Ирина Пивоварова. Поздравляем наших мам. (5 класс)
К нам во двор пришёл человек. В кожаном пиджаке. В кожаной кепке. В чёрных кожаных штанах.
В руках он держал кожаный чемоданчик.
Он подошёл к нам с Люськой и сказал:
— Девочки, скоро будет день Восьмого марта. Я надеюсь, вы помните, что это за день?
Люська сказала:
— Конечно, помним! А что? Вы думали, мы забыли?
А я сказала:
— Вы для того к нам во двор пришли, чтобы напомнить? А почему, дяденька, вы нам напоминаете? У вас что, работа такая?
Этот кожаный дяденька засмеялся и сказал:
— У меня работа другая. Я работаю корреспондентом на радио. И если вы, девочки, хотите поздравить своих мам с Восьмым марта, то я запишу ваше поздравление на плёнку, и ваши мамы услышат его по радио.
Мы с Люськой ужасно обрадовались!
— Давайте, — сказала Люська. — Записывайте. Я люблю выступать по радио. Чур, я первая!
Я закричала:
— Фигушки! Всегда ты первая! Чур, первая я!
— Не ссорьтесь, — сказал корреспондент. — Она будет первая. — И показал на Люську.
Мне стало очень обидно, потому что всегда она со своими разноцветными глазами первая.
Я даже хотела уйти, но передумала. Во-первых, не так уж часто приходится выступать по радио, а во-вторых, я всё равно лучше Люськи поздравлю свою маму. Пусть не воображает, что у неё разноцветные глаза!
Мы сели на лавочку.
Корреспондент открыл свой чемоданчик, в нём оказался магнитофон.
— Вот сейчас я нажму на кнопку, — сказал корреспондент, — и ты расскажешь нам о своей маме. О том, кем она работает и как ты её любишь, а потом поздравишь её с праздником Восьмого марта. Поняла?
Люська кивнула.
Корреспондент нажал на кнопку, круги в чемоданчике завертелись, и Люська громко заговорила:
— Моя мамочка очень хорошая. Я очень люблю мою мамочку. Моя мамочка работает инженером на текстильной фабрике. Она очень умная и красивая. Она висит на доске Почёта, потому что её все уважают. Я поздравляю мою дорогую мамочку Валентину Ферапонтовну Косицыну с праздником Восьмого марта! Я желаю моей мамочке здоровья и счастья. И я желаю ей получить премию за первый квартал. А ещё я желаю счастья всем мамам на свете! И чтобы их дети учились только на «хорошо» и «отлично»!
— Стоп, — сказал корреспондент и нажал на кнопку.
Круги остановились.
— Очень хорошо, девочка! — сказал корреспондент. — Как тебя зовут?
— Люся Косицына, — гордо сказала Люська.
— Та-ак… Люся Косицына… — записал корреспондент в записной книжечке.
— Ну, а теперь давай ты, — повернулся он ко мне. — Говори так же, как твоя подруга. Громко и отчётливо.
Почему я должна говорить так же, как моя подруга? Да я в тысячу раз лучше скажу!
Круги в магнитофоне завертелись, и я вдруг сказала хриплым шёпотом:
— Моя мамочка очень хорошая. Я очень люблю мою мамочку…
— Стоп, — сказал корреспондент. — Не волнуйся. Говори громко и отчётливо.
Круги завертелись снова.
— Моя мамочка очень хорошая! — закричала я. — Я очень люблю мою мамочку!
— Стоп, — сказал корреспондент. — Зачем ты так кричишь? Говори потише… Начали!
— Моя мамочка очень хорошая, — сказала я. — Я очень люблю мою мамочку!
— Стоп, — сказал корреспондент. — Это уже было. Поздравь свою маму своими словами.
У меня защипало в носу. Круги магнитофона стали вдруг расплываться перед глазами…
— Начали! — скомандовал корреспондент.
— Я очень люблю мою мамочку, — сказала я. — Моя мамочка очень хорошая…
— Веселей! — сказал корреспондент. — У тебя что, зубы болят?
