Текст лекции. Средневековье. Культура как проект. Кризис целедостижения.

.И.Найдорф. Текст лекции. Средневековье. Культура как проект. Кризис целедостижения.

Каждую культуру можно рассматривать как своего рода проект. Помните, что «цели лежат в культуре»? Поскольку культура содержит представление об истинно должном, т.е. о том, какой должна быть правильно устроенная жизнь (соответственно данной культуре – правильно), то общество этой культуры видит разрыв межу тем, что есть в наличии, и тем, что на месте этого должно быть. Так, удерживая целеполагание, мотивируя людей к созиданию лучшего (по их мнению) мира, составляющие культуру коллективные представления создают напряжение, «электричество» жизни.

С этой точки зрения европейское Средневековье можно рассматривать как проект, порожденный христианским сознанием народов – с соответствующими целями и способами-путями их достижения. Можно сказать, что

христианство – базовый признак Средневековья

Начнем с того, что христианство появилось в Древнем Риме после восьми столетий его существования, через 3-4 тысячи лет существования Древнего мира на Востоке Средиземноморья. И всё это время Древний мир был языческим. Таким образом, мы сейчас обсуждаем переход, исключительный во всех отношениях – единственный и радикальный.

Христианство объясняет, что явление Бога людям в лице Его Сына, положившее начало новой религии, произошло по его свободной воле. Захотел – сделал. Но наш вопрос в том, почему был выбран именно этот момент. Приходится обсуждать этот вопрос уже вне рамок религии, потому что в религиозной постановке этот вопрос был бы просто абсурден. Но как культуролог я могу назвать Бога концептом и обсуждать, почему этот концепт сложился исторически именно в это время.

Позднеримская кризисная ситуация

Рим за сотню-другую лет до возникновения христианства (тут точность дат нам даже помешает, эпохи не датируются годами) приближался к своему историческому максимуму – территориальному и максимуму своего богатства и благополучия. Он стал настолько большим и разнообразным (территории, провинции, народы, структура общества), что вынужден был совершить переход от классической для него республиканской формы правления – к государству-империи, к форме, впрочем, типичной для Древнего мира. Предшествующие полтысячелетия Рим гордился своим «новым» республиканизмом, который отличал его от «старых» древневосточных империй, таких, как Ассирия, Вавилон, Персия, Египет (речь идет о Востоке Средиземноморья). Но вот пришлось, т.к. никто не знал другого способа управляться с этим огромным хозяйством – от Египта до Британских островов, по обе стороны Средиземного моря.

Но проблему создавали не только пространства и трудности коммуникации. Менялись основные структуры, способные связывать людей в общество. Основой общественной связанности в древнем античном (греко-римском) мире была полисная общность. Полис – соседская община числом примерно в 2000 человек. Историк Г. С. Кнабе говорил, что полис должен быть такого размера, чтобы, поднявшись на соседний холм, вы увидели бы полис целиком. В селе, вы знаете, отношения регулируются личными связями: все всех знают, все всё видят, поступают как принято, а полисном случае – ещё и как решено на общем собрании. Для отдельного человека полис был, кроме того, и банком, и страхователем – основой будущего благополучия его, его семьи, его детей.

Когда полис разрушается, то это значит, что разрушается самоуправление: люди по-прежнему живут рядом, но решения принимаются в другом месте. Империя в большой степени обессмыслила полисное самоуправление, перенесла обеспечение общности на уровень центральной власти (сакрализация власти, централизованное законодательство, чиновный аппарат, государственное налогообложение, единое гражданство, наемная армия и т.д.).

С усилением отдаленного имперского центра люди постепенно стали понимать своё достоинство не в рамках полисного, а в рамках имперского пространства. Так складывалась совсем другая общность. В ней каждый человек должен был приобрести новое понимание себя: как равный с другими в гражданстве, в своих человеческих качествах и в своём подданстве. Причем, эти «другие», с которыми утверждалось его равенство, ему лично уже были не известны. То есть общность становится абстрактной. И власть становилась далёкой и тоже абстрактной, власть императора представлена человеку через посредника – чиновника. Представление о достойных и недостойных поступках, которое раньше определялось полисным общежитием, теперь как бы «подвисла» без жизненной опоры. Мораль теперь тоже должна было стать абстрактной – не зависящей от соседских и других личных отношений. То есть нечто хорошо не потому, что оно хорошо для нас, а потому, что так в принципе для всех людей должно быть.

