***

Останься до весны. Ведь в доме слишком пусто.

И взявшееся ниоткуда чувство

влюблённости – лишь древнее искусство

сокрытой, потаённой ворожбы,

в обход предусмотревшей всё судьбы

ниспосланное нам не письменно, изустно –

из уст в уста, звеня на все лады.

И плеск речной волны – всего лишь плеск печали.

Нас с нею в колыбели повенчали.

И обозначили ещё в начале,

что кем-то решено, где быть концу.

И ветру перемен, эпох гонцу,

что в лодке нас заждался на пустом причале,

мы кланяться не будем, не к лицу.

И ледоход проводим. И весну приветим.

Нам жизнь дана, возможно, и за этим:

весною посвятить все силы детям.

Приняв их в жизнь в апрельскую капель,

им мастерить в июльский день свирель,

а в ноябре, убрав дары садов в подклети,

ждать в гости и морозы, и метель.

И ёлку наряжают дети; следом – внуки

и правнуки. И мухи мрут от скуки.

И в суете дней не доходят руки

ни до чего. Забот круговорот

влечёт лишь смену лет. И шлёт вперёд,

на смерть. И стай пернатых мартовские звуки

преподнесёт не нам небесный свод.

Ну, а пока нам снег скрипит, и тени густы,

останься до весны. Ведь в доме слишком пусто.

И, дней прощальных избежав тщеты,

забыв о кадках квашеной капусты,

что в подполе томятся, так горды

своей начинкою со знаменитым хрустом,

проводим жизнь, звеня на все лады.

***

Снова тают снега. А, быть может, и снеги.

И уходят в побег и питают побеги

воды вешние. И так весна в человеке

пробуждает желания и пребывание в неге.

Мокнут ноги в ручьях, по асфальту скользящих

в никуда, кроме зелени, рек и каналов.

Почтальон стороной так обходит мой ящик

с тех времён, когда Рим пал под натиском галлов.

Да и сам я – письмо, что блуждает в конверте

между прошлым и будущим. Слухам не верьте,

что меня уже нет. И в земной круговерти

я – лишь кисть Бытия, что наносит мазок на мольберте

Времён не для выставок или судеб биеннале.

Так луч солнца купается утром в канале

под окном петербургским, по диагонали

Невы, взявшись рябью в финале. И в забытом журнале

так желтеют страницы, в пыли впечатлений

от прочитанных лиц, что почище романов,

где развязка – лишь вымысел: плод преступлений

развращённых доступностью нас графоманов.

Ну, а что там весна, шаловливая девка…

Ей так нравится случка кошачья и спевка

хриплых мартовских орд. А по мне, – всё издёвка:

для любви нам нужна лишь душа. И небес подготовка

к грому майских ночей, соловьиным турнирам

и щемящей тоске служит только гарниром

к безысходности осени… Так повар сыром

тёртым нам присыпает горелую сторону мира.

Впрочем, это неважно. Как, впрочем, и всё остальное.

Перед зеркалом нет никого, – только двое,

разделённых иллюзией существованья

одного из них, – якобы мыслящей тканью.

***

Ребёнок, март, залез зиме под юбку

и прячется, весёлый сын весны,

за стужей, что ещё гоняет крупку,

намётывая снежные валы.

Оставь дурачиться!.. Пора явиться в люди.

Ужель не видишь, – дни удлинены.

И длани солнца согревают груди

молочные кормилицы-весны.

Пои же землю талыми ручьями,

скорей капели заведи свирель!..

И мне, дождавшемуся света над полями,

яви синь неба в смертную постель.

***

Завтра, – словно заноза…

Неужто наступит завтра.

Откуда исходит угроза

завтрашнего рестарта?..

Вечная безысходность завтра,

словно бекон на завтрак

с яичницей, чёрным кофе

в гостинице в Оберхофе.

Завтра, как казино. Но

ни капли во мне азарта,

когда у крупье давно

краплёная Богом карта.