Чтобы не заплакать, я ущипнула себя за ухо и воскликнула:
— Я очень люблю мою мамочку! Моя мамочка очень хорошая!
— Что же ты остановилась? — сказал корреспондент. — Дальше…
Я ущипнула себя за бок через карман пальто и сказала:
— Она работает кандидатом химических наук в институте мясо-молочной промышленности…
Корреспондент кивнул: всё, мол, правильно.
— Кандидатом химических наук, — повторила я. — И каждый день ходит на работу. То есть моя мамочка не ходит, она ездит на работу на автобусе, а мы с Ураном остаёмся дома. Уран — это моя собака, и я его тоже очень люблю. Но мою мамочку я всё-таки люблю больше. Она такая хорошая, кормит меня по утрам винегретом, манной кашей… Только я манную кашу не очень люблю. Терпеть её не могу!
Я увидела, как у корреспондента делаются круглые глаза.
— Да-да, я манную кашу ненавижу! Я говорю: «Мама, ну можно, я её не буду?» А она: «Ни за что! Ешь — и всё!» Я говорю: «Ну я же эту гадость видеть не могу!» А она: «Пока не съешь, не выйдешь из-за стола!» Не понимаю, почему нужно так мучить человека?! Вот Люську никогда так не мучают!
У меня слёзы закапали из глаз. Я вынула платок, сморкнулась и вдруг вспомнила, что выступаю по радио! На весь свет жалуюсь на свою маму!
А всё эта проклятая каша! Всякое соображение у меня отшибла!
— Ой, ну при чём тут каша! — закричала я. — Что она ко мне привязалась? Мамочка, ты не подумай, что я тебя не люблю! Я тебя всё равно люблю! Правда-правда! Честное слово! Да если хочешь, я эту противную кашу с утра до ночи буду есть! Только ты не сердись, ладно? А то, когда ты сердишься, у тебя лицо злое. Я всю жизнь буду кашу есть, только не сердись. Я так люблю, когда ты добрая! У тебя тогда такое лицо красивое и смех замечательный! Мы всегда с папой смеёмся, когда ты смеёшься. И ты, пожалуйста, никогда не болей, ладно? А то мы с папой прямо умираем, когда у тебя голова болит, так нам тебя жалко! А ещё…
— Хватит, — сказал корреспондент. — Спасибо, девочка.
Жжикнула «молния», корреспондент закрыл свой чемоданчик.
— Честно говоря, никогда в жизни ещё не записывал такого поздравления, — сказал корреспондент.
— Вы фамилию мою забыли записать, — сказала я.
— А ты мне просто скажи. Я твою фамилию и так запомню. Ну, как твоя фамилия?
— Синицына Люся, — сказала я.
— Как я тебя понимаю, Синицына Люся! — сказал корреспондент. — Я тоже в детстве терпеть не мог манной каши… Ну, ладно. Пока, девочки. Большое вам спасибо.
Он перекинул ремень от чемоданчика через плечо и ушёл.
Восьмого марта я проснулась первая и сразу побежала включать радио. В шесть часов утра передавали «Последние известия», а нас с Люськой не передавали.
И в семь нас не передавали.
И в восемь.
И в девять нас не передавали, и в одиннадцать, и в два…
И настало тридцать две минуты четвёртого, и вдруг нас стали передавать!
Сначала говорили про какую-то школу, где к Восьмому марта ученики шестого «Б» выпустили альбом с фотографиями всех мам и вокруг фотографий нарисовали всякие цветы. Вокруг одной мамы розы, вокруг другой — маки, вокруг третьей — незабудки, а вокруг других мам всякие другие цветы…
А потом разные дети стали поздравлять по радио своих мам, и я подумала:
«Вот, сейчас!..»
И вдруг голос нашего знакомого корреспондента сказал:
— А сейчас свою маму поздравит школьница Люся Косицына.
Я закричала:
— Мама! Мама! Иди сюда! За Люськой я тебя буду поздравлять!