Мы видим, что в этой перемене и цивилизационных структур, и, одновременно, представлений римлян о (римском) мире и себе в нём, присутствуют все черты кризиса культуры. Напоминаю, что кризис – это проблемная ситуация, имеющая внутренние причины. Она вызывает боль и растерянность. «Привычки отцов не годились, а новых привычек не было», - так описал человеческое ощущение этой общественной ситуации М. Гаспаров (М. Гаспаров. Поэзия Катулла. - М., 1986. - С. 155-207). Причем, как в случае всякого цивилизационного кризиса, решение проблемы позаимствовать неоткуда, нужно придумать своё.

Выход из кризиса Античности

нашелся самый неожиданный – в изобретении новой религии, христианства.

Первые века христианства – это как раз последние века Римской империи, которая шла к своему неминуемому и очевидному концу. Но римлянин не мог представить себе иного мира, чем тот, который он унаследовал и которому принадлежал. Значит, конец света. Поэтому предложенная христианством идея близкого конца света и спасения верой показалась вполне уместной и здравой.

Что сделали христиане, философски говоря? Это – очень важный ход во всяком кризисе. Кто-то должен прийти и изменить… диспозицию. Христианин сказал так: вы правы, Рим и мир подошли к своему концу. Христианин не говорил, утешьтесь, ничего плохого не произойдёт, с миром ничего плохого не случится: вот мы ещё вот это сделаем и вот это – и всё будет ОК. Это был совершенно другой заход.

Суть его в том, что да, дело швах (т.е. дело плохо), но это хорошо, потому что мы знаем, что, если мы будем делать так, и так, и так, то нам удастся пережить этот финал. Мы должны принять свою вину за конец света, потому что мы действительно, во-первых, напортачили (моральное разложение и проч.), а, во-вторых, просто не взяли в толк того, чему нас только-что научили. Пришел же вот тот Единственный, всё объяснил, объяснил, в чем спасение (христианство – религия спасения). Ну, так, давайте! Спасение заключается в том, чтобы уже здесь и сейчас начать жить так, как мы будем жить в том, лучшем мире. Уже сейчас устанавливаем между собой и миром отношения, соответствующие чаемому будущему. На языке культурологии это называется установить культуропорядок, способный удерживать иное культурное пространство.

Это проект. В данном случае – проект пересечения границы конца света.

Между прочим, сама по себе идея тотального конца света кажется дикой нам, но не древним. Потому, что, во-первых, она родственна основной для Древнего мира идее цикличности, а, во-вторых, образ периодической гибели космоса в огне уже присутствует у античных философов (например, у Гераклита, Эмпедокла, Зенона, у Сенеки). То есть, для них это было нормально представить себе, что да, циклы гибели и возрождения, они же видны во всех природных процессах, «Ewige Wiederkehr» – «вечное возвращение» (нем.). Так же и у христиан. Но только они изобрели способ преодолеть эту роковую границу, зная заранее, с Его слов, что нужно делать. Вот, в чем первоначальная новизна христианской идеи.

К чему это я? К тому, что действительно Рим пал (в V веке н.э.), мир радикально изменился, число людей сократилось, потому что экономика пала, социальный порядок разрушился, рождаемость упала больше чем в половину, население территорий Риской империи восстановилось только спустя столетия, но жизнь продолжилась.

Жившие после Рима нуждались в какой-то культуре (мы договорились что без культуры людей не бывает). Но культура предполагает коллективную уверенность в том, что вы живете правильно, так как должно быть. А только-что случилась катастрофа, которая наглядно показала несостоятельность античного культуропорядка: именно падение Рима окончательно опровергло прошлый культуропорядок.

Хотя образованность римская ещё долго сохранялась и весьма ценилась – в узких кругах, но это была, можно сказать, «позитивная образованность»: латынь, какие-то знания о животных, растениях и минералах, знания тогдашней математики, географии и начал астрономии. А античная концепция мира, включающая представление о многих богах, была вытеснена совсем другой концепцией мироздания (представлением о его происхождении мира, его устройстве и его грядущей судьбе), в центре которой было представление о Едином Боге-Творце, но трансцендентном, то есть существующем вне и до мира.

