Лена Романовская (Иерусалим)
В школе у меня не было подруг – как-то не попадались подходящие девчонки, а мальчишки к пятому классу стали и вовсе несносными. И вот как-то сижу я дома, болею, и приходит ко мне девочка из класса принести уроки и рассказать классные новости. Уроки меня не очень интересовали, а новость была такая:
-А у нас в классе новенькая.
Почему-то это во мне сразу задело какую-то струнку.
-Ну и что? В нашей группе?
Школа была «английская», и нас на уроки английского делили на три группы.
-В нашей группе.
-Ну и что? А как её зовут?
-Алла.
-Ну и что.- решительно заключила я, но когда девочка ушла, почему-то стала думать об этой новенькой. Алла. Что-то, значит, у неё алое. Алый цвет, по моему представлению, это такой более светлый оттенок красного. Галстук у неё, значит, такой, не как у нас, а посветлее. А платье, по контрасту, синее. И волосы чёрные, цвета воронова крыла. Это я в какой-то книжке вычитала про вороново крыло, мне очень понравилось.
Ночью мне приснилась эта новенькая, почему-то в виде картины Делакруа «Свобода на баррикадах», только она была не полуголая, а в синем платье. И под алым знаменем, а волосы длинные и чёрные, цвета воронова крыла.
И вот вернулась я в школу и вижу – на моей парте, сверху, сидит эта самая новенькая. Галстук на ней посветлее, чем у всех нас, -значит, алый. Платье синее – оказывается, она из Белоруссии приехала, там у них такая школьная форма была. И короткие чёрные волосы вороновым крылом лежат на бледной щеке. (Потом оказалось, что её недавно подстригли, а раньше у неё были длинные волосы.) В общем, ничего такая девчонка, только слегка конопатая.
Ну, со своей парты я её, конечно, согнала. Девчонка понимала законы стаи и сразу убралась восвояси. А на переменке прихожу я в Тёмный Угол в нашей рекреации и что же вижу? Наша новенькая дерётся с двумя моими злейшими врагами! Я, конечно, поспешила ей на помощь, и вдвоём мы им хорошенько надавали. Классная девчонка - если она за неделю разобралась, кто здесь враг, то значит, она друг! И не просто друг, а та самая моя лучшая подруга, отныне и навсегда.
Настроение было приподнятое, звон победы звенел в ушах, и после уроков я отправилась провожать Альку до дома, до улицы Шамшевой. Говорили о каких-то пустяках, а я думала – не то, не то ты говоришь, Алька, разве ты не видишь, что я - та самая, твоя лучшая подруга, отныне и навсегда. Видно, она меня испытывала, не сразу поверила, а я-то поверила сразу.
Потом эти провожания превратились в ритуал: Пионерская – Шамшева – Тучков мост, потом обратно, всё никак не наговориться было. Оказалось что у нас куча общего. Обе еврейки, это было для меня существенно. Общая любимая книга - «Дорога уходит в даль» Александры Бруштейн, обе знали её почти наизусть. И ещё не было у нас обеих ни братьев, ни сестёр, как и у Сашеньки Яновской, но потом, как и у неё, появились братья. Мы даже тогда договорились: у кого первой родится дочка, назовёт её Сашенькой. Я так и сделала…
Много у нас с Алькой было всяких приключений, о которых мы потом с удовольствием вспоминали. То мы лазали по стройке, то плыли по реке Ждановке на лодке без вёсел, про которую, когда в неё влезали, думали, что она привязана. То побежали смотреть наводнение, потом выбирались из затопленной Петропавловки, а то сбежали с уроков, чтобы успеть и на занятие по истории искусства в Эрмитаже, и на «Макбета», который привёз Королевский Шекспировский Театр. Алькина мама думала, что во всех хулиганствах Фрадкина виновата, но на самом деле Алька была оторва и искательница приключений почище меня, и многие наши вылазки именно она затевала.
У меня была война с директрисой из-за школьных ленточек. Ленточки нам полагались чёрные или коричневые, а в праздники – белые. Я этого терпеть не могла, и мама купила мне очень красивый бантик, тоже коричневый, но в клеточку. Клеточки нам тоже носить не полагалось, и директриса этот бантик конфисковала. Тогда я пришла в школу с красными бантиками.
