Читаем 

Жанна   Данилова

Второгодник

Школьная повесть

Записка

Соня Завьялова нравилась почти всем пацанам из пятых — и «ашкам», и «бэшкам». Поговаривали, что на неё заглядывается даже Стас Котов из седьмого. А вот кто нравился Соне, оставалось тайной даже для её подружек. Не знал об этом и Димка Гнедич, хотя любовь всей своей жизни он выбирал  долго и придирчиво. Кандидаток было много, но победила застенчивая Соня с красивыми косами. С пушистыми ресницами, за которыми и глаза-то  не всегда было видно. Димка даже не знал в точности, какого цвета глаза у Сони...

Зато наверняка узнал теперь, какого вкуса его собственная кровь. И пахнет неотличимо от сугробов на пустыре.

— Я понятно объяснил? Чтобы вообще к нашим девчонкам не лез, прихвостень!

Борцун-единоборец Серёга Лёвченко посчитал, что урок окончен, оставил потрёпанного ученика  в сугробе, но силы у Димки ещё оставались. Он вскочил на ноги, теряя шапку, бросился вслед заклятому врагу и — прыгнул ему на спину. 

Попытка закончилась новым сугробом. Хорошо, хоть упал на спину. И особенно удачно — для зевак с телефонами. Лёвченко ещё и придержал его коленом — ловите крупный план, стервятники. 

— Поглядите, настырный какой! Я предупреждал, в наш класс не соваться? В крайнем, сидеть тихо на задней парте. Нет, мы к Завьяловой с записочками лезем… Я ж тебя урою, хвост!

Димка молчал. Не пошевелил и рукой, когда Лёвченко надоело гнать словесную пургу, и он снял позорный пресс. 

— Набирай просмотры на ютубе! 

Лёвченко не поленился сходить за Димкиной шапкой, бросил её в лицо хозяину — мокрый холодный ком. Димка натянул её на уши, когда всё стихло вокруг, но из сугроба вылезать не спешил.

Почему он перешёл к «ахам»? Потому что достали правильные «бэхи», потому что здесь классная классная — Ирина Сергеевна, потому что он выбрал наконец Соню. Но ни одна причина новых одноклассников по-настоящему не интересовала: «Молодец, Диман! Мы круче всех! Вливайся!» Только Серёга Лёвченко всё же что-то своё додумал, и через за два следующих дня,  надавив авторитетом , оказался соседом по парте у Сони Завьяловой. 

Ценой пропущенного обеда Димкина записка попала в Сонин пенал, но с него-то Лёвченко и начал досмотр соседкиного пенала. 

— «…давай дружи-ить. Ди-има Гэ-э», — кривляясь, дочитывал Лёвченко, когда Димка подцепил, наконец, первый попавшийся рюкзак и запустил его в заклятого врага.

Лёвченко тренированно увернулся, и тяжёленький «снаряд» угодил прямо в Соню.

— Ты обалдел, Гнедой? — взревел Лёвченко. — Проси прощения, гад! 

Он схватил и впрямь обалдевшего Димку за жилет, но тут в класс вошёл Дмитрий Сергеич и растащил драчунов.

— На пустыре после уроков поговорим, — забил стрелу Лёвченко.

Вот и поговорили. Теперь оставалось замёрзнуть и помереть. Димка закрыл глаза и сложил на груди руки. Если не шевелиться, всё должно кончиться быстро.

— Не бомж, пацан чей-то, — вдруг прозвучало над ним. — Позвонить в скорую?

Не помня себя, Димка рванул из сугроба. Ну, что вот за жизнь такая? Помереть — и то не дают спокойно.

Толян

Щеглов застрял в восьмом. За ум-то он взялся, да вечные тёрки с учителями не кончались. Те неформалов не жаловали, а Толян — качок с короткой стрижкой «под ноль», в берцах, байкерской косухе, да с цепями на штанах . Говорили даже, что он курит, а летом татуировку набил.

Директриса и завучи гоняли его с порога: «Где вторая обувь? Опять в шипах, как дикобраз!». Косуху чуть ли не силой стаскивали с него. Щеглов при всей крутизне спокойный, как удав. Что ему фейс-контроль ? Он на ходу лениво стаскивает бандану с шеи, суёт в карманы кастет с напульсниками. Минуя придирчивые взгляды дежурных, в дверях класса вырастает уже обычный Щеглов. 

