ИГОРЬ МУРЕНКО

Ш У Т К И В Г Л У Х О М А Н И

Комедия в двух действиях,

шести сценах.

(Пьеса напечатана в журнале «Современная драматургия» № 1, 1997. Поставлена более чем в 40 профессиональных театрах России и СНГ, и более чем в 50-ти народных театрах).

Действующие лица:

САНЬКА – 57 лет.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ – 60 лет.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ – 63 лет.

ЛЕЛЬКА – 60 лет.

ВАЛЯ – 55 лет.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА – 60 лет.

САМСОН СТРУЧКОВ – 63 лет.

БАБА ПАША – 82 лет.

ВИТЬКА – 22 лет.

САНИТАР – лет 35.

------------------------------------------------------------------

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена первая

Сельский дом. Баба Паша вяжет сети. Валя гладит белье. За окном февральская метель. Смеркается.

БАБА ПАША. День к вечеру затрусил.

ВАЛЯ. Что-то на душе тяжело. Хоть бы Саня быстрее из больницы возвращался… (Смотрит на окно). Метелица-то какая. Магазина на горе не видно, плотины не видно. Муть. И жизни не видно. То в доме работа, то в огороде – прозренья нет. Зимой полегче, а все одно колготня. И зачем живем?

БАБА ПАША. Запела. В твои-то пятьдесят пять, чо ж мне в восемьдесят два?

ВАЛЯ. А мне и в тридцать было не по себе. Одна отрада была в киношку сбегать. Сейчас от тех фильмов, что в молодости смотрела, чуть не плачу. Артисты будто соседи, точно жизнь на одной улице провели – такие знакомые лица, голоса. Но они не состарились, у них словно все впереди.

БАБА ПАША. Об артистах думашь, а со мной не поговоришь. Четвертый десяток за Санькой моим, а и часу не наговорили. Все молчим, молчим.

ВАЛЯ. Что ж вы, мама, молчали, когда ваш Санька меня по огороду гонял, за всяко слово несогласное в зубы тычки раздавал?

БАБА ПАША. Воно чо. Откель тянется.

ВАЛЯ. Да и говорить скучно. Все переговорено. В городе столько всего за день случается, артисты приезжают московские, а здесь…

Кого-то несет нелегкая. (Подходит к окну). По одеже не нашенские, городские… То ли Николай с Верой?

БАБА ПАША. Не обозналась?

ВАЛЯ. Они, точно. И в руках чего-то – не разберу в сутемках да через снег. Елка что ль? Дак нынче февраль, к чему елка-то?

БАБА ПАША. Вот и еще дал Господь с Колей, со средненьким сынком моим повидаться. Думала – не увижу.

ВАЛЯ. Странно, что зимой. Обычно они летом.

БАБА ПАША. Он на пенсии сейчас. Может, не день-два, а поболе погостит?

Входят Николай Петрович и Вера Дмитриевна. У Николая Петровича похоронный венок с лентой: «Брату Александру от брата Николая». Заметно, что Николай Петрович нетрезв.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вот, мама, горе-то какое.

Пауза.

Кто же думал. Санька-то младший. По годам-то сначала Виктору, потом мне. Санька должен был нас хоронить.

Раздеваются у вешалки. Тут же оставляется и венок. Подходят к столу, садятся.

И метель-то какая. Наверно, последняя перед весной.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Нехорошо. Надо сначала к покойнику. (Встает). Он в той комнате? ( Вытирает глаза то ли от снега, то ли от слез). До сих пор помню - мы только поженились и поехали к вам с патефоном. Санька в белых тапочках танцевал, больше нечего было надеть. Вы же без отца росли.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (встает). Да, надо пойти поздороваться. (Плачет). Извини, мама. Не обнялся с тобой. (Целует Бабу Пашу.)

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Он там?

ВАЛЯ. Кто?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Санька.

ВАЛЯ. В больнице. В райцентре.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Как?! Еще не привезли?!

ВАЛЯ. Он сам собирался. На этих днях.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Как сам?!

ВАЛЯ. Ну, сам, как еще?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Вы когда его видели в последний раз?

ВАЛЯ. Дней пять, как ездила к нему.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Он уже был тяжелым?

ВАЛЯ. Нет. Он на обследовании. Ничего такого.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Значит, вы не знаете. Вам из больницы не сообщили?

ВАЛЯ. У нас телефона нет. У Виктора только.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА (садится). Коля, расскажи.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Сегодня ночью звонок. Междугородний. Из Крутихи. «Приезжайте, ваш брат Александр умер».

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Звонит мне ночью, плачет: «Санька умер». Выпивши, конечно. Как и всегда в последнее время.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Голос четкий. Сначала меня спросил, потом сообщил.

ВАЛЯ. Умер…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Мы и приехали. (О венке). Вот.

БАБА ПАША (кричит). Санька, Санечка! Сыночка моя!… Горе-то какое!

Валя молчит.

--------------------------------------------------------------------

Сцена вторая

В доме у Виктора Петровича. Виктор Петрович нервно ходит по комнате. Витька прикрепляет кнопками к стене фото девушки в купальнике из журнала.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Витька.

ВИТЬКА. Чо?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Бабку не видел? С утра что-то не просматривается.

ВИТЬКА. Не-а.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А не знаешь, чего может делать?

ВИТЬКА. Чо-то ищет.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Не знаешь чего?

ВИТЬКА. Не-а.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А не знаешь – где ищет?

ВИТЬКА. Не-а.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Если найдет, мне скажешь?

ВИТЬКА. Невесту мне дашь?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Заладил.

ВИТЬКА. Небось, себе где-то нашел.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Чего?!

ВИТЬКА. Невесту.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Откуда ты взял?!

Витька молчит.

Ты же ненормальный, сам не допрешь. Значит, бабка.

ВИТЬКА. Не гони ее. Она меня любит. Невесту обещала.

Виктор Петрович собирается схватить Витьку за ухо, но передумывает. Витька отходит подальше.

(Начиная заикаться). А ты не любишь меня.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (задумчиво). Люблю, дурак. Жаль, что у тебя мозги заклинило. Был бы ты парень хоть куда.

ВИТЬКА. Я тоже целоваться хочу и жениться. А ты не разрешаешь.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Медицина не разрешает, медицина. Да и на ком тебе жениться? Невест в деревне не осталось. Все в город уехали. Один ты жених и есть.

ВИТЬКА. Тогда конфетку дай.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Конфетку дам.

Резкий грохот сверху и затем в сенках. Похоже на то, что уронили пустые ведра на чердаке, они покатились и свалились в сенки. Слышны Лелькины причитания.

Чего это она?

ВИТЬКА. Упала, наверно. (Выходит в сенки).

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (вслед, неуверенно). Помоги там… (Нервно ходит. Направляется в сенки, передумывает). Чердак – это плохо.

Появляются Витька и Лелька.

ЛЕЛЬКА (причитая). Горе-то, горе-то какое! И на старости лет! Вот подлец-то какой! Вот, Витенька, что дед-то вытворяет! Полюбовницу завел! На седьмом десятке! То-то, я гляжу, зачастил он в райцентр. Оказывается, за письмами. Переписку наладил с зазнобой городской. Вот! До востребования! (Трясет пачкой писем). На нашей-то почте это мигом бы раскрылось. Вот он лярва-то какая! И как все запрятал хитро – в застреху под крышей. Случайно наткнулась. Ишь, сколько наполучал. Столько же, видать, и сам отослал. Любиться вздумал перед смертью.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Шестьдесят три – это еще не смерть.

ЛЕЛЬКА. Помолчи хоть сейчас, кобель! Хотел востребовать? На востребуй! (Бьет Виктора Петровича пачкой писем по лицу).

Тот стоит не шелохнувшись.

Вот, Витька, дед-то твой каков! Жаль, что ты ненормальный – не понимаешь. (Причитает).

ВИТЬКА. Целовался, да?

ЛЕЛЬКА. Наверняка. Слюни старика, они же сладенькие… Вот лярва-то какая! (Вновь причитает).

Входят Николай Петрович, Вера Дмитриевна, Валя.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Я гляжу, вы уже знаете. (Вытирает глаза.)

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вишь, как все… Здравствуйте… Здравствуй, братка. (Плачет.)

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А вам кто сказал?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Позвонили. Из Крутихи.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Кто?

ЛЕЛЬКА. С почты, конечно. Куда ты до востребования бегал. Наверно, уже вся Крутиха знает.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Кто звонил?

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Не сказался. Сообщил только и все.

ЛЕЛЬКА. Женский голос?

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Да.

ЛЕЛЬКА. Тогда точно –ля-ля – весь райцентр уже знает. Вот горюшко-то на старости лет. (Причитает.)

ВАЛЯ. А я последняя узнаю.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Тебе еще.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Когда такое дело, о вражде забывают. Вы же родня. Надо было Вале сказать. Телефон-то, Виктор, у тебя только. Им-то как бы сообщили?

ЛЕЛЬКА. Да все уже знают, Вера. Такие новости мигом разлетаются. Это всем интересно.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Так-то, братка. Жизнь-то какая штука.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Сам виноват.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Это как кому повезет. Иной и долго этой старухе на крючок не попадается.

ВИКТОРПЕТРОВИЧ. Осторожней надо было.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. От всего не убережешься. Я гляжу ты, братка, переживаешь.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Еще бы.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Все-таки вместе жили, столько лет. Это я отдельно от вас, в городе. А вы каждый день виделись.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Да уж.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Я даже рад, что ты так… беззлобно…(Вытирает слезы.)

ЛЕЛЬКА. Ты же, Вера, разошлась с Колей и ничего.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Вот – даже вместе приехали. Раба привычки.

ЛЕЛЬКА. Мы бабы все одно дольше живем, каждая еще наживается одинокой. Да есть и всю жизнь без мужика. (Кричит, хлещет Виктора Петровича полотенцем.) Вот Бог, а вон порог! Понял?! Катись к своей полюбовнице!

Гости недоуменно смотрят на Лельку и Виктора Петровича.

--------------------------------------------------------------------------------

Сцена третья

Баба Паша моет рис в дуршлаге над раковиной. Входит Санька.

САНЬКА. Мама, вот и я! Ух, метелица-то какая! Думал не доберусь, боялся, встанет автобус на переметах. (Раздевается.)

Баба Паша роняет дуршлаг с рисом на пол.

(Замечает венок.) А это что еще? Кто-то помер? (Читает.) «Брату Александру от брата Николая». Какому такому Александру?

БАБА ПАША. Саня, ты?!

САНЬКА. Мне, что ль, венок?!

БАБА ПАША. Живой?!

САНЬКА. А какой же еще? Анализы в норме. Венок, говорю, мне, что ль?!

БАБА ПАША. Тебе, тебе. Теплый чо ль? (Щупает сына. Вынимает из платья иголку.) Ну-ка, ткни иголочкой – сплю аль нет?

САНЬКА. А с чего взяли-то?

БАБА ПАША. Не хошь, тода сама. (Колет себя в руку иголкой, вскрикивает.)

САНЬКА. С чего, говорю, взяли-то?

БАБА ПАША. Да Коля, грит, позвонили ему из Крутихи. Обсказали насчет тебя. Он и примчался с Верой из города.

САНЬКА. Пошутил кто?

БАБА ПАША. Поди, вызнай сейчас.

САНЬКА. Дела. (Садится. Замечает рис на полу.) Рис-то для поминок?

БАБА ПАША. Да, вот начала… Схватила, ничо не соображаю, а делаю. (Плачет.)

САНЬКА. Куда ушли-то?

БАБА ПАША. Да к Виктору. Узнать – звонили им из Крутихи насчет тебя аль нет.

САНЬКА. Представляю, как браток обрадовался. Заплясал, поди. Поглядеть бы в этот момент.

БАБА ПАША. Грех на душу не бери. На мертвых не злятся.

САНЬКА. Точно. Это живым спуску не дают. (Пауза.) А кто ж все-таки позвонил? (Разглядывает венок). А Валя-то сильно убивалась?

БАБА ПАША. Не помню. Помутилось все у меня.

САНЬКА. Ну, кричала, рыдала?

БАБА ПАША. Навроде кричала.

САНЬКА. Значит, не уверена?

БАБА ПАША. Да чо ли я прислушивалась, каки слова она выговариват. Как в морок пала.

САНЬКА. Подглядеть бы. Думаю, волосы на себе не рвала… Жизнь прошла, а я так и не понял – любила она меня иль нет. Женился-то как. За ней же много бегало. Красивая. А я маленький, как монгол. Она на меня ноль внимания. Так я запугал ее – себя, говорю, зарежу и тебя. Другим не достанешься. Посадил в машину и увез сюда, подальше от городских хахалей. Она тихая была, ты же помнишь. Думаю – слюбится. Двоих детей уж нарожали, а все не пойму – слюбилось иль нет. Никогда напрямую не приласкает. А как что скажет – и так можно понять и сяк. С того и гонял ее бывало, и зуботычины раздавал, и выпивать начал, и шоферить бросил. Электромонтером стал, на столбы, можно сказать, с горя полез – пусть, думаю, саданет током – кому с двумя детьми будет нужна. Пожалеет еще. А у самого мыслишка. Хорошо бы не до смерти садануло. А так, чтоб походило, что до смерти, а я бы подглядел – шибко она убивается по мне иль нет. И даже на похоронах своих хотелось из-за этого побывать. И чем старше становился, тем все чаще эти мыслишки обгладывал. И в больницу только из-за этого лег. Сдалось мне их обследование! Что оно мне дало?! Все и так знал. А хотелось глаза ее увидеть при свидании. Мы ж тут друг от дружки никуда. Городские мужики хоть в командировки ездят, а то и на курорты. Может, глаза я ей намозолил? Ну и придумал это обследование.

БАБА ПАША. Не ты ли Николаю-то позвонил? Тока честно.

САНЬКА. Не я, мама. Хотя стоило бы и мне додуматься. Сейчас бы поглядел – горюет иль нет. А кто мешает поглядеть? По первоначалу, пока не догадались?… Лягу в гроб. Дышать буду по методе Бутейко. Чуть вдох, чуть выдох. Одним носиком. Воздух только до горлышка. В грудь словно не проходит. Фельдшерица сейчас в больнице нас учила. Помогает давление снять, от астмы и вообще от всех болезней. И мне поможет. Женушку проверить. Надо хоть на старости знать правду. Мама, я мертвый. Все остается как было – я мертвый. Я мигом. В кладовку и обратно. (Уходит.)

БАБА ПАША. Чо задумал, чо задумал? Можа, не надо? Откройся, да и все. По деревне опосля судачить будут, не остановишь… А можа, Виктор поймет чо, прочувствует. Ну, он выучился, с образованием, а Санька нет. Так чо ж теперь ему из-за этого руки не подавать? Ну, был Виктор председателем сельсовета, а Санька выше пожарной вышки не подымался, ну и чо – лютовать за то? Своего брата кровного за ниже всех в деревне считать? Двадцать годов с ним не разговаривать? Это я виновата. Чо скажу Господу, как этот грех допустила? Помирить бы их, боле ничо не надо – и пусть тода меня на могилки несут.

САНЬКА (входит с лодкой). Вот. Красавица. Новенькая. Все свободное время стругал. Готовь лодку зимой, как говорится. Я и приготовил. Думал для рыбалки, а оно вон как поворачивается… (Ставит лодку на три табуретки). За гроб-то сойдет, безо всякого. И не отличишь. Гроб – он и есть лодка. Лег и плыви – на тот свет… Как сосной-то пахнет, любо-дорого в такой. (Ложится в лодку). Ааа! Холодная! Минут через сорок нагреется, не раньше… Так не выдай меня, поняла? Плачь, поминки варгань, представь, что я и вправду…окочурился.

БАБА ПАША. Ой, Санька, чо-то я аж вся дрожьмя пошла.

САНЬКА. А ничего, лежать можно. Да, если обман сегодня не вскроется, скажи, чтоб хоронили завтра. А то два дня не выдержу – руки-ноги затекут.

БАБА ПАША. Ажно зубы стучат.

САНЬКА. И если обмывать меня – сама это сделай. А то заметят, что не труп.

БАБА ПАША. Ой лихоньки.

САНЬКА. И сама все время будь поблизости. Мало ли чего мне понадобится.

БАБА ПАША. Чего?

САНЬКА. Ну пописать. Почесаться.

БАБА ПАША. От затеяли!

САНЬКА. Да, если спросят про документы из больницы, скажи – те, кто меня привезли, не смогли их оформить. Сегодня суббота, кого-то нужного там с печатью не оказалось. В понедельник, мол, все выправят, как положено. Велели хоронить, да и все. Поняла?

БАБА ПАША. Ой, не знаю.

САНЬКА. Главное запомни – документы в понедельник.

БАБА ПАША. В понедельник.

САНЬКА. А завтра в обед на вынос.

БАБА ПАША. И чо ли поминки готовить? Стряпню, колготню затевать?

САНЬКА. Как положено.

БАБА ПАША. И созывать соседей?

САНЬКА. По всем правилам. Потом скажем – ошиблись врачи. Живого за мертвого приняли. В это все поверят.

БАБА ПАША. Идут! Ой, Санька!

САНЬКА. Не бойся. Сядь рядом и плачь.

БАБА ПАША (ставит табуретку, садится). А от чего помер-то? От какой хворобы?

Слышен шум в сенках.

САНЬКА. Не знаю. Придумай сама.

БАБА ПАША. От пьянки, чо ль?

САНЬКА. Не. Что-нибудь покрасивше. Да свет притуши. В потемках не заметят.

Входят Валя, Вера Дмитриевна, Николай Петрович.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА (продолжая разговор)… Виктор всегда был образцом семьянина. Я ставила его в пример… (Замечает покойника). Уже…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Братка… (Плачет).

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Вот и свиделись, Александр Петрович. (Плачет).

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Как живой.

БАБА ПАША. Ой, лихоньки.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Будто встанет сейчас: «Я вас обманул»…

БАБА ПАША. Да как бы так бы… (Зажигает свечи, выключает свет.)

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вставай, братка. Лучше я лягу. Я старше.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Мама, ты крепкая. Ни слезинки. И ты, Валя. А я…

БАБА ПАША. Слезливым оно легче.

ВАЛЯ. Странно. Говорил – на днях выпишут…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. И выписали.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Может, врачебная ошибка? Не то ввели.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. И концы в воду. Встань, братка. Расскажи, что с тобой сделали!

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Не встанет, не расскажет. Не услышим никогда теперь.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Операцию собирались делать?

ВАЛЯ. Не говорил про это. Обследовался и все.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Хирурги зарезали. Ну-ка посмотрим. (Расстегивает рубашку у Саньки, разглядывает грудь и живот). Не резали. Может, брюки снять? Может, там чего?

БАБА ПАША. Не надо, Коля. Ты выпимши.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. У себя расстегиваю и у него расстегну. (Собирается расстегнуть брюки у Саньки.)

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Отец, не дури. Еще чего…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ты можешь выйти. А мы все свои.

БАБА ПАША. Охолонь, охолонь. Все одно обмывать.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Как хотите. Но я – не пьян.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Не пьян, не пьян.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Санька тоже выпить любил.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Любил, любил. Но и Валю любил.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Это уже в мой огород. Что я, дескать, козел. Тебя не любил, с тобой разошелся. Старая песня. (Снимает пальто, садится за стол.)

