Посыл Степана Андреевича

ПОСЫЛ СТЕПАНА АНДРЕЕВИЧА

Голос народа опасен, когда в нем слышен гнев.

Эсхил

Тем и кончилась беседа —

Загрустили два соседа.

Погрустят, опять нальют…

Так и длится эта пьянка —

До сих пор они у Маньки

Всё сидят, сидят — и пьют.

Виталий Дмитриев

Война войной, а референдум — по расписанию. Он был объявлен, дата проведения была назначена и опубликована, а на Донбассе за свой базар всегда отвечают. Поэтому невзирая на попытку штурма и все последующие провокации люди готовили референдум. Пока что повторных попыток атаковать не было, город явно оказался карателям не по зубам, но провокации были. Причём временами весьма забавные. Не могу не вспомнить об анонимном звонке в горводоканал. Кто-то на полном серьёзе сообщил, что городская канализация заминирована, что там заложено чуть ли не 70 тонн тротила со всеми вытекающими последствиями. Эта новость была мгновенно продублирована на сайте минобороны Украины.

Коммунальщики Донбасса — народ не из трусливых, и смелость свою они впоследствии за три года войны доказали не раз. Мгновенно несколько ремонтных бригад спустилось под землю, и за сутки тщательно проверили всю канализационную систему города. Естественно, никто ничего не обнаружил. Тревога была объявлена недействительной, а в местной прессе появилась статья под ехидным заголовком «Фекалии в Краматорске не взорвутся».

Тогда это Алика изумило. Нет, он, конечно, знал, что врут все. Врут газеты, врёт радио, врёт телевидение… Но чтобы министерство обороны! Алик по своей наивности даже не предполагал, что такое возможно. Впрочем, он быстро утешился мыслью о том, что какое государство, такое и министерство. Соответственно, такая и оборона.

Ярко отпраздновали день Победы. Таких торжеств не случалось за всё время «незалежности». Алик был приятно порадован и удивлён, когда за его мамой, дитём войны, приехала исполкомовская машина. Маму поздравили, вручили ей цветы и отвезли к Вечному огню. А после митинга всех ветеранов сначала пригласили на банкет в лучший ресторан города, а потом, после банкета и вручения грамот и подарков, развезли по домам. Было бы излишним говорить о том, что ни с кого не взяли ни копейки. И это был не пир во время чумы, это было проявление уважения и признательности.

Вернувшись домой, мама сказала одно:

— Сынок, меня хохлы так никогда не поздравляли.

И Алик ещё раз порадовался. И подумал: дай Бог, чтобы это было всерьёз и надолго. Вот только выгнать карателей — и заживём.

И так думал не он один.

Люди ждали 11 мая, ждали референдум. Украинская власть уже успела показать себя во всей красе, и абсолютное большинство людей всерьёз намеревалось от неё отречься. И разговоры об этом можно было услышать на каждом углу. Везде звучало рефреном: референдум… Россия… И даже предложение Путина о перенесении референдума на неопределённый срок не вызвало никакой реакции. Дата уже была назначена, отступать было некуда. Да и незачем.

Люди искренне надеялись на то, что после референдума всё образуется и успокоится. Уж по крайней мере станет понятна воля народа, а уж против народного волеизъявления идти с оружием в руках… как-то даже неприлично. Поэтому у многих референдум ассоциировался с окончанием войны. И у Алика время от времени мелькала такая мыслишка.. Многие ожидали повторения крымского сценария. Но не Алик. Наоборот, если он слышал речи о том, что, мол, скоро мы все заживём в России, то не поддерживал эту тему, а когда интересовались его мнением, отвечал:

— Зачем? Что мы там не видели? Я прожил в России двадцать лет и могу точно сказать, что там и своих проблем более чем достаточно. И уж мёдом там никому не намазано. Нужно отделяться от всех и жить самостоятельно.

Ему возражали:

— И что это будет? Второе Приднестровье?

— Да бывал я и в Тирасполе, — отвечал Алик. — Ничего страшного. Люди там живут уж не хуже нас с вами. Но у нас-то и площадь побольше будет, чем у Приднестровья и Осетии вместе взятых. А если вспомнить про наш уголь и нашу промышленность, то мы вполне можем быть не русскими подданными, а русскими партнёрами. Равноправными. Во многом. Я точно говорю.

Кто-то прислушивался к его словам, кто-то нет. Но Алику это было без разницы. Он никому своё мнение не навязывал. Он так считал, а что получится — жизнь покажет.

И наконец, день настал.

Алика разбудил мамин голос:

— Вставай, сынок. Люди уже вовсю голосуют, а ты спишь. И я уже сходила проголосовала.