Так от врага бежит

конница без штандарта.

И наповал убит 

мир приходящим завтра.

И у подножия Альп

как мне дожить до завтра…

Плещется лужицей Гарда.

И на эстраде альт,

смычком из пучка спагетти,

выводит из Доницетти

что-то. И эхом плывёт кварта

над озером – прямо в завтра

туманным изгибом фьорда

возле Рива дель Гарда.

Альту неведомо форте, –

по крайней мере, до завтра.

Здесь снег не лежит до марта.

И граппа покрепче кофе

и шнапса, что в Оберхофе

я пил в ожидании завтра.

И шпага опасна без гарда

соскальзыванием в завтра,

когда, прерывая спор,

рассматривает в упор

нас смерть. Впереди авангарда

лишь враг. Позади – маркитантки

и дочери их. И останки –

добыча Времён. Но – завтра.

А где-то скулит сегодня –

собакой, замёрзшей в стужу.

Судьба, искушённая сводня,

тоскует по року – мужу.

Сегодня я ей не нужен.

Дающая жизнь Астарта

не знает, что путь наш сужен

падением в пропасть завтра.

***

Что вы не едете, милая Настя…

Здравствуйте! Ждут вас сугробы по крыши.

В подполе мыши скребут… Я же лыжи

с ног не снимаю, – лишь если ненастье…

Счастье – скатиться с заснеженной горки!..

Горьки рябины плоды на морозе.

Словно в гипнозе, плачу я дань прозе.

Розе поэзии – только задворки.

Створки дверей здесь скрипят. Половицы

в лицах представлены – так же в La Scala,

связки срывая, как в сцене финала,

жаждут накала из хора девицы.

Мне ли внимать их невнятному гаму!..

Гаммы давно разлюбил я. Сконфужена

сумерек душная поступь. Отдушина

печи прикрыта, поди… Амальгама

гнутого зеркала прекраснодушна:

душу мою отражает безлико, –

лыка в нём я не вяжу… Поелику

ликом бессмыслен я благополучно.

Скучно мне, Настенька, в доме за городом.

Ворогом ворон глядит в палисаднике.

Странником в ночь дожидаюсь я всадника –

стражника смерти, в камзоле, распоротом

в споре о том, как избегнуть мне оного.

Он уж приставит свой ножик мне к вороту,

ворог любезный… Да! Отрастил бороду.

И стал похож на бродягу прожжённого.

…Уж вы приехали б, милая деточка.

Я вас на горку тянул бы в салазках.

Ах, с горы, Настенька, мчишься, как в сказке, –

в бурном ручье мчится в марте так щепочка…

В полдень капели трезвонит мелодика.

Дивная модница, ель тянет лапу.

Вылепим, Настя, мы снежную бабу…

И ничего, что вам только три годика.

***

Зима снегами Русь укрыла.

Краснеют на морозе рыла

и пунцовеют лики дам.

Мерцают льды – источник травм.

В дугу гнёт иней провода.

В туманах тонут города.

И меркнет солнца позолота…

Одна посильная забота

дана душе среди хандры –

и ею русские горды:

лежать в подушках до весны, –

читать, дремать и видеть сны…

Пробудит бирюзовый март

от праздных грёз. Виват, азарт

любви!.. Пора отбросить книжку –

затеять дерзкую интрижку

при встрече с бледной незнакомкой,

с красою неземной и робкой…

Сплести в сеть тайной страсти нить

и в ней прелестницу сгубить!

Без слёз покаяться в вине

и муки утопить в вине…

Так лето – прочь. Вновь лезет тьма

осенних туч… И вот – зима.

***

До крови зимний день изранен –

закат пульсирует мятежно…

Я огранён, как редкий камень,

тобой, февраль, – морозный, снежный.

Не знаю, был ли я желанен

твоим ветрам, метелям, вьюгам…

Но за огранку благодарен,

и если б смог – стал верным другом.

