Искусство за колючей проволокой

Доброго времени, уважаемые посетители!

С 1991 года 30 октября отмечается день памяти жертв политических репрессий. И сегодня мы хотим вспомнить женщину с непростой судьбой - в этом году исполнилось 110 лет со дня рождения узницы Озерлага Нины Викторовны Мальцевой, художника-иллюстратора. Она передала в фонды Музея истории политической ссылки свои мемуары и более трёхсот работ: рисунков, эскизов, предметов. Но нам хочется познакомить вас не только с её работами, но и с тем, как изменчива может оказаться жизнь человека и как, несмотря ни на что, в нём сохраняется человечность.

Рассказ получился длинный, но он достоин внимания.

В кавычках приведены неизменённые цитаты из записей Нины Викторовны.

"Вот и я начала писать о своей жизни. Все говорят, что она была интересна. Насчёт интересности я не знаю, но тяжкая она была".

"Как ни было трудно тогда, как ни голодно там было, но я почему-то иногда вспоминаю то время с добрым чувством. Только там я узнала, как крепок человек, сколько может выносить горя, отчаяния и всё же остаться человеком. Много, очень много я встречала людей, которые сами, находясь «на дне», помогали мне, вытаскивали меня, делились последним куском, последней тряпкой. Там я научилась уважать и ценить человека, там я узнала силу дружбы. Сейчас у меня много «знакомых», но таких друзей, какие были там, у меня нет. Не потому что их нет на самом деле, но просто они не проявляются на деле, им не нужно быть «маленькими героями». Они все погружены в свои семейные дела, свои проблемы и заботы. Они не думают о других, им они просто не нужны. Но я знаю, что, случись опять что-то похожее на прошлое, то многие из них станут «героями», как и многие – подлецами. Просто пока они – обыватели, и этим всё сказано…"

Родилась Нина Викторовна 14 марта 1911 года в Екатеринославе (Днепропетровске) в семье инженера-железнодорожника. Отец - Виктор Михайлович Мальцев - потомок казаков-запорожцев, инженер-архитектор, окончил Московский университет, потом Киевский политехнический. Строил на КВЖД, проектировал электростанцию на Днепровских порогах, там познакомился с будущей своей женой. Мать – Екатерина Александровна Марк – из семьи состоятельного землевладельца из немецких колонистов.

Отец построил для семьи большой красивый дом, в котором Нина провела первые 4 года своей жизни. "А самое главное был его сад, чудесный, полный цветов и деревьев. Как мой папа его любил, сколько сил вложил в него! Я помню, как я, совсем ещё малышкой, любовалась дивным цветком сиреневой георгины. Как я, трёхлетняя, застыла возле него, не в силах оторваться от его красоты. Я видела большое сиреневое чудо".

Началась первая мировая война. Отец работал на строительстве Мерефо-Херсонской железной дороги, которая проходила через херсонские степи, мало заселённые тогда. Перед революцией отец взял на лето свою семью на строительство маленькой железнодорожной станции в глухой степи в надежде, что степной воздух хорошо повлияет на здоровье детей. Но на этой станции им пришлось провести всё своё детство, почти 11 лет. Грянула революция. Расстреляли царя, строительство железной дороги остановилось, инженерный состав был растерян и в спешке разъехался кто-куда. Но семья Нины почему-то осталась: отец, мать, Нина со старшей сестрой Катей и их няня. Вокруг остались только рабочие и какие-то пришлые люди.

"Когда Ленин бросил лозунги «Грабь награбленное!», «Бей буржуев!», то для нашего пролетариата из «буржуев» остались только мы, и на нашу семью свалились все последствия этих лозунгов. У нас забрали всё, увезли мамин рояль, соседские дети тыкали в нас пальцами и через забор кричали «буржуи, буржуи!» Папа и мама дрожали за свою жизнь, каждый день они считали своим последним. Но как-то обошлось всё благополучно. Отец не сделал никому зла, потому постепенно всё наше окружение привыкло к нам. Надо было всем вместе переживать трудное время гражданской войны".

"Няня отказалась уйти от нас, она отказалась от оплаты, она заменила нам всю прислугу, она стала для нас с сестрой второй матерью, посвятив свою жизнь нашей семье. Собственно говоря, она спасала нас своею заботой от голода, который наступил в скорости. Няня меняла некоторые вещи на молоко, овощи, она служила связующим звеном между соседями и нашей семьёй. Папа и мама были в современных обстоятельствах совершенно беспомощны, не могли понять обстановку, да и говорить с нашими соседями они не умели. Няня всю жизнь была нашим ангелом-хранителем".