Толян – авторитет. Почти все пацанские разборки разруливает. Ни одна стрела не проходит без его третейства. Сам никогда не махался, хотя мог бы: кулак у него тяжёлый.

Для Гнедича он — существо иного мира. Был, пока Димка случайно не забрёл в первый открытый подъезд погреться. И на тебе! Легендарный Щеглов лицом к лицу. 

Надо-то было — переждать всего два урока. В трёх бывших общагах недалеко от школы домофоны часто не работают. Выбирай любую. И надо было Димке выбрать ту, где сам Толян жил. 

— Это ты что ли Гнедой?

— Ну я. — Димка сунул руки в карманы.

— Что там за тёрки на пустыре были?

— Мы с Лёвченко махались… Цить, — Гнедич неровно плюнул сквозь зубы — плохо ещё владел техникой. 

— Ещё раз харкнешь тут — пол языком вытрешь… Не умеешь — не понтуйся. Понял?

Димка кивнул.

— Меня зачем звали? На фиг мне салагины разборки?

— Я не звал. 

— Я не звал, — передразнил Толян. — С последнего урока меня выдернули. Всё что ли замяли?

— Не-а, у нас вечная вражда.

Щеглов смерил Димку с головы до ног:

— Ну ты врага бы себе поменьше выбрал. Вашего Лёвченко и старшаки некоторые побаиваются, он же типа чемпион. А ты реально стулом его ушатал?

— Увернулся, гад.

Гнедич вспомнил, как нечаянно ударил бедную Сонечку, и весь дальнейший свой позор. Во рту стало кисло.

— А тут чего отираешься, прогуливаешь? 

— Угу. Дубак на улице.

— Знакомо, — криво улыбнулся Толян. — На второй год не боишься остаться?

— Так уже грозят. 

— Пошли, если хочешь. Есть место получше. 

И Димка пошёл. Пошёл и сам себе не поверил. Покатился по наклонной. Сейчас курить его Толян научит. И понесётся. На второй год, татуировки, драки, справка, а там и до тюрьмы недалеко. Больше всего на Гнедича нагоняло ужас зловещее слово «справка». Что это за бумажка такая, с которой грозились выпустить из школы каждого нерадивого ученика, он не знал. Но чутьё прогульщика не обманешь.

Не доходя до светофора, они перешли дорогу и нырнули во двор с молодящимися розовыми двухэтажками. За ними пряталась косая улочка с частными домами. Мальчишки подошли к одному из них. Толян ковырнул в замке тяжёлой калитки, та визгнула и обнажила ветхий домишко. Фасад блестит чешуёй зелёной краски. Крыльцо — голое.  Тишина. Собаки нет.

Димка остановился на первой скрипучей ступеньке.

— Я курить не буду! 

Толян обернулся и уставился на него. 

— Не хочу в тюрьму попасть.

— Да у нас за это вроде не сажают, — он пожал плечами и толкнул входную дверь. — Проходи. Моей тётки дом. Она часто в разъездах. Смотрю, чтоб не лазили. Отопление проверяю. Ну чего прирос там? 

Димка вошёл в тесную прихожую. Холод не выстудил запаха чужих старых вещей. Толян уже скрылся за толстой дверью, обитой дерматином и клёпками.

— Там не разувайся — холодно! — приказал он откуда-то изнутри.

Димка вошёл и почти сразу оказался в кухне. Рюкзак кинул у порога, сверху — пуховик. Огляделся. Чуть левее — спальня. По другую руку — небольшой чуланчик со шторкой. Оказалось, ванная.

Чайник на плите уже шипел. 

Тепло. Ногам приятно стоять на мягком коврике. Димка пошевелил пальцами — застыли совсем. В кухне светло. Позднее утро заглядывало в окошко через старые тюлевые занавески. От чашки шёл горячий пар. Руки сами потянулись к влажному теплу и потихоньку начали оттаивать. 

— Ты у Колосовой в классе?  

—  Не, я в параллельный перешёл.