— А кота с собой брала? — полюбопытствовал Алик.

— Да ну куда ж его брать… Там такая толпа.

— А зря. Его голос был бы не лишним. Что ж ты так опростоволосилась? Котик! Ты где спрятался? Обидели маленького, с собой не взяли!..

— Маленький… — ехидно усмехнулась мама. — Этот маленький кого угодно сожрёт и ещё потребует.

— Ну так хищник же…

Алик вскочил с дивана и пошёл ставить чайник.

— Что хорошего происходит? — спросил он маму из кухни.

— Да что хорошего… — вздохнула мама. — В Славянске опять стрельба была с утра.

— А у нас?

— Пока тихо.

— Ну и слава Богу. Хотя твоё «пока» меня смущает.

— А что ты хотел? Живём как на пороховой бочке.

— Всё будет в порядке, посмотришь.

С этими словами Алик допил чай и пошёл отдавать свой голос.

Выйдя на улицу, он не поверил глазам своим. Улица была забита людьми сплошь, от края и до края. Шёл людской поток. За такой короткий срок Алик в третий раз увидел настоящее людское море, но на сей раз мирное. Чуть ли не безмятежное. Люди шли в радостном настроении, и все — знакомые и незнакомые — улыбались друг другу. От дома Алика до ДК, где проходило голосование, было метров пятьсот, от силы шестьсот, и все эти метры были залиты радостным людским морем. Из общей безмятежной картины выбивался только один штрих — на перекрёстке, дальше в аллее сквера и возле входа в ДК стояли вооружённые люди в балаклавах. Оно, конечно, понятно, война на дворе, и провокации могли произойти в любую минуту, но всё-таки люди с оружием поневоле притягивали взгляды, и от этого было несколько неуютно. Но опять же, всем было понятно, что это не конвой, а охрана.

Эти пятьсот метров Алик шёл часа полтора. Не спеша, перешучиваясь с идущими рядом, слыша поздравления от них и поздравляя взаимно. Так он добрался до ДК, зашёл в фойе — и к нему сразу же бросился стоявший там ополченец с карабином.

— Алька, здравствуй! Сколько лет тебя не видел…

Толик. Друг юности.

— А ты сам где пропадал?

— На заработках. В Питере. Приехал своих навестить, а тут такие дела. Так куда же я уеду? Своих в Питер отправил, а сам остался. В ополчение пришёл.

— Расскажешь подробнее?

— Расскажу. Когда с поста сменюсь. Иди пока проголосуй.

Шаг к столу для регистрации — и тут же навстречу наблюдатель.

— Алька, здравствуй! Сколько лет…

Олег. Друг юности.

— Как ты жив, Олег? — Алик только сейчас понял, что с возвращения домой не видел очень многих старинных друзей, и лишь сегодня они появились. Возникли из ниоткуда. Кто-то растолстевший, кто-то поседевший, но все прежние. И с тем же задором в голосе и глазах.

— А как я жив? Не дождётесь! Тут такие дела творятся… Естественно, когда мне предложили заняться организацией, я отказаться не мог.

— Понимаю. И я бы не смог.

— Ну, подходи ко мне, — раздался ещё один до одури знакомый голос, и из-за регистрационного стола поднялся человек.

Валера. Друг юности.

Валера обнялся с Аликом и сказал:

— Бери бюллетень. Здесь всего один вопрос, так что много времени не займёт.

Алик взял в руки бюллетень. Действительно, там стоял всего один вопрос: «Поддерживаете ли Вы Акт о государственной самостоятельности Донецкой Народной Республики?» И два варианта ответа — да и нет.

«Нормально, — подумал Алик. — О присоединении к России ни слова. Ну и хорошо. Значит, наши руководители в Донецке согласны с моей точкой зрения. Проживём самостоятельно. И это правильно. Главное — карателей выгнать. Хотя бы за пределы области. А там пусть они сами перегрызут друг друга, мне их не жалко».

С этой мыслью Алик поставил крупную птичку напротив слова «да», опустил бюллетень в урну и вместе с Олегом подошёл к Толику. Но не успели они поговорить и пяти минут, как Олега отозвали в сторону. Вернулся он несколько озабоченным и обратился к Алику:

— Алька, не хочешь нам помочь?

— Легко! А что нужно?

— Возьми переносную урну, возьми бюллетени, у входа стоит машина, нужно съездить на Ясногорку. Там ребятам с блокпоста не вырваться, а они тоже проголосовать хотят.

Алик молча кивнул головой.