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. И Виктор Шуру любил, мне так казалось. Он самым положительным был в этом смысле человеком, я так считала. А на старости взбесился.

ВАЛЯ. Мама, может, вам Санька чего сказал?...Может, скрывал от меня болезнь?...

БАБА ПАША. Нет, не скрывал бы… А может, и скрыл…

Входит Виктор Петрович.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вот, братка, вдвоем мы теперь остались.

Виктор Петрович подходит к Саньке.

Ты да я теперь.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (разглядывая покойника). Да.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вот жизнь-то. Раз – и готово. Был ты и нет тебя.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Факт.

Пауза.

А что с ним? Вроде здоровенький бегал.

БАБА ПАША. Почем ты знашь? Когда ты в последний раз с ним говаривал?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ну, трудно сразу сказать.

БАБА ПАША. А я скажу. Годов двадцать назад.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Это когда я еще председателем не был? Может быть.

БАБА ПАША. В молчанку играли. Братовья же. Поговорил бы теперь – дак все.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ладно.

БАБА ПАША. Чо ладно, чо ладно. Хотя бы у мертвого прощения попросил.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Кабы он от этого поднялся.

БАБА ПАША. А ты без «кабы». Попроси да все. Да поцелуй.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Документы на него привезли?

БАБА ПАША. Да я не поняла. Кого-то там не было и не сделали. Выправят в понедельник и привезут.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Не положено без документов хоронить. А вдруг он живой?

БАБА ПАША. Да ты чо, ты чо. Размертвехонек, что камень.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (на столе перед ним уже бутылка водки.) Кто б его живого в метель из больницы повез? Сам бы добирался. Это мертвому только такие преимущества. Иди, братка, - помянем Саньку. Валя, где стаканы-то?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Отец, ты и так нетрезв. И вообще… не до тебя сейчас Вале.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вера, жена ты моя бывшая, я плачу – Саньку жалко, братку моего. Надо выпить. Помнишь, мы в первый раз с тобой сюда приехали, с патефоном – он еще мальчишкой был. В белых тапочках бегал. Мы колбасы привезли. Он первый раз колбасу пробовал. Помнишь?… И тебе нальем, иди. И тебе, Валя. Идите все. Горе общее.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (присаживаясь к столу.) Может, теперешний глава и разрешит, а при мне никого без документов не хоронили.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Да брось ты, братка, про бумажки. Не видишь – мертвый. Что он, притворился что ль? Кому охота в гробу лежать, когда мы тут выпиваем?

Валя приносит стаканы и уходит в сенки. Николай Петрович разливает водку.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Надо же ямку заказать. И гроб. Не в лодке же его отправлять в последний путь… Хотя можно и в лодке – всю жизнь рыбачил. Когда хоронить-то?

БАБА ПАША. Да Санька завтра велел…Ой, чо я несу… Эти, чо привезли его… Это они сказали завтра надо.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Витьку Карамнова позвать, он с утра выроет и много не возьмет.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ну, давай, братка.

Выпивают.

Валя приносит банку с солеными помидорами, ставит на стол. Достает из шкафа булку хлеба, чашку с ложкой. Николай Петрович выкладывает помидоры в чашку, режет хлеб.

ВАЛЯ. Ужинать позже.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Конечно, конечно, Валя. Ты скажи, я сама все приготовлю.

ВАЛЯ. А хоронить когда?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Говорят, завтра.

ВАЛЯ. Завтра? Нет. Нужно, чтобы дети успели приехать. Верка-то и к завтрему успела бы – если сейчас пойти переговоры заказать, она в Барнауле. А Сережа в Воронеже. К понедельнику только.

БАБА ПАША. Эти, из больницы, сказали – завтра.

ВАЛЯ. Нет. И я еще не нагляделась. Я его не таким из больницы ждала…

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. В понедельник так в понедельник. Может, метель утихнет. Документы к тому же привезут. Давай, братка Коля.

Выпивают.

Валя ставит табуретку возле Саньки, садится и смотрит на него.

БАБА ПАША (Саньке). Чо удумал-то, чо удумал-то. Серега должон таперя из Воронежа тащиться. Пока не поздно бы… того…

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Коля, Виктор, последите за мамой.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Выпей.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. А я вам говорю – последите. Она не в себе.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. А с чего ей быть в себе? У нее сын умер. Я бы тоже был не в себе. Иди.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Хватит, ты уже хорош.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (отмахиваясь от Веры Дмитриевны.) А-а-а.

Входит Витька с чемоданом.

Витяй…Где мои девятнадцать лет… Или двадцать два уже?…Ты продолжение нас – здесь. Мы скоро того… а ты еще долго… Ты будущее нашей родной сторонки…

ВИТЬКА (Виктору Петровичу, о чемодане.) Дед, тебе. (Смеется.)

Пауза.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ну, покричала во гневе – это понятно. Она что – не шутит? На самом деле? Витя, тебя что – выгоняют?! (Вскакивает.) Да меня бы, попробовали бы меня выгнать! Я бы всех разнес! (Выходит из-за стола, теряет равновесие, падает на «покойника», сбивает «гроб» с табуреток, падает сам.)

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Отец!

БАБА ПАША. Коля!

«Покойник» вываливается из «гроба» на пол лицом вниз.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Плохая примета.

Витька смеется.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Витяй!

ВИТЬКА. Весело.

Стук в дверь.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА (помогая Николаю Петровичу встать.) Говорила же – хватит тебе.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Качнуло как-то планету. Прости, братка. Сейчас поправим.

Стук повторяется.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Кто-то стучит.

БАБА ПАША. Чужой, чо ль?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Витяй.

ВИТЬКА. Эй, не стучи там.

Входит Самсон Стручков.

СТРУЧКОВ. Здравствуйте.

Пауза.

Я из Москвы.

Пауза.

Проездом.

Пауза.

Метель, ночь, ничего не видно. Мы решили переночевать в вашей деревне.

БАБА ПАША. Из самой Москвы?

СТРУЧКОВ. Из самой. У нас съемки в Славгороде. Кино. А тут метель. А до Славгорода еще прилично.

БАБА ПАША. Ни разу не видывала московского человека. (Подходит.) Ну-ка, ну-ка – какова ваша материя? Пошшупать-то можно?

СТРУЧКОВ. Можно, можно.

Баба Паша щупает Стручкова.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. А вы артист?

СТРУЧКОВ. Не узнаете? Меня вся Россия знает и любит.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Лицо ваше знакомо, очень знакомо.

БАБА ПАША. Такого же теста.

СТРУЧКОВ. Я Самсон Стручков!

Пауза.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Тот в Москве. Далеко. До него рукой не дотянешься.

СТРУЧКОВ. Я и сказал – я из Москвы. А что Стручков – так это точно. У меня и паспорт есть.

Все завороженно смотрят на Стручкова. Даже «покойник» поднял голову и смотрит на гостя.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вообще походите. Как два стакана.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Неужели вы Стручков?

СТРУЧКОВ. Ну, да.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Не верю. Это как… Сталина увидеть.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Стручков… и здесь, в деревне…

СТРУЧКОВ. Я же говорю – я проездом, на автобусе киностудии, мы ехали в Славгород, там съемки фильма, да вот метель. Решили заночевать в вашей деревне.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Из Москвы на автобусе?

СТРУЧКОВ. Нет. Из Москвы до Новосибирска самолетом. В Новосибирске на телевидении нам дали автобус на время съемок.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Не верю. Стручков это…как премьер-министр… По телевизору, в газете… А лицом к лицу – вряд ли…

СТРУЧКОВ. Вот мой паспорт. (Подает). Точнее – удостоверение киноактера. Чтобы не было сомнений.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Да нет, мы верим… Зачем вам обманывать?

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Не верю – хоть убейте. Я был начальником не маленьким, но с премьером не встречался. Посмотрим. (Берет удостоверение, разворачивает, читает). Печать есть. И остальное, значит, верно. Все так. (Возвращает удостоверение). Это Самсон Стручков. Киноартист. И все равно не верю.

СТРУЧКОВ. И все так. Всю жизнь мне не верят. Таблетками пичкают… да… Кино превозносит артиста, а он обычный человек. Такой же, как все. В аптеку захожу – не верят, что мне лекарство нужно. Как будто я не болею. Может, поверите? А не то…

ВАЛЯ. «Пот и слезы»? Вы там играли моряка, главного героя?

СТРУЧКОВ. Совершенно верно.

ВАЛЯ. «Облака над озером»?

СТРУЧКОВ. Да, да.

ВАЛЯ. «Пшеничный ветер», «Смешная история». Эти фильмы знают все. Я плакала, когда вы умирали в пустыне.

СТРУЧКОВ. Да, это в «Жарком песке». Я умирал, это правда. У меня песок на зубах до сих пор.

ВАЛЯ. Я три раза ходила на этот фильм. И хотела даже подговорить механика закончить, где вы еще живой.

СТРУЧКОВ. Правильно.

САНЬКА. А вы женатый иль холостой?

Никто не замечает, что покойник заговорил.

СТРУЧКОВ. Жены нет. Она бросила меня, когда я заболел.

ВАЛЯ. Да вы раздевайтесь, проходите. Мы просто опешили. Разве можно было подумать, что знаменитый артист Стручков когда-нибудь войдет в наш дом, вот так – живьем.

Стручков снимает пальто, вешает на вешалке.

БАБА ПАША. Замер, поди, мил человек?

СТРУЧКОВ. Это как?

БАБА ПАША. Ну, промерз – так по-нашему. Есть хочешь?

СТРУЧКОВ. Есть хочу. И переночевать. Пустите? Остальные из нашей съемочной группы уже определились. Мы с этого края деревни остановились.

САНЬКА. У нас нельзя. У нас покойник.

СТРУЧКОВ. Покойники не страшные, вот врачи…

ВАЛЯ. Проходите, проходите. У нас места много. Дом наш в четыре комнаты. Построили – думали дети с нами будут жить, а они поразъехались. Проходите. (Усаживает Стручкова за стол).

САНЬКА. Мать, ты хоть скажи – покойник в доме. Нельзя ему у нас ночевать.

БАБА ПАША. Покормим, покормим, мил человек, и постельку раскинем. Любой гость от Бога.

САНЬКА (громко). Мы уронили покойника! Что мы наделали! Надо скорее его поднять!

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Я когда-то давно проводила «открытый» урок и на доске написала: «Артист Стручков – гордость отечественного кино». Надо же… (Хлопочет вместе с Бабой Пашей у плиты). Сейчас чаю. Как вы к яичнице?

СТРУЧКОВ. Очень. Давно не ел. А каши надоели…

САНЬКА (хлопая себя по ляжкам). Мы уронили покойника! Надо скорее его поднять! Он уже долго лежит на полу! Это нехорошо!

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Сколько же вам лет? Я был молодой, а вы уже на экране… покоряли.

СТРУЧКОВ. Я рано начал сниматься.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Я думал – вы уже на кладбище. Где все знаменитости.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Отец!

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Нет, ну а что тут такого? Я так думал и все.

СТРУЧКОВ. Да, да. Но я не на кладбище, я в другом… э-э…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Я не возражаю… Вы же народный?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Отец, не глупи. Если бы Самсон Стручков не был народным артистом, и любимым артистом, - я бы не писала об этом в школе на доске. И не только я. А тысячи учителей.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Он вполне мог быть уже мертвецом. Извиняюсь.

СТРУЧКОВ (об яичнице). Вкусный запах.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. А сколько вам?

СТРУЧКОВ. Шесть съем.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Нет, лет сколько?

СТРУЧКОВ. Шестьдесят три.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Как Виктору – смотри-ка ты.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Вам можно меньше дать.

СТРУЧКОВ. Не верите?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Верим, верим.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Мать, я гляжу, ты уже завертела… А что – ничего… (Стручкову). Она свободная женщина… Мы в разводе. Так что, пожалуйста.

БАБА ПАША (ставит на стол сковородку с яичницей). Вот яичница. Подкрепись, мил человек. Вы-то в Москве кур держите аль как?

СТРУЧКОВ. Ох, и запах! Домашняя!

БАБА ПАША. Поешь, московский, поешь.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Только собак да попугайчиков, мать, они держат. И камень за пазухой. Если без презента к ним, они камнем по башке – бац, бац, бац!

Все обступают Стручкова, смотрят, как он ест.

САНЬКА (вскакивает на ноги, быстро ходит.) Да вы что – офонарели?! У вас умер муж, брат, сын, а вы ноль внимания! Вы что на самом деле?!

СТРУЧКОВ. Так много умерло? Целых три порции?

САНЬКА (демонстративно со стуком ставит табуреты, поднимает на них лодку.) Всегда внимание покойнику, а не случайным гостям! Подумаешь – артист! Молодо выглядит! Черта с два! Все семьдесят можно дать! Семьдесят пять!

СТРУЧКОВ (разрезая яичницу). Густая. И воздушная.

САНЬКА. Поднимай себя покойничек сам, поднимай! Уронили – и плевать! Лежи мордой в пол! Вот оно отношение! (Садится в «гробу», всем, громко). А где же бутылочка? Надо выпить за знакомство!

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Надо бы гостю для сугрева. Да и по законам гстеприимства. (Ставит еще одну бутылку). Потом будем говорить – выпивали с самим Стручковым.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Давайте познакомимся. Я сейчас на пенсии, а до этого был здесь в деревне главой.

СТРУЧКОВ. Главврачом?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Председателем сельского совета.

СТРУЧКОВ. А-а.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (разливая водку). А я только что пошел на пенсию. Я был руководитель… в масштабах области. В Москве часто в командировке бывал…А вы там где проживаете?

СТРУЧКОВ. В тихом центре. На Большой Бронной. Говорят, там неплохо.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ну, за встречу в нашем краю… Так сказать, выдающегося представителя… российского… Да, нет – мирового кино… Самсона Стручкова!

Николай Петрович и Виктор Петрович пьют. Стручков смотрит на них и нерешительно выпивает рюмку.

… Берите груздочки. Валя, ты собирала?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Она сама все. Санька-то ни в чем не помогал. Знал только свою рыбалку.

САНЬКА. О покойнике плохо не говорят.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Валя отличная хозяйка. Всегда у нее чисто. Простынки накрахмалены. Все сверкает. Мы, когда приезжаем, здесь останавливаемся. Извини, Виктор.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Я бы и сам здесь остался.

ВИТЬКА. У нас на полатях песку – во. (Смеется)

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (Стручкову). Не обращайте внимания. Он ненормальный.

СТРУЧКОВ. Да? (Пристально смотрит на Витьку).

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Остался бы. А что? Теперь такая возможность появилась. (Продолжительно смотрит на Валю).

САНЬКА. Вот язви его!!!

СТРУЧКОВ (Бабе Паше). А творожку нет? Домашнего.

БАБА ПАША. Другого и не водится. Сейчас, мил человек. (Уходит).

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Февраль. Ночь. Метель. Надо еще по одной. За кино. Кино – это сила.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. И любовь. Только в кино она и есть. У мужчин.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Опять в мой огород. (Виктору Петровичу). И в твой, братка.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. А в жизни у них одна распущенность.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ну, понесло.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. За мужчин, которые не изменяют своим женам, любят по-настоящему – я бы выпила.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Любой тост – лишь бы не погост. Давайте!

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. С вами не буду. Не те мужчины.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Мать, не ерепенься. Нас-то ладно. А известнейшего артиста обижаешь. (Стручкову). Извините – вы бабник или нет?

СТРУЧКОВ. Ну…

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Не отвечайте.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Почему?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Не нужно.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Пусть ответит. Интересно. Его же столько баб любит. Удержаться-то ой как…

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Не отвечайте.

БАБА ПАША (возвращается с чашкой творога). Поешь и творожку, мил человек. Утрешний.

СТРУЧКОВ. Ух ты!

БАБА ПАША. Сметанка тоже нонешняя.

СТРУЧКОВ. Ну, вообще!

БАБА ПАША. С сахарком? С вареньем?

СТРУЧКОВ. С тем и с другим.

Баба Паша подает сахар, варенье. Стручков жадно ест.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Мда-а. А мы завидовали… Пьем?

Виктор Петрович поднимает рюмку.

И младшему. По-братски. ( Наливает рюмку и ставит ее в изголовье «гроба»). Ну, давайте, братки, - без слов.

Пьют с Виктором Петровичем. Санька садится в «гробу», берет рюмку, пьет.

---------------------------------------------------------------------------------

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Сцена четвертая

Ночь. Валя спит за столом. Санька храпит в «гробу».

Выходит из комнаты Стручков – в брюках и майке. Надевает пальто и выходит на улицу.

Санька ворочается и храпит еще громче.

Возвращается Стручков, снимает пальто, подходит к покойнику, смотрит, крутит пальцем у виска и уходит спать.

Выходит Баба Паша.

БАБА ПАША (толкая Саньку.) Ты чо, ты чо.

САНЬКА. А…

БАБА ПАША. Чо расхрапелся-то?

САНЬКА. Да?

БАБА ПАША. Будто живой.

САНЬКА (вздыхает, сбрасывая сон. Приподнимается, смотрит на Валю.) Не разбудил?

БАБА ПАША. Напласталась, не слышит.

САНЬКА. Опять не понял. То ли переживала, то ли для приличия.

БАБА ПАША. В горшок будешь аль на двор пойдешь? Все спят. Никто не увидит.

САНЬКА. Я бы лучше поел. Дай-ка чего-нибудь. (Встает, подходит к столу).

БАБА ПАША. Ничо не осталось. Московский все съел.

САНЬКА. А сало?

БАБА ПАША. Это он не ел. Сейчас. (Уходит в сенки.)

САНЬКА (режет хлеб). Артиста черт принес. Все испортил. (Смотрит на Валю).

БАБА ПАША (приносит из сенок сало.) Вот.

САНЬКА. Ты корми его, да знай меру.

БАБА ПАША. Жадничать, чо ли?

САНЬКА. Нечего прикармливать. Не рыба.

БАБА ПАША. Оживай да и хозяйничай.

САНЬКА (ест.) А с чего братку-то Шура выперла?

БАБА ПАША. Да не поняла толком. (Наливает чаю). Попей.

САНЬКА. А братан-то мылится к моей. Заметила?

БАБА ПАША. Шуткует.

САНЬКА. Ага. По морде за такие шуточки. При покойнике муже.

БАБА ПАША. Не чудил бы и злости бы не нажил.

САНЬКА (пьет чай.) Нет, дожму до конца… Теперь захотел до ветра. Выйду. (Надевает полушубок, уходит.)

Выходит Стручков.

СТРУЧКОВ. Извините. По запаху – сало?

БАБА ПАША. Оно, оно, мил человек.

СТРУЧКОВ. Можно? Давно не ел домашнего сала.

БАБА ПАША. Садись, московский. Попробуй.

СТРУЧКОВ. Красивое. Сами?

БАБА ПАША. Мы все сами. Это в городу кто-то. А мы – чо потопаем, то и полопаем. (Режет сало, хлеб.)

Стручков жадно ест.

( Берет валенки для Саньки). Пойду выйду. Пусть погуляет… один человек там… пока… (Уходит на улицу.)

