ПАРТИКУЛЯРНОЕ ЖИТЬЕ, 1760-е гг.
В декабре 1759 г. на Ягошихе кружным путем через Екатеринбург получили указ Берг-коллегии, с известием об указе Сената от 15 ноября того же года и об именном указе императрицы Елизаветы Петровны. Свершилось то, что долго ожидали, и чего дважды удалось избежать, чему в глубине души не верили и чего опасались сильнее прорыва плотины.
«Повелено находящиеся Пермского горного начальства Пермской провинции медные заводы Ягошихинский, Мотовилихинский, Висимский и Пыскорский с рудниками, лесами и со всякими припасы, с готовою медью, равным образом с мастеровыми и работными людьми и приписными крестьянами отдать канцлеру графу Михаилу Ларионовичу Воронцову». Ниже приводилось прошение канцлера о вручении Пермских заводов в «полное правление» брату своему генерал-поручику графу Роману Воронцову. Прошением Р.Л. Воронцова к приему заводов из казны назначались столичный его человек и – никто так и не понял почему – унтер-шихтмейстер из Екатеринбурга, сын тамошнего мелкого подьячего Алексей Аистов.
Уместно отметить, что обязанности екатеринбургского Главного командира исполнял тогда асессор Егор Арцыбашев, для которого пермские дела были близки и понятны. А впрочем, Пермью тогда дело не ограничилось. Из казны в партикулярное владение отдано было практически всё, почти два десятка заводов, казенными оставались только Екатеринбургский и Каменский заводы.
Как и следовало ожидать, в одночасье проведенная приватизация привела ко многим бедам. По всему краю начались массовые выступления приписных крестьян; движение затронуло и Пермскую провинцию. Волновались мастеровые и работные люди, скрытое недовольство чувствовалось и в среде горных офицеров.
Что касается собственно Ягошихи, то сюда пришла беда иного рода.
Историк начала XX века Г.Ф. Сапожников считал, что великий пожар на Ягошихе, когда истреблено было все почти жилье, а уцелела лишь недостроенная церковь с несколькими вблизи нее домами, случился в июне 1759 г. Он ошибся годом.
…Когда все улеглось, 7 июля 1760 г. жительский сотник Никита Никонов рапортовал в Начальство: «При здешнем заводе того июня на 21 число выгорело домов и с построями 144, при базаре лавок торговых 43, мясных 6, амбаров хлебных 42, графа Р.Л. Воронцова с разными припасами амбаров 2, сарай 1, амбаров же хлебных партикулярных 2; всего домов и с построями 242, по цене на 23 591 р.»
О погибших или пострадавших ничего не говорилось, может, их и не было, и причины пожара тоже установить не удалось. А только слухи всякие поползли: «По произносному эху клонится, едва ль то не от зажигателей произошло». Протоколист И. Клепинин, маркшейдерский ученик Г. Юшков, кирпичный подмастерье Афанасий Мыльников и еще некоторые погорельцы похватали нескольких случившихся при пожаре иногородних подозрительных крестьян, но те, как могли, отбрехивались: «В то пожарное время, идучи по Нижней Базарной улице, дала ему для снесения на место, где пожару не имеется, женка, а чья – не знает, коробок лубяной с пажитью… В бывый пожар ни у кого ничего не взял, а только выносил из домов хозяина своего здешнего жителя Тита Михалева пожитки». Все же на всякий случай их отправили в кандалах в Кунгурский магистрат.
О повреждениях крепости никак не поминалось. Не пострадали от пожара и ягошихинские фабрики, так что, строго говоря, новые хозяева убытков почти не понесли. И после некоторой задержки началась передача дел.
Из Екатеринбурга 1 августа прибыли ценовщики – плотинный и кузнечный подмастерья, меховой мастер и коновал. Графскую сторону представлял, естественно, никакой не унтер, а один из екатеринбургских командиров надворный советник Евдоким Яковлев. Службу начинал он в личной канцелярии Геннина, а потом лет тридцать просидел в секретарях Главного правления, лишь недавно выбившись в офицеры. Но всякую волокиту такие знают лучше прочих.