И мама прибежала из кухни, и мы вместе с ней слушали, как Люська говорила:
«Моя мамочка очень хорошая. Я очень люблю мою мамочку. Моя мамочка работает инженером на текстильной фабрике. Она очень умная и красивая. Она висит на доске Почёта, потому что её все уважают. Я поздравляю мою дорогую мамочку Валентину Ферапонтовну Косицыну с праздником Восьмого марта! Я желаю моей мамочке здоровья и счастья, и я желаю ей получить премию за первый квартал. А ещё я желаю счастья всем мамам на свете! И чтобы их дети учились на «хорошо» и «отлично»!»
— Молодец, Люсенька, — сказала мама. — Очень хорошее выступление!
Но я сказала:
— Тише! Тише! Вот сейчас!.. Сейчас!..
И вдруг диктор сказал:
«Дорогие друзья, наша передача окончена. Шлите письма по адресу: «Москва, Радио, редакция вещания для младших школьников…»
Теперь вы понимаете, почему мы с Люськой поссорились снова!
Источник: ссылка
Сергей Иванов. Как зажигаются звезды. (5 - 6 класс)
Старайся не старайся, а кое-что никогда не удаётся увидеть… Хотя, конечно, если ты внимателен и терпелив, ты многое сумеешь подсмотреть. Вот по осеннему лесу бредёт лось, расталкивая рогами клочья тумана. Вот белка рыжей искрой, хвост трубой, несётся к сосне на том краю поляны. А вот — присядь на корточки! — встретились два муравья и беседуют, притрагиваясь друг к другу усиками… Да и вообще, мало ли чудес на свете — чудес, которые могут стать твоими!..
И всё же есть по крайней мере одно такое, что всегда происходит без нас. Я говорю о звёздах — никто не видел, как они загораются.
Вот я сижу на старом берёзовом пне и смотрю, как темнеет длинный апрельский вечер, который остался после погожего дня. Справа от меня уже почти потухший закат. А слева небо холодное, тёмно-синее. Высоко бледнеется тонкое лезвие месяца. Чуть заметно темнеет. Я придирчиво осматриваю небо — ни звезды! Жду. Небо над закатом становится зелёным, потом начинает синеть. Вдруг мне показалось, что за моей спиной кто-то корчит рожи. Оборачиваюсь — горит-подмигивает звезда! Когда загорелась? Не видел!.. Но это ещё не всё! Пока я оглядывался, на том месте, куда я прежде смотрел, тоже замигала звёздочка. А потом, стоит только отвернуться на малую секунду, задуматься, даже просто моргнуть, сейчас же этим воспользуется новая звезда. И вот они уже слева, справа, выше, ниже — сыплются, словно брусника из лукошка! Ещё какое-то время они бледны и едва заметны. Но вот разгораются, словно кто-то прибавил им сил. Я-то знаю, в чём дело. Это небо становится темнее и темнее, потому что солнце всё дальше опускается за горизонт — светить другим людям, другим странам.
Источник: ссылка
Сергей Иванов. Две Татьяны (5 - 7 класс)
В деревне все дома разные. И все они немного похожи на своих хозяев. Один вроде сутуловатый, другой здоровяк — любую непогоду плечом сшибёт, третий приземистый и пузатый. Вот дом тракториста Кирюши Мартынова, самого беззаботного человека в деревне: всё скрипит, ходуном ходит, всё на живую нитку, крышу, того гляди, ветром унесёт. А у кузнеца Егора Пугачёва плечистый, крепкий дом — ни щёлочки, ни задоринки, как будто дом этот сам из земли вырос. И выкрашен он красной краской, потому что у Егора вся жизнь в огне. Один во всей деревне кузнец, один и дом такой — тёмно-огненный, как закопчённое кузнечное пламя.
Идёт Таня по улице, рассматривает дома, словно в первый раз их видит. «А ведь правда, — думает она, — все дома на своих хозяев похожи! Как хорошо, что я это заметила!»