Детям не разрешали дружить с соседскими детьми, их воспитывали в семье на рассказах, на книгах. Интеллигентная семья жила обособленно.

"Чтобы, наконец, избавиться от голода, мы должны были, помимо коровы, также завести птицу, огород, а потом свинью, и мы стали жить, как и все соседи, сеяли хлеб, картошку, подсолнечники, кукурузу и всё, что должен делать человек, чтобы существовать на этом малонаселённом острове. Папа взялся за косу и лопату, мама – за грабли, тяпку. Мы принялись за работу".

"На станции осталось жить 2-3 десятка человек, которые также жили натуральным хозяйством. Земли вокруг было вдоволь, обрабатывай, сколько сможешь, от горизонта до горизонта. Сколько сработаешь, столько и съешь. Хоть тяжёлая была работа, всё надо было добывать своими руками. Людям, живущим среди магазинов, не понять, как можно буквально всё необходимое сделать своими руками, купить негде и не на что, но это была лучшая пора моей жизни".

"Зимними вечерами при свете коптилки с маслом мы собирались возле стола и кто-нибудь из нас читал по очереди книги, которых у отца было очень много. Мы с сестрой знакомились с героями Майн Рида, Жюля Верна, Сенкевича и других авторов, переживали их горе и радость, мчались вместе с ними на мустангах и ненавидели коварного Ришелье. Но иногда у нас бывали иные вечера. Мама была хорошим музыкантом и прекрасно пела, иногда она рассказывала нам о театре, особенно она любила оперы. Она детально описывала нам театральную сцену, декорации, зрительный зал. Вот поднялся занавес, мы с сестрой видим всю обстановку сцены, артистов в их нарядах, слышим в исполнении мамы их арии, их игру. Мама поёт за всех персонажей оперы, и мы всё воспринимаем, как будто мы сами в этом зрительном зале присутствуем на спектакле. Много лет спустя, слушая какую-либо оперу, я гораздо меньше воспринимала её, чем когда-то в далёком детстве слушала её в исполнении мамы. Там она была мне милее и понятнее, чем сейчас, когда я стала взрослой".

Так проходило детство Нины. Политическая ситуация менялась, наступил НЭП. Отец уехал в город на заработки, поступил на работу в город Кривой Рог, затем, сказав продавать всё хозяйство, перевёз семью (в 1923 году) в две маленькие комнатки в коммуналке (построенный дом в Екатеринославе забрали во время революции).

"К несчастью, мои родители были не подготовлены к новой для них советской жизни. За годы, проведённые ими на станции, они не смогли адаптироваться ко всему новому, войти в колею современной жизни. Мама смотрела вокруг глазами барышни начала ХХ-го века, и в нас она хотела видеть таких же барышень. Отец хотел работать с правами дореволюционного инженера, не считаясь с безграмотным, придирчивым начальством. По натуре горячий, но упорный в своих мнениях человек, он вечно пытался доказать свою правоту. Не способный к компромиссам и обходительности с новыми господами, он не находил себе места в новой атмосфере".

В 1925 году отец уехал устраиваться на работу в родной Екатеринослав, тогда он уже стал Днепропетровском, вернул через суд свой дом, но из него уже сделали коммуналку.

"Я его (дом) помнила в первоначальном виде очень смутно, но, когда мы приехали, он имел очень непривлекательный вид. Все комнаты были набиты жильцами, с крикливыми детьми, неопрятными коридорами и загаженным крыльцом. Кое-как нам удалось отвоевать себе две комнаты, где мы поселились всей семьёй. Теперь у нас не было ни коров, ни свиньи, ни птицы, всё надо было добывать на базаре и платить за всё деньги. Особенно остро встал вопрос о нашей с сестрой учебе. До сих пор мы не учились нигде. Читать, писать мы могли хорошо, кое-как знали первые правила арифметики, и на этом наши знания кончались. Никакой бумажки об образовании мы не имели, куда-нибудь поступить на рабфак или какие-либо курсы мы не могли. Всюду первый вопрос был о справке об окончании школы. Мы были в отчаянии!"

Мама Нины узнала, что местные художники открыли в городе художественные курсы, и там не требуют никаких справок. Волей случая в Днепропетровске оказался профессиональный художник, окончивший Петербургскую Академию, он и организовал курсы с качественной программой. Нину с сестрой туда приняли. Нина всегда любила рисовать и рисовала неплохо, на курсах делала успехи и её за успеваемость переводили в старшие группы.

Но проходил период НЭПа, начались репрессии, аресты. Отца арестовали по обвинению во вредительстве (произошла авария на строительстве). Через несколько месяцев он вернулся, но уже психически больным. Семья начала голодать. Чтобы как-то выправить положение, сёстры пошли работать. Но куда можно устроиться без должного образования?

