02 Стихи А. Ануфриевой

Ранние стихи

Угрюмый милиционер

Угрюмый милиционер

Глядит в бездонное пространство —

Приверженец вольтерианства

Он чужд системе здешних мер.

Его друзья живут зазря,

Пьют по утрам портвейн и пиво.

Ему так просто быть счастливым,

Но быть собой ему нельзя.

Спешит в подземный переход,

Где все течет поток народа,

И он заходит в эту воду,

И ищет брод, и ищет брод…

Но не находит брода он.

А с голубого небосклона

Глядит в звезду его погона

Звезда созвездья Орион.

***

Лето. Небо обмелело.

Сниму сандалии

И перейду вброд.

***

Трава растет шепотом

Люди не умеют слышать

Уходи прочь

Отсюда

Здесь слишком тихо

По вечерам

***

Весна уходит. Плачут птицы.

Глаза у рыб полны слезами.

В бездонном космосе над нами

Слепое время мчится, мчится.

Весна уходит. Вот и всё.

Мы этого не замечаем

Мы лишь трехстишия читаем

Из ранней лирики Басё.

Лист лопуха росу уронит,

Гляди его не оборви —

Мы все у Бога на ладони

Мы все у Бога на ладони

Мы все у Бога на ладони

Идем по линии любви

Владимиру Пшеничному

Резец покоряется мрамору,

Певец покоряется истине.

Знать, Господу тоже ведомы

И ненависть, и любовь.

А небо покрыто шрамами —

Наш мир тоже кто-то выстрадал,

Вот только не помню имени,

Да вряд ли и вспомню вновь.

Поэт не умеет чувствовать,

Поэт не умеет веровать,

Хотя бы на те мгновения

Когда он поет и пьет…

Забвение и безумие

Приносят ветра с севера,

Играют опавшими листьями

И дни напролет — льет.

Иуда

Я говорил, что истина — в вине.

Он улыбался: «Истина — в прощеньи!».

Смысл слов Его был непонятен мне,

И это вызывало раздраженье.

Земля коптила низкий небосклон.

Им тесно в наших несогласных душах.

Я — хмур и зол. И чист и светел — Он,

Как звезды, отразившиеся в лужах.

Он спрашивал: «Иуда, что есть боль?»

Я чувствовал, что не могу ответить.

И медленно текло к финалу лето,

Стремясь в свою пустынную юдоль…

Но миг настал, и — «Радуйся, Равви!».

Немного голова болит с похмелья…

О, сколько, Боже мой, в его крови

Пьянящего, дурманящего зелья…

А на планете — опустевшей, пыльной —

Стать новым богом замышлялось мне.

И быть свободным, праведным и сильным,

И никогда не помнить о вине.

Одиссей

Я спасался повсюду от этой безоблачной сини,

Я искал серый камень далекой забытой Итаки.

Но на картах давно чересчур уж условные знаки,

Не найдешь ничего и не вспомнишь ни слова отныне.

Где-то там, впереди оглушительно воют сирены,

И циклопы стоят над асфальтом беззвучно и вечно,

А корабль летит в неизвестность легко и беспечно,

Хоть готовы уже оборваться холодные вены.

Я сегодня усну, а назавтра продолжу скитанья,

Будут петь эти волны свою бесконечную песню.

Только бронза мечей обернется беспомощной жестью,

И изломанным хламом заветные наши мечтанья.

***

Осыпается штукатурка

с неба,

А вчера у кого-то сверху

протекало.

«За надежность водопровода

не ручаюсь», —

Говорил мне похмельный мастер.

Было лето.

А сегодня — ноябрь. Осень.

Серый полдень.

Этой осенью на потеху

много снега.

Одиссей возвратился. И волнам немного

больно.

Даже вечности это трудно —

расставаться.

Он уйдет. Странник дома не может —

долго.

Он уйдет. И оставит царство —

Телемаху.

Ну а мне — только крошки

ржаного хлеба

И заржавленную монетку —

пять копеек.

Будет холодно и просторно —

там, под сердцем.

…Этой осенью отчего-то

много света.

***

Бог ломает солнечные копья

О скамейки и о тротуары.

Этот город — сонный, пыльный, старый —

Снова пахнет ветром и пыльцой.

На углу унылый пьяный дворник

Продает кубинские сигары…

Мне опять приснилась Ниагара,

Брызгами плевавшая в лицо.

Улыбаясь, кто-то смотрит сверху,

Свесив ноги прямо с края крыши —

Он-то знает: надо просто верить,

А ответов на вопросы нет.

И глядит в слепое поднебесье

Пожилой троллейбусный кондуктор,

И в весну распахивает двери,

И в весну спешит купить билет.

***

Я проткнул эту Землю бамбуковой палкой насквозь,

И Земля изнутри оказалась практически полой.

Из моих предсказаний еще ни одно не сбылось,

Не касаясь, конечно, политики и футбола.

Будда спит в тростнике.

На поверку он тоже пуст.

В пыльной медной его голове только теплый ветер,

А бездомная вечность играет печальный блюз,

И он кажется Будде длиннее всего на свете.

Я уйду. Я не стану мешать. Пусть, счастливец, спит.

Нам на этой огромной Земле остается мало —

Разве только от скуки переводить на санскрит

Объявления из дурных бульварных журналов.

Все мне кажется — видимо, что-то неладно здесь.

Мы ошиблись дверью, но мы уже за порогом.

Я кричу. И мне вторит кто-то с небес:

«Мы — не боги».

