Аркадий Аверченко - "Одесса"

Аркадий Тимофеевич Аверченко

(1881—1925)

       Однажды я спросил петербуржца:

       -- Как вам нравится Петербург?

       Он сморщил лицо в тысячу складок и обидчиво отвечал:

       -- Я не знаю, почему вы меня спрашиваете об этом? Кому же и когда может нравится гнилое, беспросветное болото, битком набитое болезнями и полутора миллионами чахлых идиотов? Накрахмаленная серая дрянь!

       Потом я спрашивал у харьковца:

       -- Хороший ваш город?

       -- Какой город?

       -- Да Харьков!

       -- Да разве же это город?

       -- А что же это?

       -- Это? Эх... не хочется только сказать, что это такое,-- дамы близко сидят.

       Я так и не узнал, что хотел харьковец сказать о своем родном городе. Очевидно, он хотел повторить мысль петербуржца, сделав соответствующее изменение в эпитетах и количестве "чахлых идиотов". Спрошенный мною о Москве добродушный москвич объяснил, что ему сейчас неудобно высказывать мнение о своей родине, так как в то время был Великий пост и москвич Говел.

       -- Впрочем,-- сказал москвич,-- если вам уж так хочется услышать что-нибудь об этой прокл... об этом городе -- приходите ко мне на первый день Пасхи... Тогда я отведу свою душеньку!

       В Одессе мне до сих пор не приходилось бывать. Несколько дней тому назад я подъезжал к ней на пароходе -- славном симпатичном черноморском пароходе, -- и, увидев вдали зеленые одесские берега, обратился к своему соседу (мы в то время стояли рядом, опершись на перила, и поплевывали в воду) за некоторыми справками.

       Я рассчитывал услышать от него самое настоящее мнение об Одессе, так как вблизи дам не было и никакой пост не мог связать его уст. И, кроме того, он казался мне очень общительным человеком.

       -- Скажите, -- обратился я к нему, -- вы не одессит?

       -- А что? Может быть, я по ошибке надел, вместо своей, вашу шляпу?

       -- Нет, нет... что вы!

       -- Может быть, -- тревожно спросил он, -- я нечаянно сунул себе в карман ваш портсигар?

       -- При чем здесь портсигар? Я просто так спрашиваю.

       -- Просто так? Ну, да. Я одессит.

       -- Хороший город -- Одесса?

       -- А вы никогда в ней не были?

       -- Еду первый раз.

       -- Гм... На вид вам лет тридцать. Что же вы делали эти тридцать лет, что не видели Одессы?

       Не желая подробно отвечать на этот вопрос, я уклончиво спросил: -- Много в Одессе жителей?

       -- Сколько угодно. Два миллиона сто сорок три тысячи семнадцать человек.

       -- Неужели?! А жизнь дешевая?

       -- Жизнь? На тридцать рублей в месяц вы проживете, как Ашкинази! Нет ничего красивее одесских улиц. Одесский театр -- лучший театр в России. И актеры все играют хорошие, талантливые. Пьесы все ставятся такие, что вы нигде таких не найдете. Потом Александровский парк... Увидите -- ахнете.

       -- А, говорят, у вас еще до сих пор нет в городе электрического трамвая?

       -- Зато посмотрите нашу конку! Лошади такие, что пустите ее сейчас на скачки -- первый приз возьмет. Кондукторы вежливые, воспитанные. Каждому пассажиру отдельный билет полагается. Очень хорошо! -- А одесские женщины красивы?

       Одессит развел руками и, прищурясь, сострадательно поник головой.

       -- Он еще спрашивает!

       -- А климат хороший?

       -- Климат? Климат такой, что вы через неделю станете такой толстый, здоровый, как бочка!

       -- Что вы! -- испугался я.-- Да я хочу похудеть.

       -- Ну, хорошо. Вы будете такой худой, как палка. Сделайте одолжение! А если бы вы знали, какое у нас в Одессе пиво! А рестораны!

       -- Значит, я ничего не теряю, собравшись в Одессу?

       Он, не задумываясь, ответил:

       -- Вы уже потеряли! Вы даром потеряли тридцать лет вашей жизни.

       Одесситы не похожи ни на москвичей, ни на харьковцев. Мне это нравится.

    II

       Во всех других городах принято, чтобы граждане с утра садились за работу, кончали ее к заходу солнца и потом уже предавались отдыху, прогулкам и веселью. А в Одессе настоящий одессит начинает отдыхать, прогулки и веселье с утра -- так, часов с девяти. К этому времени все главные одесские улицы уже полны праздным народом, который бредет по тротуарам ленивыми, заплетающимися шагами, останавливается у всякой витрины, у всякого окна и с каким-то упорным равнодушием заинтересовывается каждой мелочью, каждым пустяковым случаем, на который петербуржец не обратил бы никакого внимания.