Из комнаты выходит Виктор Петрович.

СТРУЧКОВ. Сало.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ну, даете. И ночью. Я гляжу, вас к киносъемкам готовят, как собак к охоте.

СТРУЧКОВ. Отрезать?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ночью не ем. Не имею привычки. И никому не советую.

СТРУЧКОВ. Когда еды много, конечно.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А что – в Москве с продуктами напряженка?

СТРУЧКОВ. Нет. В Москве все нормально.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А-а.

Входит Баба Паша.

И ты, мать, не спишь?

БАБА ПАША. Выходила.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А-а.

БАБА ПАША. А ты чо?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Не спится.

БАБА ПАША. Ты долго?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Чего?

БАБА ПАША. Ну, еще колготиться будешь. Аль спать сейчас пойдешь?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (смотрит на Валю.) Да посижу еще.

БАБА ПАША. Тогда я еще выйду. (Уходит на улицу.)

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Живот, что ль? (Стручкову). Живот может заболеть.

СТРУЧКОВ (отрезает хлеба, сала.) А это я с собой. Люблю еще в постели. Спокойной ночи. (Уходит.)

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Спокойной ночи. Ну, и горазд жрать. И все, что ль, артисты такие?

Валя просыпается.

Разбудили?

ВАЛЯ. Нечаянно заснула. Хотела посидеть еще.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А мне не спится.

Пауза.

(Садится к столу.) Ты-то поняла про нас с Шурой? Или горе все затмило?

ВАЛЯ. Поняла, что скандал.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А что, почему?

ВАЛЯ. Письма какие-то.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Чьи?

ВАЛЯ. Твои, видно.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Кабы мои, пыли бы тогда было еще поболе. А что со двора меня выставили – это поняла?

ВАЛЯ. Завтра помиритесь. Это-то поворотить можно.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Лучше под забором сдохну! Как ты на это?

Валя не отвечает.

Твое мнение важно. Очень важно… Теперь-то…

ВАЛЯ. А что я. Одна я теперь.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ну да и я про то…Но и про то, что то может быть и не то…И не так обернуться, совсем даже наоборот…

ВАЛЯ. Не пойму чего-то.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ты-то как обо мне… ко мне?…

ВАЛЯ. Ты с Санькой всю жизнь не разговаривал. Как я после этого.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ну он тоже нос воротил. А с тобой мы всегда здоровкались. И я всегда замечал, что жена у братца очень даже. Еще с самых пор, как он тебя к нам привез.

ВАЛЯ. Ночные разговоры темные. Днем поговорим. Потом. Как-нибудь.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Видишь – тут такой может быть поворот, что тебе и мне облегчение выйдет.

ВАЛЯ. Да с чего уж.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (идет к «гробу».) Его-то теперь не поднять, а тебе, а нам… (Смотрит в «гроб», ничего не понимая.)

Пауза.

А где?! Иди сюда!… Быстрее!

Валя подходит.

Где?!

Пауза.

Покойник где?!

Пауза.

Это как?!

ВАЛЯ. Не знаю.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Обмывать не уносили?

ВАЛЯ. Мне бы сказали.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Может, мать в курсе.

ВАЛЯ. А вдруг ожил? Ожил и все. Такое бывает. Рассказывали.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Надо найти. Только этого не хватало! Наверняка мать знает. (Уходит на улицу.)

ВАЛЯ. В детстве сколько таких историй. Оживали мертвые. Они и не были мертвыми, а в сон такой особенный впадали. Может, и с Саней такое. Он же здоровым в больницу поехал… Конечно, это редкость, это не со всяким… Но пусть бы это именно с ним, именно с нами. Ведь не последние же мы перед Богом. Ожил бы… Я бы все рассказала ему. Как не любила в молодости, и как дорог стал сейчас, когда дети разъехались. Как скучала, когда он дежурил на пожарке. Как выходила на дорогу, прислушивалась – не трещит ли его мотоцикл…

С улицы входят Баба Паша и Виктор Петрович.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (о «гробе»). Вот смотри. (Включает свет.)

БАБА ПАША. Вижу.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А я не вижу! Где он?!

БАБА ПАША. Может, на двор вышел?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Мать, ты что – того?! Он же покойник.

БАБА ПАША. Ну да. Да, да. Тода не мог.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Что-то ты не так как-то…

БАБА ПАША. Я все так, только не знаю как…

ВАЛЯ. Мама, он же мог ожить! Мог? Вы столько прожили. Бывало же такое?

БАБА ПАША. Слыхать – слыхивала, а…

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (перебивая). Вот именно. А видеть никто не видел. Ладно. Дело серьезное. Я в баню, проверю. Вдруг Николай по пьянке его туда для обмыва отнес. А вы всех будите. Это ЧП. (Уходит.)

ВАЛЯ. Сердцем чую – ожил. Вот увидите, мама.

БАБА ПАША. Да то бы так бы. Оно бы, конечно.

Валя уходит в комнаты.

И завел Санька квашню. Подсказал бы, каки теперь лепешки печь. Чо им говорить – ведать не ведаю. Хоть мычи. Вера и Виктор и так уже почитают меня за полоумную. В восемьдесят два тяжко ум не обронить, а кода толкают, и вовсе.

Выходят Вера Дмитриевна и Стручков.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Не проснулась – кто пропал… (Испуганно.) Кто пропал?!

СТРУЧКОВ. Да кто-то.

Вера Дмитриевна подходит к «гробу». Пауза.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Невероятно!

СТРУЧКОВ. Четыре утра. До завтрака еще далеко.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Это… да посмотрите же!

СТРУЧКОВ (подходит). Да, пусто.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Этого не может быть! Мама, как это?!

БАБА ПАША. Хоть мычи.

Входит Виктор Петрович.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. В бане никого. И в нужнике. Всех разбудили?

Выходит Валя.

ВАЛЯ. Коля не просыпается.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Всех надо. Это ЧП. Вера, твои соображения.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Не знаю. Мы же спали.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Выходит, я первым увидел пропажу. Не найдем – придется милицию подключать.

ВАЛЯ. А если он и не был мертвым? Вы же сами говорили – лежит как живой.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Я так не говорил. Мне он живым не показался. У него уже были трупные пятна. И врачи – что они, не могли отличить живого от мертвеца?

СТРУЧКОВ. Перепутали по пьянке. Врачи спиртик любят.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (Бабе Паше.) Те, что привезли, были под «мухой»?

БАБА ПАША. Навроде, нет. А можа, и да. Вас мужиков не всегда разберешь.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (ложится в лодку). Хорошо. Давайте представим – он ожил. (Встает). Встает. Что он должен понять? Что его собрались хоронить. Так? Он видит убитую горем жену, и что – не подойдет, не обрадует ее – мол, жив я? (Хочет поцеловать Валю).

ВАЛЮ (отталкивает его.) Еще чего!

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Эксперимент это.

СТРУЧКОВ. Может, бродит где за деревней. У нас один тип гуляет по подоконнику. Подоконник широкий…

ВАЛЯ (прерывает). Полушубка его нет! Смотрите! Он здесь висел! Я помню!

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Из больницы полушубок привозили?

БАБА ПАША. Не разглядывала. Отстань! Надоел! Шибко следователь! Я чо – чужая чо ль?

ВАЛЯ. Вдруг и правда – он за деревней, у могилок неразбуженный бродит?! (Хватает полушубок и выбегает на улицу.)

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (Стручкову.) Ну, это вы хватили. Теперь ее в дом не затащишь.

СТРУЧКОВ. Не верите? Он за деревней, я знаю. (Берет пальто.) Нужно проводить женщину. Темно. (Уходит.)

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Странный тип. Куда пошел?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. За Валей.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Может, еще куда.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Куда?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Почем я знаю. Ночь, метель. Из метели появился, в метель исчез.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Это известнейший артист.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Заметила – он на Валю глаз положил?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Он поровну уделял внимание женщинам. Чувствуется воспитанность. И сейчас провожать пошел. Культура.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Между прочим – не было его, и покойник был. А появился – исчез.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Украл, что ли?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Не исключено.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Он?! Зачем?!

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Органами – торгуют.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. У Стручкова все есть. Зачем ему торговать?! Да еще органами?!

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Валюта… Или… Как же я раньше не догадался?! Им же покойник нужен для съемок. Слышала – у них тут целая группа? Мы задремали, он труп на улицу, свистнул, те уволокли, спрятали. Теперь мы нашего дорогого покойника только в кино и увидим. Из реки утопленника вытаскивают, или из петли кого вынимают. На такую роль настоящий мертвец нужен. Потому артист к нам в дом на постой и пошел. А что Стручков – так это прикрытие. На Стручкова, мол, никто не подумает… И, может, он и не Стручков вовсе. В наши места Стручковы не залетают… Тише! Возвращаются! (Хватает с печи сковородку, прячет за спину.)

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Ты рехнулся! Его вся страна знает!

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Молчи! Все беру на себя!

Входят Валя и Стручков.

СТРУЧКОВ. Ветер слабее, но метет, метет. (Отряхивает снег с пальто.)

ВАЛЯ. До Клещевых только дошли, до их колодца старого – никого. А дальше, к бору – пелена.

Стручков и Валя раздеваются у вешалки.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Товарищ Стручков, вас хотят ударить!

Виктор Петрович гасит свет. В темноте слышны возня, затем звук от удара сковородкой.

---------------------------------------------------------------------------------

Сцена пятая

В доме у Виктора Петровича. Санька за столом, не сняв полушубка. Лелька в ночной рубашке собирает на стол.

ЛЕЛЬКА…. Так он кобель все это время и скрывался. Пока с письмами не накрыла.

САНЬКА. Зато нос-то, нос-то – выше пожарки. Здорово ты его расколола. Будь спор через костер – да посередке не сядь.

ЛЕЛЬКА. Обидно. Всю ночь плачу. И детям не пожалуешься – Валерку убили, Нинка в городе. А внучек ненормальный.

САНЬКА. И мы как-то не так. И дома напротив. В окнах друг друга видим, а на улице не замечаем.

ЛЕЛЬКА. Ну, это вы вражду затеяли. И на нас, баб, перешло.

САНЬКА. Я не виноват, что братка в пыжню ударился. Оглянется – себя не видит, не то что людей.

ЛЕЛЬКА. И ты хорош. Не спустишь.

САНЬКА. Лелька, а ты ведь не прибежала со мной, с покойником проститься.

ЛЕЛЬКА. Я бы пришла. Сегодня утром.

САНЬКА. Могла бы и вчера вечером.

ЛЕЛЬКА (наливает в стопку водку.) Тут в аккурат сошлось – и письма эти слюнявые и твоя смерть. Я бы обязательно, не сомневайся. И Вале бы помогла наготовить и на могилки бы проводила. (Хохочет). Ну, давай – за то, что живой ты!

Пьют.

…Эх, Нинка в городе! Как бы мы с ней сейчас на два голоса! (Поет с надрывом). Красивая и смелая дорогу перешла-а!

САНЬКА. Да, у вас здорово получалось. Никто так в деревне не пел.

ЛЕЛЬКА. Хорошо, что ты пришел. Мне как-то легче. И вообще раньше с тобой по душам не толковали. Да еще ночью. (Смеется).

САНЬКА. Дураками были. (Пробует обнять Лельку).

ЛЕЛЬКА. Не твое, не лапай!… Лучше груздочка возьми. Или бруснички.

САНЬКА. Ага, мне сейчас бруснички и не хватало.

ЛЕЛЬКА. Мой-то – хвост прижал?

САНЬКА. Гонорится. (Встает, ходит).

ЛЕЛЬКА. Такой, такой.

САНЬКА. Не хотел говорить – да ладно.

ЛЕЛЬКА. Чего еще.

САНЬКА. Да он к Вале мылится.

ЛЕЛЬКА. Новости.

САНЬКА. Непрочь в моем доме поселиться.

ЛЕЛЬКА. Не врешь?

САНЬКА. А мне это надо?

ЛЕЛЬКА. Чего ж письма? И та зазноба городская?

САНЬКА. Та далеко, а эта близко.

ЛЕЛЬКА (причитая). От кобель! От кобель-то каков!

Пауза.

Придется мне все-таки идти к вам в гости. Ударить изо всех пулеметов. Как – могу еще шороху навести?

САНЬКА. Принарядишься – запросто.

ЛЕЛЬКА. Ну, не в ночнушке же… Или в ночнушке?

САНЬКА. В купальнике.

Смеются.

ЛЕЛЬКА. А что – для городских это самое то… Стручков-то еще ничего мужчина? Не рассыпался?

САНЬКА. Да пошел он! Все мне испортил!

ЛЕЛЬКА. Надо, чтобы он на меня клюнул. (Достает из шифоньера платья, осматривает их.)

САНЬКА. А я где?

ЛЕЛЬКА. Здесь.

САНЬКА. Может, сигнал какой в окно дашь – и я заявлюсь. Я тут у окошка караулить буду.

ЛЕЛЬКА. Махнуть, что ль, чем?

САНЬКА. Косынки нет?

ЛЕЛЬКА. Найдем.

САНЬКА. Нет, погоди. И самому хотелось бы поприсутствовать. И братца позлить.

ЛЕЛЬКА. Тогда вырядись другим.

САНЬКА. Кем? В нашей глухомани это сложнее.

ЛЕЛЬКА. Ну, к вам на ночь Стручков, а ко мне артист филармонии.

САНЬКА. Что-нибудь позаковыристее.

ЛЕЛЬКА. Циркач.

САНЬКА. Но не жонглер. Попросят – не смогу. Что-то такое, чтоб не раскусили.

ЛЕЛЬКА. По канату ходишь. Это не проверят.

САНЬКА. Годится. А одежда?

ЛЕЛЬКА (достает из шифоньера костюм). Вот. Моего кобеля.

САНЬКА. С чего я в нем?

ЛЕЛЬКА. Ты был весь в снегу. Твоя одежда сохнет.

САНЬКА. А это? (Показывает на лицо.)

ЛЕЛЬКА. Закроем. (Надевает на Саньку парик.) Валерка из клуба принес. И это. (Надевает на Саньку темные очки.) Ни в жисть не узнать.

САНЬКА (смотрится в зеркало.) Какой-то прохиндей.

ЛЕЛЬКА. И хорошо. Нам такой и нужен.

САНЬКА. Ладно. А голос?

ЛЕЛЬКА. А голос пропал. Вчера в метель простудился. Молчать будешь. Или хрипеть.

САНЬКА. А что – не узнают.

ЛЕЛЬКА. Переодевайся! А я пойду молниями обвяжусь! Чтоб отовсюду били! На рассвете выступаем! (Уходит).

САНЬКА. Держись, братка! К тебе цирк едет! (Идет по воображаемому канату.)

-----------------------------------------------------------------------------------

Сцена шестая

Утро. Стручков лежит в лодке, обмотанный веревкой вместе с лодкой. Вера Дмитриевна кормит Стручкова с ложечки.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Вы извините Виктора. Он погорячился. Подкрепитесь.

СТРУЧКОВ. У вас, как у нас.

ВАЛЯ. Давай развяжем. Это мой дом, а не Виктора.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Бесится. Не знает, на ком сорвать. (Пробует развязать Стручкова.) Туго. Ну, и узел. Как быка какого.

Входит с улицы Витька.

ВАЛЯ. Ну-ка, Витя, подсоби.

ВИТЬКА. К Лельке тоже ночью мужик прибился. Ваш посерьезней будет.

ВАЛЯ. Давай-ка вот – ты же мужик.

ВИТЬКА. Что-то ты не замечала раньше. (Хохочет, пробует развязать.) Крепко вы его. Что – брыкался?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Витя, а ножом? (Подает нож).

ВИТЬКА. Не. Веревку испортим. (Освобождает Стручкова от веревки.)

Стручков растирает руки, трогает макушку, морщится.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Раны у вас нет. Только шишка. Давайте к столу. Хлебца с маслом.

СТРУЧКОВ. Масло свое?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Свое, свое. Домашнее. Садитесь. (Усаживает Стручкова за стол, дает ему еды.)

ВИТЬКА. Моя, ладно? (Наматывает веревку на шею.)

ВАЛЯ. Забирай.

ВИТЬКА. Давай поженимся.

ВАЛЯ. Да ты что, Витя!

ВИТЬКА. Ты же одна теперь.

ВАЛЯ. Да мне же пятьдесят пять, а тебе двадцать два. И родственники к тому же.

ВИТЬКА. Может, ничего, а?

ВАЛЯ. Нельзя, Витенька.

ВИТЬКА. Только и слышишь: «Нельзя, да нельзя». Да еще: «Ты ненормальный». А что я ненормальный? Веревку же развязал. И завязать могу.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Чайку попей, горе ты горемычное. Душа за тебя болит. (Наливает Витьке чаю, дает хлеба с маслом.)

Стручков отрывается от еды и пристально смотрит на Витьку.

Из комнат выходит Николай Петрович.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Проснулись? Метель-то, гляжу, кончилась. Жаль, что февраль. Белой глинки бы набрал. (Стручкову.) У нас же тут в одном месте белая глина. Это в бору. Хочу набрать, в город отвезти, да все чего-то. Родная земля от недуга и печали.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Еще бы от водки.

ВАЛЯ. Коля… Саня исчез.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (подходит к «гробу».) Не понял. Это вы его?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Говорят же – исчез.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Каким, так сказать?…

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Ты не трогал?

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Чего городишь-то?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. А-а, спрашивать тебя. Глаза зальешь и ничего не помнишь.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Нет, серьезно – а где он?

С улицы входит Виктор Петрович.

Ожил что ли?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (Николаю Петровичу). А-а, только сейчас, а мы-то с ночи башку ломаем. (Всем). Веньке, нашему милиционеру сообщил. А он в райцентр. Приметы артиста тоже указал. Пусть проверят. И его и киногруппу. (Вере Дмитриевне.) Все-таки развязали. Зря, зря.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. И рюмка пустая. Я ж вчера ему наливал. Тут поставил. (Виктору Петровичу.) Ты не пил?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (смотрит на Стручкова.) Нет.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. А если не найдут Саньку, тогда как?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Будем хоронить.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Как это?!

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Труп мы видели? Видели. А живого? Никто. Заколотим да и в могилу.

ВАЛЯ. Я не дам.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Виктор, ты перегибаешь.

ВИКТОРПЕТРОВИЧ. Ну, давайте жить с раскрытым гробом!

ВАЛЯ. Он вернется.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Уже вернулся бы. Где его носит?

ВАЛЯ. Но полушубок-то исчез.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А валенки?

ВАЛЯ (смотрит под вешалку.) И валенки.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А шапка?

ВАЛЯ. Шапка здесь. Вот она. (Берет с вешалки шапку.)

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Хитро придумано. Только с шапкой эта банда просчиталась. Забыли шапку прихватить.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. И что это значит?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Не ушел он. А уволокли его, мертвого.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Кто?!

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (подходит очень близко к Стручкову.) Думаю – скоро узнаем.

Входят Лелька и Санька. На плечах у Лельки синий полушалок. Под ним голубое с блестками платье. Волосы убраны в длинную косу, у висков подвитые локоны. В руках у Лельки гитара.

Санька в костюме Виктора Петровича, в парике и темных очках. В руках у него гармошка и бутылка водки.