***

Научись плевать в колодцы

И играть на саксофоне —

И лети себе по свету,

Сделав крылья из бумаги.

Залепи горячим воском

Уши, чтоб не слышать больше

Как пожарные машины

Мчатся к стенам павшей Трои.

Не носи любую обувь —

Всех моделей и размеров,

Чтоб возможности лишиться

Прятать нож за голенищем.

Вырви струны из кифары

И сплети из них капканы,

Чтоб ловить слова и звуки,

Пролетающие мимо

И создай из них поэмы,

И создай из них планеты,

Стань бессмертным.

Но сначала научись плевать в колодцы.

***

Мы только посредники между двумя миражами,

И глупо, приятель, себя называть поэтом.

На лестничной клетке между двумя этажами

Порою не так уж легко догадаться где ты.

Выходишь на улицу. Ветер. Дома. Машины.

Фигуры прохожих, спешащих домой с работы.

Фигуры вождей, покоривших свои вершины.

Ты смотришь в глаза их, уже забывая, кто ты.

Вернувшись домой, ты запишешь четыре строчки,

В которых и сам, очевидно, поймёшь немного.

Вздохнёшь. Улыбнёшься. Подумав, поставишь точку.

Ещё один день допрожит. И слава Богу.

Твоя бесконечность заполнена зыбким светом —

Неясным, волшебным, прозрачным, почти бесцветным.

И глупо, приятель, себя называть поэтом.

И рано, приятель, себя называть бессмертным.

***

«Что касается Кёльна — его разбомбили дотла»

Татьяна Бек

Что касается Кёльна, я там никогда не бывала,

Но я где-то читала, что снега опять намело.

Да и птицы поют. В витражах. Только этого мало.

Просто снова февраль, просто снова повсюду бело.

Над моей головой громыхает тяжёлое время,

Беспощадное к женщинам, книгам и календарям.

А быстрее других умирает проросшее семя,

И ненужная память теснится по пыльным углам.

Завтра будет весна, и земля похмелится дождями.

Дай-то Бог, чтобы эти дожди хоть кого-то спасли.

Только снова земля под ногами полна семенами,

И какая-то сила всё тянет их из-под земли.

Елене Клименко

Погодка в Дании ни к черту —

Дожди, по-прежнему дожди.

Гертруда пишет натюрморты

И ждет, что будет впереди.

Пустуют парки и аллеи,

Давно ушла пора мечтать,

Но королевы не умеют

Любить. Они умеют ждать,

А ждущие — не верят в чудо.

Увы — иного не дано.

И улыбается Гертруда.

И пьет вино.

***

Из подъезда на бульваре

Вышел пьяный Заратустра

И пошел бродить по свету,

Проповедовать и плакать.

Мир, расколотый как чашка,

Был прозрачен и огромен.

В городе царила осень.

В небесах синел июль.

***

Наступает эпоха тополиного пуха.

С точки зрения вечности, это неплохо.

***

Лучше было бы родиться

Вовсе — в немоте глубокой,

Не имеющей традиций,

Не имеющей истока.

Но, приятель невезучий,

Мы с тобою угодили

В наш Великий и Могучий,

И Прекрасный, и Обильный.

И теперь года проводим —

Ночь за ночью, том за томом,

В ожидании прихода

Удивительных фантомов.

Проявляются из мрака

Чёрно-белые фигуры:

Северянин в зимнем фраке

На лисицах чёрно-бурых

Граф Толстой в наряде барском

И с гвоздикою в петлице

Пушкин в ментике гусарском

Бродский в пасмурной столице

Что вы значите, фантомы?

Для чего вы здесь, ответьте?

Вы ошиблись или домом

Или, может быть, столетьем.

…

Встанут, головой качают

И глядят с немым укором,

И молчат нестройным хором,

Ничего не отвечают…

***

Сергей Ковыршин

На крышу вышел —

Взлететь повыше

и половчей.

Весна горела,

Весна кипела —

Весна в Ковыршине

и вообще.

А глупый город

Глядел и думал:

«Уже декабрь —

куда лететь?».

И только крыша

Шептала: «Тише!».

Вдыхал Ковыршин

весенний свет.

А небо пахло

Травой и солнцем,

Бездонное словно

Воздушный шар.

А небо вовсе

Не знало песен

И сколько весит

Его душа.

Райнеру Мария Рильке

Тонкой свечкой угасает вечность,

оставляя в наших душах гарь.

Человек, влюблённый в быстротечность

нараспев читает календарь,

нараспев читает дни и числа,

странные, пустые письмена,

чьи-то жизни без судьбы и смысла,

имена, пространства, времена.

И слепой, доверчивый по-детски,

сотню шагает в смерть, как в свет.

Это в переводе на немецкий

значит: «Ich bin Dichter (Я — поэт)».

Это в переводе на межзвёздный —

Солнечного света полоса.

Это значит, что, пока не поздно,

надо отправляться в небеса.

***

Платон мне друг. Чем больше в мире истин,

Тем проще жить поэтам и шутам,

Но тем сложнее оставаться чистым.

…Мы все равно заплатим по счетам —

Но не сейчас, мой друг. Возможно, завтра,

А может — через сотни тысяч лет.

Синицы, журавли и космонавты

Летят на свет.

И мы живем. Ликуем и страдаем.

Творим и разрушаем красоту.

И ничего в себе не понимаем.

И ничего вокруг не понимаем.

И вовсе ничего не понимаем.

А птицы умирают налету.

Какую боль нам новый день подарит —

И сам Господь не ведает ответ…

А мы на голубом воздушном шаре

Летим сквозь свет.