Казенную сторону представлял асессор Бахорев. Он уже запрашивал Екатеринбург, что делать со школой, с госпиталем и с самим Начальством – не следует ли куда перевести. Сам он предлагал госпиталь оставить на Ягошихе, школьников отдать в обучение отцам, а сирот, до сих пор получавших казенное содержание по 25 копеек на месяц, перевести в Екатеринбург. Где же быть Начальству – отдать на рассмотрение Главному правлению, а вообще с переводом обождать. А в Екатеринбурге за редким исключением соглашались с советами с мест. Командиры с мест редко советовали что-нибудь глупое или нахальное.
По заводам дела сдавали их управители: на Ягошихе шихтмейстер Василий Попов, на Мотовилихе унтер-шихтмейстер Иван Гордеев (сын К.А. Гордеева), на Висиме унтер-шихтмейстер Александр Тарабукин, на Пыскоре гитен-фервальтер Дмитрий Попов. Леса и рудники межевал и отписывал второй член Начальства гитен-фервальтер Иван Княгинкин.
В то время офицеры и унтер-шихтмейстеры со старшими подьячими носили уже красные мундиры горного ведомства – и это была картина!
10, 13 и 14 октября 1760 г. всё было кончено, подписи где надо поставлены, заводы стали графскими.
На Ягошихе, не считая погоревшего, было все то же, что и при недавней описи А.Г. Строганову, разве что плотина подгнила еще сильнее. И тут впервые новые власти показали, что они тут не просто так, а понимают, что к чему: «При здешнем Егошихинском заводе за обветшалостию плотины вместо погнившего деревянного обруба учинить каменный откос и к безостановочному действию плавильных печей плотину возвысить. И то все учинить, не запущая вдаль, нынешним летом».
Для управления всем воронцовским хозяйством учреждена была Главная контора Пермских заводов, вскоре же переименованная в Главную Ягошихинскую заводскую контору. Центр управления Пермских заводов, теперь уже бывших казенных, оставался на Ягошихе. Во главе конторы и всего хозяйства встал присланный из Петербурга поверенный Р.Л. Воронцова Федор Артабалевский. Он успел уже послужить на Верх-Исетском заводе, также отошедшем Воронцовым, затем туда же и вернулся. Человек был не вредный, хорошо ориентировался в сложившейся непростой обстановке и умел прислушиваться ко мнению недавних здешних командиров. Спустя пять лет его сменили присланные из Петербурга же унтер-шихтмейстеры Прохор Антипов и Осип Клевакин. Членом Главной конторы состоял, а временами и возглавлял ее унтер-шихтмейстер Егор Гринберг; отцову фамилию он упростил, ибо местные все равно не могли ни выговорить ее, ни верно написать.
Итак, помимо плотины, фабрик и прочего движимого и недвижимого в ведение новой администрации поступили 101 заводской служитель и 238 жителей мужского пола Ягошихи, 122 служителя и 27 жителей мужского пола Мотовилихи (спустя четыре года их значилось 67). И соответственно сколько-то на Висиме и Пыскоре. О благосостоянии графов Воронцовых должны были теперь заботиться, например, плавильщики Г. Рихтер, Л. Голдин и Варлам Пищуков, плавильные ученики Семен Пестерев и Степан Черепанов, гармахер Э. Бергер, машинный подмастерье Яков Морозов с учениками Феофаном Скворцовым и Иваном Пестеревым, плотинные подмастерья П. Гилев и Моисей Филипьев, каменщик Захар Валев и кузнец Федор Ширяев. Многие числили себя заводчанами во втором и уже в третьем поколении. И на седьмом десятке лет все еще трудился уставщик Ф. Яковлев.