"Нас как-то устроили работать в артель, которая занималась отливкой из гипса скульптур, рисованием картинок на стекле и всякой дребеденью для украшения советского интерьера. Там работали молодые рабочие, девчонки и мальчишки, но зарабатывали мы там так мало, что даже не могли позволить себе пользоваться трамваем и бегали с работы и на работу пешком (около 2-х километров). Работа велась под руководством опытных жуликов, которые имели неплохие доходы на нашем труде".

Заработка было недостаточно, чтобы прокормиться пятерым взрослым людям, поэтому девочкам пришлось взять надомную работу – стегать ватные одеяла для магазина. "Эта работа была не доходнее нашей артели. За пошив одного ватного одеяла нам платили 75 копеек и требовали очень сложных и красивых рисунков. Мы приходили с работы и сейчас же садились за одеяла. Нам помогала мама в свободное время. Мы все стегали далеко за полночь, но всё же, работая втроём, мы за 6-7 часов работы с трудом успевали сделать одно одеяло. Ничего другого мы не могли придумать для улучшения нашей жизни и продолжали эту убийственную работу ещё около трёх лет. На отдых у нас не было ни минуты времени, мы выбивались из сил в погоне за лишней копейкой, но всё же быть каждый день сытыми нам не удавалось, не говоря уже о каких-то нарядах или обуви, хоть самых дешёвых".

Единственным спасением в такой жизни было получение профессии. Но чтобы поступить в институт, нужно сдать экзамены. "Наконец, выход был найден. У Няни был сундук, где лежали её разные тряпки и одежонка. Среди всего того там хранилась, как сокровище, старая юбка невероятной ширины из хорошей дореволюционной шерсти. Эта юбка - было у неё последнее, что осталось от старой жизни. И эту юбку она продала за хорошую цену, и деньги отдала нам для того, чтобы мы могли нанять студента, который мог бы нас подготовить в институт". За 9 месяцев сёстры, совмещая с работой, галопом пронеслись по математике, физике, химии - и поступили в Днепропетровский строительный институт. Там было две смены, и Нине с сестрой удавалось совмещать учёбу с работой. "Иногда мы ещё могли потом уделить час-два для того, чтобы помочь маме стегать одеяла. Конечно, только наша молодость и закалка в Козельске, помогали нам выдерживать эту колоссальную нагрузку. На таком скудном питании, какое мы имели, мы вечно были голодные. Но учились мы с энтузиазмом, как могли старательно, особенно моя старшая сестра, серьёзная сестра, она всегда была среди отличников, я же плавала посередине – ни отстающей, ни отличницей не была".

Шёл 4-й курс учёбы, ещё один год - и выпуск. Но тут достроили корпус института, и занятия сделали в одну смену. Перед семьёй Нины встал мучительный выбор - как теперь совмещать учёбу с работой? На семейном совете было решено, что Катя будет доучиваться (технические специальности ей удавались), а Нина хорошо рисовала, у неё было больше шансов заработать на жизнь - и она взяла содержание семьи на себя. Катя дала Нине обязательство, что по окончании учёбы Нина пойдёт оканчивать институт, а Катя будет зарабатывать на жизнь. Но как найти лучшую, более оплачиваемую работу? "Судьба мне помогла, она вмешалась в мои затруднения и решила всё одним взмахом руки".

В местной газете "Днепропетровская правда" арестовали редактора и несколько сотрудников, в том числе и художника (в те времена подобные явления были нормой). Об этом Нине Мальцевой сообщил её сокурсник и сказал, чтобы она шла туда и предложила себя на эту должность. Робея, не имея опыта, Нина пошла в редакцию. Приняли её неохотно, так как она была молодой девушкой, не знающей особенности работы. Но выбирать газете было не из кого, и её взяли. "Не могу передать, как мне было трудно там работать, особенно первое время. Только хорошее отношение ответственного секретаря спасло меня от скорого увольнения. Для меня вопрос работы в редакции был вопрос жизни, так как заработки мои на этом месте во много раз превышали заработки в артели, и я смогла содержать семью". Постепенно Нина набиралась опыта, умело ретушировала фотографии, стала брать заказы от сторонних мелких издательств. "Я надеялась, что скоро сестра защитит диплом, и я пойду учиться в институт. Я уже достала учебники и стала вспоминать все старые знания. Как я хотела окончить учёбу и получить диплом! Но когда сестра окончила институт и начала работать, то её зарплата была гораздо меньше моей, и существовать наша семья на неё не могла. Мама и сестра доказывали мне, что у меня уже есть хорошая специальность, и менять её на другую нет смысла. Мне пришлось оставить мысли о своей учёбе, я потянула свою лямку дальше".