А вот на бугре, немного поодаль, немного в стороне от всех, стоит большой дом, может быть, самый большой во всей деревне. И сложен он из крепких брёвен. Но брёвна эти потемнели, постарели, дом осел и покосился в сторону овражка. Как будто были здесь хозяева, а теперь уехали и оставили дом без присмотра. Кругом снег лежит нетронутый, и только совсем узенькая тропка ведёт от крыльца на широкую деревенскую улицу. Таня никогда в этом доме не была и не знает, кто здесь живёт… Да и живёт ли кто-нибудь? Ступает она по узкой тропке, словно канатоходец по канату, как-то боязно… Нет, смотрит, живут: вон из трубы-то дым идёт, приветливо виляет по ветру, как собачий хвост…
Вдруг дверь заскрипела, раскрылась. Видит Таня: на крыльце стоит старуха — высокая, строгая, в белом платке. А волосы ещё белее платка.
— Здравствуйте, — говорит Таня робко.
— Здравствуй, девушка. Зачем ко мне пожаловала?
Таня не удивляется, что её девушкой назвали. Так здесь всех девочек называют. Но страшно Тане, что спрашивают её таким строгим голосом. Она не знает, как ответить, и вдруг неожиданно говорит:
— Я в гости…
— В гости?.. Ну дак заходи.
И вот поднимается Таня на высокое крыльцо, вслед за старухой проходит тёмные сени, входит в дом.
— Дверь-то получше закрой, — говорит старуха.
И Таня двумя руками тянет тяжёлую, неподатливую дверь.
Домов таких Таня в деревне больше не видела. Весь он — одна огромная комната. Видно сразу всё! Все четыре стены. Две глухие, а в двух прорублены небольшие окна — чтоб зимою тепло зря не выпускать. У стен, на белом выскобленном полу, стоят большие деревянные сундуки. А посредине огромный стол, тоже белый, выскобленный, как пол, и здоровые деревянные лавки вокруг него.
— Ты чья же будешь? — спрашивает старуха.
— Я председателя Банникова внучка.
— А зовут как?
— Таня.
— Ох ты! — Старуха вдруг улыбнулась. — А ведь и я Татьяна!.. Ну, садись, Таня. Я чай пью, и ты попей.
Старуха достала большую чашку, налила из блестящего жёлтого самовара кипятку, подлила из маленького чайничка чаю.
— Баранку хочешь? — даёт Тане баранку.
В сахарнице мелко наколот сахар. Сидят они за огромным столом, смотрят друг на друга, как через площадь.
— Что ж молчишь? — говорит старуха. — Расскажи, откуда приехала.
— Из Москвы.
— Из Москвы-и? Далёко!.. А долго ли гостить станешь?
— Долго… — Таня вздыхает. — Целый год.
— Верно, долго, — говорит старуха. — Что ж в Москве не жилось?
— Мама и папа уехали, а меня сюда. Они полярники.
— Уехали? — переспрашивает старуха. — Вот и у меня уехали. Четыре сына да и муж.
Старуха молчит, задумавшись, а Таня отхлёбывает чай и осматривается. В углу висят тёмные-тёмные картины. Таня уже знает: это иконы, о них спрашивать не надо. А рядом в большую рамку за стеклом вставлено много разных фотографий — маленьких, чуть покрупней. Они уже все старые, пожелтелые. Скоро уж совсем тёмные станут, как иконы.
— Что смотришь? — спрашивает старуха. — Фотки?.. Это вот они и есть — сыны мои да и муж.
Старуха подымается, идёт к рамке с фотографиями, и Таня за ней.
— Вот они. — Старуха показывает пальцем на фотографию.
Пятеро мужчин и женщина сидят за тем же большим белым столом и внимательно смотрят на Таню.
— Это вот старший, Николай, — говорит старуха, — это второй — Фёдор, это третий — Илья, это самый младший — Гриша. А это муж мой — Иван Николаевич.
Таня приглядывается к старой фотографии:
— А это вы, бабушка Таня?
— Я.
— Какая вы молодая!
— Да уж сколько времени прошло! И молодая пожила, и пожилая побыла, теперь старая стала.
— А куда ж они уехали?
— А на войну.
— На войну?!
— На войну… Уехали да вот и не вернулись.
Таня смотрит в окно — на медленно падающий крупный снег. Потом опускает глаза и видит белёсый выскобленный пол. Чёрная щель в полу расплывается, расползается перед её глазами…
— Чего ж ты? — говорит старуха. — Не плачь!