И были, надо полагать, еще некоторые, не попавшие ни в какие списки, вроде Степана Шишкина, мастера-посудника из казанского Саралинского завода. Его, бывшего раскольника, дворцового нижегородского крестьянина, Н.П. Бахорев принял и велел записать в новопоселенцы, надеясь наладить наконец меднопосудное производство. Странно, но на Ягошихе его так до сих пор и не сложилось: «Котельного искусства при заводе с начала построения и доныне нет». На Ягошихе жил тогда и работал еще один обратившийся раскольник – Степан Логинов. В 1730 г. его вытребовали из Казани, дабы налаживал дело медной посуды на осокинской Иргине. Он и наладил его настолько, что иргинские котельники первыми додумались до нового изделия, ими названного самоваром. На Ягошихе Логинов оказался не востребован, работал он сам на себя: «Кроме делания к своему пропитанию по искусству медной посуды других торгов не имеет».
И вот им всем теперь предстояло – и очень быстро – усвоить новые понятия. Вместо слов «казна ее величества» или даже «казенный интерес и всенародная польза» полагалось теперь выговаривать «их высокографские сиятельства» и далее длинный перечень титулов, званий, должностей новых заводских хозяев и заслуг их перед отечеством.
Асессору Бахореву привыкать не понадобилось: его вскоре же отправили в Уфу командовать Оренбургским горным начальством. Там обстановка была несколько иная, к тому же в подчинении того начальства казенных заводов отродясь и не было. Пермское начальство возглавил долго в нем просидевший в секретарях Иван Рукин. Прежде ему доводилось покопаться в недрах трех лапландских островов, а на Ягошихе уже пришлось пережить сильнейшее потрясение – такое мало кому доводилось: Ивана Афанасьевича во время грозы шандарахнуло молнией. Он уцелел, но страдал с тех пор «всем корпусом» и регулярно просился либо в отставку, либо хоть на годичное богомолье. Надо сказать, всяческие «знамения», считая и ягошихинский великий пожар, шли тогда чередой. Например, монастырскому крестьянину в кунгурской Успенской церкви было видение: «От Спасителева образа огненное пламя, и снесен был двумя ангелы с небеси престол, и подали чашу сладкого пития, кою и выпил. При чем завещание ему было: буди Израиль благочестивый, и моли не только о себе, но и о других». В общем, как-то так.
В 1761 г. в Кунгурском уезде беда была от скотского падежа, а 22 июня 1763 г. в Торговижском острожке случилось нечто вовсе невиданное, может, немножко и преувеличенное очевидцами.
«У крестьян насевные их хлебы ржи и яровые и на покосах траву от Божией воли градом побило. Да того ж числа с небесей было знамение – облак, а в облаке гром велик и молния, а из того облака спустилось на землю якобы две трубы в ряд, черны. И на земле стало быть примером яко котел, а в котле огнь, а от огня дым велик, черн, кудряв. И от земли от того огня на небо пошла аки труба, и паки на то ж место с небеси спустился и по земле пошел по посевным хлебам примером с версту. И куды по земле шел по хлебам и траве – будто ехано бороною. И где на полях остожья были, оные приломало и разбросало».
В той же череде воспринималась и гибель одного из пермских командиров – событие не редкое, но всегда чрезвычайное.
Подьячий П.Ф. Дягилев под старость дослужился до офицерских чинов, в 1750-е гг. возглавлял казенные Юговские, Висимский и Пыскорский заводы, в апреле 1760 г. повел груженную мотовилихинской медью коломенку. Упал за борт и утонул. Говорят, знаменитый потомок его, великий покровитель искусств, смертельно боялся воды, терпеть не мог путешествовать пароходами. Возможно, дошло до него какое-то из семейных преданий.