       Нянька тащит за руку ревущую маленькую девочку. Одессит остановится и станет следить с задумчивым видом за нянькой, за девочкой, за другим одесситом, заинтересовавшимся этим, и побредет дальше только тогда, когда нянька с ребенком скроется в воротах, а второй одессит застынет около фотографической витрины.

       Стоит какому-нибудь извозчику остановить лошадь, с целью поправить съехавшую на бок дугу, как экипаж сейчас же окружается десятком равнодушных, медлительных прохожих, начинающих терпеливо следить за движениями извозчика.

       Спешить им, очевидно, некуда, а извозчик, поправляющий дугу, -- зрелище, которое с успехом может занято десять-пятнадцать праздных минут.

       Сначала я думал, что одесситы совершают прогулку только ранним утром, рассчитывая заняться делами часов с одиннадцати-двенадцати. Ничуть не бывало.

       В одиннадцать часов все рассаживаются на террассах многочисленных кафе и погружаются в чтение газет. Свои дела совершенно никого не интересуют. Все поглощены Англией или Турцией, или просто бюджетом России за текущий год. Особенно заинтересованны бюджетом России те одесситы, собственный бюджет которых не позволяет потребовать второй стакан кофе.

       Двенадцать часов. Другие города в это время дня погружены в лихорадочную работу. Но только не Одесса. Только не одесситы.

       В двенадцать часов, к общей радости, в ресторанах начинает греметь музыка, раздается веселое пение, и одесситы, думая, в простоте душевной, что их трудовой день уже кончен, гурьбой отправляются в ресторан.

       Нет лучшего города для лентяя, чем Одесса. Поэтому здесь, вероятно, так много у всех времени и так мало денег.

    III

       Недавно я встретил на улице того самого одессита, который ехал со мной на пароходе. Он не узнал меня. А я подошел, приподнял шляпу и сказал:

       -- Здравствуйте. Не узнаете?

       -- А! -- радостно вскричал он... -- Сколько лет, сколько зим!.. Порывисто обнял меня, крепко поцеловал и потом с любопытством стал всматриваться.

       -- Простите, что-то не могу вспомнить...

       -- Как же! На пароходе вместе...

       -- А! Вот счастливая встреча! Мимо проходил еще какой-то господин. Мой одессит раскланялся с ним, схватил меня за руку и представил этому человеку.

       -- Позвольте вас представить...

       Мимо проходил еще какой-то господин.

       -- А! -- крикнул ему одессит, -- Здравствуйте. Позвольте вас познакомить.

       Мы познакомились. Еще проходили какие-то люди, и я познакомился и с ними. Потом решили идти в кафе. В кафе одессит потащил меня к хозяину и познакомил с ним. Какая-то девица сидела за кассой. Он поздоровался с ней, осведомился о здоровье ее тетки и потом сказал, похлопывая меня по плечу:

       -- Позвольте вас познакомить с моим приятелем.

       Нет более общительного, разбитного человека, чем одессит. Когда люди незнакомы между собой -- это ему действует на нервы.

       Климат здесь жаркий, и поэтому все созревает с головокружительной быстротой. Для того, чтобы подружиться с петербуржцем, нужно от двух до трех лет. В Одессе мне это удавалось проделывать в такое же количество часов. И при этом сохранялись все самые мельчайшие стадии дружбы; только развитие их шло другим темпом. Вкусы и привычки изучались в течение первых двадцати минут, десять минут шло на оказывание друг другу взаимных услуг, так скрепляющих дружбу (на севере для этого нужно спасти другу жизнь, выручить его из беды, а одесский темп требует меньшего: достаточно предложить папиросу, или поднять упавшую шляпу, или придвинуть пепельницу), а в начале второго часа отношения уже были таковы, что ощущалась настоятельная необходимость заменить холодное, накрахмаленное "вы" теплым дружеским "ты". Случалось, что к концу второго часа дружба уже отцветала, благодаря внезапно вспыхнувшей ссоре, и таким образом, полный круг замыкался в течение двух часов.

       Многие думают, что нет ничего ужаснее ссор на юге, где солнце кипятит кровь и зной туманит голову. Я видел, как ссорились одесситы, и не нахожу в этом особенной опасности. Их было двое и сидели они в ресторане, дружелюбно разговаривая. Один, между прочим, сказал:

       -- Да, вспомнил: вчера видел твою симпатию... Она ехала с каким-то офицером, который обнимал ее за талию.