А Тане очень жаль её. И очень горько оттого, что вот только что на фотографии они сидели всей семьёй за столом, уставленном закусками и бутылками. И вдруг всё пусто. В доме только старуха да Таня… Война!
— Не плачь, за них уже вдоволь выплакано! — Старуха гладит Таню по голове, рука у неё жёсткая, как гребёнка, — Я уж за них и пенсию получаю. Раньше не хотела брать. Что же, говорю, за живых пенсию получать!.. А теперь получаю…
Дома Таню ждут не дождутся!
— Где ж ты была? — притворно сердится дед.
— Просто была, — отвечает Таня, — гуляла.
Ей сейчас не хочется ни о чём рассказывать.
— Гуляла, — ворчит дед. — Пока ты гуляла, отец твой посылку прислал. С самого, пишет, Северного полюса!
Дед ставит на стол ящик, полный рыжих апельсинов.
— На! — Бабушка подаёт ей самый большой апельсин… апельсинище. Он толстокожий, бугристый и тяжёлый.
— Можно, — спрашивает Таня, — можно, я отнесу его бабушке Тане из большого дома?
— Снеси, — тихо говорит дед, — конечно, снеси!
Источник: ссылка
Иван Кирий. Приключения в лесу (5 - 6 класс)
...А он был хорош, этот осенний лес! Весь погруженный в торжественную тишину, такую глубокую и настороженную, что даже треск сухой ветки под ногами был громок, как выстрел. Заходящее солнце ярко освещало верхушки уже пожелтевших клёнов и берез, который на фоне зелёных дубов и сосен казались совсем золотыми.
В развесистых кустах красного боярышника никли к земле его полные тяжёлые гроздья, там и тут розовели круглые кисти переспелой бузины.
А каким душистым и свежим был лесной воздух! Он пах и первым опавшим листом, и орехами, и бузиной, и ещё грушами - дичками, что лежали под деревьями в чаще и которые никто не собирал.
Залюбовавшись этой красотой, я незаметно для себя сошел с тропинки и услышал, как под ногами что-то звякнуло, зашелестела бумага. Глянул - клочки газет, консервная банка, разбитая бутылка. Кто-то, видно, "культурно" развлекался на природе.
Скоро тропка, по которой мы шли, вывела нас...на лесную дорогу, которая вела в село.
И тут мы с Васьком застыли как вкопанные. В нескольких шагах от нас посреди дороги стоял лось - высокий, стройный и могучий. Стоял неподвижно и умоляюще смотрел на нас.
- Что за диковина? - не поверил я глазам своим. - Уж не статуя ли это? Но почему её поставили здесь, посреди дороги? И когда?
Нет! Лось живой, настоящий. Вот и ноздри дрожат.
- Нога...Смотри, у него нога передняя... - зашептал Васёк, схватив меня за руку.
Теперь и я увидел, что лось стоял с поднятой передней ногой.
- Раненый, что ли? - глянул я на Васька.
- Давай подойдем поближе, - сказал он.
Когда мы подошли к лосю совсем близко, он поднял ногу ещё выше, и мы увидели, что из окровавленного копыта торчит острый осколок бутылки, - лесной красавец звал нас на помощь.
- Бедняга! - вырвалось у меня.
- от этого лучше ему не станет, - буркнул Васёк. - Давай-ка вытащим лучше! - И велел мне подержать раненую ногу лося.
Лось стоял притихший, будто окаменел, и, когда я с опаской взял его за ногу, он даже не шелохнулся, только засопел тревожно.
Приговаривая: "Потерпи, родненький, потерпи", Васёк ловко ухватил стеклянный осколок и с силой выдернул его из раны. Лось задрожал всем телом и потянул ногу из моих рук. Но Васёк велел мне ещё подержать.
- Сейчас перевяжем!
Он мигом достал из кармана носовой платок, свернул его, наложил на рану, из которой лилась кровь, и туго завязал концы узлом.
- Теперь иди, - сказал он лосю и отступил в сторону, давая ему дорогу.