Настоящие потрясения, однако, часто не связаны ни с чьей гибелью, ни со стихиями, а исходят из тиши начальнических кабинетов – из судейских камор, тогдашними словами. В ноябре 1761 г. из Берг-коллегии пришел указ о переводе Пермского начальства с Ягошихи в Кунгур. Как и следовало ожидать, инициатива исходила от Главной Ягошихинской конторы, и наверняка многим тогда приходила на ум пословица о двух медведях в одной берлоге. Формально они просили отвести им светлицы Начальства под управительское жилье, фактически происходила серьезная административная перестройка. И так совпало, что в первую очередь коснулась она двух родных братьев.
При переносе была упразднена за ненадобностью Ягошихинская казначейская контора (казначей – гитен-фервальтер И. Княгинкин), и слилась с Начальством до тех пор располагавшаяся в Кунгуре Пермская контора судных и земских дел (управитель – берг-гешворен Алексей Княгинкин). На новом месте Пермское начальство во главе с асессором И. Рукиным открылось 22 февраля 1762 г. Теперь оно занято было в основном тем, чем занималась Судная и земская контора: расклад в работы и зачет работ приписных крестьян, разбирательства обид, следствия о беглых и т.п. Много уходило времени и на выяснение отношений с Пермской провинциальной канцелярией: «берлога» и здесь оказалась занята. Во многом они оказались дублирующими органами, вмешивались в дела друг друга и жаловались по инстанции. Вместе с Начальством переехала в Кунгур и казенная рудная лаборатория с унтер-шихтмейстером Андреем Молле.
Еще появилась забота – межевать земли новых хозяев. После ухода казны начались нескончаемые споры и тяжбы за леса и рудники, причем главным раздражителем оказались Юговские заводы графа И.Г. Чернышева. Не то, чтобы приказчики их хапали уж вовсе без стеснения, просто успели они уяснить, что без рудников – без множества рудников – делать тут нечего, а потому бились за каждый, как за единственный. Земли Ягошихи и Юга в 1760-х гг. межевать начинали шихтмейстер Алексей Клепиков и унтер-шихтмейстер В. Дягилев, продолжали гитен-фервальтер И. Княгинкин с берг-гешвореном А. Кичигиным и так, кажется, не кончили. А только лишь вынесено было определение Начальства: «На самом почти половинном расстоянии спорных рудников руды добывать запретить, дабы Ягошихинскому заводу обиды более продолжаться не могло». Оказалось, что всего за несколько лет Ягошиха стараниями конкурентов едва не загнулась от нехватки сырья: «Ягошихинские заводы за показанною обидою в короткое время вместо чаемого размножения от неимения руд могут дождаться совершенной остановки».
Все 1760-е гг. крепчала и самая знаменитая тяжба: рудопромышленники деревни Кояновой с некоторыми кунгурцами выступили против Юговских заводов И.Г. Чернышева. Графскую сторону представлял поверенный в делах Юговского завода берг-гешворен Ф. Санников. К тому времени он скомпрометировал себя доносами и многолетней тяжбой против Главного командира Никифора Клеопина, имел в биографии и смертный приговор, и кратковременную фактическую ссылку на Кавказ. Так что симпатии края и поддержка Главного правления были на стороне рудопромышленников.
Разбирательство велось непосредственно в Берг-коллегии, сначала в Москве, затем было перенесено в Петербург. В 1760 г. в Москву отправилась группа башкир во главе с Исмаилом Тасимовым; кунгурцев представлял Тимофей Шавкунов-меньшой, сын заводчика Т. Шавкунова-большого. Уинский завод последнего достался одному из хозяев новой волны – генерал-прокурору А.И. Глебову, и дабы начать все сначала Тимофей Иванович успел возобновить в Кунгуре мощную «тройственную компанию» в составе трех самых состоятельных рудопромышленников: он сам, И. Песьяков и Яков Юхнев. Прежде компания складывалась еще в 1740-е годы. После смерти Т. Шавкунова место его в Кунгуре и в рудопромышленном сообществе унаследовал младший сын его Осип. Исмаил же Тасимов, добиваясь высочайшей поддержки, от имени соплеменников декларировал намерение построить медеплавильный завод на речке Сыре под патронажем наследника Петра Федоровича.