Колосова — это Лидия Степановна. Завуч и класуха у «бэшек». Она-то и пригрозила Димке вторым годом. 

— Злобная тётка, ей успеваемость одну подавай. А что там у тебя на душе — плевать хотела. Чуть что — мать в школу. Ну я и свалил к Иринсергевне в параллельный. Батя помог, с директоршей пошёл пообщался. Та ему меня с потрохами сдала: «Много пропусков, неуспеваемость… бе-бе-бе». 

— Что за люди, а?

— Угу! Мне потом батя чуть ухо не открутил в коридоре. Говорит: «Попробуй только в новом классе облажайся — айфона не увидишь и приставку отберу». Прикинь? Ладно хоть мамке обещал не говорить. Она меня часто бьёт просто за всякую фигню.

—  Ну ты олень! Всё равно узнает, хуже будет.

— Так они с отцом не живут. Я не треплюсь об этом. У матери новый муж. На восемь лет моложе. В школе кто пронюхает — точно зачмырят. А Лёвченко — первый будет. 

— Не будет. Меня подтягивай, понял?

Димка кивнул.

— Ты тупой что ли, в пятом классе прогуливать? Детский сад. Диктанты и контрошки — вообще легкотня. 

— Я нормально учился всегда! Колосова гнобить стала. А как узнала, что предки развелись — вообще оборзела… Слушай, Толян, а правда, что у тебя татуха есть? 

— Ты-то откуда знаешь?

— Ну-у… Говорят.

— А ещё говорят, я с мормонами тусуюсь.

— Не-е! Такого я не слыхал. Только про татуировку и про то, что куришь… Реально что ли с мормонами общаешься?

— А что, очканул?

— Да просто спросил.

Церковь мормонской секты год назад пристроилась по соседству со школой. Про самих мормонов ходили самые жуткие слухи. Такие, что вся школота трусила подходить к коттеджу из красного кирпича. 

— Ладно. Проехали… А скорая догнала тебя, нет?

Димка поперхнулся чаем.

— Это ж мы с братухой моим старшим на пустыре тебя нашли. Думали, прибили пацана. А ты как ожил! Мы сами там чуть не остались.

Гнедич покраснел.

— А ты почему на уроки не ходишь? В косухе не пускают?

— Я хожу. Кто сказал? Не смог мимо твоего синего носа пройти. Мать с ночи отдыхает. Вот, заодно и дом проверили. А на русский успеваю. К твоей классухе, кстати. Стрёмно в восьмом сидеть. И маму жалко. У неё сердце больное. Сколько ходила унижалась, в ножки кланялась, чтоб меня перевели… И тебе не фиг с таких пор по морозу шляться.

Димка убрал локти со стола.

— Извини.

— Проехали.

— А отец? Ну… Не вломил он тебе за это?

Толян нахмурился.

— Нету его.

Старенький-новенький

— А мой портфель у папы. Там всё-всё. И учебники тоже. Я у него несколько дней жил. Сегодня срочно у сестры заночевал. У племяшки зубки режутся.

Димка сменил только класс — отмазки остались старые. Сначала дневник «забыл» у отца дома, потом тетрадь с домашкой «исчезла куда-то». Учебники вовсе стали жить своей жизнью и как назло не там, где селился их хозяин. А устроился тот очень удобно — сразу на несколько домов. И вот уже к началу второй четверти Гнедич заявлялся в школу как какой-нибудь старшеклассник перед каникулами — с пакетиком и ручкой в кармане.

— Дима, я уже не впервые вижу твою пустую парту, — тон Ирины Сергеевны был недовольный. — У тебя постоянно чего-то нет. Как мне с тобой работать?

— Да он на всех уроках такой! Гонит он всё, ушастый нянь! 

Это Лёвченко выступил, и ехидный смешок облетел весь класс. 

— Закройся, — буркнул Гнедич.

— Я тебе сейчас закроюсь! 

Лёвченко вскочил с кулаками наготове — Димка выпрямился в струну, но классная грубо оборвала начинающуюся перепалку.