Пока ему выносили урну, он успел оглядеться вокруг себя. И заметил, что здесь настроение окружающих ощутимо изменилось. Люди уже не шутили и не смеялись. Они были суровы. Никто не заходил в кабинку для тайного голосования, все или почти все открыто ставили птичку напротив слова «да», и частенько прибавляли на словах что-нибудь наподобие: суки, воевать к нам пришли… А вот хрен вам, а не Донбасс… Уйдём, а они пусть попередохнут… Со всей ихней Бандерой… Ну и так далее.

«А ведь насколько изменилось настроение, — подумалось Алику. — Всего месяц назад люди пожалели пришедших к нам военных, накормили их и напоили, и убивать не стали. Всего месяц назад… А сейчас встретили б только огнём, и не иначе. Ну и кто им в этом виноват? Да сами же и виноваты. В мирных людей стрелять — это же охренеть можно. Такое не прощается».

А выйдя на улицу к подъехавшей машине, Алик впечатлился ещё больше. Он увидел, как маленькая девочка, пришедшая на референдум вместе с мамой, громко, со счастливой улыбкой, спросила свою маму:

— Мама, а я теперь тоже сепаратистка?

Мама замешкалась с ответом.

— Правильно, — ответил Алик девочке. — Сепаратистка. И террористка. И с точки зрения бандеровской Украины — государственная преступница. Как и мама. Как и все мы.

Девочка посмотрела на Алика очень серьёзными глазами и не стала возражать.

А Алик сел в машину.

Посёлок Ясногорка находится ближе всех к Славянску. Естественно, с самых первых дней там был поставлен блокпост. Передовой блокпост. И задача ополченцев там была неизменной: в случае атаки противника не дать им вклиниться и отрезать Славянск от Краматорска. Задача непростая. Но и люди там стояли серьёзные.

Подъехав к блокпосту, Алик выскочил из кабины и громко крикнул:

— Здорово, мужики! Где ваш старшой?

Один из ополченцев обернулся, и на его лице возникло изумлённое выражение.

— Алька? А ты как здесь? Какими судьбами?

Серёжа. Друг детства.

Короче говоря, куда ни плюнь, везде сплошные русские наёмники. Причём исключительно буряты и чеченцы. И деваться от них некуда. Вот несчастье-то!

Они обнялись, Алик объяснил, зачем приехал, Серёжа тут же собрал всех, и пока люди заполняли бюллетени, разговорился.

— А я тут с самых первых дней. Безотлучно. И сам пришёл, и ребят своих привёл. Здесь же самый опасный участок — так кому ж ещё на нём стоять? Здесь и спортсмены, здесь и афганцы, здесь никого случайного. Всех лично отбирал. Не просто так.

Хорошо зная Сергея, Алик мог по этим словам представить себе весь коллектив.

Тем временем коллектив заполнил и подписал бюллетени, Сергей точно так же поставил подпись на своём экземпляре и сказал:

— Всё, Алька, езжай. Будете у нас на Колыме…

— Спасибо, — рассмеялся Алик. — Уж лучше вы к нам.

И сел в машину.

В ДК он нашёл Олега, передал ему урну с бюллетенями, убедился, что больше не нужен, сказал непременное «Звони, если что…» — и пошёл прогуляться по городу.

Ну и кого же он там мог встретить? Понятное дело, друга Васюню.

— Аличек, дружище, пойдём к Иришке в пивняк! Отметим.

— Отметим. Но я считаю, что такой день нужно отмечать не в пивняке, а принять у Светы по рюмочке водочки.

— Всего-то по рюмочке?

— А кто сказал, что всего-то?

И старые друзья, усевшись за столик и незамедлительно налив, принялись делиться впечатлениями.

— Аличек, — задумчиво произнёс Васюня после первой. — Ты знаешь, я даже представить себе не мог, что люди с охотой и в таком количестве пойдут голосовать. Я помню горбачёвские очереди за водкой. Так это же жалкое подобие! Это же сразу всем будет понятно, в каком количестве люди вышли голосовать, и чего они хотят!

Алик вздохнул.

— Васюня, — отозвался он после паузы. — Ты же меня знаешь, я старый циник и скептик. Вот. И я тебе сейчас один умный вещь скажу, только ты не обижайся.

— Ну-ка, ну-ка… — заинтересовался Васюня.

— Всё очень просто. Помнишь отпевание возле штаба? Помнишь, сколько там было журналистов? А сегодня ты хоть одного видел?

— Ни хрена.