Пауза!!!

ЛЕЛЬКА. Доброго утра всем! Вот пришла к покойнику!

Пауза!

Вчера была подломлена личным горем, не смогла – извините.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ (подходит вплотную к Саньке, нос к носу). А это кто еще такой?

ЛЕЛЬКА. Муж.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Как это?!

ЛЕЛЬКА. Вчера я разошлась с первым мужем, выгнала его, он оказался подлецом. И вышла вторично.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Шура, когда?!

ЛЕЛЬКА. Ночью.

Пауза!

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Этой ночью?!

ЛЕЛЬКА. А какой же еще?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Но где ты его?! Откуда?!

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Ненашенский.

ЛЕЛЬКА. Артист цирка. Их машина увязла в снегу. Попросился переночевать.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Из одной банды. Трупоторговцы.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Шура, мы же не можем так – скоропалительно. В таком важном… Мы учителя. (Николаю Петровичу). Мне тоже сейчас есть предложения, но я…

ЛЕЛЬКА. Меня можно понять.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Держись, братка.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А чего он молчит? Не русский что ли?

ЛЕЛЬКА. Азербайджанец.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Эти не злые. Не воевать, а торговать любят.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Трупоторговец, я и говорю.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Пусть скажет чего.

ЛЕЛЬКА. Голос пропал. Простудился вчера.

Санька ставит гармошку на пол и показывает на горло.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. А почему он в моем костюме?!

ЛЕЛЬКА. Его одежда была вся в снегу, промокла.

Санька показывает, как он сильно промок.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Он что – долго полз по снегу? Я понял – он в машине ехал.

ЛЕЛЬКА. Не придирайся. Одежда его сохнет. Можешь пойти проверить.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Но мне противно, что он в моем костюме!

ЛЕЛЬКА. Ну и что? Сегодня он спал в твоей постели. Теперь вы даже родственники.

Санька показывает, как он ходит по канату.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Держись, братка.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Он так спал в моей постели?!

ЛЕЛЬКА. Зафир, ты о канате?

Санька утвердительно кивает.

Он канатоходец. Показывает, как работает в цирке.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Как, ты сказала, его имя?

ЛЕЛЬКА. Зафир Магомед оглы Тюрбокаев.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Быстро запомнила.

ЛЕЛЬКА. Полюбишь – все сможешь.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Шура, здесь же покойник, а у вас гитара, гармошка…

ЛЕЛЬКА. А у меня свадьба. Кстати, где Санечка? Я пришла с ним проститься.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Его нет.

ЛЕЛЬКА. А где он?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Украли. (Лицом к лицу с Санькой.) И один из воров…возможно…

ЛЕЛЬКА. Чепуха. Мой новый муж не тот, за кого ты его принимаешь.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. А тебя не удивляет, что покойник исчез?

ЛЕЛЬКА. Покойника нет и прекрасно! Будем пить и веселиться! Я вышла замуж! Я замуж вышла! Вышла замуж я! У меня новый муж! Новый муж у меня! Обратите внимание – какое на мне платье. Молниеносное! Так и бьет, и бьет по глазам! (Виктору Петровичу). Особенно по бесстыжим!…Это Нинкино. Она купила к новому году и почти не носила. А у меня сегодня Новый год, пошли новые годы!…Замечательное платье? Как оно подходит к утру моей второй свадьбы! Жизнь прекрасна и в шестьдесят! Зафир, ты меня любишь?

САНЬКА (хрипло). Люблю, Леля.

ЛЕЛЬКА. А сильно?

САНЬКА. Никого так не любил, Леля!

ЛЕЛЬКА. А если, к примеру…ну, кто-нибудь попытается отбить меня у тебя?

САНЬКА. Зарежу, Леля.

ЛЕЛЬКА. А если это тот…кому я раньше принадлежала?

САНЬКА. Все равно кого резать, Леля!

ЛЕЛЬКА. Видите? Вот как любят на Кавказе! Мне такого и не хватало – чтоб жгло, кипело! (Целует Саньку страстно, долго.)

Витька подходит к целующимся и смотрит.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Шура…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Держись, братка.

САНЬКА (после поцелуя). Вот это женщина! Табун лошадей за нее можно отдать! (Виктору Петровичу). Жизнь в кинжальной драке! Искал, и вот нашел! Моя! (Целует Лельку не менее страстно и долго.)

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Вдохновляют черти.

ЛЕЛЬКА (после поцелуя)…Первый раз меня поцеловал… мужчина. Аж дрожь сладкая по всему телу…Раньше только слюнявили… Еще, Зафирушка! (Целуются).

ВИТЬКА. Невесту обещала, а сама… (Уходит из дома).

ЛЕЛЬКА (после поцелуя). А-ах! Зафирушка, где там наша белоголовая?

САНЬКА (поднимая над головой бутылку.) Здесь, Леля!

ЛЕЛЬКА (берет на гитаре несколько аккордов.) Разливай, милый! (Поет под гитару.) «Ой, цветет калина в поле у ручья. Парня молодого полюбила я…»

Санька подходит к столу и разливает водку в стаканы.

(Обрывая пение). Ну, же родственники! За мою свадьбу!

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Шура, нельзя, нехорошо.

ЛЕЛЬКА. Чепуха, Вера! Порадуйся за меня.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Я, конечно, но и…(Смотрит на Валю.)

ВАЛЯ. Я не буду пить.

ЛЕЛЬКА. А мой любимый артист?

СТРУЧКОВ. Под закуску можно. Грузди там соленые, помидоры, огурцы. Хренка бы.

ЛЕЛЬКА. А на закуску – я! Чем не закуска?! Иль вам лишь столичное любо? Да вы откройте глаза – какие кралицы в глубинке!… Давайте познакомимся. Александра. Для знакомых –Шура. (Томно). Для близких – Леля. А вы ничего – вблизи. Зафирка, артисту!

САНЬКА. Налито.

Входит Баба Паша с банкой молока.

БАБА ПАША. Вот подоила. (Стручкову). Будешь, московский?

СТРУЧКОВ (Саньке, о молоке). Мне лучше этого.

ЛЕЛЬКА. Настоящий мужчина при женщинах не пьет молока.

САНЬКА. Не пьет.

СТРУЧКОВ (Бабе Паше). Тогда после.

БАБА ПАША. Перед-то оно бы лучше. Не захмелешь.

ЛЕЛЬКА. Мама, не мешай! Я новую жизнь начинаю! Все старое побоку! Ну, давайте хлопнем молодецки! За меня! (Стручкову). Или я не стою того?

СТРУЧКОВ. Я не знаю.

ЛЕЛЬКА. Узнаете! То ли еще будет! Ну, пьем!

Валя отходит в сторону.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Я тоже не буду. В другой раз.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Пьем.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Они оба не моложе. (Не пьет).

ЛЕЛЬКА. Давай, Зафир.

САНЬКА. Давай.

Целуются.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Вот гады! (Пьет.)

БАБА ПАША. Не пойму чо-то.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Шура с Виктором разошлись. Это теперь ее новый муж.

БАБА ПАША. Как так?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. А так.

БАБА ПАША. А Виктор-то чо?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Сам виноват. Как и мой Коля.

Баба Паша пристально разглядывает Саньку.

ЛЕЛЬКА (поет и играет на гармошке). «Держитесь, каблуки, стройные ножки. Петь буду и плясать для мово Сережки!». Коля, поиграй.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Да я лет сорок не брал.

ЛЕЛЬКА. Попробуй. Плясать охота.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (берет гармонь, пробует играть). Четыре аккорда вспомню. (Играет).

Лелька пускается в пляс. К ней присоединяется Санька. Он с вызывающим видом выбивает дробушки перед Виктором Петровичем. Лелька выводит плясать Стручкова. Стручков пляшет и оглядывается на Бабу Пашу.

ЛЕЛЬКА (заканчивая плясать, Стручкову). А вы можете разжечь в женщине огонь.

СТРУЧКОВ. Вы думаете?

ЛЕЛЬКА. А могли бы, поддавшись чувству, - вот так сразу заявить: «Ты моя! Я увожу тебя с собой?!»

СТРУЧКОВ. Не знаю.

ЛЕЛЬКА. Это не ответ.

СТРУЧКОВ. Надо пожить, посмотреть.

ЛЕЛЬКА. Чего канителить? Везите меня в Москву! Там посмотрите.

СТРУЧКОВ. Я бы лучше здесь остался. (Оглядывается на Бабу Пашу.)

ЛЕЛЬКА. Здесь?!

СТРУЧКОВ. Ну, да. В вашей деревне. (О Бабе Паше). У этой женщины.

ЛЕЛЬКА. У нее?!

СТРУЧКОВ. Да.

Пауза.

ЛЕЛЬКА. Я выгляжу, как моя свекровка? Даже хуже?

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Получила?

ЛЕЛЬКА. Вера…

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Шура, ты сама… Зачем все это?…

ЛЕЛЬКА (Стручкову). Вы пошутили.

Стручков отрицательно машет головой.

САНЬКА. Чего он понимает. Ты завлекательная женщина. Табун лошадей…

ЛЕЛЬКА (прерывая). Он выбрал восьмидесятидвухлетнюю. (Бабе Паше). И чем вы взяли, Прасковья Александровна? Поступью? Фигурой?

БАБА ПАША. А я с молоду мужеству нравилась. У меня и сейчас лицо бабское красивое. Гли-ка. И частушки могу не хуже. Ну-ка, Коля!

Николай Петрович играет на гармошке.

(Поет). Я на пенсию пошла, немного осмотрелася. Руки-ноги отдохнули – замуж захотелося! О как!

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Даешь, мать! Молодцом!

ЛЕЛЬКА. И пошла бы? Замуж?

БАБА ПАША. За московского? А чо – мужчина видный. И ест хорошо. Это от здоровья.

ЛЕЛЬКА. Пойду я. Зря платье это надела. (Саньке). Можешь тоже здесь остаться.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Пусть уматывает из нашей деревни. Я Веньке скажу.

Входит Санитар. Пауза.

(Лельке). Тоже твой? Все собираются.

САНИТАР (увидев Стручкова). А-а, не ошибся, правильно рассчитал. Все-таки он здесь. А то уже полдеревни обошел, начал сомневаться.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. А вы кто такой?

САНИТАР (о Стручкове). Ваш гость знает.

ЛЕЛЬКА. Вы режиссер?

САНИТАР. Да. да, - режиссер. Все одного и того же фильма. Про народного артиста Стручкова. (Стручкову). Слушай, Зайцев, задал ты мне задачку. Из-за тебя не спал.

СТРУЧКОВ. Я вел себя хорошо.

САНИТАР. Рад, рад. Это облегчит твою участь.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Это не… Стручков?!

САНИТАР. Я представляю районную психиатрическую лечебницу. Ну, вы знаете – рядом с Крутихой, тридцать км. с небольшим от вас. А это наш пациент.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. И он не Стручков?

САНИТАР. Нет.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. А вылитый.

САНИТАР. Сходство и сформировало его расстройство. Походил бы… ну, не знаю… на Гитлера…был бы, наверно, Гитлером.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Здесь бы нас не провели.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. А меня он не обдурил. Только вас. Я сразу что-то не то…

ЛЕЛЬКА. А как звать-то его, по-настоящему?

САНИТАР. Зайцев Сергей Иваныч. Шестьдесят три года. В прошлом инженер-электронщик. Болен четырнадцать лет. Если не верят в то, что он Стручков, делается буйным. Дерется, норовит разбить телевизор. Убить никого не убивал, а испугать горазд. В прошлый свой побег – когда это было? Лет пять назад? Разбил телевизор у супругов-пенсионеров. Они его сразу раскусили. Прекрасно знали биографию любимого артиста. А он кричал, перепугал их внучку. Потому я и примчался, чуть рассвело.

Вчера он исчез после прогулки. По описаниям людей, на автостанции сел на последний автобус до Славгорода. Но я решил – до Славгорода он не доедет, не вытерпит, захочет поскорее на ком-нибудь свои чары испытать. Ваша деревня третья от Крутихи. Первые две, думаю, пропустит. А уж в третьей… К тому же метель в ту пору усилилась… И не ошибся… Сергей Иваныч, собирайтесь.

СТРУЧКОВ. Если верят – я нормальный.

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ. Знал бы – сильней сковородкой-то. Сдерживался. Не было полной уверенности.

СТРУЧКОВ (тихо). По-домашнему захотелось. И еды. И пить. И спать, пока не проснусь. И быть нормальным. И все уважали. И выйти на двор, и стоять, и не торопиться вернуться… И быть одному в комнате. И никто не ходил по подоконнику. И молоко, а не кисель. И женщины не в белом и не пахнут лекарствами… Спасибо… (Целует Бабу Пашу).

БАБА ПАША. Ах, ты мой московский! (Обнимает Стручкова). Разлучают нас.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. И что его - никак?

САНИТАР. Нет.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Жаль.

САНИТАР. Извините. До свидания. Рад, что он здесь ничего не разбил.

ВАЛЯ. Так… И не так…

БАБА ПАША. Московский, я приеду к тебе.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Мы верим вам, Стручков! Знайте!

Стручков и Санитар уходят.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (подходит к окну). Что Стручков сомневался. Что нормальный – нет… О, обернулся. (Машет Стручкову). Ну, давай там. Пока.

Пауза.

ЛЕЛЬКА. Что за жизнь? Даже настоящего артиста не встретишь! Или психом окажется, или… (Смотрит на Саньку).

Валя начинает рыдать. И все сильнее и сильнее.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. Валя… Ты же держалась… (Плачет).

Валя рыдает в полный голос.

САНЬКА. Чего это она?!

БАБА ПАША. Не понимаешь – так разбалакайся! (Подходит к Саньке, срывает с него парик, темные очки). Хватит над женой изгаляться! (Уходит из дома).

Пауза. Все ошарашенно смотрят на Саньку. Валя бросается на шею мужу.

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ожил, что ли?

САНЬКА. Вроде бы…

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ. Ящик водки с тебя.

Валя рыдает еще громче. Санька обнимает, целует жену.

САНЬКА. Ожил, ожил.

Валя затихает.

Все хорошо, хорошо.

ЛЕЛЬКА (Виктору Петровичу). На колени!

НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ (надевает на шею похоронный венок). Кто ж мне позвонил-то насчет Саньки?

ВЕРА ДМИТРИЕВНА. И не такое услышишь… без моего присмотра. Еще и белая глинка позвонит. (Надевает на Николая Петровича парик и темные очки).

ЛЕЛЬКА. Ну!

Виктор Петрович нехотя опускается на колени.

Пауза.

Входит Баба Паша.

БАБА ПАША. Витя повесился.

Занавес.

-------------------------------------------------------------------------------

МУРЕНКО ИГОРЬ НИКОЛАЕВИЧ.

телефоны: 383 (код) 356 38 38 (дом),

8 905 945 76 57 (сот).

armariyn@mail.ru

armariyn@rambler.ru

armariyn@yandex.ru

------------------------------------------------------------------------------

Пьеса зарегистрирована в Сибирском отделении Российского Авторского Общества. Все права на пьесу у автора.

-------------------------------------------------------------------------------

Коротко об авторе. Пьесы поставлены в трех новосибирских театрах, а также более чем в пятидесяти городах России и СНГ. Спектакли по ним стали лауреатами фестивалей в Новосибирске, Иркутске, Омске, Перми, Самаре, Пскове, Кирове,Твери, Ульяновске, Тюмени, Комсомольске-на-Амуре, Нальчике, Москве, в Болгарии, Белоруссии, Украине, Узбекистане и во Франции.

Игорь Муренко

Т Е А Т Р Л Ё Ж А

(комедия в 2-х действиях)

В Среднем Государственном Академическом Драматическом Лежачем театре глагол «ходить» запрещен – поэтому актеры этого театра вынуждены играть, не поднимаясь с лежаков. В труппе назревает недовольство, вызванное желанием вернуться в естественное - вертикальное - положение. Комический эффект усиливается еще и тем, что актеры одновременно репетируют «Гамлета», причем выясняется, что по нравственным качествам актеры и «роли» имеют точно такое же расхождение, как горизонталь и вертикаль. В результате переворота власть в театре меняется, труппа отказывается от старой формы (лежаков) и начинает играть на…

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Петров (Лаэрт)

Кузнецов (Король)

Первая актриса (Офелия), жена Главного режиссера

Первый актер (Гамлет)

Главный режиссер

Начальник управления театров

Основатель театра

Журналист

Драматург

Завлит

Критикесса

Вахтер

Помреж

СЦЕНА 1.

Кабинет заведующего литературной частью. Заведующий возлежит на лежаке с колесиками, курит. На столике рядом высокая стопка пьес, кофейник. Наливает из кофейника чашечку, пьет.

Не громкий, но и не тихий стук в дверь.

ЗАВЛИТ. Да, да.

Входит Драматург с рукописью. Это молодой человек, лет 25-ти. Он робеет, но старается это скрыть.

ДРАМАТУРГ. Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, вы – заведующий литературной частью?

ЗАВЛИТ. Да, да. Внимаю.

ДРАМАТУРГ. Я хотел бы…

ЗАВЛИТ (перебивает). Знаю. Смотрите – сколько. (Показывает на стопку пьес на столе). Тем более, живых мы авторов не ставим, извольте умереть.

ДРАМАТУРГ. Извините. (Собирается уходить).

ЗАВЛИТ (снисходительно). Хорошо – первую фразу, я сразу.

ДРАМАТУРГ (быстро открывает рукопись, читает). «По аллее ходит молодой человек»…

При слове «ходит» Завлит испуганно вскрикивает: «Глагол!»

ЗАВЛИТ (понижая голос). Вы сознаете куда – глагол!? Когда вы видели в театре нашем, чтоб человек – как вы изволили?..

ДРАМАТУРГ. Ходил?

ЗАВЛИТ. Тсс! (Оглядывается). Глагол здесь запрещенный!

ДРАМАТУРГ (сворачивает пьесу, собирается уходить). До-свидания.

ЗАВЛИТ. Погодите. По нраву это многим сейчас. Дыхание времени. На нас давление – мол, меняйтесь. (Шепотом, язвительно). Пора, мол, п р и п о д н я т ь театр. Куда деваться – чернь наполняет кассу. А касса ныне главная забота. Куда мы катимся? (Пауза). Ну, хорошо – давайте к Главному. (Смотрит на часы). Он репетирует сейчас, но мы тихонько. (Критически оглядывает стоящего Драматурга, показывает на лежак в углу). Возьмите.

Драматург берет лежак, ложится и, неумело отталкиваясь руками от пола, выкатывается из кабинета вслед за Завлитом.

СЦЕНА 2.

Репетиция сцены дуэли Гамлета и Лаэрта. Гамлет и Лаэрт, маневрируя на лежаках, бьются на рапирах.

ГАМЛЕТ. Раз.

ЛАЭРТ. Нет.

ГАМЛЕТ. На суд.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (со своего лежака возле столика). Удар, отчетливый удар.

ЛАЭРТ. Что ж, дальше.

КОРОЛЬ (наблюдая за дуэлью на лежаке). П о с т о й т е!…

ВСЕ. Глагол!

КОРОЛЬ. Но так у автора. И именно – п о с т о й т е!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Пропущено при адаптации. На «не продолжайте» замените.

