству глаз
Подарила ты сны,
Бессонно в свой час
Твои песни слышны.
В них – голос дождя, что
Стуча по цветам,
Ритмически пляшет
Плеща тут и там,
В них – шорох растущих
Побегов травы…
Всё – звуков живущих
Лишь отзвук, увы!
Прочь, милая, прочь, и –
К прозрачным ручьям,
Дарящим средь ночи
Блеск лунным лучам,
Там озеру снится
Зеркальный покой,
Бездонность искрится
Алмазной звездой,
И скрытые тенью
Сплетённых цветов,
Спят девы под сенью
Немых лепестков,
Спят с пчёлами вместе
В подлунной тиши –
Разбудит лишь песнь их –
Лигейя, спеши!
Ты призрачный сон их
Дыханьем развей,
Спасенье для сонных –
Ритм песни твоей!
Как сможет проснуться
Тот ангел, чьи сны
Всё льются и льются
С холодной луны?
Одно неподвластно
Луне колдовской:
Мелодии ясной
Ритмичный покой!»
Расправь попону и сильней подпругу подтяни.
Мундштук потуже – чтоб с кольца закапал дождь слюны!
Осталось нам двенадцать миль, и ясно для коней,
Что и колени устают, и стремена слабей,
И что посадка седоков совсем не так бодра,
Как в те далёкие года, у прежнего костра.
Да, двадцать лет с тех давних пор прошло, но, Боже мой,
Как сквозь еловый, терпкий лес струился дух морской,
Когда надежды нас вели, и мы к плечу плечом
Скакали и с собой везли удачу за седлом…
Ну, подтянись, и вспомни как, до самого утра,
Волненье не могли сдержать всю ночь мы у костра!
Вот и тогда усталый глаз пути не различал,
И безнадёжный поиск нас, как нынче утомлял…
Так пусть мустанги, наконец, почуют, старина,
Что вдруг не давят им бока стальные стремена,
Что повод несколько ослаб, и нам пришла пора
В глубоких травах отдохнуть у прежнего костра.
Блестящей хвои дождь косой посыплется с секвой,
И сойка синяя взлетит сквозь сумерки стрелой,
И зазвенит весёлый крик в глуши лесных полян,
И белка спрячется в дупло, когда пронзив туман,
Под синевой сверкнёт огонь, – который не вчера,
А двадцать лет назад зажёг свет нашего костра.
И всё ленивей отдых наш, и молкнет разговор,
Чуть приподнявшись на локтях пошевелим костёр,
А ветер бродит меж стволов, их все пересчитав
И наши тени по стволам вздымаются из трав,
Чтоб вместе с искрами взлететь туда, где до утра
Пять ярких звёздочек хранят свет старого костра.
Всю ночь, пока наш крепкий сон хранили звёзды те,
Мы и не слушали, что там творится в темноте:
Зубами лязгает койот, вздыхает гризли там,
Или медведь, как человек шагает по кустам,
Звучит нестройно волчий хор и дальний свист бобра, –
А мы – в магическом кругу у нашего костра.
Наутро – сойки ранний крик, или синичий хор
И свет косой между стволов, как будто тут собор!
Зевнут, потянутся кусты, дыша голубизной,
И – дятла стук среди колонн той готики лесной,
И пробужденье в тишине шиповников и трав,
И день в сверкающем огне родится из костра!
Ну что ж, теперь недалеко – ещё с полмили нам
Вот поворот, где край болот, Индейский Ключ, а там –
По склону наискось тропа знакомая видна,
Отметила участок наш корявая сосна,
А там… Что? Вверх корнями пни? Гнилых ветвей гора?
Но где ж священной рощи сень, и где алтарь костра?
Вот кварцевой скалы отрог, я руку ранил там.
Но сровнена скала с землёй, кровь глины по краям,
И ржавых папоротников ряд в густой грязи намок,
Но где-то вьётся до сих пор невидимый дымок,
Повсюду, где достанет глаз, след злого топора…
Да, но над этим всем встаёт дым старого костра!
А может, даже бродит здесь хоть кто-то из друзей –
Вернуть потрёпанным сердцам маяк ушедших дней.
Кружит дымок – опять пропал – и вновь, навстречу нам
Свет погребального огня разбросан по кустам.
Надежд и страхов давних дней не унесли ветра,
И двадцать лет не меркнет свет от старого костра!
Но нет: две линии стальных… Попридержи коней:
Белёной станции сарай, платформа, а за ней
Как ленты – рельсы вдоль тропы, и нити проводов,
Бегущих от ствола к стволу по тысячам крюков!
Вот и нашли мы свой Грааль! И кончена игра:
Железный путь – чтоб зачеркнуть след нашего костра…
Ствол оливы засохшей торчит,
А на нём
Кто-то вырезал
Крупные буквы ножом:
"Мануэлла Ла Торре".
Под дождём и в пыли
В прах ворота легли,
Только ветер
Зовёт безответно вдали:
"Мануэлла Ла Торре!"