Берг-коллежское разбирательство получилось громким, с резонансом почти на всю империю, с привлечением внимания и Сената, и молодой императрицы Екатерины II. На последнем этапе разбирательство было перенесено непосредственно в Сенат. Но ведь страсти, пусть и не столь известные, кипели по всей Пермской провинции – постоянно кто-то с кем-то судился, создавались и распадались компанейщичьи альянсы, кто-то грозил, что теперь уж точно построит завод, а кто-то разорялся и уходил в небытие.
Разорившийся и перешедший на казенную службу, давно упокоился на казенном Гумешевском руднике Христиан Шпрингер. Сын первого заводского каменщика Яков Федорович Юшков на том же руднике отрабатывал каторжной работой долги свои. А удачливое семейство Сыропятовых уже официально поддерживала Берг-коллегия, по прямому распоряжению берг-коллежского прокурора М. Брянчанинова навечно освободили их от заводских работ, и был случай, что Ф. Сыропятову простили покупку краденых саксонского берг-гешворена серебряных часов. Теперь, случалось, даже горные офицеры искали их поддержки. Вдове маркшейдерского ученика Г. Юшкова Евдокии уступили Сыропятовы несколько паев просто из милости. В начале 1760-х гг. вексельный долг Ф.Л. Костромину взыскивали с унтер-шихтмейстера Юрия Берглина и унтер-штейгера Георга Вагнера, а в конце десятилетия сын Ф. Костромина Петр Федорович вынужденно вручил почти всё семейное дело коломенскому купцу Савве Негодяеву. Тот скупал паи по всей Пермской провинции и крепко утвердился в Екатеринбурге.
Однако приходится констатировать: партикулярщина в целом привела к некоторой деградации пермского общества. С обычными приписными счислялись теперь заводские жители, прежде весьма перспективный заводской слой, основа рудопромышленных компаний. Им теперь была судьба угорать на заводских куренях и возить руду и флюсы. В нарушение правил, их привлекали теперь и к подводной гоньбе – к ямщицким обязанностям. Дабы выровнять положение, Пермское начальство потребовало впредь привлекать к ямской гоньбе наряду с приписными монастырских и помещичьих крестьян, татар и башкир и даже кунгурских посадских. В Главном правлении полагали даже закрыть, хоть на время, торговый путь через Ягошиху на Екатеринбург, а купеческие подводы гонять в Сибирь старинным путем через Верхотурье: «А по Екатеринбургской от Казани дороге поселены крестьяне не для подводной гоньбы, но для отправления заводских работ». Естественно, до этого не дошло, а нагрузка на почтовый тракт через Кунгур лишь усиливалась. Крестьянство иной раз подбирало утерянные холщевые пакеты и честно доставляло по команде.
На Ягошихе захирели и школа, и госпиталь. От услуг принятого в 1761 г. подлекаря Эрнста Августа Гофмана отказались спустя всего год: «Понеже здесь при работах никогда таковых увечностей и болезней не бывает, каковы при железных заводах случаются». Отныне Ягошихинский госпиталь обходился одним лекарским учеником, и объяснялось это, как водится, разумным расходованием средств.
Школа, впрочем, после некоторого перерыва возобновила действие, и в 1768 г. из Главной Ягошихинской конторы гордо отрапортовали в Екатеринбург: «Школа имеется, и во оной обучаются здешних заводов служительские дети словесной грамоте, арифметике, геометрии и маркшейдерской науке». Об уровне преподавания можно судить по высказыванию учителя Ягошихинской школы Якова Ромодина 1769 г.: «Знает: 1) арифметик; 2) квадратные и кубические задачи; 3) развязание геометрических фигур чрез арифметику; 4) снятие заводских строениев – на план положить, на прешпект параллельно и рисовать; 5) измерять при руднике горную работу и положить в плане и профиле по-маркшейдерски на чертеж с примечанием разных жил; 6) показать на конец штольна [штольни – Авт.] или квершлага чрез вольные углы для отпущения шахт-пункт». Тогда же учитель сам перешел в маркшейдерские ученики и присягнул в достроенном Петропавловском соборе священнику Степану Коровину.