— Оба замолчали! Ты — не высовывайся, когда не спрашивают. А ты, — она обратилась к Димке, — будешь прохлаждаться, пеняй на себя. Я вступаться за наглеца и лодыря не буду. И это, кстати, не только Гнедича касается, а всех вас. Герасимов, Смоленко, ещё раз увижу без учебника на уроке — за родителями отправитесь.  Распустились! А ты, Лёвченко не скалься. Иди к доске. Упражнение четыреста пятнадцатое. 

Сергей насупился: «А чего сразу я?». В развалку подошёл к доске и взял огрызок мела. 

— Первый вариант. Второй выполнит Аня Нестерова. Все остальные — с места в своих тетрадях. Приступили. 

Димка спрятал руки под парту и поймал взглядом сердечко, нацарапанное синей пастой на столе. Его работа. Внутри он жирно вывел буквы «З. С.». Надпись постоянно бледнела, затиралсь, а Димка заботливо её обводил почти каждый урок. Сейчас он впился глазами в эти красивые буквы. Веки стали будто из горячего воска. Уши жгло, щёки пылали. Быстрее бы звонок!

— Так и будешь как в гостях сидеть? — классуха снова подошла к парте Гнедича. — Ребята, прошу в последний раз, выручите своего нового одноклассника. Он теперь вам не чужой.

— Да мы его с первого класса знаем. Старенький уже наш новенький! — Это Лёвченко опять не удержался.

Тут из-за своей парты поднялся Володя Зычков. Хорошист, почти отличник. 

— Давайте я с ним сяду и поделюсь всем.

— Пожалуйста, Володя, если тебе не трудно.

Невысокий худощавый мальчик пересел к Димке и подвинул учебник русского на середину.

— Ручка с листочком хоть есть? Держи. — Он ткнул пальцем в раскрытую книгу. — Вот это упражнение.

Все уже заканчивали. Димка оставил строчки для даты и «классной работы». Торопливо корявыми буквами он стал писать текст, заглядывая тайком в тетрадку соседа. Ну-и-ну! Почерк ровный, как у девчонки.

— У тебя первый вариант, — Володя закрыл рукой работу.

— Да ладно, не заметит.

— Всё равно это нечестно.

Вовчик — чистюля и зануда. И списывать не даёт. Пацаны носятся, или в смартфонах залипают, а этот читает сидит. Всегда с домашкой готовой, но по всем предметам чуть-чуть не дотягивает до пятёрки. За дружбу с таким «душным» пацаном и залошить могут. 

— Ты и на лит-ре со мной сидеть будешь? У меня… — Димкины слова захлебнулись трезвоном — урок окончился. 

Володя, подумав немного, кивнул.

— А у тебя «Пи-эс-пи» с собой?

— Неа. 

Зычков уже неделю жадно заглядывался на консоль «Сони плейстейшн». Её-то Гнедич забывал редко. 

— Если дашь мне завтра поиграть, можешь по матике домашку списать. 

— Ну ладно, идёт. 

— Ха-ха, ботаном станешь Гнедой! — Лёвченко, пробегая мимо, щёлкнул его по уху.

Димка достал из кармана смартфон и уткнулся в него. Зычков покопался в своём портфеле и начал заглядывать соседу через плечо.

— Андроид?

Гнедич кивнул.

— А много у тебя приложений?

— Хочешь посмотреть?

Зычков обрадовался. 

— Ну давай! О, «говорящий Том» есть! И «Пу!»

Димке эти питомцы надоели примерно на восьмидесятом уровне. 

— Да ну, баян. У тебя нет их что ли? Дай лучше игру крутую покажу…

Тут из портфеля Зычкова предал телефон. Володя густо покраснел и достал старый кнопочный «самсунг».

— Да, мам. Хорошо, зайду… Ну всё, пока.

Димку всё время отец пугал таким. Если будет играть целыми днями, отберёт его «квакалку» и даст телефон «для связи» — как у баб-Тони.

— Будешь играть?

— Да ладно, звонок скоро.

Володька насупился и уткнулся в толстую энциклопедию про динозавров. 

На остальных уроках мальчишки тоже сидели вместе.

— Я завтра приставку притащу! Играй сколько влезет. Могу даже домой дать. На время, конечно.

Будулай

— Можно я тихонько тут посижу?

