Letters to a Roman Friend
Письма римскому другу
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемены у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!
________________
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
________________
Здесь лежит купец из Азии, толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
________________
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
________________
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела
все равно, что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
Он и будет протекать на покрывало.
________________
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
________________
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
________________
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
________________
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
март 1972
Letters to a Roman friend
It is windy nowadays, the ocean rages.
Autumn nears, the leaves are catching fire.
Postum, they’re more poignant, these changes,
than the girlfriend’s changes in attire.
At her knee or elbow, she will end it -
anything beyond will be curtailed.
Hence, this out of body marvel is more splendid:
no embrace can happen, no betrayal.
________________
I am sending you these books for your enjoyment.
How’s the capital? Still sleeping with one eye?
Caesar? What’s he up to? Still involved in
his intrigues, his gluttony, and lies?
I am in my garden, lanterns - blazing.
With no lady, friends, and no assistance.
Strong and meek have given up their place to
buzzing noises of agreeing insects.
________________
Here, an Asian merchant lies, - a smart one –
he was diligent, but easy to dismiss.
Caught malaria. He came up here to barter,
for his work, but certainly not this.
A legionnaire lies near him. He was bold.
Brought glory to the Empire, persevered.
He could’ve died in battle, but died old.
There are no rules, dear Postum, even here.
________________
Perhaps, a chicken is no bird to be admired,
but those with chicken-brains must take precautions.
If you were destined to be born in the Empire,
it’s best to find some province, by the ocean.
Away from Caesar and the blizzard, in your nook.
No flattery, no rushing, constant fearing.
You’re telling me the governors are crooks?
But murderers are even less endearing.
________________
Yes, I’ll endure the rain with you, hetaera,
but don’t you think this haggling’s uncouth:
a sesterce from the shielding body near you
is like the shingles taken from the roof.
You claim that I’m leaking? In my life,
I’ve never made a habit leaving puddles.
One day you will become somebody’s wife,
and he will surely leak onto the covers.
________________
We’ve lived past half. It’s fading into black.
And, as an old slave by the tavern had declared:
“We’ll notice only ruins, looking back.”
A view barbaric surely, but still fair.
I’ve strolled the hills. And now, this large bouquet.
I’ll have to find a pitcher, give them water…
My Postum, how is Libya today -
or some place else? Continuing the war there?
________________
Do you recall the procurator’s sister?
The slender one, but round in the thighs.
You used to sleep with her… She has become priestess.
A priestess, Postum, talking to the skies.
Come visit, I’ll bring out wine and bread.
Or plums, perhaps. You’ll share your observations.
I’ll make your bed with heavens overhead,
and teach you names of all the constellations.
________________
Dear Postum, soon, your friend, who liked addition,
will pay off all the debts that piled slowly.
Take out my savings from beneath the cushion, -
there isn’t much there, just for rites and only.
Then, ride your black mare out of town far enough
to reach the house of hetaeras by the morning,
and pay the price they once charged for their love,
so that they make the same now for their mourning.
________________
The laurel’s greens cause shudders in the air,
The dust across the window, door - undone.
The long deserted bed, abandoned chair.
The fabric that absorbed the midday sun.
There, with the wind, a boat beats in a welter.
Behind a fence of pine trees, Pontus rises.
There, on the cracking bench – Pliny the Elder.
And thrushes chirp in thick locks of the cypress.
March 1972