Я тоже посторонился.
Лось осторожно поставил ногу на землю. Постоял с минуту, будто раздумывая, что ему дальше делать, и, прихрамывая, пошел по тропинке, по которой мы только что вышли на дорогу.
Мы с ребятами решили принять меры, чтобы такое в лесу больше не повторилось.
Через несколько дней при въезде в лес стояли внушительные фанерные щиты, на которых большими буквами было написано: "Друзья! Не ломайте кусты и деревья, не засоряйте лес консервными банками и бутылками, не бейте стекол. Они могут поранить лесных обитателей и вас самих! Охраняйте лес! Береегите природу!"
А внизу подпись: "Юные лесоводы".
Источник: С добрым утром!: Рассказы и стихи о Родине / Сост. В. Близенкова. - М.: Дет. лит., 1989. - 127 с
Виктор Ефимович Ардов. "Суконный язык" (9 - 11 класс)
С товарищем Сугубовым С. К. впервые я встретился, когда поступил на работу в союз потребительских обществ. Сугубов С. К., сладострастно кряхтя, что-то писал в течение четырех часов кряду.
После обеденного перерыва Сугубов поправил на носу пенсне и высокомерно обратился к машинистке:
—Сейчас я вам подиктую... Так. Пишите прописными и в разрядку. «Докладная записка». Так. Теперь с абзаца идет текст.
Голос Сугубова обрел какие-то умиленные нотки, и на лице его вновь появилось давешнее сладострастие. Он диктовал — также кряхтя:
«Согласно имеющимся распоряжениям запятая указывающим точные нормы запятая долженствующие быть задерживаемыми запятая а также регулирующими взаимоотношения с вышестоящими организациями запятая ставящими себе целью происходящую ныне дезориентацию запятая дезориентирующую дисциплинирующие факторы...»
Товарищ Сугубов, — робко сказала машинистка, —- а когда же будет точка?
Точки не будет. Пищите. Точка будет завтра, когда я допишу, вторую половину этой докладной записки. Пишите: «озабочивающие нас встречающиеся противоборствующие течения запятая представляющие собой...» — Написали? – «...собою устаревающие формы запятая воплощающиеся...»
... Через некоторое время после моего ухода со службы я встретил на бульваре Сугубова:
– Ну, как у вас в потребительском союзе? Все по-прежнему?
– Понятия не имею, — небрежно ответил Сугубов. — Я уже давно там не работаю...
Что так?
Неинтересно. Простору нет в работе. Отклика не чувствуешь. Я написал одну докладную записку, другую... Прочитали их разные председатели да заведующие и — под сукно.
На лице Сугубова появилось самолюбивое выражение, умеряемое, впрочем, скромностью артиста. Он сказал:
—Нет, брат. Уж если писать, так писать — для масс... Вот не угодно ли: мое творчество...
И, обернувшись к газону, Сугубов щелкнул пальцами по жестяной доске, прибитой к дереву. На доске черными буквами по зеленому фону было написано:
О ПОВЕДЕНИИ НА БУЛЬВАРАХ И В СКВЕРАХ.
Лица, ходящие по траве, вырастающей за отделяющей решеткой, ломающейся и вырывающейся гражданами, а также толкающиеся, приставающие к гуляющим, бросающие в пользующихся произрастающими растениями, подставляющие ноги посещающим, плюющие на проходящих и сидящих, пугающие имеющихся детей, ездящие на велосипедах, вводящие животных, загрязняющих и кусающихся, вырывающие цветы и засоряющие, являются штрафующимися.
Сугубов вслед за мною шепотом читал все объявление, и знакомое мне кряхтение сопровождало его шепот...
Следующая — правда, заочная — моя встреча с Сугубовым произошла через много лет. Я читал специальную газету, посвященную вопросам искусства. На видном месте в газете этой была помещена статья, которая начиналась так:
«Художник, остро чувствующий, осмысливающий и выражающий громыхающую, зовущую, подымающую и кипящую современность только зажигающими, обобщающими, запоминающимися и волнующими образами, опаляющими, подымающими, украшающими его замысел, облекающий в подкупающие, охватывающие, всепроникающие формы, то остро чувствующееся, осмысливающее и выражающее гро- мыхающую, зовущую, подымающую и кипящую...».