Гнедича часто заносило после уроков в кабинет литературы. А Лёвченко трепался, что Димка подлизывается ради оценок и погоняло приклеил — «прихвостень». 

— С портфелем, смотрю, ходишь. Пропусков нет. Молодец.

— Это меня бабушка строит. Я пока что у неё живу. Мама сейчас по сменам часто. Мишка тоже шабашит целыми днями… А у нас знаете какая плазма дома появилась? С очками три-дэ. Целых сто тыщ стоит. В кредит взяли. И смартфон мама себе купила крутой. Мне — старый отдала.

— Подожди, а что за Мишка? Говоришь, на шабашке который …

— Мамин новый муж.

— Ах, вот оно что! Извини, что спросила. Не знала. Я подумала, что ты о брате каком.

— Не, у меня сёстры. Старшая — Наташка. У неё уже дочка есть Лена. А младшая — Олечка. Она недавно родилась. Это от папы сестра. Он тоже снова женился. 

— Сколько у вас малышей сразу! 

— Я дядька, можете представить? Хожу вот помогаю им всем. То у отца поживу пару дней, то к Натахе загляну после школы — с Леночкой погулять и всякое такое…

Ирина Сергеевна сняла очки и положила ручку на раскрытую тетрадь.

— Подожди, Дима, остановись на секундочку. Ты молодец, конечно, родителям помогать нужно. Но не забывай, ты всю первую четверть прогулял. Сколько родителей вызывали, отец один раз всего зашёл. И ко мне тебя подкинули. Прости, конечно… На днях, кстати, я маму твою встретила на улице.  

— Да, она расстроилась. Таблетки от давления пила даже. Ругалась, что позорю её.

— Позоришь… Почему же она ни словом не обмолвилась, что ты так бываешь занят? Ты ведь сам ещё ребёнок.

— Да меня ж не заставляют! Просто люблю им помогать. Иринсергевна, вы сейчас прям как моя баб-Тоня. Она всё время переживает. «Димка, — говорит, — ты у нас как Будулай бродишь». Это фильм такой старый про цыгана одного. 

— Правильно твоя бабушка волнуется. Что ж, понятно… Пока ты у неё, хорошо учишься. Как начинаешь отвлекаться на чужие заботы, всё по-новой — двойки, прогулы, забытые тетради с учебниками.

— Ну не, это просто так совпадает. Она меня к себе насовсем зовёт. Да только мама не пускает. Нечего, говорит, делать. Это когда все заняты меня к баб-Тоне отправляют. У неё здоровски. Мы с ней и уроки вместе делаем, и разговариваем о всяком разном. Ну вот, как с вами… Вы слушаете, а не делаете вид. Мамке вечно некогда. «Потом расскажешь». А потом уже не охота. Вот бабуля всегда спрашивает, что нового у меня, как в школе, с кем на улице гоняю. Мы вечером чай пьём с пирожками.

— И долго ты у неё пробудешь ещё? 

— Домой сегодня. В смысле к мамке и отчиму. О, мама звонит. Ну, я побежал. До завтра!

— Береги себя. И не теряй портфель! 

 Зычковы

Сумерки зимой наглые — день прогоняют быстро. Бежишь за хлебом в ларёк, красноватые блики гладят кривые тропинки. Обратно идёшь — светофоры уже ярче загораются. И как будто холоднее стало. На улицу не отпросишься. Едва солнце скроется за соседним домом — иди уроки делать! 

Только Гнедича никто домой не гнал. Завтра воскресенье. Он устроился во дворе между двумя пятиэтажками без балконов. Его любимые общаги. Тут хорошие качели. С деревянной седушкой, не визжат, а плавно постукивают от раскачиваний. Тук-тук. Вперёд-назад. 

— Диман, ты что ли?

Кажется, это Зычков. Он подошёл и сел на соседние качели.

— Здорово. Что тут делаешь? 

— Просто гуляю.

— С портфелем?

Димка на очередном взлёте задел ботинком рюкзак, стоявший рядом на снегу. Тот тюкнулся в сугроб. 

— С портфелем.

— А ты где живёшь?

— Через две остановки.

— А я во втором подъезде. За хлебом гонял. 

— М-м-м. 

— Слышь, тебя что из дома выгнали?