       Второй одессит побагровел и резко схватил первого за руку.

       -- Ты врешь! Этого не могло быть!

       -- Во-первых, я не вру, а во-вторых, прошу за руки меня не хватать!

       -- Что-о? Замечания?! Во-первых, если ты это говоришь, ты негодяй, а, во-вторых, я сейчас хвачу тебя этой бутылкой по твоей глупой башке.

       И он действительно схватил бутылку за горлышко и поднял ее.

       -- О-о! -- бледнея от ярости и вскакивая, просвистел другой.

       -- За такие слова ты мне дашь тот ответ, который должен дать всякий порядочный человек.

       -- Сделай одолжение -- какое угодно оружие!

       -- Прекрасно! Завтра мои свидетели будут у тебя. Петя Березовский и Гриша Попандопуло!

       -- Гриша! А разве он уже приехал?

       -- Конечно. Еще вчера.

       -- Ну, как же его поездка в Симферополь? Не знаешь?

       -- Он говорит -- неудачно. Только деньги даром потратил.

       -- Вот дурак! Говорил же я ему -- пропащее дело... А скажи, видел он там Финкельштейна?

       Противники сели и завели оживленный разговор о Финкельштейне. Так как один продолжал машинально держать бутылку в воздухе, то другой заметил:

       -- Что ж ты так держишь бутылку? Наливай.

       Оскорбленный вылил пиво в стаканы, чокнулся и, как ни в чем не бывало, стал расспрашивать о делах Финкельштейна.

       Тем и кончилась эта страшная ссора, сулившая тяжелые кровавые последствия.

    IV

       Та быстрота темпа, которая играет роль в южной дружбе, применяется также и к южной любви.

       Любовь одессита так же сложна, многообразна, полна страданиями, восторгами и разочарованиями, как и любовь северянина, но разница та, что пока северянин мямлит и топчется около одного своего чувства, одессит успеет перестрадать, перечувствовать около 15 романов.

       Я наблюдал одного одессита.

       Влюбился он в 6 час. 25 мин. вечера в дамочку, к которой подошел на углу Дерибасовской и еще какой-то улицы.

       В половине 7-го они уже были знакомы и дружески беседовали.

       В 7 часов 15 минут дама заявила, что она замужем и ни за какие коврижки не полюбит никого другого.

       В 7 часов 30 минут она была тронута сильным чувством и постоянством своего собеседника, а в

       7 часов 45 минут ее верность стала колебаться и трещать по всем швам.

       Около 8 часов она согласилась пойти в кабинет ближайшего ресторана, и то только потому, что до этих пор никто из окружающих ее не понимал и она была одинока, а теперь она не одинока и ее понимают.

       Медовый месяц влюбленных продолжался до 9 час 45 минут, после чего отношения вступили в фазу тихой, пресной, спокойной привязанности.

       Привязанность сменилась привычкой, за ней последовало равнодушие (101/2 час), а там пошли попреки (103/4 час, 10 часов 50 минут) и к 11 часам, после замеченной с одной стороны попытки изменить другой стороне, этот роман был кончен!

       К стыду северян нужно признать, что этот роман отнял у действующих лиц ровно столько времени, сколько требуется северянину на то, чтобы решиться поцеловать своей даме руку.

       -- Вот какими кажутся мне прекрасные, поривистые, экспансивные одесситы. Единственный их недостаток -- это, что они не умеют говорить по-русски, но так как они разговаривают больше руками, этот недостаток не так бросается в глаза.

       Одессит скажет вам:

       -- Вместо того, чтобы с мине смеяться, вы би лучше указали для мине виход...

       И если бы даже вы его не поняли -- его конечности, пущенные в ход с быстротой ветряной мельницы, объяснят вам все непонятные места этой фразы.

       Если одессит скажет слово:

       -- Мило.

       Вы не должны думать, что ему что-нибудь понравилось. Нет. Сопровождающая это слово жестикуляция руками объяснит вам, что одесситу нужно мыло, чтобы вымыть руки.

       Игнорирование одесситом буквы "ы" сбивает с толку только собак. Именно, когда одессит скажет при собаке слово "пиль", она, обыкновенно, бросается, сломя голову, по указанному направлению.

       А бедный одессит просто указывал на лежащий по дороге слой пыли...

       Одесситы приняли меня так хорошо, что я, с своей стороны, был бы не прочь сделать им в благодарность небольшой подарок: Преподнести им в вечное и постоянное пользование букву "ы".