Помимо собора появилось и еще кое-что новое, чего прежде не бывало в заводе: «Потерялось из дому служителя Тихона Лобанова денег медною монетою 50 рублев, которые были закупорены в рогоже и уверчены веревкой… И по многому наведыванию, будучи в Базарной улице, города Коломны посадский и рудопромышленник Влас Кручинин и г-жи баронессы М.А. Строгановой крестьянин проговаривали, что видели идущего по Нижней улице того завода служителя Федота Мулова, который нес на плече тюк, обверченный рогожами и веревкой. И с тем тюком ушел по берегу вниз по Каме-реке за Демидовский двор».
Отметим здесь, что жители Ягошихи все-таки сильно отличались от собственно пермяков. Приверженность старинному «дозаводскому» быту, религиозность и упрямство во всем, иногда и в ущерб себе, характерны были скорее для Пыскора и вообще для северных пермских заводов, куда почти не докатывались переселенческие волны из Европейской России. А сюда поток пришлых не иссяк даже в годы партикулярного владения, хоть и неизбежно ослабел. Народ Ягошихи и Мотовилихи мало отличался от заводчан Екатеринбургского ведомства, людей беспечных и бесстрашных. В церковь здесь ходили чуть не по команде, прекословили командирам и на другой день забывали командирские приказы и не упускали случая стянуть что-либо казенное. Но, пожалуй, данных о повальном пьянстве, которым серьезно переболели все заводы в 20 – 30-е годы века, почти не встречается.
Но теперь многое менялось – буквально на глазах.
В 1767 г. поверенные П. Антипов и О. Клевакин жаловались на ягошихинских новопоселенцев, выходцев из строгановских земель: «Поселились еще в казенном, а иные уже и в содержании Его сиятельства, також и городов Кунгура и Соли Камской посадские, которые поселились иные для пропитания торговлею, а прочие для рудопромышленничества... Часто в домах их усматриваются пришлые и беспаспортные, а временем беглые и прочие подозрительные люди. И нередко происходят шум и драки и прочие разные озорничества».
В Пермском начальстве много чаще прежнего велись теперь следствия по уголовным делам, и уж совсем часто по убийствам. Поражала в них невиданная прежде жестокость и бессмысленность: крестьянин убивал жену, насыпавшую овцам лишку сена, а заводской служитель после пустячной перебранки в пути дожидался, пока товарищ его заснет, и сек топором по горлу.
Заметно нарастала в людях агрессивность, и одно с другим переплеталось, и не ясно было, чего им, собственно, надо. В селе Спасском досталось и пермской деревянной скульптуре: «По объявлению крестьянина Фотея Калинина, в небытность его пришед в дом к нему татарин Ишмет Маметев с товарищи, всего человек десять, и жену-де его из двора неведомо для чего выгнали, и потом избу с сеньми разломали, и при том унесли образ складной серебряный во имя Казанской Богоматери ценою в 5 рублев, холста 3 конца, 2 топора… Изломали ж лук клееный. Стоящий в избе образ деревянный во имя Спасителя нашего Исуса Христа на три жеребья разбили… Нарочные солдат и рассыльщик желали оных татар взять, и они забрались в одну юрту, и с луками и стрелами, и взять себя не дались. И при том выговаривали, что здешнего Начальства не слушают, и если будут брать – то всех пристреляют».
И опять завелись по разным местам разбойники, и не всегда их теперь притягивала Кама. На Каме же, невдали от Рождественского завода, «артельщики» дважды грабили заводские караваны, а в атамане прозванием Бела-Епанча знающие люди признали беглого с Мотовилихи работника Андрея Ромодина. Вообще, большинство разбойников этого времени были выходцами с заводов. По просьбе Пермского начальства пермские заводы были тогда усилены солдатской командой из Екатеринбурга.