Димка остановил качели, подтащил к себе рюкзак и стряхнул перчаткой снег с молний. 

— Я сегодня у бати ночую типа. Он с нами не живёт. Хожу к ним иногда с Олечкой поиграть. Это сестрёнка моя младшая. А Надя — это папина жена…

— Мачеха, короче.

— Нет, у меня мама есть. Ну и вот. Она вечно недовольная ходит. Я туда и не суюсь, когда отца нет. А сегодня у мамки еле отпросился к ним заночевать. Батя позвал. Он с вахты вернулся. В кино вечером собирались. Игру новую купить обещал. Пришёл, они ругаются. Олю взял на руки — отобрала. Прикинь?

— Крыса.

— Угу. Батя говорит, потом как-нибудь сходим, и домой отправил.  Если я сейчас домой завалюсь, мамке придётся рассказать всё. И больше к ним не пустят.

— А зачем ты туда таскаешься вообще?

— Я Олечку люблю. И по папке скучаю…

— А ты соври. Скажи, что в кино сходили, а ночевать не остался. Типа, Оля плохо спит. Они, знаешь, как орут, когда животы болят? 

— Шаришь!

— У нас дома близнецы просто тоже ещё маленькие.

— Прикольно! Они прям одинаковые?

— Не знай, сильно похожи. Аня и Таня. Федька, ещё один младший брат, их путает.

— Круто. 

— Ну, я пошёл, а то потеряют дома.

— Слушай, Вован, можно у тебя погреться немного? Мамка моя в курсе, что кино до восьми. Я тут околею. 

— Ну, не знаю. Родители ругаться будут. Мне не разрешают просто домой друзей приводить.

Димка нацепил рюкзак. Зычков, оглядываясь, поплёлся к дому.

— Эй, Диман! Идём, — Володька окликнул его уже у подъезда. —  Я упрошу их.

Мальчишки зашли в подъезд. Зычковы жили на четвёртом этаже. Он впустил Димку в небольшой коридорчик, который делили две квартиры. 

— Я сейчас. Подожди здесь.

Володя и скрылся за тонкой деревянной дверью. Гнедич огляделся. Здесь стоял густой запах супа, жареной морковки и автомобильных покрышек. В тусклом свете лампочки он разглядел летние колёса, прикрытые старым гобеленом. Поверх — устроилась пирамида из алюминиевых баков и кастрюль. У стены сбились кучкой старые ролики, разбитый самокат, лыжные палки — на них повисли синие пластиковые «коротышки». 

— Идём, — из двери высунулась сивая Володькина голова. — Только тише разговаривай, Аня с Таней спят. И папка перед работой отдыхает. Давай куртку повешу.

Димка первым делом стащил с головы шапку. Уши прилипли к голове за полдня. Он спросил у Зычкова, как зовут родителей — дядя Коля и тётя Наташа.

— Диман, а можно я ещё недельку приставку погоняю?

— Ну... Ладно. Здрасьте!

В прихожую вышла Володина мама. Симпатичная, невысокая, но очень худая. 

— Здравствуй, Дима. Идём, проходи в кухню. Вов, чайник сними с плиты. 

Кухня почти сливалась с прихожей. От комнаты её отрезала тонкая пластиковая перегородка. В спальне темно, а здесь — яркая «двухсотка» слепит глаза. Белый стол у окна, под ним — табуретки. В углу — низенький «Орск». К плите прилипла крохотная мойка. Тут же ютился куцый гарнитур: светло-серые пенал и тумба. 

Тётя Наташа на ходу собрала короткие светлые волосы в хвостик и достала колбасу с молоком. Вовка бесшумно добыл из старого серванта со стёклами две чашки и сахарницу. Говорили шёпотом.   

— Ты кушать хочешь?

У Димки в животе булькало ещё с обеда. 

— Не очень. 

— Володя, налей чай и сделай бутерброды. Мне нужно папе с собой ужин собрать. Дим, а тебя не ругают, что ты такие дорогие игрушки даёшь друзьям?

— Не, тёть Наташ, всё нормально. Я ж не кому попало. Вовчик аккуратный. Наиграется и вернёт.

— Конечно, сегодня же и вернёт.