Я чуть-чуть отклонюсь. Для того, чтобы мир был устойчивым и целостным, при том, что вообще всё подвержено тлену (даже Римский мир рухнул), нужно самую важную часть поместить в особый «холодильник», куда-нибудь туда, где ничего не портится. Эту важнейшую часть мира помещают в трансцендентное пространство – туда, где нет времени. Как бы ключик от этого мира находится в… сейфе. В вечном сейфе. И это – в своём роде решение проблемы, которая исторически «только-что» висела над головами людей.

Моя задача сейчас показать вам, что

утверждение христианства – вещь не случайная.

Христианство ответило определенным вызовам времени. Мы описываем ситуацию, вызвавшую к жизни христианство, как кризис культуры. Новое учение решает основные задачи, которые вообще всегда стоят перед всякой культурой, образуют её содержание: объяснить мир, его устройство, его прошлое, настоящее и будущее и место человека в этом мире.

Но это не делается по мановению руки, сразу. Превращение раннего христианства из «религии перехода» в культурную «систему существования» потребовало нескольких столетий. Героями этого времени были так называемые Отцы Церкви – богословы и церковные деятели, которые составили основной вероучительный и философский канон христианско-средневековой культуры. Эти по-римски образованные люди думают над тем, как обратить веру в Христа в контексте перехода – в мирообъяснительную, в этическую и эстетическую систему систематического общественного бытия.

Пока существовал Рим, христианство было сначала оппозиционной этической системой (по-современному, андеграунд), потом – одной из разрешенных религий Империи. Но после падения Рима возникает запрос на новую культуру, и христианство становится доминантной мировоззренческой системой. Отцы Церкви, в сущности, разрабатывали, придумывали, обосновывали этот новый культурный мир. Они придумывали ответы на миллион житейских вопросов. Например, о новом отношении к труду, который в Риме был рабским занятием. Но в то же время они придумывали, как совместить трансцендентную реальность с земной. И троичность Бога надо было придумать и отстоять. Позже надо было решить, можно изображать Бога или нет (иконоборчество и иконопочитание в Византии VIII-IX вв.). Тут длиннейшая и драматическая интеллектуальная история, включавшая, кстати, борьбу с ересями, которые сами по себе были вполне обоснованы интеллектуальной традицией Древности и практическим житейским опытом.

Подчеркну ещё раз, что христианство можно рассматривать в двух плоскостях: как религию (одну из религий) и как уникальную культурную систему, лежавшую в основании европейского Средневековья. Уникальную в том смысле, что до неё ничего такого не было, а после её возникновения обратный ход был невозможен.

Дискуссия:

- Если христианство возникло из внутренней потребности Римской империи, почему было такое противодействие и тяжелое внедрения этой системы?

- Это было покушение на привычный порядок.

- Я не хотел углубляться в историю возникновения христианства, но раз есть вопрос… Сначала власти считали христиан диссидентами и заговорщиками. Основная властная концепция состояла как раз в консервативном подходе, согласно которого кризис – это результат ошибок управления, ослабления традиционной веры в своих исходных традиционных автохтонных богов. А эти что? Собираются тайно, молятся неизвестно кому, ждут конца света… это же нарушение многовековой и раньше успешной практики. Не будем забывать, что за Поздним Римом три тысячи лет язычества.

- Меня смущает, что именно в Римской империи родилась новая религия, а не у варваров.

- Так это же Римская империя ощутила кризис и страх конца. Варвары ничего такого не думали.

- Но христианская идея была изначально враждебна римской традиции. Почему мы здесь рассматриваем это как лекарство? Как прививку от инфекционной болезни?

- Когда наступает растерянность, выдвигаются разные предложения. Это теперь мы может назвать то из них, которое получило окончательное преимущество. Причем, крестьяне дольше держались традиционных взглядов. А горожане, и при том, не бедные, как нас учили по канонам марксизма, а как раз состоятельные и образованные – раньше других почувствовали кризис и стали опробовать разные инорелигиозные идеи (я имею в виду расцвет различных религий и культов происхождением из римских провинций).

