Embedded Files
Ранние стихи
Угрюмый милиционер
Угрюмый милиционер
Глядит в бездонное пространство —
Приверженец вольтерианства
Он чужд системе здешних мер.
Его друзья живут зазря,
Пьют по утрам портвейн и пиво.
Ему так просто быть счастливым,
Но быть собой ему нельзя.
Спешит в подземный переход,
Где все течет поток народа,
И он заходит в эту воду,
И ищет брод, и ищет брод…
Но не находит брода он.
А с голубого небосклона
Глядит в звезду его погона
Звезда созвездья Орион.
***
Лето. Небо обмелело.
Сниму сандалии
И перейду вброд.
***
Трава растет шепотом
Люди не умеют слышать
Уходи прочь
Отсюда
Здесь слишком тихо
По вечерам
***
Весна уходит. Плачут птицы.
Глаза у рыб полны слезами.
В бездонном космосе над нами
Слепое время мчится, мчится.
Весна уходит. Вот и всё.
Мы этого не замечаем
Мы лишь трехстишия читаем
Из ранней лирики Басё.
Лист лопуха росу уронит,
Гляди его не оборви —
Мы все у Бога на ладони
Мы все у Бога на ладони
Мы все у Бога на ладони
Идем по линии любви
Владимиру Пшеничному
Резец покоряется мрамору,
Певец покоряется истине.
Знать, Господу тоже ведомы
И ненависть, и любовь.
А небо покрыто шрамами —
Наш мир тоже кто-то выстрадал,
Вот только не помню имени,
Да вряд ли и вспомню вновь.
Поэт не умеет чувствовать,
Поэт не умеет веровать,
Хотя бы на те мгновения
Когда он поет и пьет…
Забвение и безумие
Приносят ветра с севера,
Играют опавшими листьями
И дни напролет — льет.
Иуда
Я говорил, что истина — в вине.
Он улыбался: «Истина — в прощеньи!».
Смысл слов Его был непонятен мне,
И это вызывало раздраженье.
Земля коптила низкий небосклон.
Им тесно в наших несогласных душах.
Я — хмур и зол. И чист и светел — Он,
Как звезды, отразившиеся в лужах.
Он спрашивал: «Иуда, что есть боль?»
Я чувствовал, что не могу ответить.
И медленно текло к финалу лето,
Стремясь в свою пустынную юдоль…
Но миг настал, и — «Радуйся, Равви!».
Немного голова болит с похмелья…
О, сколько, Боже мой, в его крови
Пьянящего, дурманящего зелья…
А на планете — опустевшей, пыльной —
Стать новым богом замышлялось мне.
И быть свободным, праведным и сильным,
И никогда не помнить о вине.
Одиссей
Я спасался повсюду от этой безоблачной сини,
Я искал серый камень далекой забытой Итаки.
Но на картах давно чересчур уж условные знаки,
Не найдешь ничего и не вспомнишь ни слова отныне.
Где-то там, впереди оглушительно воют сирены,
И циклопы стоят над асфальтом беззвучно и вечно,
А корабль летит в неизвестность легко и беспечно,
Хоть готовы уже оборваться холодные вены.
Я сегодня усну, а назавтра продолжу скитанья,
Будут петь эти волны свою бесконечную песню.
Только бронза мечей обернется беспомощной жестью,
И изломанным хламом заветные наши мечтанья.
***
Осыпается штукатурка
с неба,
А вчера у кого-то сверху
протекало.
«За надежность водопровода
не ручаюсь», —
Говорил мне похмельный мастер.
Было лето.
А сегодня — ноябрь. Осень.
Серый полдень.
Этой осенью на потеху
много снега.
Одиссей возвратился. И волнам немного
больно.
Даже вечности это трудно —
расставаться.
Он уйдет. Странник дома не может —
долго.
Он уйдет. И оставит царство —
Телемаху.
Ну а мне — только крошки
ржаного хлеба
И заржавленную монетку —
пять копеек.
Будет холодно и просторно —
там, под сердцем.
…Этой осенью отчего-то
много света.
***
Бог ломает солнечные копья
О скамейки и о тротуары.
Этот город — сонный, пыльный, старый —
Снова пахнет ветром и пыльцой.
На углу унылый пьяный дворник
Продает кубинские сигары…
Мне опять приснилась Ниагара,
Брызгами плевавшая в лицо.
Улыбаясь, кто-то смотрит сверху,
Свесив ноги прямо с края крыши —
Он-то знает: надо просто верить,
А ответов на вопросы нет.
И глядит в слепое поднебесье
Пожилой троллейбусный кондуктор,
И в весну распахивает двери,
И в весну спешит купить билет.
***
Я проткнул эту Землю бамбуковой палкой насквозь,
И Земля изнутри оказалась практически полой.
Из моих предсказаний еще ни одно не сбылось,
Не касаясь, конечно, политики и футбола.
Будда спит в тростнике.
На поверку он тоже пуст.
В пыльной медной его голове только теплый ветер,
А бездомная вечность играет печальный блюз,
И он кажется Будде длиннее всего на свете.
Я уйду. Я не стану мешать. Пусть, счастливец, спит.
Нам на этой огромной Земле остается мало —
Разве только от скуки переводить на санскрит
Объявления из дурных бульварных журналов.
Все мне кажется — видимо, что-то неладно здесь.
Мы ошиблись дверью, но мы уже за порогом.
Я кричу. И мне вторит кто-то с небес:
«Мы — не боги».
***
Научись плевать в колодцы
И играть на саксофоне —
И лети себе по свету,
Сделав крылья из бумаги.
