Я инженер на сотню рублей,
И больше я не получу.
Мне двадцать пять, и я до сих пор
Не знаю, чего хочу.
И мне кажется, нет никаких оснований
Гордиться своей судьбой,
Но если б я мог выбирать себя,
Я снова бы стал собой.
Мне двадцать пять, и десять из них
Я пою, не зная, о чем.
И мне так сложно бояться той,
Что стоит за левым плечом;
И пускай мои слова не ясны,
В этом мало моей вины;
Но что до той, что стоит за плечом,
Перед нею мы все равны.
Может статься, что завтра стрелки часов
Начнут вращаться назад,
И тот, кого с плачем снимали с креста,
Окажется вновь распят.
И нежные губы станут опять
Искать своего Христа;
Но я пел, что пел, и хотя бы в том
Совесть моя чиста.
Я счастлив тем, как сложилось все,
Даже тем, что было не так.
Даже тем, что ветер в моей голове,
И в храме моем бардак.
Я просто пытался растить свой сад
И не портить прекрасный вид;
И начальник заставы поймет меня,
И беспечный рыбак простит.
An engineer for a hundred-a-month,
And my pay won’t get any higher
I’m twenty-five now, and to this day,
I don’t know what I desire.
It seems to me that there’s really no basis
To pride in my destiny,
But if I could choose myself for myself,
Again, I would pick to be me.
I’m twenty-five, and for ten of those years,
I sing, not knowing of what.
And I find it difficult to fear the one
Standing behind me in thought.
What can I do if my words seem unclear,
For this, I shoulder no blame;
As for the who is standing behind me,
Before her, we’re all the same.
And it may be that the hands of the clocks
Will go in reverse at first light,
And the one, whom, in tears, we took off the cross,
Will find Himself crucified,
And gentle lips will search once again
For their Savior, Christ to appear;
But I sang what I sang, and in that at least,
My conscience is totally clear.
I’m happy with how my life has turned out,
And even with times when I strayed,
And even with all of the wind in my head,
And my temple that’s now disarrayed.
I’ve simply been trying to grow my own garden
And not ruin the beautiful view,
The gate guard will see this and surely forgive me,
And the carefree fisherman, too.