-Фрадкина, почему у тебя красные бантики?
-А сегодня День Парижской Коммуны, - нагло ответила я.
Директрису это не убедило, и она вцепилась мне в косички, и тогда Алька вцепилась ей в руку – зубами! Пришлось потом Алькиной маме приходить в школу разбираться, а мне – завязывать косички резинками.
Когда Алька переехала в Пушкин, то стала иногда ночевать у нас. Мои родители подсчитали, что Алька проводит у нас одиннадцатую часть года, и объявили её своей «одиннадцатичастной дочкой». Эти совместные ночёвки были для нас праздниками – вот когда можно было наговориться всласть! Говорили, на первый взгляд, о всяких пустяках: одноклассники, учителя, книжки, но на самом деле это всё были очень важные вещи. Разговор ведь шёл, по сути, о добре и зле. О правде и кривде. О лицемерии. О смелости и малодушии. О жестокости и милосердии. О терпимости. О любви. Так выкристаллизовывались наши взгляды на мир, так формировали мы самих себя – глядя друг другу в души. У кого этого в жизни не было – тот бедный, а мы были – богатые.
И вот оперились птенчики, вылетели из гнёздышек, полетели по жизни. И вышло так, что Алька, учительская дочка, стала экскурсоводом, а я, дочь экскурсовода, - училкой. Учительствовать мне в первый год было нелегко – не было во мне этих Алькиных задатков прирождённого лидера и этого таланта со всеми моментально находить контакт. Я всё думала – как это у неё получается? И поняла: Алька излучает оптимизм и неподдельный интерес к людям. Имитировать это было невозможно, да и дети фальшивомонетчиков разоблачают мгновенно. Но покопавшись в себе, я всё же кое-что подходящее выкопала, и дальше дело пошло на лад – дети меня любили и даже слушались.
А Алька в те времена работала инженером, так что её гений общения проявлялся только в более узкой сфере, среди семьи и друзей. Вечно она опекала то каких-то старушек, то каких-то шлимазлов. Я её спрашивала: Алька, зачем ты этого чудика приглашаешь? Он нам совсем не компания. А она мне: Не могу иначе, он же сирота. И таких Алькиных сироток вечно был полон дом, не знаю, как Саша их терпел.
Алька никогда не изучала психологию, но психологом была – от Бога. Люди к ней тянулись, просили совета, и Алька эти советы охотно давала.
-Алька, как ты можешь брать на себя такую ответственность?- спрашивала я. - А вдруг из этого ничего не выйдет?
-Когда человек находится в таком душевном раздрае,- говорила Алька,- то всякий совет и всякое действие будет лучше этого состояния полной растерянности и неспособности принять какое бы то ни было решение.
-Да, но зачем вообще этой девушке, например, выходить замуж? Что-то мне не кажется, что она сможет приспособиться к семейной жизни.
-Птицу поставят,- уверенно говорила Алька.
Галочку, значит. Это для самоутверждения важно.
Одна наша общая знакомая как-то сказала: «Не понимаю, за что все хвалят эту Альку? Она ведь помогает людям для собственного удовольствия! Вот я получаю удовольствие, когда покупаю себе модное платье или иду в модный бар, а она – когда помогает людям. Так какая же между нами разница?»
Звучит логично, но не убедительно.
Когда в Совке появилась книга Дейла Карнеги, мы все смеялись – это как будто Алька писала, она бы таких штук десять могла сочинить. У неё ещё и всякие фокусы психологические были, сама додумалась.
-Когда я разговариваю с каким-нибудь противным начальником,- как-то раз сказала мне Алька,- я представляю себе, что он сидит на горшке.
Хотите верьте, хотите – нет, но я это опробовала – помогает!
А потом Алька всё-таки пошла на курсы экскурсоводов. Тоже и попасть туда было непросто: ведь в Совке эти курсы полагались только людям с гуманитарным образованием, но Алька там всех, кого надо, обаяла и убедила, что если она один раз в жизни сделала ошибку - пошла в ЛЭТИ, - то не должна же она всю жизнь из-за этой ошибки страдать.