До точки нельзя было прорваться никак.
"Сугубов!"— вскричал я. — Вот кто теперь пишет об искусстве… И точно: под статьею значилось: «К. С. Сугубов».
Недавно я опять встретил Сугубова. Он шел, неся в руках свернутый трубкою картон. Мы остановились и пожали друг другу руки.
— Где вы теперь? — спросил я. - Вместо ответа Сугубов с треском развернул картон. Это был рекламный плакат с изображением повара, который на плакате был обложен следующим текстом:
«Гражданам, желающим иметь восхищающий и питающий суп, рекомендующийся специально изучающими этот вопрос учеными, считающими, что наш суп № 718/Щ 44, являющийся укрепляющим и облегчающим...» и т. д.
– Рекламу пищете?— спрооил я Сугубова.
Он утвердительно кивнул головой и стал рассказывать о своих успехах…
Вскоре мы расстались, но я долго еще думал о том, как много места занимают у нас Сугубов и его сотоварищи по ордену суконного языка и как была бы облегчена жизнь в стране, если вышел бы закон, запрещающий Сугубовым пользоваться своим дарованием где бы то ни было, кроме их частной переписки. Закон, запрещающий, карающий и строго разделяющий...
Тьфу, черт!..
Ой, да ладно, я вас умоляю. Да, я убил птицу. Ну так повесьте меня! В конце концов, я же кот. По сути дела, это моя работа – подстерегать в саду пухлые, нежные – нямр-ням – пернатые пирожки, которые с трудом перепархивают с одной живой изгороди на другую. И что, скажите, мне было делать, когда один такой утыканный перьями малыш прямо-таки ринулся мне в пасть? Говорю вам, он приземлился мне на лапы. Он мог меня поранить!
Ой, ладно, ладно. Ну, сбил я его. Но это не повод, чтобы Элли рыдала в меня, как в подушку, так что я едва не утоп, и так сжимала, что я чуть было не испустил дух.
– О, Таффи! – причитала она (тут вам и всхлипы-хлюпы, и покрасневшие глаза, и горы мокрых от слёз салфеток). – О, Таффи! Как ты мог!
Как я мог? Я же кот. Откуда мне было знать, что поднимется такой тарарам и мама Элли помчится за старыми газетами, а папа Элли притащит ведро с мыльной водой?
Ой, ладно, ладно. Может, и не стоило приносить её в дом и укладывать на ковре. Может, на нём и в самом деле теперь останутся пятна.
Ну так повесьте меня!
Ой, ладно, я вас умоляю! Ну хотите – выдерите меня! Я принёс мёртвую мышь в их "дом, милый дом". Да я даже не убивал её, нашёл уже мёртвой. Здесь же опасности на каждом шагу. Дороги по колено засыпаны крысиным ядом, в любое время суток туда-сюда снуют машины, и я тут, между прочим, не единственный кот. Даже не знаю, что с бедняжкой стряслось. Я просто шёл мимо и наткнулся на неё. Она к тому времени уже испустила дух. Недавно, но испустила. И тут мне пришла в голову мысль, что неплохо бы принести её домой. Не спрашивайте, почему эта мысль пришла мне в голову. Видимо, временное помешательство. Я же не предполагал, что Элли схватит меня и начнёт читать нотации.
– О, Таффи! Второй раз за неделю! Я этого не вынесу. Я знаю, что ты кот, что у тебя инстинкт и всё такое. Но прошу: перестань ради меня!
И смотрит мне в глаза.
– Перестанешь?
Я одарил её взглядом. Вернее, попытался, но она мой дар не приняла.
– Я серьёзно, Таффи, – сказала она. – Я тебя люблю и понимаю, но ты должен всё это прекратить, ладно?
Она держала меня на весу. Что я мог сказать? Тогда я попытался придать себе виноватый вид. Она снова разрыдалась, и мы устроили ещё одни похороны.
Здесь становится всё забавней. Прямо цирк какой-то.