Теперь, учтите, что преследование христиан, и их жертвенность, весьма героизированная историей церкви, относится к первым векам ещё не институализированного христианства. Затем был Медиоланский эдикт 313 года, которого никто не видел, но считается, что он был и содержал историческое решение имп. Константина признать христианство в числе законных религий Рима.

По сути своей язычество веротерпимо. Стоит же до наших дней в Риме Пантеон Флавиев с нишами для идолов разных богов! И, если бы иудеи не уперлись в своё единобожие, в запрет на изображение Всевышнего, и своё нежелание признавать сакрализацию умерших императоров и правила государственного почитания живых и т.д., то проблемы бы с ними (и, соответственно, с ранними христианами) тоже бы не было. Но, конечно, это был бы не иудаизм.

Сто с лишним лет понадобилось на кристаллизацию самого христианства, если отсчитывать от Рождества Христова, а это сложное наложение мифологического на историческое. Христианские общины исторически «нащупываются» только во втором столетии н.э. Во II-III столетиях римская государственность с переменным успехом борется с кризисом и видит в христианах своих противников.

Может показаться удивительным и нелогичным, что всё это время христианство приобретает всё больше сторонников среди людей разного состояния, как в Италии, так и провинциях. Это значит, что и сам кризис, и спасительность христианской идеи кажется очевидными всё большему числу жителей империи. Всё большее число людей предчувствуют конец и ищут, на что можно надеяться.

Власти делают вид, что с проблемами можно справиться, стоит только принять верные административные решения. Например, разделить империю на две части – на Восточную и Западную римские империи, с двумя столицами Римом и Константинополем и двумя императорами. Ничего себе, да? Это, как оказалось, символически предопределило историю Средневековья на последующую тысячу лет. Часть народов наследовала затем Восточную, а другая часть Западную Римскую традицию. Из нее выросла средневековая Западная Европа.

Шел процесс, исход которого был тогда совсем не очевиден. Но со временем всё большее число людей становились участниками этого процесса, и наступил момент, когда власти официальным признанием христианства вынуждены были реагировать на изменившиеся обстоятельства. Им не нужен был серьезный внутренний конфликт на почве религиозно-идейных разногласий.

Ещё раз. Говоря «христианство», мы балансируем между двумя полюсами:

христианство - это и религия (культ Христа), и культурная система Средневековья.

Таким оно начинает выглядеть после V века, после конца эпохи патристики, после Аврелия Августина – последнего из Отцов Церкви. О первом полюсе не будем. А о второй стороне христианства сейчас поговорим.

Беру из знаменитого американского культурологи Клиффорда Гирца определение религии, которая у него «система символов, которая способствует возникновению у людей сильных, всеобъемлющих и устойчивых настроений и мотиваций, формируя представления об общем порядке бытия и придавая этим представлениям ореол действительности таким образом, что эти настроения и мотивации кажутся единственно реальными».

Если вы помните определение культуры, с которого мы начинали, то вы можете видеть почти полное совпадение с тем, как Гирц характеризует религию. И мотивацию, и картину мира, и единственность миропорядка («представление об общем порядке бытия») – здесь всё это можно узнать. В чем дело? А в том дело, что у Гирца перед глазами религия как культурная система. Конечно, у Гирца были свои задачи /…/

- А как взаимодействуют эти два полюса: культ и миропредставления?

- Вы правы, задавая этот вопрос. Но я полагаю, что моя задача состоит только в том, чтобы подчеркнуть сосуществование этих двух полюсов в их относительном различении. Одно дело, когда аккуратно одетая женщина ждет трамвая, чтобы поехать в день праздника в храм, где она исполнит все предписанные традицией обряды, не задумываясь о большем. Другое дело, когда богослов ищет способ понять и описать, скажем, трансцендентность Бога и говорит нам о соответствующем мироустройстве и о положении человека таком «единственно реальном» мире. Но, дальше этой постановки вопроса я не иду. Дальше – профессиональная область религиоведов.

И вот тут пора напомнить вам, что история идет, и мире появилось первое христианское государство

Византия.