Нет, забытая песня
Не явится вновь,
Лишь остался припев
К этой песне без слов:
"Мануэлла Ла Торре…"
Но порой и сейчас
Мне в полуночный час
Звоном дальней струны
Повторяют не раз
Эти древние, тёмные горы,
Что и в юности
Этих забытых руин
Был он старым,
Напев из соседних долин –
"Мануэлла Ла Торре…"
(SEQUOIA GIGANTEA)
Подкидыш западных лесов,
Где рук людских ты не знавала,
Дитя дикарских берегов,
Ты ныне украшеньем стала:
Тут развлекут тебя слегка
Стол письменный, открытый ящик –
Забудь, что спрятаны века
Под чешуёй твоей блестящей.
Но знай, что ты вернула мне
Неделю благостной свободы:
И радость скачки на коне,
И осени лесные своды!
…Пыль красная, слепящий склон,
И лошадь остановке рада,
И полутемный лес колонн –
Как склепа влажная прохлада.
Над пыльным вереском стволы
Секвой так бронзовы так длинны, –
Индейцами из полумглы –
И тёмной кожи мокасины…
Не мачты кораблей кругом –
Толпа скребущих тучу сосен,
И сойка радостным броском
Кусочек неба мне приносит.
Как можешь ты спокойно жить
На письменном столе поэта?
Не может глаз не изумить
Нелепое соседство это!
Заблудшая душа лесов
В компании газет случайной,
Среди не листьев, а листков,
Где «новый Милтон», «новый Байрон»…
Ведь даже лучшие из них,
И те переживут едва ли
Скромнейших родичей твоих,
Которые в веках видали
Мохàммеда зелёный флаг
И дольмены друидов, или
Леса, что подсказали как
Творить готические шпили.
Подкидыш, разве жребий твой –
Лежать так низко и так скромно,
Чтоб шелестели над тобой
Газеты, а не лес огромный?
Под эфемерностью листков
Не в снежных, а в чернильных пятнах,
Лежишь ты не в глуши лесов,
А между книжек аккуратных!
В моей истории простой
Одно есть главное значенье
Ты предназначена судьбой
Лесам дать жизни продолженье,
Но ты – из тех, кому никак
Не обрести судьбы достойной,
Кого хвастун или дурак
Счёл безделушкою настольной!
«Низкая туча ползет со скалы,
Брызги бури зловеще белы,
Ветер и волны разыгрались чуть свет, –
Сегодня в море выйти? Ну, нет!»
«Тропа узка, полумрак в лесу,
Пантера пластом улеглась на сук,
Молодые львы разыгрались чуть свет, –
Сегодня идти на охоту? Ну, нет!»
Корабль победил в сраженье с волной,
Охотники весело вернулись домой,
А город, слитый с гранитной скалой,
Землетрясенье сравняло с землёй.
Расскажу то, что сам я слыхал. Так вот:
Говорят – что она умерла от горя,
И что дух её бедный поныне живёт
В этом старом грустном доме у моря.
Был француз её ветреный, молодой
(Сотня лет уж минула с тех дней),
Адмирал Рошамбо уплывал домой,
И моряк распростился с ней.
Сколько пудреных фраз расточал он пред ней,
И какая, представьте, жалость,
Что в сети его кружевных речей
На беду девчонка попалась.
И хранила прощальный букет резеды
Пуританская молодость эта,
И утекла незаметней воды,
И увяла вместе с букетом.
А когда в приморский туман облеклись
Шпиль и мачты, как в саван горя,
Тот туман и унёс её душу ввысь
Из печального дома у моря.
И с тех пор, когда бьют часы ровно два
Там, на церкви у самой воды,
В старых комнатах веет едва-едва
Грустным запахом резеды.
И как память истории этой простой,
Призрак цветов пахучий
Бродит в комнатах вместе с её душой…
Можно ль было придумать лучше?
Я сижу тут всю ночь, призрак дальних морей,
Собиратель печальных историй,
Отчего б не зайти ко мне в гости ей
В этот дом, в грустный дом у моря?
Где газон и веранда забыли про смех,
Щебет девушек сменила печаль,
Звуки горна не будят форт на холме,
И молчит старинный рояль…
Вот где-то бьёт в темноте два часа –
Только мыши скребутся в соломе,
Только капля за каплей – на веранду роса –
В этом старом и грустном доме.
Едва проникает в переднюю свет
Настольной лампы моей,
Тонет в сумраке он, но сомнений нет:
Всё тут в доме известно ей!
То ли нервы шалят, то ли так в утомленье
Меня ввергли дневные труды,
Но клянусь, что воздух пахнул на мгновенье
Нежным запахом резеды.
Растворил я окно. Океан был так тих,
Как случается только к утру,
Пульс течений был слышен: я чувствовал их
Тропическую жару.
У соседей – всё залито газовым светом,
И танцуют, и Штраус звучит знакомо,
Ну, и как привязать мне музыку эту
К скрипу старого грустного дома?