И это всё при том, что в пермских землях ситуация была не сравнима с тем, что творилось по заводам Южного Урала или даже в Екатеринбургском ведомстве. По всему чувствовалось: что-то в людях зреет, и, может статься, кончится всё большою бедой.
А только некому было связать одно с другим, сами командиры были уж не те.
В Пермском начальстве командовали в то время обер-гитен-фервальтер Алексей Елчанинов и шихтмейстер Ю.Ю. Берглин. Елчанинов появился на Урале в начале 1760-х, прислан был из Адмиралтейской коллегии лейтенантом морской артиллерии, три года присутствовал при пробах пушек в Каменском заводе, и тем его знания горного дела почти что и ограничивались. Младший Берглин предприимчивостью пошел в отца и помимо паев по нескольким рудникам обзавелся еще и мукомольной мельницей. А это законом не приветствовалось. В 1768 г. на них обоих поступила жалоба, что в споре меж новыми хозяевами Уинского завода и «тройственной компанией» Шавкуновых-Песьякова-Юхнева начальники серьезно поддержали рудопромышленников, изъяли сколько-то у завода и вернули кунгурцам. Это уж и вовсе не приветствовалось, но пермским начальникам тогда вообще многое сходило с рук.
Прежде подьячие жаловались даже и на Рукина: дерется-де. Но поверенный новый хозяев Осип Лукич Клевакин превзошел его. Вдову маркшейдерского ученика Григория Юшкова рудные промышленники Сыропятовы пожалели не просто так: погиб Григорий Яковлевич бесславной смертью, забитый палкой у дверей Кунгурского питейного дома. Забил его и, кажется, так и не понес наказания Осип Клевакин, унтер-шихтмейстер 1 статьи – по прежним понятиям, вообще никто. Вдова Юшкова Евдокия Григорьевна перебралась с 11-летним сыном в Екатеринбург и просила определить сына в маркшейдерские ученики – служить за отца.
От управительского произвола, от по-новому налаженной работы десятками бежали теперь работники с воронцовских Ягошихи, Мотовилихи и Пыскора. Бежали на Дедюхинские соляные промыслы и нанимались качать раствор или на сплавные бархоты с солью. А прежде такого не случалось вовсе. А теперь случалось, что высылали с заводов высылку за убеглыми, а ту высылку солепромышленные побивали кольями и всерьез целились из ружей. Разбираться на строгановские промыслы заезжал поверенный с Ягошихи П. Антипов, кого-то велел заковать, кого-то поколотить на месте, но только и добился, что разрыва и прежде натянутых отношений двух ведомств – Горного начальства и Провинциальной канцелярии.
И так оно, похоже, происходило повсюду, ибо еще в 1763 г. вернулись в казну Гороблагодатские заводы, и переданы были в казну Камские заводы графа П.И. Шувалова, а затем и в Уфимской провинции взят был на казенное содержание Вознесенский завод Карла фон Сиверса. В новой ситуации была учреждена новая должность – Главного командира Гороблагодатских и Камских заводов, и ее занял генерал-майор Андрей Ирман. Он же исправлял должность екатеринбургского Главного командира. И ему выпало распорядиться, наверное, самым памятным заказом по уральской меди.
В декабре 1767 г. из придворной Канцелярии строений поступил заказ в Берг-коллегию: «Об отпуске в будущем 1768 году весною и неотменно в мае-месяце на вылитие монумента блаженные и вечной славы достойные памяти государя императора Петра Великого красной меди 2 650 пуд, которая в зеленую приведется в ведомстве Канцелярии строений».
Напомним, что красной медью называлась собственно медь; медью зеленой именовалась латунь, а иногда и бронза.
18 января 1768 г. под председательством генерала Ирмана в Главном правлении было принято решение пустить на заказ медь от монетной чеканки.