После падения Рима в V веке. Сразу оговорюсь относительно парадокса названия. Имя той средневековой страны, которым её сейчас называют, не совпадает с тем, каким пользовались её жители. Они знали о себе, что живут в Восточной Римской империи со столицей Константинополь, и называли себя ромеями («римянами» - в греческом произношении). Имя Византия появилось после окончательного разгрома этого государства – в память о древнегреческом городе Византий, на месте которого был учрежден столичный Константинополь, переименованный после завоевания в XV веке турками в Истамбул.

Византийцы понимали себя как римляне, которые живут в «отредактированной и исправленной» версии Римской империи, а именно, в христианской империи. Вот то направление, та интенция, тот тренд, который мы находили в классической Римской империи, после её падения реализуется в этой новой стране. В VI веке Византия испытала огромный подъем, который был пресечен в следующем столетии явлением на её рубежах исламо-арабским нашествия – с потерей городов и земель. В результате арабо-византийских войн VII века Византия лишилась большого количества своих территорий на востоке и юге: Палестины, Сирии, Армении, Египта, Северной Африки, Кипра, Крита, Сицилии, части Малой Азии.

Но в VI веке Византия, на фоне разгромленного и варваризованного западного римского мира, эта не тронутая варварами Восточная наследница Рима, отличалась упорядоченностью и богатством, а Константинополь был наименее тронутый кризисом город. Самый большой тогда город в мире. Вавилон тогдашнего мира. Или Нью-Йорк, если пользоваться современными сравнениями. Понятно, что цветущий Константинополь рождал желание пограбить, «отщипнуть» сколько можно, привлекал варварские нашествия – кстати, вплоть до Четвертого крестового похода в самом начале уже XIII века.

Так вот, Сергей Сергеевич Аверинцев, который был христианским философом (в советское время так не говорили, считалось, что он занимается просто ранневизантийской литературой), пишет: «Византия, христианское государство, государство христиан и для христиан, это – христианская империя, Богом охраняемая и защищаемая, исполнительница Божественных предначертаний и орудие спасения человечества».

Смотрите внимательно, тут есть проект. Мало того, что страна понимает себя как христианская община, у неё ещё есть задачи, ответственность перед остальным миром: спасти, включить всех в состав христианской общины. «Включить», вы сами понимаете, слово тут дипломатическое: святое дело даёт право на насилие, войну и т.д. Итак, налицо полный комплект представлений о мире, об обществе, и себе в нём – всех вместе и каждого в отдельности, и формулировка основной задачи – создания христианской цивилизации. С самого начала христианство было проектом, проектом перехода. Но со временем историческая ситуация изменилась и проект был изменён (стал масштабнее, богаче идеями и более земным), стал проектом цивилизационным.

Сейчас я перескакиваю, потому что история Средних веков не входит в мои планы сегодня.

Падение Византии на самом деле случалось несколько раз, но в окончательно уже остатки Византии пали с разгромом столицы Константинополя турками в середине XV века. Год падения великой средневековой державы (1453) часто принимают в качестве символической границы, после которой историки культуры видят уже новую эпоху в Европе, эпоху Возрождения. У самого факта падения Константинополя оказалось много исторически значимых последствий. Одно из них состояло в переезде образованных константинопольских греков в Италию, вследствие чего итальянское Возрождение добавило в сферу своих интересов к древнеримскому прошлому – прошлое древнегреческое. Этим я хочу показать, что культурно-исторические процессы происходят усилиями и интересами вполне реальных людей. Мы можем обсуждать их концептуально, но в истории они происходили вполне материально. Эмигранты их Греции знали язык и источники, которых итальянцы не знали. Но узнали и увлеклись. И классических языков стало (до теперь есть) два. С приездом греческих интеллектуалов началась вторая стадия итальянского Возрождения.

Но важно понять, что

закат Средневековья

длился долго. Кульминация этой эпохи приходится на XI-XII века, после которого ряд тяжелых симптомов свидетельствовал о – так никогда не говорят, но я вам скажу – «размягчения» культуры.

Суть в том, что по мере осуществления проекта историческая реальность претерпела такие большие перемены, что управлять ею с помощью отработанных правил и принципов оказалось невозможным.

Например, Крестовые походы. С одной стороны, в них воплощена новая способность европейцев впервые выйти за пределы своей территории. В каком-то смысле это свидетельствует о достигнутой энергии и силе. С другой стороны, есть ряд причин, каждая из которых может быть названа проблемой. Вообще, такие масштабные явления как Крестовые походы не могут иметь одну причину. Обычно они бывают движимы совпадением ряда причин (проблем).