"Я работала лучше, чем художники из других газет издательства, и замену мне, в редакции, нигде не могли найти. Да, меня спасали мои руки и голова. Я, как могла, придумывала всё новое и новое в своей работе, я становилась «асом» в нашем издательстве. Это очень устраивало моё начальство, они сами создавали мне рекламу. Меня всегда вызывали в Обком, когда нужно было бы сделать какую-то ответственную работу. Из других редакций мне тоже присылали самую трудную работу, не надеясь на своих художников. Это, конечно, было почётно, но грозило опасностью. Как я боялась как-то невольно попасться в своих рисунках, как проверяла и перепроверяла каждый штрих, смотрела в просвет, на взгляд вкось работы, ведь у меня было много врагов, которые были рады утопить меня". Но в целом всё шло хорошо.

А вот личная жизнь Нины Мальцевой не сложилась. "Я была высокой тоненькой девушкой, обладала красивой фигурой и была, как говорили, изящной и грациозной. Красотой лица я не обладала, но лицо моё и уродливым не было, самое обыкновенное лицо. Я была болтушкой, насмешницей, весёлой и фантазёркой с большими запросами и самомнением. Я много читала и любила всё знать. Если в книгах и разговорах я чего-то не знала, то стремилась с этим знанием познакомиться. Потому я считала себя выше всех окружающих, культурный уровень которых был невысок. Меня избаловали с детства похвалами моим способностям, моим талантом к рисованию и выдумкам. Но моё детство, без детского общества, без подруг, наложило на меня отпечаток.

Я рано стала мечтать о «нём», мне «он» виделся кем-то вроде Кмитица из «Погони» Сенкевича, какой-то герой из книг Майн Рида или Тургенева. Но никакого героя я в жизни не встретила. Не было в моём окружении ни капитана Нэмо, ни всадника без головы. Меня окружали парни с патлатыми волосами, с комсомольскими билетами в карманах, не всегда в чистых рубашках. Среди них «его» не могло быть, а ни на кого другого, я не могла согласиться. Я всюду, кругом, искала хоть просто образованного и благородного человека, но его, такого, не встретила за всю мою жизнь. А может, я его просто не распознала среди других?

Все были «типичные не то» - как говорил мой один начальник Лёва Лифшиц. Этим я объясняю то, что всю мою жизнь я была одинока, в моих замужествах не было любви, а на суррогаты чувств я не могла согласиться. Вся моя воля, вся энергия ушли в мои рисунки. Они никогда меня не подводили, никогда не изменяли мне".

В газету приехал новый редактор из Киева и хотел забрать Нину Викторовну в столицу в редакцию новой юмористической газеты "Перец". Это была отличная перспектива, но переезд не состоялся - началась война.

"Она перевернула обычный мой мир, всю мою дальнейшую судьбу. Сразу же создали в редакции так называемые «Окна РОСТа» - и я погрузилась в создание антигитлеровских плакатов и листовок. Я не выходила из литографии, рисуя Гитлера и весь его мир. Плакаты расклеивали по всему городу с моей фамилией, как автором. Ночами были беспрерывные бомбёжки. Мы все ночи проводили в «щелях», ежеминутно ожидая, что следующая бомба будет в нашей голове. Я совсем уже очумела от бессонницы. А слухи росли всё более безрадостные, немцы приближались со сказочной быстротой".

Издательство эвакуировали в срочном порядке. Но в машинах места были строго распределены, и можно было взять с собой только одного человека. Нина Мальцева отказалась ехать и осталась со своей семьёй. "Мне сказали, что меня немцы расстреляют за мои плакаты про них. Я и сама так тоже думала, но не было сил бросить моих стариков одних" (сестру вместе с рабочими завода, где она работала, отправили на рытьё противотанковых рвов).

В город вошли немцы. Но наши войска перешли Днепр и начали обстрел. Всё гражданское население было выслано из района, где проживала семья Нины Мальцевой, до конца обстрела. Около месяца они пережидали у знакомых. Вернувшись домой после бомбёжки, обнаружили, что квартира хорошо "почищена", еды практически не осталось, унесены ценные вещи.