Но камень холоден и странен –

огранка незамысловата.

Я словно льдина – бездыханен,

мерцаю в зареве заката.

И твой уход, февраль, нежданен –

за горизонт с худой котомкой.

Я мартом буду одурманен,

как встречей с дивной незнакомкой.

Февральский сумрак подрумянен

пожаром – сцена для поэта…

В бетон зажатый горожанин,

теплю лампадку – жду рассвета.

***

Твой колокол, зима, и я заслышал.

Морозный звон разносится над глушью.

Едва мерцает день. И изморозь на крышах

и проводах склоняет к малодушью.

Метель все чувства заметает. В стужу

мир ограничен наледью окна.

В анабиоз затягивает душу

зима. И царствует во льдах одна…

Как вдруг – капель! Свирель её приметна

под снежной кровлей за полдень едва ль.

Денёк-другой… Даль искрится всесветно.

Сползает наледь. И – прощай, февраль!..

Ты всем ручьями докучаешь, март.

И грязь проталин ни к чему штанинам.

Но что кручиниться… Тебе всем сердцем рад, –

распутицу приемлю беспричинно.

А там – апрель… И вот уж не свирель –

валторны гимн весны трубят призывно.

Зануда-соловей заводит трель…

И замолкает колокол унывный.

Надолго ли… Всему есть свой предел.

Пусть дел не счесть, – и это тоже скука! –

но колокол – нет, не окаменел:

ударит вновь! И от глухого звука

его я вздрогну. Знать, студёный снег

вновь закружит, жизнь погружая в наледь.

И Времена опять замедлят бег.

И вьюга мёрзлый саван накрахмалит.

***

Где-то в сугробах, алых в зарю,

в засаде таится март.

И сообщает силу свою

посланным в авангард

талым ручьям – мощь явить в бою

дрогнувшему февралю.

Но, кажется, взят фальстарт.

Вновь досаждают морозы, –

снежная крупка лупит в лицо

и выбивает слёзы.

Ветер пронизывает пальтецо

зло, впадая в азарт.

Что за напасть, эти зимы!..

В самом начале приятны, –

ели красуются в серебреце,

свежи и снежны, опрятны… –

душам простывшим так тяжки в конце.

Как феврали нестерпимы!..

Вот бы ускорить верченье часов…

Солнце, твоя алебарда,

знаю, пронзит насквозь алый сугроб –

вызволит душу марта!..

Сердцу так тягостен смертный озноб…

Где ты, капели зов!..

***

Душа, что дворник при вокзале, –

за горизонт зря рельсы звали! –

зло взмётывает сны в спирали,

в позёмку обретя азарт.

Февраль – апофеоз печали:

чадит свеча в хромом шандале…

Зима в неистовом запале

призвала стужу в арьергард.

Всё зря! – нет мощи в арсенале…

Печаль – лишь таинство вуали.

Звенит капель – весне сигналит:

навстречу мчится авангард.

В окне истаяли скрижали.

И взгляды жадно рвутся вдаль. И

снега лакают свет – заждались:

вот-вот взметнётся синью март!..

***

Февраль всё вокруг накрахмалил,

но март распалил свой утюг:

прогалины, тёмные дали

из дымки прорезались вдруг.

Случится ли счастье, беда ли, –

мгновения жизни в цене:

без устали жму на педали –

навстречу желанной весне!..

***

Отчаль, февраль, в немую даль.

Мне по сердцу парусник марта.

Умчи, февраль, мою печаль

безудержно и безвозвратно.

Налей, февраль, вина в Грааль:

в душе нет ни капли азарта.

Прощай, февраль, тебя не жаль:

всё ближе безбрежный свет марта.

***

Бревновёрток лесосплав.

Вздыблекожен ледостав.

Заворотен старогод.

Новогод салаторот.

Инеок ледохрусталь.