— Вот и я об этом. Ни журналистов, ни наблюдателей со стороны, никаких свидетелей вообще. Даже свидетелей Иеговы — и тех не было. А потом, ввиду их отсутствия, любые враги смогут оболгать нас так, как им будет угодно. Заявить, что нас согнали насильно и каждому дали уже заполненный бюллетень. Что всех вели на участки под конвоем. Что за спиной у каждого голосовавшего стоял мужик с автоматом. Кстати, вот тебе и заголовок — «Референдум под стволами». Чем плох? Не веришь — залезь вечерком в интернет, и завтра сам мне всё расскажешь.

И с этими словами Алик налил себе и Васюне по рюмке водки.

— Давай, Васенька! С праздником! Таких праздников у нас больше не будет!

— Каких?

— Таких, как сегодня. С днём посыла на хрен Степана Андреевича!

И оба друга немедленно выпили.

И сразу же повторили.

К их столику то и дело подходили люди. Кто-то просто здоровался, кто-то присаживался. Все пожимали друг другу руки, все друг друга поздравляли, все радовались, всем было тепло и хорошо. И казалось, что всё закончилось, что уже всегда всё будет хорошо. Какие же они всё-таки были наивные…

Вдруг в разгар веселья до ушей Алика донеслось сказанное за соседним столиком мерзкое новоиспечённое словечко «колорады». Реакция Алика была незамедлительной. Он грохнул кулаком по столу и гаркнул на всё заведение:

— А ну молчать! А ну рты позакрывали! Я тебе, сука, сейчас таких колорадов устрою, век не забудешь! Совсем охренели, что ли?

Мужики, сидящие за соседним столиком, молча посмотрели на Алика. А его понесло.

— Что? Думаете, в общем шуме вас не слышно? Так вот ни хрена! У нас слух музыкальный — и у меня, и у Васюни! Мы всё слышим! Даже больше, чем вам хотелось бы.

— Алька, — подал голос Васюня. — Давай им морды понабиваем.

И все, сидящие за их столиком, резко поднялись на ноги.

— Стоп, ребята, — остановил их Алик. — Не нужно крови в такой день. Эти идиоты всё поняли и уйдут сами. Или я не прав?

Идиоты из-за соседнего столика поняли, что могут крепко нарваться. Поэтому они сочли за благо подняться и выйти.

— Запомни, Васюня, — резюмировал Алик. — Вот это и есть пятая колонна. Вот они и будут кричать о референдуме под стволами. А нас с тобой сдадут, и не задумаются. Особенно после такого вот конфликта. Они только одного не понимают: я их не боюсь. Я своё отбоялся очень давно. И мамочку их я иметь не хотел, потому что такие детишки мне и на хрен не нужны.

— Алька, не заводись, — нашёл Васюня разумные слова. — Плюнь ты на этих козлов. Слюной. Давай-ка лучше ещё по рюмочке…

— Давай.

Так отмечали референдум по всему городу. И для очень многих этот день стал последним беззаботным днём на долгое время. Потому что уже на следующий день начались обстрелы города. Но тогда люди об этом не думали. Не хотели думать. Завтра будет завтра.

Впрочем, что такое завтра… К вечеру стало известно о срыве референдума в небольшом шахтёрском городке Красноармейске, километрах в пятидесяти отсюда, куда ворвались каратели и устроили там стрельбу и захват административных зданий. То, что не получилось в Краматорске, там удалось.

Но Алик узнал об этом только следующим утром, поскольку явился домой очень поздно и не совсем трезвым, а на удивлённый взгляд мамы развёл руками и произнёс в своё оправдание только одно слово: «Референдум…» Мама в ответ лишь молча вздохнула, а кот презрительно чихнул и удалился.

Наутро Алик, памятуя о вчерашнем разговоре с Васюней, залез в объятья интернета и много чего там прочёл. Самого разнообразного. И о 89 процентах жителей, отдавших свои голоса за Донецкую Народную Республику, и о том, что единственный вопрос, вынесенный на голосование, не соответствовал чаяниям людей, и о том, что таки соответствовал, и о «референдуме под стволами» — угадал, что тут скажешь! — и много ещё о чём. Такой чудовищной мешанины информации, такого соединения правды с выдумкой, где было практически невозможно отличить одно от другого, Алик, пожалуй, никогда раньше не видывал.

И среди всего этого информационного изобилия Алику бросилась в глаза короткая заметка о том, что сегодня в пять утра был обстрелян краматорский завод «Энергомашспецсталь». Слава Богу, обошлось без жертв, но цех серьёзно повреждён.

Алик вздохнул и ругнулся.

Вот и всё. Ничего не наладилось, ничего само собой не образовалось. Война продолжается. И помпезная фраза о том, что люди проснулись в другой стране, осталась всего лишь помпезной фразой. Кстати, где-то Алик эту фразу уже слышал… И чтобы вспомнить, где и когда это уже звучало, Алику даже не понадобилось напрягать память — двадцать три года назад, в 1991 году, после разрушения Советского Союза.