"Скоро к нашему дому подъехала машина с немцами, среди которых был муж моей приятельницы, Генрих Фишер, по национальности немец. Они взяли меня, чтобы отвезти в комиссариат. Когда мама стала плакать, то Генрих успокаивал её, что ничего серьёзного мне не грозит. Привезли меня в какую-то комнату, полную немцев, на столе лежали мои плакаты и листовки против немцев, они все рассматривали и смеялись. Генрих меня им представил, как автора этих карикатур. Я очень перепугалась, тогда один из немцев сказал мне, что рисунки хорошо сделаны, но нарисовав во всех видах Гитлера, я теперь должна нарисовать и Сталина, тогда они меня отпустят. Я ожидала чего-то ужасного и, услышав это, успокоилась, так как к Сталину я кроме ненависти ничего не питала. Меня отпустили, сказав, чтобы я шла работать в новую под немецкой эгидой городскую газету. Там я проработала недолго, дала 6-7 карикатур, потом потихоньку перестала ходить туда, а те просто забыли про меня. Но дома дела наши были плохи, ни еды, ни топлива у нас не было, менять у нас было нечего, зима стояла невероятно холодная, топили мы раз в день вечером, книгами, которых у нас было много. Голод опять схватил нас за горло".

От истощения умер отец. Семью Нины выселили из дома. Случайная знакомая помогла найти новое жильё, когда все уже были в отчаянии. "Каждый день мы боролись за кусок хлеба и не всегда могли его иметь. Моя мама слабела с каждым днём, она таяла, но никто из нас не слыхал от неё ни звука жалобы. Она не имела сил перенести подобную голодовку. Мы с сестрой благодаря своей молодости остались живы. Осталась жива и наша добрая душа – Няня".

В городе начались облавы на молодёжь, их силой вывозили в Германию на работы. "Мы с сестрой дрожали за себя, боялись попасть в подобную ситуацию – облаву, мы дрожали за каждый день. Если бы нас забрали в Германию, то мама и Няня остались бы без помощи одни. А художников забирали вместе с семьёй, вот мы и решили ехать в Германию все вместе". Приёмный пункт для всех художников был город Ровно. Туда из всех стран и мест свозили агенты всех художников, которых они отыскивали. В Ровно им давали квартиры для семей, а их дальнейшей судьбою занимался шеф всего этого центра Герр Камин. Какое-то время Нина Викторовна работала в этом центре, там ей дали персональную работу – иллюстрации для книги «Русские народные сказки», которая вышла в Дрезденском издательстве.

"Уже опять пошли слухи о приближении русских войск, опять ужас, опять бомбёжки. А тут моя мама совсем ослабла, была больна. Она не выдержала, наконец, всего этого: голода, войны, горя; этого дикого бегства в никуда". Мама Нины скончалась. Сразу после её похорон Нину вместе с несколькими художниками вывезли в Берлин, а сестру с няней сдали в рабочий лагерь в г. Нейруппин.

"Мы в Берлине ещё немного поработали, а потом нас бросили на произвол судьбы, Германия кончалась. Тут очутился на моей дороге военнопленный русской армии, по национальности армянин. Выбора у меня не было, или с моста в воду, или идти с ним. Я выбрала последнее. Он работал в Берлине у хозяина. Он был неплохой человек, но ни любви, ни какой-нибудь симпатии к нему я не чувствовала. Его хозяин дал нам в Берлине помещение. Это была шикарная квартира берлинского архитектора, который увёз свою семью от бомбёжки, а нас пустил присматривать за его жильём".

Началась битва за Берлин. "Мы сидели в убежище, со страхом слушали грохот орудий, разрывы снарядов и бомб. У нас не стало воды, и мой муж воспользовался небольшим перерывом в стрельбе, решил пойти к озеру, которое было недалеко от нас в парке. Назад он не вернулся, я осталась одна". После окончания бомбёжки среди трупов Нина Мальцева мужа не нашла. Почти в состоянии беспамятства в парке на скамейке её нашла пожилая женщина (оказалась тоже русская, вдова швейцарца) и взяла к себе. "Но моё счастье было очень коротким, всего несколько дней, так как русские власти в Берлине издали приказ – всем иностранным поданным покинуть город в трёхдневный срок. А моя названная мать была подданной Герцогства Лихтенштейн, и там у неё была своя вилла. Она меня звала с собой, но я не владела французским языком, по-немецки тоже говорила с акцентом и неправильно, никаких документов о моём Лихтенштейновском подданстве у меня не было, и меня сразу же на пропускном пункте разоблачили бы".

25 мая Нина Викторовна родила дочку, которую назвала Катей (первым девочкам в их семье давали имя в честь Екатерины II). Ребёнка пришлось отдать в местный монастырь, так как кормить было абсолютно нечем. Саму Нину подкармливали соседи, но в то время в Берлине очень многие были на грани истощения.