Весножаден злофевраль!..

Глыботорен ледоход –

белокаш и быстроброд.

Вешневоден мартосвет.

Медоносен пчелоцвет.

Творчеплоден глагочас.

Зычнозвучен богоглас.

***

До весны ещё добрых полмесяца.

За окном куролесит февраль.

Вьюга пляшет: то стихнет, то взбесится.

Календарь, что отъявленный враль,

обещает весну точно в марте.

Но на сердце калёна печать:

были вёсны нежней и желанней…

Новой мне нипочём не встречать.

***

В донельзя сонном феврале

Грааль не угодил мне в руки…

Снега мерцают в лунной мгле,

склоняя к скуке.

Вот-вот нагрянет синий март

и распалит огонь желаний.

Не знаю, буду ли вновь рад

поре метаний…

Апрель прижмет к губам свирель

и зажурчат его напевы.

Я скуке укажу на дверь

в объятьях девы.

А в мае ранняя гроза

вдруг пробудит в душе тревоги…

О, проза!.. Винная лоза,

опутай ноги!..

В донельзя сонном феврале

я снежной глыбой немо стыну.

И талым мартом на заре

ручьями схлыну.

***

Ещё снега. Но певчие – поют.

И предвещают вольную весну.

Февраль, уйди: как душен твой уют!..

Пусть солнце марта ловит на блесну

живые взоры, томные слова,

неясные оттенки странных чувств…

Пусть вновь кружится вихрем голова

и наплывает тёмным морем грусть.

Февраль, прости!.. Но сердце отпусти:

душа истосковалась по любви, –

нежданным встречам, жарким и пустым,

по расставаниям… Уйди, февраль! Уйди…

***

Февраль, ты – враль… Весну нам предвещая,

ты засыпаешь снегом всё вокруг.

Грядущее в тебе без сна ища, я

в уныние и мглу впадаю вдруг.

И жду напрасно мартовского света.

Сугробы серы, помыслы – темны…

В метельной пляске чудится стон ветра –

вселенский плач о гибели весны.

***

О Боже, где твои пределы.

Снега белы. А может, – белы…

Нет наслаждения ни в чём,

пока Русь спит недвижным сном.

Но март грядёт. Очнутся птички.

Душа потребует налички

на радости – любовь и проч.

Сияй, март, всласть!.. Изыди, ночь.

Очнусь и я с тобой, быть может.

Покину проклятое ложе

и выйду к благостным просторам, –

весну воспеть с нестройным хором!..

***

Штоф за воротник заложив,

пилю по аллее, грешен

не тем, что заложник лжи,

а в том, что ни с кем не был нежен…

Не вечность, но жизнь прожив,

гляжу: не податься ль на небо…

Но зябкая дрожь ив,

как будто вибрация нервов,

на мартовском стылом ветру

не оставляет надежды.

Хоть криком кричи: мол, верую!..

Хоть вены молчком надрежь ты…

Всё реже и реже грусть,

сермяжное – русское! – чувство,

вскрывает на вдохе грудь,

как в ледоход, с хрустом.

***

Звени, птичья месса! Я – нем.

Пусть юность не знает рестарта,

врывается счастьем ко всем

безудержно яркий свет марта.

Противиться зову весны, –

в сиротстве погибнуть до срока.

О, небо!.. О, солнце!.. О, сны!..

Как радостно всё… Как жестоко.

***

Источены чувства напрочь. Чествую утончённость

чего-то, что нимб иль обруч… Гудбай, учёность!..

На стены посмертно лезут немые тени.

Пушкин. Некрасов. Бунин. Маркс. Энгельс. Ленин.

Кувшин возжелал вина. И манит отбитой ручкой.

У Джека болит спина. Случался с залётной сучкой.

Пьянит без вина весна. Её не запостить в сети.

На сердце лежит вина. Безвинным страсть всласть не светит.