Залепи горячим воском
Уши, чтоб не слышать больше
Как пожарные машины
Мчатся к стенам павшей Трои.
Не носи любую обувь —
Всех моделей и размеров,
Чтоб возможности лишиться
Прятать нож за голенищем.
Вырви струны из кифары
И сплети из них капканы,
Чтоб ловить слова и звуки,
Пролетающие мимо
И создай из них поэмы,
И создай из них планеты,
Стань бессмертным.
Но сначала научись плевать в колодцы.
***
Мы только посредники между двумя миражами,
И глупо, приятель, себя называть поэтом.
На лестничной клетке между двумя этажами
Порою не так уж легко догадаться где ты.
Выходишь на улицу. Ветер. Дома. Машины.
Фигуры прохожих, спешащих домой с работы.
Фигуры вождей, покоривших свои вершины.
Ты смотришь в глаза их, уже забывая, кто ты.
Вернувшись домой, ты запишешь четыре строчки,
В которых и сам, очевидно, поймёшь немного.
Вздохнёшь. Улыбнёшься. Подумав, поставишь точку.
Ещё один день допрожит. И слава Богу.
Твоя бесконечность заполнена зыбким светом —
Неясным, волшебным, прозрачным, почти бесцветным.
И глупо, приятель, себя называть поэтом.
И рано, приятель, себя называть бессмертным.
***
«Что касается Кёльна — его разбомбили дотла»
Татьяна Бек
Что касается Кёльна, я там никогда не бывала,
Но я где-то читала, что снега опять намело.
Да и птицы поют. В витражах. Только этого мало.
Просто снова февраль, просто снова повсюду бело.
Над моей головой громыхает тяжёлое время,
Беспощадное к женщинам, книгам и календарям.
А быстрее других умирает проросшее семя,
И ненужная память теснится по пыльным углам.
Завтра будет весна, и земля похмелится дождями.
Дай-то Бог, чтобы эти дожди хоть кого-то спасли.
Только снова земля под ногами полна семенами,
И какая-то сила всё тянет их из-под земли.
Елене Клименко
Погодка в Дании ни к черту —
Дожди, по-прежнему дожди.
Гертруда пишет натюрморты
И ждет, что будет впереди.
Пустуют парки и аллеи,
Давно ушла пора мечтать,
Но королевы не умеют
Любить. Они умеют ждать,
А ждущие — не верят в чудо.
Увы — иного не дано.
И улыбается Гертруда.
И пьет вино.
***
Из подъезда на бульваре
Вышел пьяный Заратустра
И пошел бродить по свету,
Проповедовать и плакать.
Мир, расколотый как чашка,
Был прозрачен и огромен.
В городе царила осень.
В небесах синел июль.
***
Наступает эпоха тополиного пуха.
С точки зрения вечности, это неплохо.
***
Лучше было бы родиться
Вовсе — в немоте глубокой,
Не имеющей традиций,
Не имеющей истока.
Но, приятель невезучий,
Мы с тобою угодили
В наш Великий и Могучий,
И Прекрасный, и Обильный.
И теперь года проводим —
Ночь за ночью, том за томом,
В ожидании прихода
Удивительных фантомов.
Проявляются из мрака
Чёрно-белые фигуры:
Северянин в зимнем фраке
На лисицах чёрно-бурых
Граф Толстой в наряде барском
И с гвоздикою в петлице
Пушкин в ментике гусарском
Бродский в пасмурной столице
Что вы значите, фантомы?
Для чего вы здесь, ответьте?
Вы ошиблись или домом
Или, может быть, столетьем.
…
Встанут, головой качают
И глядят с немым укором,
И молчат нестройным хором,
Ничего не отвечают…
***
Сергей Ковыршин
На крышу вышел —
Взлететь повыше
и половчей.
Весна горела,
Весна кипела —
Весна в Ковыршине
и вообще.
А глупый город
Глядел и думал:
«Уже декабрь —
куда лететь?».
И только крыша
Шептала: «Тише!».
Вдыхал Ковыршин
весенний свет.
А небо пахло
Травой и солнцем,
Бездонное словно
Воздушный шар.
А небо вовсе
Не знало песен
И сколько весит
Его душа.
Райнеру Мария Рильке
Тонкой свечкой угасает вечность,
оставляя в наших душах гарь.
Человек, влюблённый в быстротечность
нараспев читает календарь,
нараспев читает дни и числа,
странные, пустые письмена,
чьи-то жизни без судьбы и смысла,
имена, пространства, времена.
И слепой, доверчивый по-детски,
сотню шагает в смерть, как в свет.
Это в переводе на немецкий
значит: «Ich bin Dichter (Я — поэт)».
Это в переводе на межзвёздный —
Солнечного света полоса.
Это значит, что, пока не поздно,
надо отправляться в небеса.
***
Платон мне друг. Чем больше в мире истин,
Тем проще жить поэтам и шутам,
Но тем сложнее оставаться чистым.
…Мы все равно заплатим по счетам —
Но не сейчас, мой друг. Возможно, завтра,
А может — через сотни тысяч лет.
Синицы, журавли и космонавты
Летят на свет.
И мы живем. Ликуем и страдаем.
Творим и разрушаем красоту.
И ничего в себе не понимаем.
И ничего вокруг не понимаем.
И вовсе ничего не понимаем.
А птицы умирают налету.
Какую боль нам новый день подарит —
И сам Господь не ведает ответ…
А мы на голубом воздушном шаре
Летим сквозь свет.
Page updated
Google Sites
Report abuse