"В голове у меня было одно – домой! Я плохо соображала, что дома у меня давно нет, и в Днепропетровске меня ожидает совсем не домашний уют. Но каждый день русское радио всё твердило, чтобы все русские ехали домой, что все их вины забыты, всё списано на войну. Обращались к русским очень нежно «Братья, сёстры», я им невольно поверила и решила ехать домой.

Конечно, если бы я была полностью в своём уме, я бы не рискнула на эту поездку, но продолжительный голод, страх и горе меня доконали, и я решила ехать на Родину. У меня был так называемый «голодный психоз», когда долго голодающие люди теряют способность трезво смотреть на вещи, ими овладевают тупость и беспомощность. Самое разумное с моей стороны было бы соединиться со своей сестрой или разыскать знакомого немца по адресу, который он мне дал. Но у меня была только одна мысль – домой! Я забрала из приюта свою дочку, и мы с ней тронулись в путь".

Везли людей на машинах, кормили сухим пайком, который состоял из гороха и овса, все должны были сами варить во время остановок на кострах. Когда Нине Викторовне с дочкой совсем было плохо, их снимали и отправляли в какой-нибудь русский госпиталь по дороге. Как только состояние улучшалось - отправляли следующим этапом дальше. Так ехали несколько месяцев. Уже зимой прибыли в г. Брест, где всех поместили в дощатый сарай на несколько сотен людей. Нары были трёхэтажные, с соломой на них, солома была вся полна вшей. Ни воды, ни питания люди толком не имели, за всем этим стояли громадные очереди.

"Страшно сказать о моём путешествии «домой», страшно вспоминать о нём. Чудо, что девочка всё же была жива или, скорее, полужива. Это был малюсенький детский скелетик, совсем уже без сил. Выбраться из Бреста было невозможно, взрослых людей сажали на железнодорожные платформы, на которых везли машины с немецких заводов. Людей сажали между машинами, в свободных углах. Но ехать зимой с ребёнком на платформе было бы самоубийство. Холод был жуткий, девочку я заворачивала во все тряпки, какие были у меня, а сама я потеряла уже все силы и хотела умереть, но слабый плач ребёнка меня опять поднимал с нар. Наконец, я легла и сказала себе, что уже не поднимусь, и здесь мы обе умрём.

Мы обитали с ней в самом тёмном углу, дверь была далеко от нас, а окон совсем не было. Я заметила, что дочку привлекает свет от двери, и мне захотелось дать ей перед концом посмотреть на солнце. Я взяла её на руки, с трудом выбралась на порог и стояла около двери, смотря на снег, солнце, на последний мой день. Вдруг я увидела, как мимо меня прошли две женщины, и в одной я узнала свою сестру. Я с криком бросилась к ней, но она смотрела на меня и не могла узнать, настолько я изменилась. Наконец она признала меня в этой фигуре, почти потерявшей свой образ. Трудно описать нашу радость от встречи! Моя сестра вместе с Няней тоже ехала «домой»! Они находились в другом лагере по репатриации и к нашему пришли случайно. Няня сразу же схватила девочку, и обе были в ужасе от её состояния. Тут сестра побежала на базар, выменяла на какую-то вещь молоко девочке, а мне варёную курицу, которую я всю сразу же съела. Сестра ехала вдвоём с Няней, они могли захватить кое-какие вещи и продовольствие и не так нуждались, как я с ребёнком. Няня взяла кусок сала и пошла с дочкой её покрестить, к священнику, считая, что крещение даст ей здоровье.

Эта встреча спасла нас обеих, а тут для больных и детей дали телячий вагон с печкой, и мы добрались, наконец, «домой». Но дома нас никто не ждал. Мы явились к знакомым, которые не были от этого в восторге. Я теперь ничего не могу сказать о «доме», так как меня на второй день арестовали, и мой дом стал теперь в тюрьме".

В тесной душной камере с 15-ю женщинами, с ежедневным пайком в виде чашки кипятка, чуть-чуть каши и пересоленой сушёной тюльки Нина Викторовна ожидала окончания следствия.

"Дело было ясное, и я без возражений подписывала всё, что писала следовательница. Она меня вызывала, когда начинала амуриться с другими служащими НКГБ, и на меня они не обращали внимания, а я дремала в углу на стуле. Мне было всё равно. Наконец она мне сказала, что моё дело закончено, дала мне папку с моим делом на просмотр, но мне это было совсем неинтересно, и я, не читая, подписала всё. Я до сих пор не знаю, что было написано в моём деле. Меня из следственных камер перевели в тюрьму".

"Вскоре повезли несколько человек, в том числе и меня, на «суд». Суд был скорый, мне зачитали приговор и спросили, что я хочу сказать. Я ответила: «Ничего». На том дело и кончилось. Нас всех отвезли обратно в тюрьму, а в скорости отправили в лагерь".