Да, конечно, это грабительские походы (материальный стимул). Но в то же время это – акции миссионерские, цель которых распространение христианства (моральный стимул). Социальная проблема в этом пучке причин состояла в том, что впервые после падения Римской империи свободные земли были заселены, сложилась плотная сеть феодальных отношений, и появился слой людей, не имевших возможности просто так найти землю для начала своего хозяйствования. По тем правилам жизни, которые тогда существовали, завоевания земель у мусульман на Востоке казались справедливым и быстрым решением проблемы.

В этих походах ощущалась победность. Во-первых, способность Церкви и Власти организовать людей. Во-вторых, к XI- XII вв. устанавливается зрелая феодальная система. И это тоже победа порядка над хаосом переходной эпохи. Причем, порядка универсального.

Например, принцип феодального владения распространяется на брак, который понимается как союз сюзерена и его вассала. А процедура бракосочетания есть воспроизведение общепринятого в средневековье ритуала принесения оммажа, выработанного, правда, для заключения другого, поземельного союза. Когда я говорю, что культура – это система, я имею в виду, что её основные принципы пронизывают её насквозь. Рукоположение в Церкви – оммаж. Привилегии цехам – оммаж.

- И даже Папа – наместник.

Совершенно верно. И, если быть последовательными, коронование Карла Великого в Аахене – тоже оммаж, принесенный Богу как вассальная присяга короля. Это – один из сквозных мотивов в культуре Средневековья. Мотив, который пронизывает всю ткань общества скрепляет культуру. Делает её иерархичной, целостной и прочной. Насчет иерархичности, помните, что "вассал моего вассала - не мой вассал"? Здесь лестница вассалитетов. Это – принцип, который пронизывает всю ткань общества. Так образуется единство культуры, её системность.

Прочность культуры – это очевидность для все её принципиальных основ, когда люди просто не представляют себе иного способа организации жизни, они убеждены в его единственности и неизменности. Когда все согласны, все понимают, что так правильно и иначе нельзя. С учетом всего этого не трудно понять чувство триумфа, достижения, скажу даже оптимизма, которое присутствовало в средневековом обществе периода его высшего расцвета. Установлен правильный порядок!

А дальше начинаются

интересные вещи.

Крестовые походы, вы помните, закончились полным отступлением и поражением созданных на Востоке образцовых христианских государств. Фрустрация. Походы эти понимались как крестовые, потому что на них, как считалась, лежит Божественная санкция. Поэтому неудача походов ставила под сомнение основной тезис Божественности самого мотива походов. Понимаете, культура основывается на вере в некоторые основополагающие представления. Если возникло сомнение в Божественной поддержке, в том, что церковь верно понимает Божественную волю, то это и есть начало кризиса культуры, которая основана на миропредставлении христианства. Я бы сказал осторожнее, начало размягчения культуропорядка.

Добавим сюда изменение социального ландшафта. До поры крестьяне, жившие в Раннем Средневековье в обособленных хуторах, производили сами всё, в чем нуждались для жизни. Что такое хутор тогда? Это 5-6 крестьянских хозяйств, территориально обособленных и "привязанных" к большому христианскому миру только монастырем, который стоит на далеком холме и колокола которого периодически созывают на службу. Вот условия, при которых формировалась христианская культура. Государств ещё не было.

Со временем, а это – века, земля покрывается замками феодалов, вассалами которых становятся эти крестьяне. К XI веку плотность населения на территориях бывшей Римской империи восстановилась. Это облегчало обмен и коммуникацию. В это время появляется возможность вычленения (специализации) ремесленного производства и возникают

города – центры ремесла, торговли и обороны.

Они встают, обычно, на пересечении дорог и, особенно, возле рек, которые в средние века были наилучшими путями: летом на лодках, а зимой на санях. Конечно, это – города в средневековом смысле слова, мы их так и называем "средневековые города". Но они живут уже не сельскохозяйственным "круговым" циклом времени, а каким-то иным, им самим ещё не вполне осознанным.