Ручьями сойдут снега. Ты сам – ледяная глыба.

Встал месяц – блестит серьга. Бесстрастный отсвет улыбок

скользит по усталым лицам. Галдят в смартфоны

Джульетта, Тибальт, Ромео, март и вороны.

***

Из весеннего, нестерпимого до восторга, света

ни за что не построить такой же хрустально прозрачный дом,

если так и не вызнать божественного секрета,

как не думать о самом сложном, а тем более – о простом:

протискиваясь сквозь тесное время и пространство плечом,

прорастая из прошлого, которое ни при чём.

Из когда-то пылавших, а теперь догоревших чувств, –

этой тёплой золой забавляется налетевший ветер –

не извлечь даже искры… Зря солнечный зайчик так шустр

и спешит обежать все луга и леса на свете:

мрак таится в душе, будто ужас на дне колодца, –

от него не избавиться, если не уколоться…

Из тебя и меня Вселенной не выжать даже ребёнка…

Но оплакать прощание с жизнью достанет и горстки слов.

Всё, что с нами случается, только тонкая плёнка

на поверхности восприятия мыслей и горьких снов,

пронизанных ясным лучением нестерпимого света –

предвестником очень счастливого, но чужого лета.

***

Распахнуты сердца навстречу свету.

О, синий март!.. Даруй другим мечты.

Счастливый миг не устеречь поэту

за частоколом вечной суеты.

Растрачена жизнь чадными ночами.

В отчаянии, вымученном в стынь,

маячит мрачный сумрак пред очами,

что жадно смотрят в мартовскую синь.

***

Жила-была девочка Лена.

Мечтательно и вдохновенно

кропала стишки и рассказы,

смеялась, чинила проказы,

в кино, на концерты и встречи

летела стремглав каждый вечер.

И жить не могла без театра...

До чёртова чёрного марта.

В рассвет небо мину за миной

шлёт наземь по злому приказу.

Накрыли тела мешковиной.

Ещё не любила ни разу...

***

Скажите, где скрыл лик февраль…

Он мне остался должен дни.

Сгоняет стадо туч в кораль

весенний ветер. Господин

всего живого, в очи свет

в март солнце льёт бесцеремонно…

Но отчего мне воли нет

и на сердце темно и сонно.

Мне одному ли не вдохнуть

раскрытой грудью талый воздух…

Февраль сошёл. Но манит в путь,

во тьму, даруя грусти посох.

***

Что это было… Мне ли снам внимать.

До дней осенних дожил неужели…

Врывался в жизнь бездонно синий март.

Гремели грозы и ветра шумели.

Дороги звали в невозвратный путь.

Терялись письма в сумке почтальона.

Разлук и встреч переливалась ртуть, –

любовь почтила мир во время оно…

Чай поостыл в надбитой чашке гжели.

В вечернем сумраке дотла истлел закат.

В саду ждут снега шаткие качели.

И счастье не воротится назад.

***

Тюльпаны высажены в души.

О, Русь! Твоя не бита карта,

пока мужик зовёт на ужин

желанную восьмого марта.

О, женский день обожествлённый!..

Плетение словесных кружев.

Смирен коленопреклонённый

твой суженый – нарцисс недужный.

Он в день иной тебе не нужен, –

ленив, беспомощен, болтлив,

рога на темя водрузив,

в родной постели он недужен…

Кухарка может управлять

любым загнившим государством.

А с мужика – ни дать, ни взять…

Куда ему глядеть за царством.

Он вял и хлипок, как тюльпан.

О, Русь! Прими его в подарок, –

твой вечный стыд, боль и обман…

Восьмое марта. День кухарок.

***

Февраль плеснул печаль в Грааль.

И за полночь отчалил вдаль.

Грядёт рассвет. И талый март

синь распахнёт до райских врат

под перелив капели робкой.

И с ней истает неторопко.

А там танцующий апрель

прижмёт к губам свою свирель.