КОРОЛЬ. Не продолжайте; выпьем. – Гамлет, жемчуг – твой, пью за тебя. (Приподнимает голову, пьет из кубка, брезгливо морщится. Раздраженно-капризно). Уж сколько раз просил – не лить мне пепси-колу! Она, черт знает как, воздействует на печень! (Выплескивает жидкость из кубка).

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (помрежу). В чем дело?

ПОМРЕЖ. Всем нравится.

КОРОЛЬ. А мне наоборот! В конце концов, имеет право артист народный на бережный подход! Я не прошу боржоми, дайте из-под крана! И знаю – вы нарочно это! Чтоб разозлить меня, лишить отличной роли!

ПОМРЕЖ. Зачем мне это нужно, ну что вы говорите?

КОРОЛЬ. Знаю все ваши игры групповые. Черт знает что, но только не работа!

ГАМЛЕТ (Королю). Заткнись, милейший.

ПОМРЕЖ. Купили просто пепси. Пока не кончится, другого - ничего. Два ящика осталось.

ЛАЭРТ. Гамлет, не суй свой нос, прищемим.

КОРОЛЬ. Вредительство! – с т о ю на этом!

ВСЕ. Глагол!

ГАМЛЕТ (вскакивает с лежака, бросается к Королю). Вот блудодей, народный по заточке, пей свой напиток! (Наносит Королю удары рапирой). За пепси! А это за глагол!

КОРОЛЬ. Друзья, на помощь!

ЛАЭРТ. Заслужена расплата! (Вскакивает и бросается на Гамлета).

Гамлет и Лаэрт ожесточенно дерутся на рапирах. Осторожно, чтобы не помешать репетиции, выкатываются Завлит и Драматург. Драматург удивленно взирает на драку.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Стоп! Переврали текст! Так не годится! Да разнимите их вы, наконец!

Гамлета и Лаэрта разнимают. Король ворчит, потирая ушибленный бок.

ДРАМАТУРГ (Завлиту, удивленно). Но они на ногах.

ЗАВЛИТ. Издержки репетиции, не больше.

ДРАМАТУРГ. Когда строку диктует чувство…

ЗАВЛИТ. Да, чувств, увы, хоть отбавляй. Нас разъедает групповщина. И вот ее презренный плод.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Вульгарщина! Забылись вы! Ну, по местам! Вы не в толпе базарной, в театральном храме!

Гамлет и Лаэрт укладываются на лежаки.

(Королю). Театр, Игнатий Севастьяныч – это условное искусство. Пуст кубок ваш, его наполните игрой, а не заботою помрежа.

КОРОЛЬ. Но…

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (перебивает). Могли и подавить каприз, коли для вас важна работа. Причем здесь «игры групповые?» Ведь вы Король, вы плод Шекспира, а не товарищ Кузнецов.

КОРОЛЬ. Но…

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (перебивает). Где концентрация, самоотдача? Все ваши мысли не о том. Да, тяжело – не вижу профи. И потому – закладка скорбная уму: в затее этой есть изъян – таких, как в Англии, к примеру, актеров нет средь россиян. Над этой пьесою работать в сто крат сложнее здесь, чем там. Они не вы, они умеют, они умеют и хотят.

КОРОЛЬ. Но я, простите, не по блату народным стал. Он оскорбил…

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Утомили. Сегодня все.

Пауза. Никто не уезжает.

КОРОЛЬ (Гамлету). Иванов, подам на вас я в суд – за оскорбленье.

ГАМЛЕТ. Подайте, Кузнецов.

ПОМРЕЖ. Два ящика осталось, а потом…

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Я же сказал – сегодня все! Прошу закончить свару! (Завлиту). Придется отодвинуть сдачу. Ну, разве можно так работать над самой сложной в мире пьесой?

ЗАВЛИТ. Вас ждет успех, не сомневаюсь. А что до передвижки – то здесь тот самый случай, когда спешить и ни к чему. Пьеса обкатана веками. Это не однодневка, не пчелка злая, с которой важно получить медок, пока не умерла. Кстати, вот поставщик пчелиного товара. Ему толпа зарукоплещет. В нем дерзость есть, а нынче что в цене?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Соискатель славы. Еще один…

ЗАВЛИТ. Не утомит. Одну лишь фразу.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Потом… я в состоянии другом.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. А для меня там роль найдется?

ДРАМАТУРГ. Не знаю. Думаю – да.

ПЕРВАЯ АКТРИСА (Главному режиссеру). Зина, пусть прочтет. Он мил.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Читайте. Только мало.

Драматург вопросительно смотрит на Завлита.

ЗАВЛИТ. Внимание! Нахальная строка!

Актеры перестали браниться, повернулись к Драматургу.

ДРАМАТУРГ (читает). «По аллее ходит молодой человек»…

ВСЕ. Глагол!

ЗАВЛИТ. Каково?! Что я говорил?!

Пауза.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (холодно). Нам это не.

ДРАМАТУРГ. Н е п о д х о д и т?

ВСЕ. Глагол!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. А сколько молодому человеку?

ДРАМАТУРГ. Девятнадцать.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Он в женщину влюбился чуть постарше… ну, скажем, лет на восемь?

ДРАМАТУРГ. Ей восемнадцать.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Но есть соперница лет двадцати семи?

ДРАМАТУРГ. Есть только ее мать. Ей пятьдесят. Девушка ее поздний ребенок.

ПЕРВАЯ АКТРИСА (Главному режиссеру, капризно). Зина, откажи ему, я не могу всех девушек играть.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Отказ, отказ. Я изгонял всегда эстетику дворов и улиц. Театр – храм.

ДРАМАТУРГ (сворачивает пьесу, собирается уходить). Прошу прощения.

ЗАВЛИТ. Погодите. (Всем). Здесь плюс таится. Нам эта пьеса сборы полные сулит. Ведь к нам идти никто не хочет.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Я занимаюсь творчеством, а не торговлей. Театр не рынок!

ЗАВЛИТ (вкрадчиво). Я знаю. Всегда читал я пьесы вашими глазами. Действительно, вульгарна эта пьеса и нахальна. Но может адаптировать чуть-чуть?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. И как вы видите ее на нашей сцене? (Драматургу). Как?

Драматург встает с лежака, начинает прохаживаться, изображая молодого человека из своей пьесы. Все тихо загудели.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР ( раздраженно). Вот-вот – что улица. Почти что век каноны создавали и взять разрушить все для услаждения толпы.

ЛАЭРТ-ПЕТРОВ. Черт, побери! Но так играли наши предки, до тех пор, пока вдруг все не …

ВСЕ (предостерегающе). Глагол!

ПЕТРОВ (как бы переступая). Пока вдруг все не з а л е г л и. (Вскакивает и начинает ходить). В конце концов – это естественное п о л о ж е н и е тела! До чего иногда хочется размять ноги, мочи нет! (Рычит от удовольствия).

Гудение сменяется тишиной.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Артист Петров, в театре нашем вы в положении определенном и соответствовать ему извольте. Иначе…

ПЕТРОВ. Короче, мне эта пьеса нравится!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Когда на месте будете моем…

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Этому не бывать!

КОРОЛЬ-КУЗНЕЦОВ. Как знать.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Что – организм отравлен пепси-колой, и мозг не ведает, о чем трещит язык?

КУЗНЕЦОВ. Мне прописали моцион, а я лежу. Всю жизнь лежал, и накопились яды. Их можно вывести, я вижу, с помощью этой пьесы.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Предать театр наш, все годы созиданья…

КУЗНЕЦОВ. Ваш театр вреден для здоровья.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Так, так – Петров и Кузнецов открыто выступили против. А я, меж тем, считал их за своих, хотел уж документы подавать на присвоенье им.

ПЕТРОВ. Маэстро, ваш пряник покрылся зеленью.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Зина, они хотят тебя убрать.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Их труппа не поддержит.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (Завлиту). Нарочно, да? Нарочно все?

ЗАВЛИТ. Хотел лишь кассу нам упрочить.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Признайтесь – Зину опорочить?

ЗАВЛИТ. Клянусь сединами, что это все не так.

ПЕТРОВ. Даешь новье! (Зло приплясывает, хлопая себя по коленям).

КУЗНЕЦОВ. Даешь! (Присоединяется к Петрову).

ПЕТРОВ. Долой старье!

КУЗНЕЦОВ. Долой!

ПЕТРОВ. К чертям язык ваш ритмизованный!

КУЗНЕЦОВ. К чертям!

ПЕТРОВ. Даешь вертикаль!

КУЗНЕЦОВ. Даешь!

ПЕТРОВ. Долой горизонталь! (Пинает лежак).

КУЗНЕЦОВ. Долой!

Петров с силой толкает лежак, он с грохотом врезается в декорацию.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (зловеще). Традицию пинать…

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Зина, они тебя пинают.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Плюют на наш театр. (Главному режиссеру). Собрание всей труппы!…

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Собрание. И срочно, Зина!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Осудить и выкинуть! Другим чтоб было не повадно!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Немедленно. Ведь это бунт, мятеж. Бессмысленный и беспощадный. И отвратительный…Предатели!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Спасет нас только хирургия!

ПЕТРОВ. Даешь вертикаль!

КУЗНЕЦОВ. Даешь!

ПЕТРОВ. Долой горизонталь!

КУЗНЕЦОВ. Долой!

Петров и Кузнецов зло пляшут.

Устало-раздраженный взмах руки Главного режиссера и лежаки разъезжаются, перегруппировываясь для сцены общего собрания.

СЦЕНА 3.

На лобном месте Петров и Кузнецов. Они привязаны к лежакам. Почти вся труппа в сборе.

ПЕТРОВ (поет). В с т а в а й проклятьем заклейменный, театр холуев и рабов!

КУЗНЕЦОВ (поет). Кипит наш разум возмущенный, и в смертный бой идти готов!

Несколько человек аплодируют.

ПОМРЕЖ. Начальник Управления театров!

На паланкине вносят Начальника управления театров, следом выкатываются Главный режиссер и Первая актриса.

ПЕТРОВ. Народ, доколе ты будешь терпеть диктат нелепого театра?!

КУЗНЕЦОВ. В о с с т а н е м, братья!

Несколько человек свистят.

ПЕТРОВ (перекрывая свист). Пока все не атрофировалось!

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Начальнику управления). Дешевой славы захотели. Им лишь бы все перемутить.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Нож в спину нашего театра. Измена.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. И долго ненависть скрывали. Актеришки. (Мужу). Будь твердым, котик.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (вкрадчиво). Только хирургия.

ПЕТРОВ. Долой лежбище котиков! Даешь отвесный альпинизм!

КУЗНЕЦОВ. Долой-даешь!

ПЕТРОВ. Долой горизонталь, даешь вертикаль!

КУЗНЕЦОВ. Долой-даешь!

Аплодисменты, свист.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ ТЕАТРОВ. Да у них программа. Не просто шум.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. У крикунов всегда программа. Но ей уже мильоны лет.

ПЕТРОВ, КУЗНЕЦОВ (скандируют). До-лой – да-ешь!

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (Главному режиссеру). Примите меры, слишком шумно.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (Первому актеру). Уйми, мой друг.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Как бы событья не теснились, нужна железная рука. На клапане. Открыть, закрыть.

ПЕТРОВ. Требуем открытого процесса! Хотим, чтоб здесь была и пресса!

КУЗНЕЦОВ. Даешь!

ПЕРВЫЙ АКТЕР (затыкает кляпом рот Петрову). Заткни фонтан. (Затыкает рот Кузнецову). Глуши моторы.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Хороший способ кончить споры. Как ни крути – в насильи есть и плюс. Артисты эти, точно флюс, на теле вашего театра. Нехорошо. Вам не к лицу. Вы знаменосцы нашей сцены.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Так наказать их за измену!

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Начнем, пожалуй, осужденье.

ДРАМАТУРГ (Завлиту). Обсужденье?

ЗАВЛИТ. Молчите!

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (о Драматурге). А это кто? Что – новенький артист?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Нет – драматург, что вызвал заваруху.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. А-а, с этими мы знаем как. Есть множество проверенных рецептов. (Главному режиссеру). Начнем, пожалуй?

Крик Вахтера: «Стой! Стой! Нельзя! Не велено пущать!» и – с треском въезжает Журналист на мотоцикле.

ЖУРНАЛИСТ (выключает двигатель). Не опоздал?

Вбегает вахтер.

ВАХТЕР. Стой – стрелять буду! (Начальству). Я не пускал, а он нахально!… Каб ни мотор, не проскочил.

ЖУРНАЛИСТ. Да, да – отец старался, не наказывайте его.

ВАХТЕР. Он по газам. Я не успел…

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Вы свободны.

ВАХТЕР. Он поздоровкался, и р-раз!…

ЖУРНАЛИСТ. Наше дело такое. Извини, отец, если подвел.

ВАХТЕР. Востер. Совсем, как я на финской. (Достает папиросы, журналисту). Курнешь? (Всем). Кто хошь, бери. Вот случай был. Сижу в окопе…

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Вы свободны, товарищ вахтер!

ВАХТЕР. Чтоб уважительно – «Андреич?». Так нет – «вахтер». Дескать, я - всего лишь пропускальщик. А он – в театре – голова. Я знал других людей, однако. Передо всеми отличал меня на фронте - генерал, «солдатом» никогда не кликал, а тут глядикося – владыко. (Ворча, уходит).

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Народишко подраспустился. Знак дурной.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Э-э, погребальную не пой. Подраспустился – подзатянем. (Журналисту). У нас закрытое собранье. Сугубо внутренний вопрос.

ЖУРНАЛИСТ. Раскол в Среднем Академическом Лежачем театре, коллектив которого всегда славился своим единодушием, образно говоря, пожар на флагмане нашего сценического искусства, не может не заинтересовать широкую общественность. Тем более, со средствами насильственного воздействия к части актеров, с попытками ущемления их прав личности и гражданина. Так считаю я, и наше издание.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Чемоданчик штампов. Их щедро он рассыплет в завтрашней газете. Если позволить.

Вспышка. Журналист фотографирует Петрова и Кузнецова.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (смотрит на часы). Уже я долго здесь. (Смотрит вверх). Там могут измененья. Мне нужно позвонить наедине. (Его уносят).

ПЕРВАЯ АКТРИСА (мужу). Как зыбко там…Всё могут повернуть против тебя… Зиновий, ты не сам. Тебе велели. (На Первого актера). А кляп его затея, и веревка.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Ну-ну, закапывать меня?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Конечно же – я против. (Первому актеру). А кляп уж это слишком.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (приставляет нож себе к горлу). Бедный Йорик. Это он придумал. Казнить его. (Надсадно кричит). Так может развязать?!

Помреж вывозит лежак с критикессой.

КРИТИКЕССА. Задумалась. Забыла. Опоздала. Преемственность традиций. Только так.

ПЕРВАЯ АКТРИСА (подъезжает, обнимает Критикессу). Вы наша. Знала то всегда. И не покинете нас в трудную минуту. Лишь вам одной подвластны тайны нашего театра. Вы лучший критик - самый умный, тонкий. Вам одной я доверяю. Вы так напишите, что…(Смотрит на журналиста). Не то, что некоторые…

ЖУРНАЛИСТ. Да знаем как. Лишь один позитив. Л е ж а ч е г о не бьют. Всех лупят, но только не его. Так повелось с Начала.

КРИТИКЕССА. Фундамент. Пластика театра. Заветы старых мастеров.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. А нас, представьте, призывают - стереть чеканные законы. (Яростно хлопает по лежаку). И отказаться от основы, от всей эстетики театра! А что взамен? Извольте делать по сцене ножками топ-топ! Да, да – топ-топ. Нахальство, наглость!

КРИТИКЕССА. Натурализм. Изгнанье тайны.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Уступка пошлости, толпе!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Так развязать?

Вносят Начальника Управления театров.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Без изменений. Тихо все.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Понятно.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (Журналисту). Все же намерены писать? А может, все-таки не стоит? Театр заслуженно в народе имеет вес, авторитет. И разве этим отщепенцам дано его поколебать?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Все ясно. Спокойно, Йорик. Казнь отменяется. Живи пока. (Прячет нож).

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Ну-ну, наш милый Гамлет, никто тебя не обвинял. Мы просто спохватились – как бы с насильем не переборщить.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. И в мыслях не было такого, вам просто показалось, друг.

ЖУРНАЛИСТ. Опишу, как есть.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. А напечатают?

ЖУРНАЛИСТ. Конечно.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Уверены. Завидная способность. Звонок редактору – и снят ваш матерьял.

ЖУРНАЛИСТ. Посмотрим, чья возьмет. (Отводит мотоцикл в сторону, достает сотовый, набирает номер, диктует).

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Он так ведет себя, как будто покровитель его сам…

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Газетка их такая. Клюет всех без разбору. Нахально из избы навыметала сору, и столько, что засыпало избу – одна труба торчит.

ПЕРВАЯ АКТРИСА (о Журналисте). Зиновий, он может навредить. Давай освободим их, пусть кричат.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Уж нет! На то ли уцелел мой Йорик, чтобы опять под нож?!

Помреж ввозит в кресле-каталке Основателя театра. Главный режиссер, Первая актриса, Первый актер, Критикесса, Начальник управления, Завлит аплодируют.

ЗАВЛИТ (Драматургу). Основатель. Родитель наш. Живая классика театра.

ДРАМАТУРГ. Но он сидит?!

ЗАВЛИТ. А он и должен быть чуть выше. А мы, как дети – возле ног.

ДРАМАТУРГ. А как же мать-горизонталь?! Какой пример своим актерам?

ЗАВЛИТ (понижая голос). Врачи велели. Только – тсс!

ОСНОВАТЕЛЬ (брезгливо принюхивается, чихает). Гараж, а не подмостки! Кто разрешил авто?! ( Отправляет в рот таблетку).

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (подъезжает со стаканом воды). Вот, выпейте, Учитель.

Основатель делает несколько глотков, щупает пульс.

ОСНОВАТЕЛЬ (капризно-раздраженно). Участился. Апоплексия может быть. И всем известно, и никто не бережет!

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Не так, не так. Вы наш мемориальный комплекс. Живая память поколений. Традиции преемственная нить. И это дорого и свято.

ОСНОВАТЕЛЬ (о Начальнике управления). А это кто? Что – новый управленец? Григорий.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Зиновий я.

ОСНОВАТЕЛЬ. А все равно. (Вынимает свирель, играет).

У всех, кроме Петрова, Кузнецова, Журналиста, Драматурга головы поднимаются, как у змей под дудку факира.

(Кончает играть).

Пауза.

КРИТИКЕССА (записывая в блокнот). Гениально. То чистый звук театра. Тоска по прошлому. Словами так не передать.

ПЕРВАЯ АКТРИСА (тихо). Зиновий, учись играть на дудке. Скоро тебе. Ты верный кандидат.

ОСНОВАТЕЛЬ (щупает пульс). Теперь по реже. Велите дать одеколону. Здесь запах автомагистрали. (Пауза). Зачем я здесь? Лет десять не был и нате – привезли.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Вам нужно.

ОСНОВАТЕЛЬ. Поставить что-то со свирелью? (Оживляясь). Луна, свирель и танец умерших врагов. Я всех их помню, всех до одного. Их лица, точно ваши, предо мною.