— Ну мам! Он мне ещё на неделю оставляет. Скажи же, Диман!

— Мы уже говорили. Сломаешь, на какие шиши покупать потом будешь?

Димка сидел на краю табурета и молча жевал хлеб с колбасой. 

— Как я её сломаю?

— Не знаю… Как все дорогие вещи некстати ломаются — вот как. 

Тётя Наташа ещё спросила, как вышло, что Димка в такой поздний час на улице оказался?

— Мам, я же говорил, он ключи потерял, а его родители с работы придут после восьми. Мы им позвонили и сказали, что он у нас пока будет.

— Тебя заберут?

— Да. То есть нет. Я на автобусе. Тут две остановки.

Тётя Наташа сложила термос и контейнер с едой в пакет. В комнате затрещали диванные пружины. В дверном проёме вырос зевающий дядя Коля. Глаза ещё щурились от света. На небритой щеке осталась борозда от подушки.

— О, у нас гости?

Димка поздоровался.

— Да вот, Володин одноклассник. Дима Гнедич. 

— А, это тот, который приставки друзьям раздаёт? Ну, привет!

Димка ещё сильнее вжался в табуретку.

— Коль, мальчишка ключи потерял. Мать на работе. Отвезёшь его? Тут рядом. 

— А мне он приставку даст погонять?

— Да конечно, дядя Коля! — громко прошептал Димка, помня о близняшках.

Зычковы тихо засмеялись. 

Инвалид

В городе и по всему востоку области объявили штормовое предупреждение.

 Ждали метель. В классах едва набиралась половина учеников. После четвёртого урока всех отпустили по домам. 

День не торопился начинаться, будто и сам решил в пургу отдохнуть под одеялом. Тёмно-серый рассвет затянулся почти до полудня и больше походил на вечер. Сонное небо утонуло в высоких сугробах, смешалось и с бывшими тропинками, дорожками, тротуарами. Всё и все разом стали одинаковыми, безликими: куртка, капюшон до носа, сутулый и торопливый шаг. 

— Ошейника нет.

— Сам вижу.

В нескольких шагах за воротами школы два мальчика выделялись лишь тем, что никуда не торопились. Ветер их гнал и хлестал со всех сторон ледяной пылью. 

— Какой щенок! Ты подними его. Пупок развяжется.

— Ну и что, подыхать ему тут что ли?

— Крови нет. Лапы задние не двигаются. Похоже, позвоночник.

— Ты ветеринар что ли? Какая сейчас разница. Его утащить надо отсюда. Вон он, в глаза как смотрит. Надеется…

— Ага, надеется.

К ним стали подтягиваться ещё мальчишки.

— Эй, Лёвченко! Домой идёшь? Вы чего там потерялись?

— Пса нашли полуживого. Гнедич бросить его не может. Думаем, что делать.

Это Димка заметил, как шевелится пятнистый сугроб. Ткнул ботинком – заскулил. Раненый пёс походил на кокер-спаниеля. Лишь неблагородная расцветка, завитушка-хвост да потасканный вид выдавали в нём обычного двор-терьера. Тут-то к ним и подошёл Лёвченко.

— Чего думать, — отозвался Димка. — Я его к бабулешке на Буранную утащу. Она в доме своём живёт. Вылечим.

— Шварценеггер   ты сушёный! Его с места не сдвинуть никак. Нести домой собрался. 

— Иди ты, а! Со своими подколками опять.

— Короче, все вместе потащим. На твоём пакете. Сменку вытряхивай. Мы с Лёхой поможем тебе до остановки. Через дорогу его перетащим. Дальше всем в разные стороны… О, Зычков вас проводит! 

Володька всё это время стоял, помалкивая, в стороне. Он уже стал незаметно сливаться с пейзажем, чтобы топать в сторону дома. А тут ему кричат: 

— Эй, Зычков! Иди сюда!

Володя не слышит и дальше себе идёт.

— Зычков! А ну вернись, хитрая морда!

Он обернулся. 

— Нам вообще-то домой сказали сразу, а не шляться по дворам.

— Что сказал? — Лёвченко не терпел возражений.

—  Ничего, тебе послышалось.

Димка и Серёга заключили временное перемирие. Холодный, жёсткий пакет разодрали по бокам на подстилку. Спасательная операция началась.