И нет, как нет, запаха резеды,
На росистом газоне дыханье рассвета,
Как случилось, что вот из такой ерунды
Возникла легенда эта?
Душа этих синих цветов оживляет
Пролетевшие годы жизни моей:
Так бальзам свою мумию переживает,
Схоронённую в толще камней.
Вспомнил я обо всём, что в юности было,
О тщете любви, о ветрах беды,
И судьбе благодарен, что мне сохранила
Только лучшее: аромат резеды.
И не слышно шуршанья юбки крахмальной,
И не видно лица: пуст проем дверной,
Навсегда исчез её облик печальный,
Но тень моей молодости – со мной!
Аромат резеды или призрак в белом?
Но, выйдя из комнаты, я подумал о том,
Что к душе моей в гости она залетела
В эту ночь в этот старый и грустный дом 11.
(СЬЕРРА)
…И вот повернула резко дорога
Красная среди трав,
И мы замедлили шаг немного,
Тревожный шум услыхав,
А это верхушки деревьев гудели
За тысячу футов внизу,
Над бурным каньоном чёрные ели
Шумели, словно в грозу.
И в небе ястреб кружил, и качалась
Тень его над горой,
Где к склону кривая олива прижалась
И дрок на глине сырой.
А ниже, на полпути с этой кручи –
Заросшая тёрном щель –
Разрытый, вроде кротовой кучи –
Заброшенный старый тоннель.
И молча смотрели мы в эту бездну
С узкой дороги, пока
Не прервал молчанья обычный и трезвый
Голос проводника:
«Эт’ вот тут Вокер Петерса продырявил,
(Вруном его тот обозвал!)
Выпалил, да и коня направил
Прям’, аж на перевал!
За ним мы гнались через Стронгс зелёный,
И вниз, через брод, а затем –
Кверьху по этому вон каньону,
И дальше через Эдем,
Брат Петерса первым скакал за дичью,
За ним я, и Кларк, и Джо,
Но он не хотел быть нашей добычей,
И во’ шо произошло:
Он выстрелил на скаку, не целясь,
Не помню уж, как началось,
Хто говорил – от пыжа загорелось,
А хто – что само зажглось,
А мож, нарошно в траву перед нами
Пульнул, за спиной коня,
Но только мгновенно взлетело пламя
И стало стеной огня!
Не прошло и мига – холм запылал,
И травы и вся чертовня,
И Кларк его звал, и я его звал,
Да он не слушал меня,
Даже и виду не подавал,
Шо прям под ним – сушшый ад!
Ну, я подождал, и Джо подождал…
И мы поскакали назад,
И тогда – вон утёс, шо порос вишь, там
Дубняком да колючей травой…
Хто-т' вылез – гризли, или он сам –
Но точно хто-т' живой.
Дьявольский крик послышался мне,
И шо-то в пропасть, – раз!
Человек или гризли, – в дыму, в огне –
Вот так и ушёл от нас!
Ну, вот и всё – не прогнать нипочём
Мысль о смертельном риске,
Токо глянешь вниз – голова кругом!
Как тут, а, – без стакана виски?»
Что ж, постой у креста на вершине пустой:
Над последним морем – заря.
Один корабль в тени под горой,
А второй уходит в моря.
И распахнуты крылья его, и они
Белее светлого дня,
Но, смотав паруса, ещё скрыт в тени
Тот корабль, что ждёт меня.
Вот вдали расступаются облака,
И сверкают порталы Ворот,
И гавань, голосом моряка,
Веселую песню поёт,
И я вижу, как отступает тьма,
Льётся Свет Галилейского дня,
И жду сигнала, спуститься с холма
На корабль, что ждёт меня.
1. Холируд – дворец королей Шотландии в Эдинбурге.
2. Герой романа, лорд Мармион, послан Генрихом Восьмым в Шотландию с дипломатическим поручением предотвратить войну.
3. Вериги, которые Иаков IY носил, в память о том, что возглавил переворот, приведший его на трон.
4. Леди Херон оф Форд.
5. Королева Франции.
6. Маргарет Стюарт (в девичестве Маргарет Тюдор) – жена Иакова IY Шотландского и сестра Генриха YIII Английского. Постоянные её ссоры с братом были одной из причин описанной в романе войны между этими королями.
7. Граф Ангус Дуглас – был в это время фактическим первым министром Иакова.
8. Озеро в нескольких км. от дома Вальтера Скотта.
9. Обер, Даниэль Франсуа – фр. композитор(1782-1871), автор оперы «Озеро духов».
Уир, Роберт Уолт (1803-1889) – американский художник, писал в основном пейзажи окрестностей Нью-Йорка, мрачные и загадочные.
10. Из поэмы «Аль Арааф».
11. Эти стихи безусловно, хотя и как-то боком, не сюжетно а интонационно перекликаются с «Аннабель Ли» Едгара Аллена По (прим. переводчика).