ПЕРВАЯ АКТРИСА (Главному режиссеру). Учись скорее дудке. Долго не протянет. Покойники мерещатся ему.

ОСНОВАТЕЛЬ. Они мешали делать мой театр.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Какая близорукость, Йорик! Здесь два врага, а он не видит их! (Резко подъезжает к Петрову и Кузнецову, кричит). Пусть и они попляшут! Но под нашу дудку!

Аплодисменты, свист.

ОСНОВАТЕЛЬ (замечая Петрова и Кузнецова). А что там, кстати? Кто такие? (Его подвозят, рассматривает связанных. На Кузнецова). Этот знаком, еще при мне играл. (О Петрове). А этот, видно, из недавних. (Главному режиссеру, о веревке). За что?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. На Зину замахнулись и на вас.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. На колыбель.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. На принципы, что вывели их в люди.

ОСНОВАТЕЛЬ. Да что хотят они? Пусть скажут. Дайте.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Опять кричать начнут. Противно. Демагоги.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Ну-ну, не будем слишком строги. Откройте рты.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Открыть?

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Откройте.

Первый актер вытаскивает кляп у Петрова и Кузнецова.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Очерняйте.

Петров и Кузнецов молчат.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Мы разрешили митинг. Ну – валяйте.

Пауза.

(Основателю). Им стыдно. Вы здесь. Наш краеугольный камень.

Петров показывает Журналисту – дай сотовый. Журналист дает. Петров набирает на сотовом текст. Возвращает сотовый Журналисту.

ЖУРНАЛИСТ(зачитывает). Театр болен. Гиподинамия. Пока не проверите всю труппу на медкомиссии, объявляем забастовку.

ОСНОВАТЕЛЬ. Это бунт?!

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Самый настоящий. Все признаки налицо.

ОСНОВАТЕЛЬ. Да что хотят они?! Конкретно!

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Они восстали против вашего фундаментального и основополагающего учения о горизонтали.

ОСНОВАТЕЛЬ. Это серьезно. А просят что?

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (шепотом). Вертикаль.

ОСНОВАТЕЛЬ. Так дайте. (Что-то шепчет Начальнику управления).

Начальник управления подзывает Первого актера и тоже что-то шепчет. Первый актер подъезжает к Петрову и Кузнецову, цепляет к их лежакам трос, машет рукой, и лежаки зависают в воздухе в вертикальном положении в метре от пола. Основатель сопровождает подъем лежаков игрой на свирели.

ОСНОВАТЕЛЬ. Вот вертикаль. Поразмышляют пусть, что лучше.

ЖУРНАЛИСТ (Основателю). Так вы злодей, а не гений. Опять наврали учебники.

Основатель показывает Первому актеру на Журналиста, и тот с помощью помрежа привязывает Журналиста к лежаку, затем так же поднимает над полом.

Уж я молчать не стану! Об этом напишу! Знайте!

ОСНОВАТЕЛЬ. Денек, другой – и вы поймете, что утомляет вертикаль. Денек, другой. (Всем). Пусть повисят. (Пауза). Устал. Домой свезите. (Дает знак, и его увозят).

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Переборщил старик. Но он пока что в силе. Мы подчинились, только и всего.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Пора мне позвонить. Там могут измененья. (Его уносят).

Все уезжают. Драматург хочет остаться, но его увлекает за собой Завлит. Бунтовщики остаются одни.

ПЕТРОВ. Ну, как мужики?

КУЗНЕЦОВ. Вообще-то, даже приятно. Слишком долго лежали.

ЖУРНАЛИСТ. Ну, я их распишу! Причем, сегодня же!

ПЕТРОВ. Написать напишите, но не опубликуете ни строчки, пока наш классик не помрет. Он учение свое блюдет.

ЖУРНАЛИСТ. Пробьемся. Начало статьи будет таким… В Среднем Государственном Академическом Драматическом Лежачем театре произошло серьезное нарушение прав человека. Два актера, которые посмели поднять голос против основополагающего учения о горизонтали…

ПЕТРОВ. Против долбаной лежачки. Пишите проще – это привлекает читателя.

КУЗНЕЦОВ. Добавьте - против лежебок. Их лежбищь, лежанок, лежаков. Их уложений, положений, приложений.

ПЕТРОВ. Мы за стоячку.

КУЗНЕЦОВ. За стойку.

ПЕТРОВ. За стойку бара.

КУЗНЕЦОВ. И за стойбище.

ПЕТРОВ. И за стойло.

КУЗНЕЦОВ. За стойло Пегаса.

ПЕТРОВ. И за стоянку тачек.

КУЗНЕЦОВ. Заметьте – у древнего человека была стоянка. Мы за истоки.

ПЕТРОВ. Мы за все, что стоит.

ЖУРНАЛИСТ. Хорошо. Два актера, которые посмели поднять голос против долбаной лежачки, против лежебок, их лежбищь, уложений и приложений, были вздернуты посредством…

ПЕТРОВ. Повешены.

КУЗНЕЦОВ. Но мы же живы. Точнее – подвешены.

ПЕТРОВ. Но читателю больше понравится – повешены. Смерть известных людей всегда приятна.

ЖУРНАЛИСТ. Может быть – распяты?

ПЕТРОВ. Хорошо. Пусть так. Это высота. Это намек.

ЖУРНАЛИСТ. Два актера и ваш покорный слуга были распяты после…

Оглядываясь, входит Драматург.

ПЕТРОВ. О – автор смелой пьесы.

КУЗНЕЦОВ. Бери выше – пьесы подрывной.

ПЕТРОВ. Еще выше. Подъемный кран, а не пьеса. Не она – мы бы еще лежали.

ДРАМАТУРГ. Я не навредил вам?

КУЗНЕЦОВ. Наоборот. Вспыхнул порох от вашей спички. Нам огонек уже был нужен давно.

ДРАМАТУРГ. Горжусь вами и восхищаюсь! Вы в о с с т а л и первыми!

ПЕТРОВ. Повисли.

ДРАМАТУРГ. Вы опора крамольной мысли!

ПЕТРОВ. Хватил. Давай-ка репетнем твою пьесу, чего болтать. Как начинается? – что – х о д и т кто-то?

ДРАМАТУРГ. «По аллее ходит молодой человек».

ПЕТРОВ. А ну, качни.

Драматург раскачивает Петрова.

Почти хожу. Дальше что?

Выглядывает Завлит.

ЗАВЛИТ (Драматургу). Идут! Скорее! Меня хоть не губите!

ДРАМАТУРГ. Крепитесь. Про вас теперь пьесу напишу. (Быстро уходит).

ПЕТРОВ. Ну, что, молчальники – молчим?

КУЗНЕЦОВ. Попить бы. Согласен и пепси-колу.

Входят Главный режиссер и Первая актриса.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Поговорить хотим. Зиновий!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Ну, значит так. Вам репутация театра совсем не дорога?

Бунтовщики молчат.

(Ждет ответа). Но ведь ее ковала тьма актеров, и вы их труд попрать хотите?

Бунтовщики молчат.

(Пауза). Они глядят со стен театра, стенают, слезно вопиют: «Ужель разрушите вы славу, легенду Первого театра? Сотрете в пыль все достиженья, сменив бездумно п о л о ж е н ь е?».

Бунтовщики молчат.

…Они работали, искали, нашли, и думали, что на века. А вы связующую нить, традицию – чик-чик – хотите?!

Бунтовщики молчат.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Зиновий, высоко забрался. Спустись, открой все карты им. Друзья, скоро премьера. Гастроли в Англии, а вы…Кто пустит нас, когда такое? Зиновий, продолжай.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Ну, не молчите же – ответьте. В конце концов, вы же не дети. (Пауза). Может, обиделись за это? (Трогает веревку). Я против! Но старик силен. Что я могу? Когда в «ку-ку» сыграет, тогда лишь это отменю.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. На Зину грех вам обижаться. Вы не сидели без ролей.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Ценил всегда вас высоко. Ведь вы актеры с божьей искрой.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. И что хотели документы подать на звание обоим – так это правда, не обман. Ну, что молчите, отвечайте.

Бунтовщики молчат.

(Пауза). Вот ты, Петров! – (Резко толкает лежак Петрова) – Ведь ты обязан мне и Зине! Тебя нашли на Сахалине, в углу медвежьем! Ты там бы вечно прозябал, тебя в столицу Зина взял. И так ты платишь, негодяй! (Еще резче толкает лежак Петрова). А ну, ответь, немой ублюдок, зачем ты на ноги вскочил?! (Еще резче толкает лежак). И не молчи ты, не молчи!

ЖУРНАЛИСТ. Ну и качку устраиваете вы актеру. Всего лишь за то, что захотел работать нормально.

ПЕРВАЯ АКТРИСА (почти на одном дыхании). А ты, ничтожнейший писака! Отряд ничтожнейших писак! Ну, что ты знаешь про театр?! Лишь закулисные плевочки, да кто, зачем, когда и с кем. Статейки ваши ненавижу! Что нам они?! Ни что! Лишь отпечаток вашей рожи, желанье выказать себя умней других, себе подобных, покрасоваться знатоком, упиться властью, поскандалить, отмстить и даже пофискалить. А что спектакль, что актеры – и наплевать, и знаний мало. Еще пиеску разобрать – и то обычно, как попало. Но все-то лезете учить – не так поставил, не так играла. Да разве можно знать театр, не испытав влиянья зала?! То он твой раб, то господин, то ученик, а то учитель, то жертва твой, а то мучитель… Да что вы знаете про нас?!

ЖУРНАЛИСТ. А сейчас – кто жертва, кто мучитель?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Но вы же вынудили нас! Пришлось на время вас повесить, чтоб вы могли все крепко взвесить. Но лгать не буду – невтерпеж помучить вас. Ведь так приятно над теми силу показать, кто покусился на основы. Плюс ремесло чувств просит новых, хотя вам это не понять! Я откровенна, оцените. Коллеги, ну же – не молчите.

Бунтовщики молчат.

(Пауза). Ах, так – не цените – напрасно – в театре всем давно уж ясно, что слишком много – я и Зина – на вас потратили труда. Всегда считали вас опорой, и даже в сумрачную пору мы приближали вас к себе. (Кузнецову). Ведь вы, Игнатий Севастьяныч, нас с Зиной приняли в штыки. Вам дорог был ушедший Главный, и вы все хмурились на нас. Считали Зину интриганом, что не ему вести театр…

КУЗНЕЦОВ (не выдержав). Неточность. Мастером интриги считали не его, а вас! И место это он получил благодаря вашему покровителю на верху!

ПЕТРОВ. Дружище!

КУЗНЕЦОВ. Прости, не выдержал. Умолкаю.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. А хоть и так. Но покровитель к нам сам не прыгает с небес. Его ведь заработать нужно. А по точней – завоевать. Снимитесь в фильме так, как я, заполучите популярность – тогда, глядишь, и покровитель одарит милостью своей. Вы мне завидуете просто, никто в кино вас не снимал.

Петров делает знаки Кузнецову, чтобы молчал, и тот еле сдерживается.

Молчите? Значит, я права?! (Пауза). А если нет – так отвечайте! (Резко толкает лежак Кузнецова). Да, вы завидуете мне – открыто, с самого начала. Вас раздражает мой успех, везде, где я бы ни играла!

Петров просит знаками Кузнецова молчать и тот еле-еле сдерживается.

Не то бы дали вы отпор клеветникам моим и Зины. К вам бы прислушались – ведь вы артист заслуженный и видный. Однако не вступились вы.

КУЗНЕЦОВ. Я не заслуженный, а народный. Прошу не принижать!

ПЕТРОВ. Дружище!

КУЗНЕЦОВ. И стал им еще до вашего появления в театре!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Да, да – у вас авторитет. Однако не вступились вы. Но согласитесь – я и Зина – не мстили вам, давали роль. Чарнота, Сиплый, Гаев, Макбет, а нынче в «Гамлете» - Король. Ценили в вас талант от бога, не указали вам на дверь, так не топите нас теперь.

ЖУРНАЛИСТ. Это что – просьба?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. А мне не стыдно и просить. Во имя нашего театра. (Встает на колени). Вот видите, прошу. Я, я, глядите – я! (Мужу). Зина, и ты!

Главный режиссер озирается.

Давай!

Главный режиссер смотрит на Журналиста.

Не он – История глядит на наше униженье. Вставай.

Главный режиссер неловко встает на колени.

Добились? Главный режиссер всегда великого театра смиренно просит.

ЖУРНАЛИСТ. Развяжите сначала.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. То воля Основателя.

ЖУРНАЛИСТ. Злая воля.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Он гений.

КУЗНЕЦОВ. Он связал весь театр по рукам и ногам! Мы точно в паутине!

ПЕТРОВ. Дружище!

КУЗНЕЦОВ. Ну, право – сколько можно?!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Он гений.

КУЗНЕЦОВ. То, что он предложил – противоестественно! Оно падет!

ЖУРНАЛИСТ. То есть – встанет.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Гений его вовеки не увянет!

ПЕТРОВ. Посмотрим!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Заговорил. Прорвало. (Пауза). Оставьте нас с Петровым. Есть разговор наедине. Зиновий, и ты оставь.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Но…

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Так будет лучше для тебя. Поверь мне, котик. Для нас с тобой.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Ну, хорошо – покинем их.

В луче света Первая актриса и Петров. Остальные исчезают в темноте.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Ну что, Петров, вот мы наедине. Признайся – не раз хотел ты этого? (Пауза). Молчишь. Меня глазами раздевал? Что – не было? Нас женщин здесь не проведешь. Мы это чуем - сто процентов. Робел ты, маленький провинциал, перед прославленной артисткой. А был бы дерзок…(Ласково треплет по щеке). Миляга…А целовать – так королеву? Хоть мысленно, не так ли? Из твоего воображенья к тебе приду сейчас… Ты хочешь? (Пауза). Ты хочешь. Ты опять робеешь. Смелее, маленький… Иду… (Снимает кофточку). Мне тридцать девять, но позавидуют и в двадцать…Согласен? Вижу, что согласен…(Сбрасывает юбку). А этому всему и в девятнадцать…(Обнимает Петрова, ласкает). Здесь ты и я. И больше никого. Ушли все, я велела…Смелее, маленький Лаэртик…Тот, кто на бунт решился, способен и меня обнять…(Властно). Опустите!

Лежак с Петровым опускается на пол, Первая актриса ложится к Петрову, ласкает его.

Бесчувственный…Ответь…

Пауза.

ПЕТРОВ (кричит). Ну, как?! Видишь – на нуле!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Ты так ко мне или ко всем?…

ПЕТРОВ. Нет, она еще спрашивает!

ПЕРВАЯ АКТРИСА (садится). А раньше было так?

ПЕТРОВ. Заткнись!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Ты уязвлен, я понимаю.

ПЕТРОВ. От имени мужской половины театра – заткнись!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Успокойся, я никому.

ПЕТРОВ. Кому никому?! Все давно знают! Это результат длительной лежки. Спасибо нашему театру!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Меня ты успокоить хочешь, что, дескать, дело не во мне. Я оценила.

ПЕТРОВ. Дура, или притворяешься!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Груби – я не сержусь.

ПЕТРОВ. Детей-то у наших мужиков-актеров нет! Припомни.

ПЕРВАЯ АКТРИСА (встает, одевается). У Власова….Горелова…Пантюхина….

ПЕТРОВ. Не сыщешь.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. А у Туркина?

ПЕТРОВ. Не его. Отец - мужик со стороны.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. А у Степанова?

ПЕТРОВ. То же самое. И наш про это знает.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. На самом деле – нет. Я не задумывалась как-то.

ПЕТРОВ. Значит, с нашими дел-то не было. Конечно, высокого птичка полету.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. А как же Зина? Зина в норме.

ПЕТРОВ. Сравнила. Раз в десять меньше нашего лежит.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Поднимите!

Лежак с Петровым вновь зависает в воздухе.

Всех верните!

Из темноты появляются Кузнецов, Журналист и Главный режиссер.

Покуда повесите. Наш разговор не удался. Итог такой. Не внемлют ничему. Упорствуют. Еще и собственные недостатки бесстыдно валят на театр. Добра не помнят, злобою исходят. Пусть на веревке перебродят. Это враги. Пойдем, Зиновий. (Уходят).

Пауза.

ПЕТРОВ. Ну, вы что? – молчать, так молчать.

КУЗНЕЦОВ. Молчать удобно лежа, а в вертикальном положении трудно – рот сам открывается. А если еще вперед наклониться – то и вообще не закроешь.

ЖУРНАЛИСТ. С какой стороны открылась звезда театра, телевидения и кино. Мой репортаж пойдет по рукам. Заголовок – «Репортаж…на весу». Нормально.

Озираясь, входит Драматург.

О, самый острый автор. Разрушитель основ.

ДРАМАТУРГ. Вы, наверно, голодны. Возьмите, я тут перехватил на углу. (Дает каждому по булочке).

КУЗНЕЦОВ. Чудесно. Хорошо бы еще попить.

ДРАМАТУРГ. Я принесу.

КУЗНЕЦОВ. Хорошо бы теплого боржоми. Холодный на связки действует.

ДРАМАТУРГ. Может еще что-нибудь? Не нужно позвонить?

ЖУРНАЛИСТ. Не-не, пока не звони. Надо побольше материалу собрать.

ДРАМАТУРГ. Хотя бы ваших домашних предупредить. Ночевать вам, видно, придется здесь.

ПЕТРОВ. У нас нет домашних. Вся жизнь в театре.

ЖУРНАЛИСТ. А к моим отлучкам уже привыкли. (Увидев фотоаппарат у Драматурга). Вот это правильно. Молодчина. Мою-то камеру отняли. Давай, поливай. Снимок потом мне отдашь.

Драматург наводит фотоаппарат.

КУЗНЕЦОВ. Постойте, как-то неудобно. Я артист народный и такого насилия к себе не позволял. А тут все-таки публикация.

ПЕТРОВ. А столько лет лежал – это не насилие?! Да еще на виду у всех?!

КУЗНЕЦОВ. Хорошо. Снимайте.

Вспышка.

И все-таки как-то…

Входят Начальник управления театров и Первый актер.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Мы на ногах. Вот так простецки решили к вам. К тому ж никто не видит, здесь труппы нет.

КУЗНЕЦОВ. Только трупы. Молчу.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. О, нет, уверены – не трупы. Иначе б не пришли. (Драматургу). Можно вас?

Драматург подходит. Начальник управления шепчет ему на ухо, дает деньги и портфель. Драматург уходит.

Пришли не строжиться, а по душам потолковать. К чему нам ссориться, ребята? Мы все и так решим – лады?

Бунтовщики молчат.

(Подходит к Кузнецову). Вы говорили про здоровье. Так я путевочку такую, куда б вовек вам не попасть.

КУЗНЕЦОВ. За это нужно вновь упасть? Э-э, черт! Опять вашими складушками бормочу. Даже нормально говорить разучились. Долой вашу ритмизованно-заорганизованную речь и вашу путевочку! (Петрову). Все, все, теперь молчу.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Мы с примирительной главой, а вы все тужитесь – «Долой!». Начистоту, ребят, давайте? Чего хотите? – излагайте.