Но именно в городах появились часы. Церковное времяизмерение, отмечающее постоянное чередование ежедневных служб, с XIII века будет дополнено в городах непрерывным однонаправленным линейным времяизмерением, которое символизируют городские башенные часы. Часы нужны для координации ремесленных и других деятельностей, которые никак не связаны с сельскохозяйственным процессом. Важно и то, что городские часы с ежечасным боем устанавливают на ратушных башнях. Ратуша (сеньория) – абсолютно новое явление, это орган выборного городского самоуправления, знак новой социальной институции – городской общины. И это уже какой-то новый мир, новая среда, мир бюргеров.

Далее. Разделение ремесла, торговли и сельскохозяйственного производства сопровождалось развитием денежной торговли (вместо натурального обмена), а с ней и появлением новых групп населения, эту торговлю обслуживающих, т.е. купцов. В свою очередь расширение сферы торгового обмена растит роль денег, образует новую жизненную цель для элиты – накопление уже не сокровищ, а денег, предназначенных для покупки редких и престижных товаров.

Постепенно купец, некогда маргинальная фигура, становится важным актором для позднесредневекового общества. Он обеспечивает потребности феодальной элиты в предметах комфорта, снабжает символами знатности и богатства. Феодал теперь сам нуждается в деньгах, чтобы купить предметы, привозимые купцами с берегов Восточного Средиземноморья (например, специи, шелковые ткани, оружие). Теперь он был готов продавать излишки своего сельскохозяйственного производства. Теперь в цене деньги, а не сокровища. Рядом с купцом растёт заёмный капитал и ростовщичество, традиционно осуждаемое церковью.

Церковь сама тоже не может устоять против новой роли денег: земная власть теперь определяется не только масштабом землевладения, но и способностью платить людям за службу. Чтобы продолжать своё доминирование, церковь нуждалась теперь в деньгах – вопреки традиционной философии презрения к земному как тщетному.

Конечно, эти процессы шли медленно и не равномерно – по территории бывшей Римской империи. Но они не только несли новации. Прежде всего, они несли с собой двойственность: принципы и представления, которым следует подчинять жизнь, давно сложились – но для других условий жизни, для другой социальной реальности. А новая реальность настаивала на своём существовании, но как бы виртуально, фактически, но не легально. Её, скорее, признавали как порчу, как ослабление "скреп", как то, то сегодня бы назвали "упадком морали", т.е. как то, от чего следовало бы вернуться к «от века» известному, привычному, проверенному и правильному.

Однако, и это уже неудержимо, в глубинах практической повседневной жизни под покровом декларируемых «вечных» принципов, регуляторами начинают выступать принципы и отношения, стыдливо не именуемые, но всё более влиятельные. В какой-то момент совмещение официального и неофициального, формального и реального, освященного и профанного становится разрушительным для привычного порядка жизни. В данном историческом случае эта шаткая ситуация представляет собой финал эпохи. Мы описываем этот финал как эпоху Возрождения. Это не собственно Средневековье уже, но и не Новое время ещё. Возрождение – это переходный (транзитивный) период в истории европейской культуры.

Ещё раз.

Мы имеем дело с историческим процессом,

в ходе которого в рамках одной культуры заметно изменились обстоятельства жизни. Или иначе: средневековый культуропорядок формировался при одних обстоятельствах жизни, а разлагался при уже совершенно иных обстоятельствах, однако же созданных людьми, следовавших ценностям, идеалам, нормам, парадигмам этой самой средневековой культуры. Поплавок перевернулся. В частности, исторически мы наблюдаем возникновение и рост влияния совершенно иного, городского, устройства жизни, которое возникло внутри Средневековья.

Это новое городское пространство возникло как бы нечаянно вследствие развития средневековой цивилизации по пути осуществления средневекового христианского проекта. Средневековые города не возникли бы, если бы не состоялось построение и развитие важнейших элементов средневековой цивилизации: средневековой церкви, которая удерживала смысложизненные ориентиры людей того времени, средневековой сельскохозяйственной экономики, основанной на особенном средневековом (феодальном) владении, средневековой знаковой системы (в монастырях и храмах), формирования особой средневековой государственности, которая способствовала стабилизации средневекового мира и т.п. Средневековые города, внутри которых начала складываться новая практика коммуникации, сотрудничества, образования, самоуправления и т.п., всё то, что мы связываем с эпохой Возрождения, всё это смогло возникнуть на гребне победы средневекового проекта. Это новое, однако, влекло в себе не проясненное вначале, а потом всё более явственное культурное иное, иное ощущение (переживание, понимание, убеждение) европейцев относительно мироустройства и места в нем человека.