Источник: ссылка
Анатолий Приставкин. Звёзды (6-7 класс)
Нас было в спальне одиннадцать человек. У каждого из нас был на фронте отец. И при каждой похоронке, приходившей в детдом, одиннадцать маленьких сердец замирало. Но чёрные листки шли в другие спальни. И мы чуть радовались и начинали опять ждать отцов. Это было единственное чувство, которое не угасало всю войну.
Мы узнали, что война окончилась. Это случилось в чистое майское утро, когда к голубому небу прилипали первые клейкие листочки. Кто-то тихо вздохнул и открыл настежь окно. Раздался непривычно громкий смех. И вдруг все мы, одиннадцать человек, поняли, что мы победили, что мы дождались отцов.
В детдоме готовился вечер. Витька Козырев пел песенку:
Окна светятся весь вечер,
Как подснежники весной.
Скоро мы дождёмся встречи
Нашей армии родной.
Эту песенку хотели петь и другие ребята, но Козырев сказал: «Я отца ждал дольше, чем вы. Он ушёл воевать ещё с белофиннами…». И мы решили, что, конечно, Витька Козырев немного единоличник, но у него хороший отец и на фотографии очень красиво снят с орденами. Поэтому пусть Витька поёт.
Наступил тихий вечер. Заблестели сквозь пыльцу звёзды, и они казались нам звёздочками с солдатских пилоток – протяни лишь руку и потрогай пальцами… А что от них свет долго идёт, так это враньё просто. Звёзды были рядом, это мы хорошо знали в тот вечер. Появилась почтальонша, но мы уже не насторожились при её приходе. Мы подошли к окну и спросили, кому письмецо. Козыреву протянули листок. И вдруг спальня замолчала. Но нам показалось, что кто-то закричал.
Было непонятно и страшно.
«Сообщаем, что отец ваш, майор Козырев, пал смертью храбрых седьмого мая сорок пятого года».
Нас было в спальне одиннадцать человек, и десять из нас молчали. Майская прохладная ночь дышала в окно
Светились далёкие звёзды. И было ясно, что свет от них шёл долго.
Источник: ссылка
Феликс Кривин. Исповедь книголюба (8 класс)
Полюбил я книги. Крепко полюбил. И решил составить из них библиотеку.
Прихожу в книжный:
-- Пушкин есть?
-- Пушкина нет. Есть Пешкин, заменитель Пушкина. Александр Пешкин,
вполне приличный поэт.
-- Может, Бунин есть?
-- Есть Дунин. Евдоким Дунин. Заменитель Бунина. Ладно, Дунин так
Дунин. Пешкин так Пешкин. Набрал
я этих заменителей -- ставить некуда. Прихожу в мебельный:
-- Книжные полки есть?
-- Полок нет. Вы на почту сходите,-- советуют.-- Купите посылочные
ящики, сложите один на другой. Или на стенку повесьте -- вот вам и полки.
Прихожу на почту:
-- Посылочные ящики есть?
-- Ящиков нет, есть заменители ящиков. Берете вот эту тряпочку,
обшиваете ею посылочку...
-- А как из этого сделать книжную полку? Иду и думаю: как из тряпочки
сделать полочку? Прихожу в аптеку:
-- У вас что-нибудь сердечное есть?
-- Сердечного нет, возьмите желудочное. Незаменимый заменитель.
Принимаю желудочное, звоню в скорую помощь.
-- Врача мне!
-- Врача нет. Есть заменитель врача. С дипломом, со стажем, все как
положено.
Скончался я. Являюсь к богу.
-- И это,-- говорю,-- была жизнь?
-- Какая жизнь? -- удивляется бог.--Все жизни давно кончились. Это был
заменитель жизни.
Хотел я устроить ему скандал, но он улыбнулся примирительно:
-- А что вы хотите? Я ведь не бог.
И тут я вспомнил: ведь бога действительно нет. Мне, как книголюбу, это
должно быть известно.
Об этом и у Дунина написано, и у Пешкина написано...
Нет бога. Должность такая -- есть. А на должности кто? Заменитель...
Источник: ссылка