Бунтовщики молчат.

То, что при всех – я это помню. Скажите то, что не для всех.

Бунтовщики молчат.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Решили отмолчаться, стервецы.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Э-э, без грубости, коллега. Ведь мы не ссориться пришли.

ЖУРНАЛИСТ. А нормально говорить способны?

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Да, я не прав. Нужно было сразу. В открытую, так в открытую.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Напрасная уступка.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Посмотрим. Я, во всяком случае, чист – доспехи снимаю. Чем ответите, ребята?

ЖУРНАЛИСТ. Расскажите биографию.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Уж это слишком.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Отчего же. Они опять правы. Главный ход за мной. (Первому актеру). Не в службу – вы не могли бы покараулить. Ушей полно.

Первому актеру предложение неприятно, но он уходит.

(Журналисту). Не для печати, договорились?

ЖУРНАЛИСТ. Идет.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Глагол! Шучу. Курите. (Предлагает сигареты).

КУЗНЕЦОВ. Не курю.

Петров берет сигарету.

ЖУРНАЛИСТ. И я. (Рассматривает сигарету). Президентские. Таких не курил.

Начальник управления дает прикурить, закуривает сам, садится на пол.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Ну, что же – давайте, полистаем сей пожелтевший манускрипт…Я ведь вашего роду, ребята – свойский. Из актеров. За девять лет в трех ТЮЗах, четыре жены. Видите – до какой степени раскрываюсь? Ага, так вот – а потом обрыдло зайчиков да мишек образы создавать. В большую драму захотелось – то бишь, в большую жизнь. Во мне чиновник зашевелился. Проснулся зуд повелевать. …Ага, так вот – а я к тому времени добил юридический вуз и сошел со сцены, прямиком в Союз Театральных Деятелей. А дело, нужно уточнить, было в Сибири. Сначала сел на самодеятельные театры и секцию драматургов, затем стал ответственным секретарем. И мог бы и дальше расти в той местности, но стал готовить прыжок в столицу. Вновь оказался свободным от брачных уз, не без нервотрепки, конечно. И стал выглядывать, высматривать, нашел аэродромчик, перелетел – а дальше дело техники. Сейчас, как вы знаете, руковожу Управлением театров в Министерстве. Но это не потолок. Вижу новые высоты и чувствую – могу.

ЖУРНАЛИСТ. Вы, как планерист. Дождался восходящего потока и…

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Потому и разбиваемся иногда, что планеристы. Опасная работа. Очень. Ошибся в расчетах – и вниз. И часто – навсегда.

Входит Драматург.

ДРАМАТУРГ. Принес.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Отлично.

ДРАМАТУРГ. Сейчас?

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. А чего тянуть?

Драматург расстилает на полу газету, достает из портфеля буханку хлеба, колбасу, фрукты, бутылку водки, пластмассовые стаканчики.

ЖУРНАЛИСТ. Ого! Видно, восходящий поток близок.

КУЗНЕЦОВ. Не пью.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (Драматургу). Всем.

Драматург наливает в стаканчики водку, разламывает хлеб.

И хлебы разломил и причастился… Что значит – не пью? Актер должен быть чисто выбрит и немного пьян. (Встает). Нет, правда, я чувствую сейчас светлое, подъем. Как когда-то в актерах. Давайте выпьем, друзья. Видите – я искренне и д у вам навстречу.

КУЗНЕЦОВ. При такой гиподинамии еще и пить.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. И хорошо – кровь разгоним. Меня ведь тоже носят. А что хотите – условия игры. Редко, когда вот так – удается ноги размять. (Петрову). Держите.

Петров принимает стаканчик с водкой.

Отлично.

ЖУРНАЛИСТ. И мне. Даже интересно – не пил на весу.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Замечательно. (Драматургу). А вы?

ДРАМАТУРГ. Я не отстану.

НАЧАЛЬНИУ УПРАВЛЕНИЯ. Прекрасно. (Кузнецову). Так как?

КУЗНЕЦОВ. Давно не выпивал.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Но – в стачкоме все должны быть заодно. А вы?

КУЗНЕЦОВ. Хорошо. Только один.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Чудесно. (Подает стаканчик Кузнецову).

Драматург обносит всех хлебом и колбасой.

Ну, что – за дружбу! Между вашим стачечным комитетом и вышестоящей организацией в моем лице!

Пьют, жуют хлеб, колбасу.

Ага – можно сказать – основали общество дружбы. А затем и взаимоприемлемое решение примем.

ПЕТРОВ. Взвешенное.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (хохочет). Ценю. Юмор ценю. Со смыслью.

ПЕТРОВ. А доверие.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Еще больше.

ПЕТРОВ. Так завоюйте.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Готов.

ПЕТРОВ. Мы уже часа три висим. Нам, простите…

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Понял.

ПЕТРОВ (в сторону кулисы). Там кубки. В них можно.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (Драматургу). Дружище.

ПЕТРОВ. Нет, вы – сами. Своей начальственной рукой.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Ну, ладно. (Приносит три кубка).

КУЗНЕЦОВ. Нехорошо. Завтра репетиция. В них что-нибудь нальют.

ПЕТРОВ. Гамлет выпьет. Если начальство прикажет. (Начальнику управления). Не томите. Лопнем.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Но вы пойдете мне навстречу?

КУЗНЕЦОВ. Хотим п о й т и.

ПЕТРОВ. Я ваш враг через минуту…

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Хорошо. (Подставляет кубок Петрову).

ПЕТРОВ. И подержите.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Но!…

ПЕТРОВ. Условие такое.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Ладно, черти.

Пауза.

ПЕТРОВ (облегченно). О чем вы просите, дружок?

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Год повремените. Потом бастуйте.

ПЕТРОВ. Год?

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Годик.

ПЕТРОВ. Спасибо.

Начальник управления меняет кубок и подходит к Журналисту.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Старик долго не протянет. Самое большое - год.

ПЕТРОВ. Допустим.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. На другой день можете подниматься. Мне уже не навредит.

ЖУРНАЛИСТ. Спасибо.

Начальник управления меняет кубок и подходит к Кузнецову.

КУЗНЕЦОВ. Стесняюсь.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Всем звание очередное.

КУЗНЕЦОВ. Попробую.

ЖУРНАЛИСТ. А мне?

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. За рубеж собкором. Трудно – но устрою.

ДРАМАТУРГ. А мне?

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Пьесу куплю. И поставим где-нибудь, но – через годик.

КУЗНЕЦОВ. Не получается! Не могу, когда смотрят!

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Так как?

КУЗНЕЦОВ. Не могу. Хочу, но не могу.

ПЕТРОВ. Надо подумать.

КУЗНЕЦОВ. Спасибо, не получается.

Начальник управления уносит кубки за кулисы.

(Всем). Всю жизнь так. Не могу, когда смотрят. У меня слишком тонкая психика.

ЖУРНАЛИСТ. А что дальше?

ПЕТРОВ. Сейчас начнется самое интересное.

Возвращается Начальник управления.

Теперь качните.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Зачем?

ПЕТРОВ. Раскачайте. Так думается лучше.

Начальник управления раскачивает лежак Петрова.

Сильнее… Еще… Еще… Эх, с ветерком!…А не обманете?…

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Мы договорчик…

ПЕТРОВ. Эх, даль!…

КУЗНЕЦОВ. Что там? Мы победим?

ПЕТРОВ. Как всегда – ни зги.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Нам с вами все дали подвластны.

ПЕТРОВ. И их качните.

Начальник управления и Драматург раскачивают Журналиста и Кузнецова.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (отходя в сторону). Так как?

ПЕТРОВ (Драматургу). Дружище, завяжи ему глаза.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Не понял.

ПЕТРОВ. Завяжи, завяжи – чтоб ничего не видел. Загадать хочу.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Опять гадать. Лучше, как деловые люди.

ПЕТРОВ. Ни зги – приходится гадать…

Драматург уходит за кулисы, возвращается с широким поясом от костюмов шекспировского спектакля, завязывает глаза Начальнику управления, несколько раз поворачивает его на месте.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Зачем это?

ПЕТРОВ. Судьбу проверим. Коли пройдете между нами – то станется, что подождем годочек. Не пройдете – раскрутка наша, бузу продолжим.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Не понимаю.

ПЕТРОВ (Драматургу). Подкачни.

Драматург раскачивает три лежака.

Поддай!…Еще!…Выше!… Отлично!…Шваркнет не слабо!

НАЧАЛЬНИК УРАВЛЕНИЯ. А если насмерть?

ПЕТРОВ. Все в руках судьбы.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. И Уголовного Кодекса. Это потянет на групповое. Вам дадут лет по пятнадцать.

ПЕТРОВ. Смелее! Вам всегда везло!

Пауза. Слышен скрип качающихся лежаков.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (делает несколько шагов навстречу лежакам… Не выдерживает, срывает повязку). К чертям! Ребячество! Не намерен больше потакать!

ПЕТРОВ. Жаль.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Игрище или дело? Принимаете мое предложение или нет?

ПЕТРОВ. Вы же нашего не приняли.

Входит Первый актер.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Может быть – я?

КУЗНЕЦОВ. Подслушивал. Не Гамлет, а Полоний.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Замена подойдет?

Пауза.

ПЕТРОВ. Ладно. Валяй.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (Первому актеру). Спасибо, коллега. (Подходит, тихо). Добро помню. Подниму.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Имею интерес и рад вам услужить. Ведь в чем вопрос? (Задирает голову, смотрит вверх, поднимает руки). Быть там или не быть?

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Нам – быть!

ПЕТРОВ. За дело.

Драматург раскачивает лежаки, завязывает глаза Первому актеру, поворачивает его несколько раз на месте, останавливает лицом к лежакам.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Не понимаю. Варварство.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Спиною можно?

ПЕТРОВ. Лады.

Драматург ставит Первого актера спиной к лежакам.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Люблю все со смыслью. А здесь полная бессмыслица, полная!

ПЕТРОВ. Внимание!… На старт!… Пошел!…

Первый актер медленно (пятясь), приближается к высоко раскачивающимся лежакам…

Д Е Й С Т В И Е В Т О Р О Е

СЦЕНА 4.

Утро следующего дня. Бунтовщики по-прежнему подвешены вместе с лежаками. Спят, опустив голову. Входит Вахтер.

ВАХТЕР. Спят сердечные. Намаялись. И чего не лежалось? Чего встрянули? И навроде грамотные, а знать-не знают, что власть завсегда подвешивает, кто супротив. (Замечает бутылку, быстро поднимает, еще быстрее поднимает стаканчик и выливает в него остатки). Интеллигенция. Наш брат не оставляет. Взбодримся апосля ночного дежурства. Ну, пущай вас пронесет и на веревках не замордуют. (Пьет). Бодрит почище кофе. Для нас, кто Сталинград прошел, лучше питья нету. Немец кофе пил – и что? (Осматривает остальные стаканчики). Нема. (Забирает стаканчики и бутылку). Трофеи. Бутылочку сдадим и хлебушка прикупим. Все к зарплатишке прибавка.

Выкатывается на лежаке Завлит.

ВАХТЕР. Раненько что, Григорий Палыч?

ЗАВЛИТ. Ты распивал, Андреич?

ВАХТЕР. Допил чуток. Совсем чуток. А пили эти – на веревках.

ЗАВЛИТ. Ты приносил?

ВАХТЕР. Пост бросить нам не можно, сызмальства приучен. Не дремлет враг.

ЗАВЛИТ. В конце концов, не важно. Ты это убери и подмети, чтоб было идеально. Меня с постели сдернули – наш классик – чтоб его! – опять нагрянет. Он любит, чтоб сверкало. «Театр храм» - опять долдонить станет.

ВАХТЕР. Не подведу, Григорий Палыч. Чин-чинарем все замету.

ЗАВЛИТ. Сказали – репетировать приедет. Наверно, спятил. Сто лет не репетировал – и вот. Да репетировать-то как?! На что теперь он годен?

ВАХТЕР. Могила скоро – вот и колобродит. Трухляв и желтый, точь окурок. Вчерась впервые углядел. Сколь здесь работаю – вчерась впервые, так – живьем. То все на стенке.

ЗАВЛИТ. И пыль, Андреич, не смахнешь с его портрета? Там может и пылинка-то всего, но шум поднимет. Вчера отвлекся он на этих, сегодня с лупой подойдет.

ВАХТЕР. Протру, протру, Григорий Палыч. Не прискребется старый пень.

ЗАВЛИТ. Ты не уборщица, я помню. Но раз такая спозарань, кого еще попросишь?

ВАХТЕР. Поди, не барин. Да и вас уважу – вы поздоровкаетесь завсегда.

ЗАВЛИТ. Бессонница, ему не спится, а мы должны с утра крутиться! (Выкатывается за кулисы).

ВАХТЕР. А есть и не здоровкается кто. Наскрозь прославлен. Воротит морду, брезгует. Он вишь у кинокаморы вертелся, его и шавки в подворотнях узнают, не то, что люди. А мы никто. А я под пулями вертелся, на пузе сотню верст еще у финна намотал. За это Сталин орден дал. А вот прославленным не стал. Никто об этом не узнал. (Уходит).

Выкатываются на лежаках Главный режиссер, Первая актриса, Первый актер. Первый актер лежит на животе.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Черт знает что! Он весь процесс сорвет. Наверняка соваться станет. А я вспылю!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Спокойно, Зина. Опять, наверно, из-за них. Он дряхл, чтоб ставить что-то. Немного побрюзжит – и в теплый угол.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Там и место. Выглядывай иконкой. Все молятся. Чего еще? Нет – лезет.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Давненько не был старикашка. Вчера нюхнул и захмелел. Алкоголик сцены. Наркоман кулис.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Токсикоман скандала.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. А может - хочет пугануть – бразды беру, мол, - сам репетирую и бунт гашу – коль вожжи поослабили?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Что со спиной? Радикулит?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Да нет. Гадали. Куда фортуна повернет.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. И что?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Не в нашу пользу.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Чепуха!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. А это, кстати, что у тебя спина. С тобою репетировать не сможет старый хрыч. (Жене). И ты скажи, что нездорова.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Да бросьте городить. Он выжил из ума и не опасен. На этих лучше посмотрите. (Объезжает спящих). Мы нервничаем, ночь не спим, одолевают думы о судьбе театра, а эти безмятежны. Вглядитесь в лица. В них даже и со скидкою на сон – вы и следа не сыщете таланта, ума и воли, того, что так контрастно отличает чело всех наших корифеев. Куда ж мы катимся, кто скажет?

ПЕРВЫЙ АКТЕР (стонет, трогает поясницу). Было указанье.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. И все же наказанье жестко. Поделикатней нужно. Ведь мы жрецы.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Жрецы нуждались в жертвах. Ради спасения системы кровопусканьем баловались, а вы веревки испугались.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Плодим Иисусиков мы так, страдальцев божьих от театра. Они над нами вознесутся и будут проповедь читать. Вы что же этого хотите?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. По-твоему так лапки кверху?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Да то ли мало вам?! Кругом Иисусики, Иисусики, Иисусики, а снимешь трусики…Пардон, ку-ку увидишь – то же, что у всех. Никто бы их пыхтенья не заметил, прошли бы незаметной чередой, когда бы всё давали и всюду всех пускали… Жаль, я не волен.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Ты, друг мой, мягкосердечьем болен. Но ничего – во мне достанет твердости за нас двоих. Мы выметем крамолу.

Входит Вахтер с веником.

ВАХТЕР. Вот подмести. Тут чуть намусорили.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. И разбуди, Андреич. Ведь это вызов – при нас так беспардонно спать!

ВАХТЕР. А что сперва?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Не поняла, голубчик.

ВАХТЕР. Ну, что сперва: их разбудить иль полик подмести?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Смеешься что ли?

ВАХТЕР. Кабы и так. Что ж мне не можно? Что ж я у вас тут крепостной?! Ты что ль царицка надо мной? Идешь, здоровкаешься редко.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Закомплексованный старик.

ВАХТЕР. Сто километров я на пузе еще на финской намотал, потом с Германией тысчонку, морозил почки, жег печенку, и апосля перед девчонкой, чтобы повизгивал, как пес?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Понес.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Ну, если стал дерзить вахтер…

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Театр помёр.

ВАХТЕР. Не вахтер, а Николай Андреич!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Николай Андреевич, будьте добры и любезны одновременно, а, кроме того – пожалуйста: разбудите мерзавцев.

ВАХТЕР. Другое дело. С нами, как с людями, и мы к вам, как к людям. (Бунтовщикам). Подъем, ребяты! (Начинает всех тормошить).

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Браво. Отлично сыгранный кусок. На сцене не сыграть так, не поставить. Всем «пятерка». Немного, правда, я с Иисусиками пережал…патологично – но и достоверно. И «трусики» - психологичная деталька. И не для рифмы, а по наитью как-то, что, мол, добавить бы дрянцы, чтоб убедительней и гуще.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Так, ты играл, мой друг? (Целует мужа). Ну, хоть на сердце отлегло.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. А черт его. Я уж и сам не различаю, который я. Театр вреден.

ПЕТРОВ (просыпаясь). Жена целует мужа. Высоконравственная сцена. Жена – ведущая актриса, а муж – главный режиссер. Чего ж не целоваться?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Я же говорю – театр вреден.

ЖУРНАЛИСТ (потягивается). Теперь знаю, как спят космонавты. Спасибо.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Пожалуйста.

КУЗНЕЦОВ. Ноги только затекли. Не помассируете?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Просили вертикаль – так не скулите. Весите – на здоровье!

КУЗНЕЦОВ. Андреич, может ты?

ВАХТЕР. Подсоблю, подсоблю, ребяты. Это как при обморозе. (Растирает ногу Кузнецову). Здесь, так?

КУЗНЕЦОВ (постанывая). А-а, да, да.

Выкатывается на лежаке Завлит, затем въезжают в креслах-каталках Основатель и Критикесса.

ЗАВЛИТ. Пожалуйте, пожалуйте. Мы ждем, все ждут…

ПЕРВАЯ АКТРИСА. О, это радость видеть вас! Вы наш энергии источник!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Я рад вас видеть, Мастер.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Учитель – вы святыня!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Сегодня и вчера. О, если б каждый день!

КУЗНЕЦОВ (морщится). А-а, теперь другую.

Вахтер начинает растирать Кузнецову другую ногу.

Основатель достает свирель, играет. У всех, кроме подвешенных бунтовщиков и вахтера, головы приподнимаются и покачиваются, как у змей.

ОСНОВАТЕЛЬ (кончив играть). Я где – в полях Британии?

КРИТИКЕССА. Нет, нет, среди друзей в театре Вашем.

ОСНОВАТЕЛЬ. В «Глобусе?»

КРИТИКЕССА. Нет, нет, средь современников, среди сподвижников.

ОСНОВАТЕЛЬ. Да, да. Похоже.

КРИТИКЕССА. Вы репетировать хотели.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (жене). Кто за язык ее тянул? Забыл и ладно.

ОСНОВАТЕЛЬ. Припоминаю.

ВАХТЕР. Ну, что – ожили?

КУЗНЕЦОВ. Спас, Николай Андреич. Очень тебе признателен.

ПЕТРОВ. А умыться не сварганишь?

