Суслово
После месяца пути мы прибыли в сельскохозяйственный лагерь – отделение Суслово, где были сразу изолированы в карантине. Этот карантин был сам по себе инкубатором всяких болезней.
Теснота, липкая черноземная грязь, тучи блох и клопов. На нарах мест не хватало, спали под нарами.
Однажды в барак зашел начальник культурно–воспитательной части отделения. Он набирал артистов в культбригаду. Кто-то из моих спутниц по этапу «выдал» меня, и после карантина я уже лепила кукол в маленькой рабочей комнате отделенческого клуба. (Весь Сусловский лагерь считался совхозом, и главное отделение было как бы конторой совхоза.)
Этот лагпункт отличался от остальных только большим лазаретом и клубом. А в жилых бараках – те же клопы и блохи, набитые соломой тюфяки без простыней, рваные одеяла. В отличие от северных лагерей, здесь зимой бараки почти не отапливались. Люди спали на нарах, не раздеваясь, в бушлатах, ватных брюках и валенках.
Мне-то было сравнительно хорошо. Я жила при клубе. Это было большое ветхое здание, кишевшее крысами, которое невозможно было натопить. Мы жгли что попало: декорации, подшивки газет, мебель. Однажды во время застольной репетиции один из ребят на минутку отлучился, а когда вернулся, его стул уже догорал в топке. Но все равно, как ни топили, пролитая на стол вода или суп моментально замерзали.
И вдруг, кажется в сорок девятом году, начался переполох в лагере. Начальство зашевелилось, забегало, закопошилось, как муравейник перед грозой. В конце зимы в зону завезли солому, хворост, уголь и стали усиленно топить бараки.
Настывшая за зиму наледь на потолках и стенах стала таять, и на головы обитателей бараков полился дождь, смешанный со штукатуркой. Когда всё подсохло, бараки хорошо побелили внутри и снаружи, и стены в секциях размалевали картинами на сюжеты русских сказок. Потом были выданы новые одеяла – каждой секции свой цвет – и по две простыни. Было приказано не пользоваться ими ночью, а только днём аккуратно застилать постели.
Полы, столы и нары были выскоблены добела. Всё это было бы хорошо, но плохое не заставило себя ждать. В 49 году впервые в обычном, не штрафном лагере, зону разделили на женскую и мужскую. Наши мальчики стали ходить на репетиции по пропускам через вахту (клуб остался в женской зоне).
В это время особенно проявилась сила гонимой любви.
Мужчины и женщины лезли к своим любимым через проволоку, получали пули, становились калеками, но это никого не останавливало.
А потом женщин вообще убрали с этого лагпункта, и он стал чисто мужским. Культбригада прекратила свое существование.
Для меня это было большим ударом, потому что я очень привязалась к коллективу, совсем непохожему на ТЭКовский. Здесь трудности спаяли нас в одну семью, где царили шутки, смех, веселые проделки и круговая порука.
Этому коллективу я обязана тем, что до сих пор топчу землю. Как-то я заболела острой пневмонией, и врачи, за отсутствием лекарств, предоставили мне спокойно умереть. Бесконвойные культбригадники обегали два поселка и, где только можно было, выпрашивали таблетки сульфидина, а затем по очереди сидели у моей кровати, чтобы вовремя дать лекарство. Только благодаря им я и выжила.