Монетчики Екатеринбурга немедленно поспешили снять с себя ответственность, выдвинув, впрочем, вполне логичное предложение. Медь на памятник предлагалось набрать с десятины частных заводов Казанской губернии: «Не благоволит ли оная Канцелярия [Главного правления – Авт.] в рассуждении излишнего в перевозке затруднения и заводчикам отягощения следуемую с Пермских и Казанских заводов десятинную медь, буде толикое число на них доимкою состоит, не завозя сюда, тем заводчикам определить поставить и в готовности иметь в Казани или Ягошихе?»
В Главном правлении с тем согласились и постановили вручить заказ Ягошихинскому заводу Р.Л. Воронцова и Юговским заводам И.Г. Чернышева. Оказалось, однако, что десятинная медь со всех заводов И.Г. Чернышева на Екатеринбургский денежный двор уже поступила, поэтому расклад вышел иным. 3 мая 1768 г. казенный караван достиг Ягошихи и к имевшимся 500 пудам меди из Екатеринбурга принял 394 пуда строгановского Домрянского завода и 1 755 пудов Ягошихинского завода. (Вес приведен без учета фунтов.)
Заказ 1768 года составил лишь часть требуемой для памятника меди, ибо известно, что на отливку пошло 11 тыс. пудов бронзы. Олово для бронзы поступало в то время исключительно из Англии, а медь могла быть только уральской. Ясно, что основная ее часть была взята из хранилищ Петербургского монетного двора, куда поступала она в виде десятины с частных уральских заводов. И все 1760-е гг. расходовалась она весьма незначительно – то было время монетных перечеканок.
Возможно также, что знаменательный заказ оказал влияние на всю державную экономику.
Отливка грандиозного монумента из основного валютного металла явилась несомненным напряжением для сложившейся монетной системы. Заманчиво посчитать именно эти 2 650 пудов последней каплей, соломинкой, переломившей спину верблюда: по 16-рублевой стопе из этого веса полагалось бы начеканить 42 400 рублей медной монетой. И знаменательно, что именно тогда, в декабре 1768 года, монетная система была коренным образом реформирована и родились российские бумажные ассигнации. Медные деньги стали просто разменной монетой.
Так или иначе, Медный всадник был отлит из уральской меди. Пожалуй, в большей степени, из пермской. То было зримым итогом целой эпохи, и всякому было ясно, что наступает время итогов.
В 1759 году Егошихинский медеплавильный завод переходит в собственность канцлера Михаила Воронцова. Он перепоручает управление своему брату, Роману Илларионовичу. Также, новому владельцу завода была предоставлена 12 летняя налоговая льгота. Все это позволило вернуть производство меди на максимальный уровень. В 1759 году завод вновь дал 4200 пудов меди, а в 1760 – уже 4700. В 1760 году на заводе закрывается Пермское горное начальство и переводится в город Кунгур. Вскоре, Егошихинский завод вновь приходит в упадок.
В 1780 году Егошихинский завод возвращается во владение государства. И именно в эти годы производство на заводе достигает пика. Так, в 1785 году производство меди на заводе составляет 5800 пудов, а в 1786 – 4900 пудов. А в следующем, 1787 году производство составило всего 1000 пудов меди.
С 1781 года, населенный пункт, в котором размещался завод, назывался городом Пермь. Он стал столицей огромного Пермского наместничества, в которое входили территории 2-х губерний. С этого времени достаточно крупный завод рядом с административным центром был помехой. Судьба медеплавильного завода была решена. В 1788 году Егошихинский медеплавильный завод закрывают. Рабочие и оборудование были переведены на Мотовилихинский и Пыскорский заводы. Официально завод был закрыт в 1804 году, хотя к тому времени от него сохранились только плотина, мельница и лесопилка.
https://parmaday.ru/tjazhelaja-perm/egoshihinskii-medeplavilnyi-zavod.html