И конечно, пошли горящие глаза, просветлённые лица. Экскурсанты за ней шли, как дети за дудочником из Гамельна. Алькины смешные истории из экскурсоводческой практики рассказывались и пересказывались по многу раз. Её смешило людское невежество, но никогда она не теряла уважения к людям, пусть они даже самые последние пэтэушники. И за дешёвым китчем тоже не гонялась, хотя отлично умела развлекать народ.
Мы дружили семьями, летом снимали дачи вместе. Не забыть нам этих детских праздников со спектаклями, шашлыков летним вечером в выходной день, черничный компот, поход на байдарках со всей еврейской кодлой…
В еврейское движение Альку затащила я – опять Фрадкина виновата. И конечно, она там стала делать то, что ей лучше всего удавалось – приносить людям радость. Народ собирался на Алькины еврейские праздники, а про Алькины с Сенькой пуримшпили иные потом говорили, что только благодаря им они приехали в Израиль.
В Израиле Алька первым делом родила Машу, а потом принялась ездить по всяким заграницам и собирать деньги на алию из СССР. И то ли работа эта была на неё сшита по заказу, то ли она была сшита по мерке для этого дела, но кошельки и чековые книжки открывались с благодарностью к ней за то, что она предоставила людям такую возможность.
А потом опять курсы экскурсоводов, и опять везёт наш дудочник людей по дорогам Израиля, водит по улицам Парижа и Венеции. Мне ни разу не повезло попасть на Алькину экскурсию, но однажды я услышала от Саши замечательную характеристику Альки-экскурсовода. Зашла как-то речь о путешествиях, и прозвучала такая фраза: «Это была такая чудесная экскурсия, что она закончилась овацией.» «А я думал,- сказал Саша,- что экскурсанты всегда аплодируют экскурсоводу. Альке аплодировали всегда.»
Не помню, снилась ли мне Алька при жизни после того, как явилась в виде «Свободы на баррикадах», но когда ушла от нас, стала иногда навещать меня во сне. Один такой сон расскажу. Плыву я будто бы на каком-то неуклюжем катере по странной такой реке, а за мной плывёт очень быстроходная серебряная байдарка. Гребца в ней не видно, но я знаю, что там Алька, просто она очень больна и не может ни стоять, ни сидеть. Байдарка меня обгоняет, и я не успеваю даже ничего крикнуть вдогонку. Но потом мы встречаемся с Алькой на берегу, только непонятно – то ли это она на наш берег вернулась, то я как-то на тот берег попала. Алька встаёт и идёт, а я пугаюсь: Алька, ты куда пошла? Упадёшь, ты же больна! А она мне: Я выздоровела, меня ТАМ на ноги поставили. И всё, кончился сон.
…Где-то она есть, Алька. На байдарке плавает, вдоль реки гуляет. И если тот берег есть только во сне – значит, в душе она у меня живёт, у всех нас в душе.
До встречи, Алька!
15 декабря 2011 года.
*******************************************************************************************
Марик Ольхович (Нью Йорк)
Из письма, присланного на церемонию открытия рощи.
Алла была светлым и солнечным человеком. Все радовались встрече с ней, ждали её появления, её экскурсий по городу, её неповторимых туров по Эрмитажу. Она приносила радость не только своим сверстникам – я помню, как наши родители ждали Аллиных экскурсий, они молодели после общения с ней.
Всё это, я уверен, было и в Израиле, где также каждый, кто встречал Аллу, был озарён её светом, энергией и жизнелюбием. Она жила для людей, и даже после смерти эта Аллина роща не только знак памяти - это роща дальнейшей жизни Аллы для всех нас.
Мне очень повезло в жизни, что я встретил на своём пути такого друга, который всегда приносил мне радость, пусть даже через океан.
*******************************************************************************************
Сеня Фрумкин (Иерусалим)
Альке
В небе холодном летят перелётные птицы,
Крыльями машут, в далёкие мчатся края.
Алька, в тебя мы никак не могли не влюбиться.
Будем всегда это чувство в душе сохранять!
В море в кильватерных струях играют дельфины,
Волны качают и так всё вокруг хорошо!
Алька всегда подставляла под тяжести спину.
Друг остаётся, пусть даже внезапно ушел.
В лес мы войдём и воскликнет далёкое эхо,
Дым от костра улетает в небесную высь.
Новая жизнь пусть твоим рассыпается смехом -
Здорово, Алька, что здесь в твою честь собрались!
14 января 2011 года