Ещё раз. Предназначение культуропрорядка состоит прежде всего в ментальном схватывании мира как места человеческого существования. А поскольку трудами и устремлениями людей мир изменяется, то и культуропорядок периодически должен быть пересмотрен. Культурная система, которая сложится в итоге, будет эпохой Нового времени. Переход к ней – эпоха Возрождения.

Теперь несколько слов

об эпохе Возрождения.

Несмотря на его промежуточное положение между монументальными культурами различных типов, а именно, Средневековьем и Новым временем, Возрождение – в масштабах человеческой жизни – довольно долгая эпоха. В ней помещается примерно десять поколений. В разных местах Европы был свой пик Возрождения, но суммарная протяженность весьма велика для промежуточного этапа. Это где-то конец XIV века в Италии, XV век, и значительно шире век XVI, а где-то даже начало XVII (например, Шекспир умер в 1616 году, условно считайте эту дату концом Возрождения).

Но, что для нас в Возрождении принципиально важно?

Подрыв веры в то, что средневековая культура опирается на неоспоримо верные принципы. Этот подрыв веры происходит не по замыслу людей, а ходом живой жизненной практики. Напоминаю, что деньги были предметом презрения в Средневековье, а в XIV веке даже церковь уже широко практикует денежную торговлю. Уже все, кто богат, хотят много денег, все хотят продать и купить, и церковь вынуждена вплетаться в эту систему, продажей церковных должностей, например. То же и купец. Оказалось, что это уважаемый человек. Он образован, знает языки, умеет вести бухгалтерию. И без него теперь никак. Североитальянские города воюют между собой, их захватывают частные военные отряды, и их командиры становятся властителями городов. О каких приношениях оммажа теперь может идти речь?

Постепенно и чисто практически жизнь меняется под управлением верований, убеждений, ценностей и парадигм, которые пока не осознаны, не освоены, не оправданы, а их практическое проявление во многих случаях стыдливо прикрывается ссылками на греховную природу человека.

Чтобы закончить повторю основное.

Тип культуры – это особый вид порядка, который создан людьми для своих же нужд. Этот порядок, точнее сказать, культуропорядок, представлен в обществе в форме общепринятого описания мира, т.е. определенного способа его видеть и понимать, и представления о том, какое место в этом мире отведено человеку. Тут следует говорить о смысле жизни, о жизненных задачах, которые культура сообщает каждому индивиду, о том, что определяющего его самого человек видит в себе.

Складывание культуры – процесс, протяженный во времени. Средневековая культура складывалась веками, после чего эта культура в свою очередь веками определяла цели и стиль жизни европейского человечества. Однако, успешные достижения и перемены в условиях существования и образе жизни людей в конце концов создали ситуацию, которую мы описываем как «кризис целедостижения».

Средневековый порядок, освещенный длительным существованием, продуманным и убедительным пониманием мира и человека в нем, вступил в противоречие с постепенно сложившимся в нем новым составом жизни, новым миром людей и вещей. К середине второго тысячелетия христианской эры сложилась ситуация, когда в обществе все знают, как должно быть, но поступают иначе – так как того требует от них реальность отношений и интересов. Можно назвать это противоречием между принципами и интересами, между известными, освященными временем принципами средневековой культуры и интересами живущих в данный момент людей. И вот этот особый период совмещения разнонаправленного, этот период массовой утраты навыков думать и жить в духе средневекового миропорядка и, в то же время, период нащупывания новых адекватных средств описания и понимания реальной жизни людей, называют эпохой Возрождения, Ренессансом.

Ренессансный разрыв должного и сущего, принципов и интересов, бессильного лицевого и бесправного оборотного провоцировал в людях аморализм и цинизм. Но очень многим этот разрыв давался с огромным напряжением. Энергия этого разрыва влекла их, например, к развитию искусства или к реабилитации Античности. А разрешением этого напряжения было создание новой культурной системы, которую именуют культурой Нового времени