И буйный май нагонит грозы.

С ним взоры расцветут и розы…

Флёр грусти – прочь. Вновь не до сна.

В сердца врывается весна!..

***

Вновь синий март вошёл в азарт,

взяв пусть и запоздалый старт.

Его капели каждый рад, –

простёрт к лазури жадный взгляд.

Но чу!.. Вдруг ветер гонит тучи.

Они косматы и могучи.

И меркнет просинь в чёрной куче.

Март впал в хандру. И мрачно мучит..

***

Что в имени тебе моём?

Давай дерябнем. И споём.

Я вороном. Ты – соловьём.

В низах – смудрим. В верхах – соврём.

Март. Ледоход. Посередине

дано ли выстоять на льдине.

Жизнь непредвиденным чревата.

Прощайте навсегда, ребята.

***

Ручьи весны грядут, на счастье.

Беги, бурливая вода!..

Сметай сугробы и ненастье,

питай вишнёвый гуд в садах.

В разливах тонут города.

До сёл и стойбищ не добраться.

Людские шумные стада

подобны рекам, друг Горацио.

Не всё равно ль, куда нам плыть.

Бог тянет к небу невода.

И снам весны, конечно, быть…

Беги, бурливая вода!..

***

Весна идёт – весне дорогу!..

Встречайте сердцем недотрогу,

пока она ещё мила

и гроз с собой не принесла,

пока цветёт и не сомлела,

и летом не отяжелела…

Пока в ней жив соитий дух,

что в миг любви сплетает двух.

Пока не чахнут лепестки

и вздохи часты и легки.

Пока и ты, моя княжна,

ко мне приветлива, нежна…

Ручей журчит, сбегая с кручи.

Пусть тучи над горой тягучи

и сумрак близится к порогу…

Весна идёт. Весне дорогу!..

***

Март. Синий воздух. Талый снег.

Ручьи. Кораблик. Детский смех…

Скажи, давно ли это было?

Плескалось счастье, да уплыло

куда-то за море, с ручьями.

Не плачь сиротскими ночами.

Не жги ни сердца, ни свечи…

И о минувшем век молчи.

И в март на серый талый снег

гляди сквозь прищур дряблых век

без предвкушений, что весна

тебя возьмёт в апрель из сна.

***

Весна!.. Едва ль кому ты ближе…

Гуляй, броди в краю моём.

Взметай цветенье выше крыши.

Зови к застолью первый гром.

Тебя, как гостью, я привечу.

Натешусь солнечной игрой.

Взвали мне небосвод на плечи

с его бездонной синевой!

Март досыта испил капели.

Апрель сплел бурные ручьи.

Май рвется прочь из колыбели –

его тревожат соловьи…

Води тугие хороводы

на зеленеющих лугах,

весна!.. Гони долой невзгоды.

С тобой мешу я грязь в ногах.

С тобой я волен и безбрежен,

с одной тобой – не одинок.

И, будто бы подснежник, нежен…

И угасаю, как цветок.

***

Ожить неужто суждено…

Гряди, неведомая сила!..

Веселья жадно ждёт вино, –

синь выси хмелем одарила…

О, горестные сны весны!..

Невидимое мановенье, –

форель срывается с блесны

и ускользает, как мгновенье.

***

Ещё не оделись нивы,

еще не изжить весны, –

но отчего мотивы

осени так слышны…

Медвяные, фиолетово

пылают в полях цветы, –

сердце моё, от этого ль

так пламенеешь ты…

Мечты отсверкали искрами

на стаявшем в март снегу.

Воды басят регистрами –

гимн поют на бегу.

Фату примеряют ивы,

берёзы уже в соку,

грома гремят переливы…

Сердце, будь начеку!

Вешние громкие грозы –

глашатаи злых дождей:

в осень по скулам – проза! –

захлещут из всех щелей.

Copyright © 2023 Степанов С.