В это время сестра отдала девочку в детдом, няню отослала в деревню и, только найдя комнату и работу, забрала их к себе.

В мае 1947 года заключённых привезли в пересыльный лагерь в Саратове. Там Нина Мальцева совсем потеряла силы и решила покончить с собой - отказалась от пищи, легла и больше не вставала. "В конце концов, меня отвезли в больницу для лагерников. Я плохо помню то время, я всё время спала на своей койке и ни на что не реагировала. Врачи нашли у меня туберкулёз и пеллагру. С меня сходила клочьями кожа, и тело было в ранах, я была смертником. Но, как всегда в моей жизни, в последнюю минуту является спасение. Меня пожалел один из докторов и принялся меня лечить. Он имел право ходить на кухню, оттуда он приносил мне миску каши и вливал туда грамм 200-300 рыбьего жира. Это он делал несколько раз в день, и я понемногу стала отходить. Закрылся процесс в лёгких, и пеллагра стала отступать. Я поднялась с койки. Он меня устроил к себе, в медицинскую лабораторию, научил делать анализы, и я стала работать лаборантом. Жизнь моя в лагере немного наладилась".

"Из больницы я попала в большой производственный лагерь Саратовской области в г. Пугачёве. Там делали игрушки и всякую дребедень. Тут получила письмо от сестры со страшным известием, что у неё врачи нашли саркому локтевого сустава. Меня всё время преследовали несчастья, но это известие совсем доконало меня. А тут ещё на моём новом месте меня послали по спецнаряду, как художника, начальство не нашло для меня применения. Меня сначала послали щипать шерсть, прясть её, потом вязать платки и по недоразумению меня посадили в БУР (Барак Усиленного Режима), где я находилась в обществе воров в законе, убийц и разного отребья.

Но Бог ли, чёрт ли, но кто-то из них меня спас. Пахан этого общества, оказался любителем живописи и пытался рисовать. Он явился моим защитником, и ко мне все отнеслись с большим почтением, так как я умела писать самые душераздирающие письма к родным. С просьбами о посылках, вечерами, все они сходились ко мне в комнатку, и я им рассказывала разные романы, кинофильмы и всякие истории, нечто вроде вечернего телевизора, по-современному. Там я пробыла что-то около двух месяцев. Потом приезжее начальство меня освободило, и я стала работать по росписи игрушек. Там встретила я своего земляка из Днепропетровска, театрального художника, который стал мне более чем другом.

В лагере большое счастье – встретить друга, любимого, защитника. Я тогда думала, что нашла себе спутника на всю жизнь. Но в дальнейшем я убедилась в своей ошибке, ну, да об этом скажу позже. Так я прожила в лагере в г. Пугачёве около года, этот год был для меня счастливым, я чувствовала любовь, поддержку и локоть друга рядом. Если бы не письма сестры, полные отчаяния, то моё пребывание в лагере там было бы вполне сносным. Но мысль о том, что будет с сестрой, Няней и моей девочкой не давала мне спокойно жить».

«Я опять отправилась в путь, политических заключённых разделили. Самых опасных (среди которых была и я), отправили в отдельные лагеря. Так как мы были - спецконтингент, к нам были применены дополнительные меры наказания, мы должны были носить на одежде номера. На ночь нас в бараках запирали, в бараке ставили парашу. Нас всех таких отправляли в Озерлаг около Тайшета на строительство железной дороги Тайшет – Братск.

Сначала я переменила несколько рабочих лагерей. Но потом меня, как художника, направили в лагерь для заключённых матерей, беременных и детдом для детей заключённых. Там я пробыла почти до конца моего срока. Этот лагерь был для меня сравнительно счастливым, если не считать того, что я получила известие о смерти сестры. Ушёл из жизни мой верный друг, от детских лет до её последнего вздоха. Няня, которой года уже подошли до грани ста, осталась с четырёхлетней моей дочкой, обе совершенно беспомощные...»

«Этот лагерь, который в просторечье назывался «мамским», состоял из двух зон: зоны заключённых матерей, врачей и медсёстер и детской зоны, где проживали дети, находившиеся до 3-5 лет, обслуживали их заключённые. Моей обязанностью там было рисовать на стенах детских комнат различные рисунки из детских сказок. Потом я ещё придумала делать для детей театр кукол. Всё это пользовалось большим успехом у начальства».