ВАХТЕР. Хошь и поброю?

ПЕТРОВ. Да, нет – в гроб пока не собираемся. Спасибо. Водицы притащи.

ВАХТЕР. Сделаем, ребяты. (Уходит).

ОСНОВАТЕЛЬ. Кто эти господа?

ЗАВЛИТ. Вчера что против нас поднялись…

ОСНОВАТЕЛЬ. Да, да. Враги… (Наклоняется к Критикессе, шепчет на ухо).

КРИТКЕССА. Мастер устал. Ему трудно говорить громко. Общаться будет через меня. (Слушает Основателя). Вчера хорошая идея – поставить что-то со свирелью. И я подумал и решил… (Слушает). Поставить танец умерших врагов. Они мерещатся мне постоянно. И днем и ночью…(Слушает). Чуть-чуть забудусь – они как тут. Чтоб не маячили – поставлю сцену. Избавлюсь средствами искусства… (Слушает). А сцену мою вставите. Что в работе?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. «Гамлет».

КРИТИКЕССА (слушает). …О-о, в «Гамлета» легко она войдет.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (жене). Ну, да – всего лишь танец. А весь спектакль – чик-чик – себе присвоит. «Не увядает гений!» А я потом ку-ку. (Основателю). О, это было бы прекрасно! (Жене). Который я?

КРИТИКЕССА (слушает)…Тогда за дело.

Вахтер приносит таз с водой и полотенце. Повешенные умываются: громко фыркают, плещут водой. Основатель принимает таблетки, щупает пульс.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Я умываю руки. Я спокоен.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Основателю). Располагайте мной, Учитель. Я хоть и болен, но готов!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Гамлет твой без мыла лезет.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Мой?! Ты - протежировал ему!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Но просьба-то твоя! Тобой обласкан!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Ревнуешь, Зиночка. Нашел когда.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Театр вреден.

Основатель вяло хлопает в ладоши.

КРИТИКЕССА (слушает)…Начинаем….(Слушает). Накиньте на танцующих кисейное.

На бунтовщиков набрасывают кисейное покрывало.

ПЕТРОВ. Черт! Умыться дайте!

ВАХТЕР. Держись, ребяты! В войну и не тако бывало.

КРИТИКЕССА (слушает). …Воздушную струю направьте…

Включают вентилятор. Покрывало трепещет под струей воздуха. Основатель радостно хлопает в ладоши.

… И поднимите чуть повыше…

Бунтовщиков поднимают еще метра на полтора.

…Огонь под ними разведите. Враги танцуют вкруг огня…

Разжигается костер. Пламя - под пятки повешенных. Основатель радостно хлопает в ладоши.

ЖУРНАЛИСТ. Эй, факт-то жареный!

КУЗНЕЦОВ. Инквизиторы!

ПЕТРОВ. И все-таки не л е ж а т ь, а х о д и т ь!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Петров, ты нео-Джордано Бруно, нео-Галилей.

ЖУРНАЛИСТ. Эй, жжет без дураков!

ВАХТЕР. Держись, ребяты! Наших шибчей пытали!

ОСНОВАТЕЛЬ (галлюцинирует, кричит фальцетом). Сюда, сюда – все выходите! К огню, к огню – о, сколько вас! Попрятались, по- притаились, из темноты грозите!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Спятил.

ОСНОВАТЕЛЬ. Что – скушали?! Мой театр жив! (Хохочет, затем испуганно отшатывается, как от чего-то надвигающегося, пробует отъехать назад, падает с кресла-каталки на пол).

Покрывало снизу занимается огнем. Повешенные орут благим матом.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Поднимите!

Первый актер бросается поднимать Основателя. Вахтер срывает горящее покрывало, выливает на него воду из таза, топчет. Повешенных резко поднимают под самый верх, только ноги торчат. Первый актер переносит Основателя на лежак, прикладывает ухо к его груди.

КРИТИКЕССА. Только не это.

ЗАВЛИТ. И я боюсь. Всю жизнь при нем.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Не бьется.

КРИТИКЕССА. Еще послушайте.

ЗАВЛИТ. В рот как-то нужно подышать. (Первому актеру). Вы в рот там как-то подышите.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Скончался.

Вахтер гасит костер.

КРИТИКЕССА. Только не это!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Да нам бы тоже ни к чему.

ЗАВЛИТ. Мы погибли.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (трогает спину). Знаменье было.

Лежак с Основателем накрывают саваном, цепляют тросами, поднимают в верхний – противоположный от бунтовщиков – угол.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Теперь икона, в самом деле.

КРИТИКЕССА. И даже смертию своей он утвердил горизонталь.

Появляется Драматург с пачкой листовок.

ДРАМАТУРГ (кричит). «По аллее ходит молодой человек!». Даешь свободную вертикаль! (Бросает листовки в зал).

ГОЛОС ЧЕРЕЗ МЕГАФОН. Просьба очистить площадь! Митинг не санкционирован! Просьба очистить площадь!…

Вносят Начальника Управления театров.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (раскрывает папку, читает). От театрального информбюро. Для дальнейшего п о д н я т и я театрального искусства и постепенного перехода к нормальной жизнедеятельности трудящихся нашего театра, принято решение «О введении временного п о л о ж е н и я».

С грохотом низвергаются лежаки с бунтовщиками. Чертыханье, стон.

ВАХТЕР. Ребяты, живы?

СЦЕНА 5

Главный режиссер с и д и т на лежаке, играет на свирели. Играет неумело, то и дело прерываясь. Услышав чье-то приближение, прячет свирель. Вкатывается, с и д я, Первая актриса.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Свои, свои. Играй, учись.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Уверенности нет, что мне на ней придется.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Конечно, подлецы. Могли б и пригласить.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Чего-нибудь еще узнала?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Все тайною покрыто. Но эта тайна говорит.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Его назначат. Сейчас чиновники в почете. Он управленье возглавляет. Приближен больше нашего. Меня чик-чик.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Морозит. Ну, давай играй. Вдруг обойдется. (Смотрит вверх). Должны там тоже понимать, что ты преемник. Тянул все годы ты театр. Театр твой. Ты продолжатель.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР (пробует играть, останавливается). Хотенья нет. А знаешь, если и меня – то радостного мало. Все рушится. Им кажется театр в в е р х, а он под горку. Вот – п о с а - д и л и. Как теперь?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Про это помолчи! Взорвусь! Морозить даже перестало.

Выкатывается, сидя на лежаке, Первый актер.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Мэтр, будет репетиция?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Конечно. Нам катаклизмы не помеха.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Понятно.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Что понятно?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Что репетируем и с и д я.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. А что еще понятно?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. А что еще?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Признайся, Иванов, ты в курсе?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. В курсе чего?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Кого назначат.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Мэтр, разве не вас?

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Играешь плохо удивленье. А ведь актер ты неплохой.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Не понимаю что-то.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Не скажет он. Уж слишком верткий.

Выкатываются, сидя на лежаках, Петров и Кузнецов. У обоих ноги в бинтах.

ПЕТРОВ. Мы не опоздали?

Их не замечают.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Клянусь Основателем театра, я ваш!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Притвора.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Театр вреден.

ПЕТРОВ. Мы не опоздали.

КУЗНЕЦОВ. Смазать не успел. Торопился. Не поможешь?

ПЕТРОВ. Давай. Время, кажется, есть.

Разматывают бинт на ноге Кузнецова и смазывают обожженное место. Выкатывается Завлит.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Ну, что, Григорий Палыч, разузнали?

ЗАВЛИТ. Неловко быть гонцом плохих вестей…

КУЗНЕЦОВ (стонет). А-а, здесь обожгло до костей!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Значит, его?

ЗАВЛИТ. Да.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Я чувствовал. (Бросает свирель). То-то не игралось.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Что это нам сулит? Вернуться к прежнему он не посмеет. Смутьяны развелись.

ПЕТРОВ. Зря что ль над огнем жарились.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Значит – с и д е т ь?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Что ж – п о с и д и м. Кто из великих не с и д е л? (Хлопает в ладоши). Ну, все – готовы? Займемся делом. Театр вреден. Спасет искусство от него. Акт четвертый. Встреча Офелии и Лаэрта. Я за датчан. «Впустить ее!»

ЛАЭРТ-ПЕТРОВ (не отрываясь от ноги Кузнецова). Что там за шум?

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Ремарка. «Офелия возвращается».

Офелия-Первая актриса подкатывает к Лаэрту.

ЛАЭРТ. Зной, иссуши мне мозг! Соль семикратно жгучих слез, спали живую силу глаз моих!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Здесь за руку.

Лаэрт одной рукой мажет мазью рану Кузнецову, другой берет Офелию за руку.

ЛАЭРТ. Клянусь, твое безумье взвесится сполна, пока не дрогнет чаша. Роза мая! Дитя, сестра, Офелия моя! –

КУЗНЕЦОВ. А-а, хорошо. Будто холодком подуло.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Резко в сторону, к зрителям.

ЛАЭРТ (Кузнецову). Подожди, старина. (Отъезжает). О небеса, ужель девичий разум такой же тлен, как старческая жизнь? В своей любви утонченна природа – и вот она шлет драгоценный дар вослед тому, что любит.

ОФЕЛИЯ-ПЕРВАЯ АКТРИСА (поет). «Он лежал в гробу с открытым лицом; Веселей, веселей, веселее; И пролито много слез по нем». Прощай, мой голубь!». (Капризно-раздраженно). Не то! Я чувствую – не то! Я выбита никчемной новизною! (Бьет кулаком по лежаку). С и ж у – я не в своей тарелке!

ЛАЭРТ. Будь ты в рассудке и зови к отмщенью, ты тронула бы меньше.

ОФЕЛИЯ. Ну, что – добились?! Злорадствуйте теперь! Что наработано годами – исчезло вмиг!

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Не отвлекаться. Строго по тексту. Еще разок.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Пусть за руку не трогает.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. За руку не нужно.

ЛАЭРТ. О небеса, ужель девичий разум такой же тлен, как старческая жизнь? В своей любви утонченна природа – и вот она шлет драгоценный дар вослед тому, что любит.

ОФЕЛИЯ (поет). «Он лежал в гробу с открытым лицом; Веселей, веселей, веселее; И пролито много слез по нем». Прощай…Не могу. Учителя как будто хороню, а с ним театр наш…

ЛАЭРТ. Будь ты в рассудке и зови к отмщенью, ты тронула бы меньше.

ОФЕЛИЯ. Зина, он издевается.

ЛАЭРТ. Шекспир.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. Далее – «Надо петь: «Да, да, да!».

ОФЕЛИЯ. Надо петь: «Да, да, да!». Так поется всегда. Ах, как прялка к этому идет! Это лживый дворецкий, который похитил дочь у своего хозяина»… Зина, вот он дворецкий лживый, который наш театр похитил!

ЛАЭРТ. Бред полноценней смысла.

Вбегает Драматург, за ним, хромая, выходит Журналист. У Журналиста ноги в бинтах.

ДРАМАТУРГ. Друзья, победа!…Назначили, и он даровал!…Он разрешил!…Сейчас задохнусь… Спешили…

КУЗНЕЦОВ. Неужели?

ПЕТРОВ. Встанем?

ЖУРНАЛИСТ. Пообещал принародно…Театр будет х о д и т ь.

ПЕТРОВ. Когда?

ЖУРНАЛИСТ. С сегодняшнего дня… Думаю, мой репортаж тоже сыграл свою роль.

КУЗНЕЦОВ. Закон подлости – столько ждал, а когда дождался – ноги обожжены, ходить не могу.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Нет, походи теперь. О лежаке жалеть еще ты будешь.

ДРАМАТУРГ. И речь…Теперь будем нормально говорить…

КУЗНЕЦОВ. Неужели? Не верится даже.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Вертел хвостом при Основателе, а умер – вон что выдал. Реформатор.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. И так всегда. Таков театр.

ДРАМАТУРГ. Идет сам сейчас к вам объявить…

КУЗНЕЦОВ. И д е т?!

ДРАМАТУРГ. И д е т. Слышите толпу?

ПЕРВЫЙ АКТЕР (встает, пинает лежак). Пошел! Давно пора театр обновить!…Тьфу, черт – привычка!…Давно пора обновить театр! Хватит зарабатывать пролежни!

ПЕРВАЯ АКТРИСА. Не Гамлета играть тебе, а крысу! А я вот – так! Попробуйте – сгоните! (Демонстративно укладывается на лежак). Зина, и ты.

Главный режиссер следует за женой – ложится, складывает руки на груди.

Григорий Палыч!

ЗАВЛИТ. Увольте. Я за перемены.

ПЕРВАЯ АКТРИСА. И этот крыса… Все нас покинули, Зиновий. Почуяли, где сила.

ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР. И так всегда. Таков театр.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Осколки прошлого. (Кричит). Андреич, подмети.

ЗАВЛИТ. Грубо. Зачем так?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Грубо – это уже детали. Цветы, цветы. Я припас букет для встречи. (Выбегает)

Шум толпы нарастает.

КУЗНЕЦОВ. Не терпится увидеть, что и д е т. Поднимите.

Лежак с Кузнецовым поднимается.

ПЕТРОВ (хладнокровно смазывает рану мазью). Ну, что – видно?

КУЗНЕЦОВ. Одна толпа.

ПЕТРОВ (Журналисту). Точно к нам?

ЖУРНАЛИСТ. Конечно. Куда же еще. На театральный флагман.

ПЕТРОВ (Кузнецову). Тогда смотри.

ДРАМАТУРГ. Неужели теперь поставим мою пьесу?

ПЕТРОВ. Как там у тебя? «По аллее ходит молодой человек?».

ДРАМАТУРГ. Да, да – х о д и т, х о д и т!

ПЕТРОВ. Жди. Сейчас п р и д е т ответ.

Выбегает Первый актер с букетом цветов.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Надо, как положено встретить!

ПЕТРОВ. Не как п о л о ж е н о, а – как подобает. Теперь так.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Мерси, коллега. (Кузнецову). Веди репортаж.

КУЗНЕЦОВ. По-прежнему - одна толпа.

Входит Вахтер с веником.

ВАХТЕР. Кто звал мести? Я вахтер, а не уборщица!

ПЕРВЫЙ АКТЕР (о Главном режиссере и Первой актрисе). Да этих замети.

ВАХТЕР. Шуткуй, да меру знай. Чего плетешь?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Ну, тогда больше на вахте их не пропускай.

ВАХТЕР. Будешь главным, тогда и командирствуй.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. А я и есть главный. Я теперь, Андреич, и есть здесь главный режиссер. (Петрову). Зря что ль спину подставлял?

ПЕТРОВ. Обещан, значит, был пост?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Обещан.

ПЕТРОВ. А справишься?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Другие же справлялись. Гамлет – это вершина. Что ж после нее спускаться? – любая роль – вниз. Нужно покорить другую вершину, перейти в новое качество. Согласен?

ПЕТРОВ (мажет мазью). А-а, будто холодком потянуло.

КУЗНЕЦОВ. Появился! Поднимается снизу, от реки. Вокруг свита. Вижу голову – колышится, как при х о д ь б е!… Толпа орет…Теперь вижу плечи… А вот и появилось туловище… Вроде подмышками что-то зажал…Похоже что – и д е т, и д е т!

ДРАМАТУРГ. Ура-а! «По аллее ходит молодой человек!»

КУЗНЕЦОВ. Теперь смазалось все. Наверно, з а х о д и т к нам!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Так. Как зайдет – все разом – да, здравствует Великий реформатор театра! Понятно?

ЗАВЛИТ. Хорошо, товарищ Главный режиссер. А можно добавить – продолжатель дела, преемник?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Пока не стоит. Потом разберемся.

ЗАВЛИТ. Хорошо.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Андреич, не стой истуканом. Вот памятный адрес вручишь. (Дает Вахтеру красную папку). Приготовились…Внимание…

ДРАМАТУРГ. Ура-а! Ходит, ходит молодой человек!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Без моей команды не начинать. Махну рукой – тогда.

ДРАМАТУРГ. Извините.

ВАХТЕР. А что говорить-то?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Ну, поздравь человека. Есть же слова для этого.

ВАХТЕР. Не мастак я болтать-то.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Ну, поклонись. Подай и поклонись.

ВАХТЕР. Чегой-то еще. Я финну и фрицу не кланялся, а тут…

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Тогда просто отдай, молча. И брось метлу, перепутаешь. Все, внимание!

Журналист снимает все на видео.

На длинных ходулях появляется Начальник Управления театров. Через зрительный зал идет к сцене. Первый актер машет рукой, Драматург начинает кричать «Ура!», и тут же замолкает.

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ. Здравствуйте, дети мои! Я ваш новый папа!

Пауза!

КУЗНЕЦОВ. Вот тебе, бабушка и Юрьев день.

ВАХТЕР (подает метлу Начальнику Управления). Поздравляем от всего народу.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Идиот!

НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ (хохочет). А что – добрая шутка! Со смыслью!

Музыка. Актеры выходят на поклоны на ходулях.

----------------------------------------------------------------------------------

МУРЕНКО ИГОРЬ НИКОЛАЕВИЧ.

телефоны: 383 (код) 356 38 38 (дом),

8 905 945 76 57 (сот).

armariyn@mail.ru

armariyn@rambler.ru

armariyn@yandex.ru

armariyn@gmail.com

------------------------------------------------------------------------------

Пьеса зарегистрирована в Сибирском отделении Российского Авторского Общества. Все права на пьесу у автора.

-------------------------------------------------------------------------------

Мои пьесы поставлены:

«Шутки в глухомани» - в 44-х городах России и СНГ (на момент 2011 года). Спектакли по этой пьесе стали лауреатами фестивалей в Новосибирске, Иркутске, Перми, Кирове, Самаре, Твери, Йошкар-Оле, Ульяновске, Мурманске, Барнауле, Омске, Сызрани, Тобольске, Ханты-Мансийске, Пскове, Тюмени, Комсомольске-на-Амуре, Москве, в Узбекистане, Болгарии и во Франции.

Пьеса «Отче наш» - в Новосибирском Областном драматическом театре «Старый дом». Стала лауреатом фестиваля в Одессе (Украина).

Пьеса «Призвание – убийца» - в Новосибирском Молодежном академическом театре «Глобус». Стала лауреатом Международного Рождественского фестиваля в Новосибирске.

Пьеса "Семечко тыквы" - на Новосибирской студии телевидения (ныне ГТРК "Новосибирск"), а также на сцене МАУ ГЦНК «Приморье» города Спасска театральной студией «Софит».

Пьеса «F 1 – помощь. Памяти Windows 2000» - в Белоруссии, в молодежном театре «На филфаке» Белорусского государственного университета и была представлена на Международном фестивале студенческих театров «Тэатральны куфар 2009» в Минске.

Печатался в журнале «Современная драматургия», в сборниках «Авторы и пьесы», «Мы выбираем Новосибирск».

Один из соучредителей Секции драматургов при Авторском Совете Российского Авторского Общества.

Участник лаборатории драматургов, режиссеров и критиков Урала, Сибири и Дальнего Востока, семинара драматургов России в Рузе, семинара молодых драматургов СССР.

Один из победителей конкурса пьес Sib-Altera (пьеса «Актриса ночью»).