На Алика накатились грустные мысли. Если бы тогда не предали и не продали великую державу, сейчас никто о Бандере и не заикнулся бы. Хотя… что сейчас об этом вздыхать? Это тогда нужно было… и не вздыхать, а действовать. Сейчас поздно. Сейчас предстоит война. За свою землю, за своё будущее. И Алик, хоть он и называл себя реалистом, даже не мог себе представить, насколько она затянется. Подспудно он понимал только одно: его место здесь, и никуда он не уедет. Не далее как вчера он видел живьём тысячи своих единомышленников, и это утешало. Впрочем, своих противников, потенциальную пятую колонну, он видел тоже. И это не радовало.

Когда невесёлые мысли окончательно зациклились, Алик понял, что сегодня без опохмелки он не человек. Ничего не скажешь, погуляли вчера.

А на улице он сразу же столкнулся с таким же опухшим и несчастным Васюней. Они посмотрели друг на друга — и слов им не понадобилось. Чуть ли не взявшись за руки, они одновременно развернулись в нужном направлении и не сговариваясь вошли во вчерашнее питейное заведение — лечить подобное подобным. И не нужно их в этом упрекать — видит Бог, не одни они испытали после вчерашнего праздника тревожное похмелье и пытались разобраться и понять, как теперь жить дальше. Пытались тщательно, но тщетно.

— Хреновина творится в датском королевстве… — задумчиво говорил Алик в никуда. — Все на что-то надеялись, а в итоге стрельба прямо с утра. И уже не из автоматов. Уже артиллерия. И это после того, как вчера народ только и трещал: Крым, Крым… Их Россия забрала и нас заберёт… Как тебе, Васюня, — уютно под российским крылом?

— Ну что ты язвишь, Алик? Люди ведь и вправду ждали и надеялись.

— А чего было ждать? Им никто ничего не обещал.

— А как же всё-таки Крым?

Алик задумался. Надолго.

— Васюня, — вымолвил он наконец. — Я сейчас буду говорить очень нехорошие вещи. Я сейчас сделаюсь редкостным циником и буду сам себе омерзителен, но я художник, я так вижу. Понимаешь, Васюня, Крым — это не только ценный мех, это ещё и база флота с главным штабом в Севастополе. Это ещё и стратегическая позиция, обеспечивающая контроль над всем Чёрным морем. И если бы дядя Путин упустил из рук такую базу, его каждый назвал бы идиотом, и был бы прав. Но и это ещё не всё, — Алик говорил медленно, словно через силу, тщательно формулируя каждую фразу. — Крым от нас существенно отличается. Крым — автономная республика, а мы — две области в составе Украины. Поэтому крымчане по международным нормам имеют полное право провести референдум, по его результатам послать Украину туда, куда они её и послали, и попроситься в состав России. А мы такого права не имеем. Крымчанам повезло. А нам нет. И если с случае с Крымом хохлы пошумели и утёрлись, то здесь — сам видишь — устроили стрельбу с раннего утра. С добрым утром, дорогие товарищи!

Алик замолчал. Перед его глазами отчётливо встала вчерашняя девочка-сепаратистка с её наивным вопросом и не по возрасту серьёзным взглядом. Усилием воли он отогнал от себя это видение и завершил свои мысли вслух:

— Так что, брат Васюня, получается, что с Крымом товарищи бандеровцы обломались, и теперь будут отыгрываться на нас. А у нас народ упрямый, и за базар мы умеем отвечать. Так что чует моя душа, будет много крови. Ты человек мирный, ты здесь будешь беззащитен. Так что если сумеешь уехать, уезжай. Возьми с собой Люсю, возьми маму… если она согласится ехать Бог весть куда в её возрасте, и уезжай. Здесь теперь жизни не будет.

— А ты, Алька?

— А что я? Я много лет отсутствовал, наездился. Я и здесь, надеюсь, хоть чем-то буду полезен.

— Не боишься?

— Страшно. Но не боюсь. Так тоже бывает.

— Что же делать-то будешь?

— Жить. Прежде всего — жить. И по возможности достойно.

Ещё долго два друга сидели в пивняке, потихонечку, не спеша попивали пиво и вполголоса говорили о таких страшных вещах, что услышав их беседу со стороны, не зная общего контекста, можно было бы ужаснуться. Увы, с этого дня ужас вошёл в обиход. Потому что жизнь продолжалась. И продолжалась война. Никем не объявленная гражданская война — самое страшное, что может произойти с людьми и со страной.