"Режим был в этом лагере мягче и питание лучше, голода уже не было, хлеб лежал на столах. Общество заключённых было симпатичнее, чем в рабочих лагерях, было много врачей, сестёр и других интеллигентных людей. Я там нашла себе много друзей не только во время заключения, но и в последующую пору жизни. Тут случилась смерть Сталина, в воздухе запахло свободой. Как один день, промелькнули для меня шесть лет в этом лагере".

Освободившись в 1953 году, Нина Викторовна возвращается в свой родной Днепропетровск, находит няню, забирает уже подросшую дочь из детприёмника.

В Днепропетровск приехал также друг Нины из лагеря в Пугачёве. Он нашёл работу в Театре русской драмы в г. Серове на Урале, и Нина Викторовна уехала с ним туда устраивать себе всю жизнь заново. "Но мы с мужем тоже отвыкли друг от друга, и нужно было заново строить свою семейную жизнь. Этого мы с ним не сумели, и после полутора лет не очень мирной жизни мы с ним разошлись. Я уехала с дочкой обратно в свой Днепропетровск".

В Днепропетровске Нине Мальцевой удалось устроиться работать художником в Театр кукол. Официально художником она не могла устроиться из-за лагерного прошлого, поэтому была определена на ставку уборщицы. Так как денег не хватало, бралась за любую подработку. Затем её порекомендовали художником в мультцех в новую киностудию, где ей пришлось с азов изучать работу мультипликатора. И Нина Викторовна стала работать в две смены: первую половину дня в театре, вторую - в киностудии. 8 лет своей жизни она работала по 15 часов в сутках, и лишь после 8 лет получила законную ставку и смогла перейти только на одну работу. Ей удалось выхлопотать однокомнатную квартиру, в которой жила с дочерью. Няня скончалась на сотом году жизни. Нинна Мальцева ушла из театра, осталась работать режиссёром-мультипликатором в киностудии, но брала по договорам постановки.

В 1969 году дочь вышла замуж и переехала в Ленинград. Нина Викторовна в 1971 году переехала к ней поближе в Гатчину. Будучи уже на пенсии, работу не оставила. "Я работала на маленькую ставку в городской библиотеке, оформляла помещение и работала, сколько хотела и когда хотела, меня не стесняли режимом. Моя работа всем нравилась, и, что самое главное, она мне была по душе. Ко мне относились хорошо, и я совсем оттаяла сердцем. В маленьких провинциальных городках живёт семейственный дух, там легче дышится. Я часто ездила в Ленинград к Кате, и она тоже у меня часто бывала. Со времени своего замужества Катя сильно изменилась и посерьёзнела, я была довольна её жизнью. Наконец-то настала спокойная жизнь без тревог и несчастий. У меня в Гатчине было много друзей, я часто посещала театры Ленинграда, музеи, выставки. Мне теперь хватало времени на все удовольствия и радости, которых я не знала всю мою жизнь".

"Моя жизнь пошла неспешным чередом. Всю свою жизнь я рисовала, помимо работы, ещё и для себя, рисовала то, что хотела, в чём находила выход от своей отупляющей работы. Эти рисунки были МОИ и только МОИ, я их рисовала только для себя, это был плод моей фантазии. Я любила рисовать сказки, разных ведьм, чертей, неведомых существ, которые жили только у меня в голове. У меня их накопилось очень много, часть из-за моих скитаний пропала, но всё же много рисунков осталось в папках".

"После перестройки, когда разоблачили преступления Сталина, то на месте лагерей в Сибири, в городе Братске, где я отбывала свой срок, организовали музей политической ссылки. Кто-то из бывших узников Озерлага указал мой адрес, и музей начал со мной переписку. Узнав, что у меня много работ, они предложили отдать мне рисунки к ним в музей. Я уже много лет собирала свои рисунки, которые делала для себя, и их у меня накопилось несколько папок. В последнее время я очень беспокоилась о судьбе моих рисунков, что будет с ними после моей смерти? Я уже очень старая, а оставлять их кому-либо мне не хотелось. Моя дочь тоже немолода и очень болезненна, а других наследников у меня нет, вот потому я очень обрадовалась предложению Братского музея, там хоть сохранят мои рисунки, для того чтобы люди могли посмотреть на них и хоть добрым словом вспомнить меня, глядя на мои фантазии".

Последние цитаты взяты с воспоминаний Нины Викторовны Мальцевой, хранящихся и опубликованных на сайте Сахаровского центра в разделе "Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы" (https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=13317).

Скончалась Нина Викторовна Мальцева в Санкт-Петербурге в 2003 году.

"Я благодарна судьбе, которая мне её дала, и без лагерей моя жизнь была бы неполной, пресной и, возможно, скучной. Плохое тоже надо испытать досыта, тем ярче хорошие мгновения".

Благодарим за внимание!