Начавшийся ураган толкал пацанов в спины так, что ноги сами бежали вперёд. Дом Зычкова остался позади, до дороги — всего пару шагов.

— Фух! Привал! Зычков, слышь, не вздумай свалить, — Лёвченко разогнул спину и пригрозил Володе кулаком в пухлой перчатке. — Мы дальше светофора не пойдём.

Тот не ответил и покосился на Димку.

— Ладно, хорош! Что за наезды? 

Гнедич вытер варежкой мокрые ледяные щёки. Погладил собаку. Дышит. Глаза открывает. Через дорогу потащили вчетвером. 

Лёвченко с другом уже скрылись в снежной мгле, а Зычков всё не двигался с места.  

— Да тебе тут два шага, не дотащишь что ли?

— Ага, два шага! Дом вон за тем поворотом. 

Зычков брезгливо пошевелил ногой псину.

— Сдался тебе этот инвалид! 

— Да ты офигел!

— Ладно, пошли. Только я против ветра не буду толкать. Твоя находка.

Димка был на всё согласен. 

— Сейчас придём, бабуля моя чебуреков напечёт. А если сильно заметёт, так ты у нас оставайся!

Мальчишки остановились перевести дух. Оставалось ещё полпути.

— Подозрительно это всё… С чего это Лёвченко такой добренький стал? Какая ему выгода?

— Да никакой. Собаку тоже жалко.

— Так ты не забывай, вы же с ним на ножах… Замышляет он что-то. Я б ему не доверял.

— Не гони. Сделали дело да разошлись. 

— Раскомандовался. Ты — хватай тут, ты — не стой там! Тьфу!

Зычков сплюнул горсть снега — заломило зубы. 

— Это он любит, — посмеялся Димка. — Ну что, давай дальше. Немного осталось.

На Буранной

— Мои вы миленькие! Надорвались поди! Быстро в тепло давайте. И найдёныша скорей отогреть надо.

Антонина Макаровна -необычная старушка. Что-то аристократичное в ней есть. Статная, высокая в меру, с красивой осанкой, аккуратно убранными короткими волосами. Тонкие черты лица, с которого не сходит  улыбка. Морщины оплели паутинкой открытый невысокий лоб, коснулись щёк, укутали шею, притаились у глаз. Глубокий и чистый взгляд её лучится детским, даже мальчишеским озорством.  Он кажется неестественным на этом исхудавшем, пожилом лице. Как если бы молодую женщину загримировали для кино. 

— Оттаял, разбойник? На вот, молочка хоть попей.

Пока пацаны раздевались, баба Тоня уже устроила собаку на старом одеяле в прихожей у тёплой трубы«-обратки». Пёс понюхал тарелку, мелькнул сухим языком и уронил голову на лапы.

- Ну, будет с него пока приключений. Пускай поспит. Вас отогреть надо.

Димка представил бабушке своего нового приятеля. Антонина Макаровна погладила сухой тёплой ладонью его макушку. Зычков раскраснелся, как на именинах, и немного улыбнулся. Пока она пекла чебуреки, пацаны пошли в зал. 

— Димас, а чего это у твоей бабки столько икон дома? И вон ещё какие-то свечки, вазочки, ветки…

—Какая она тебе бабка, — Димка опешил. — Бабуля у меня ласковая очень и добрая. Это лампадки, а не вазочки… А чем тебе иконы мешают?

— Мама говорит, что это всё пылесборники. 

— А моя бабуля — что это наши самые первые друзья. 

— Монашка что ли она у тебя?

— Баб-Тоня в хореографическом училище преподавала всю жизнь, недавно только на пенсию ушла. Боли у неё начались. Она с тех пор усердно Пантелеймону молится — это святой врач. Видишь, с ложечкой? Он многих людей вылечил.

— Хах! Это как? Таблетки с неба скинул что ли? Сказочки это всё про чудеса! Надо к нормальным врачам ходить лечиться. К современным. А этого вон и по одежде видно — сто лет в обед. 

— Ну и не верь! 

— А чего? Давай проверим. Скинь мне, святой Пантелеймон, пачку чипсов! 

— Дурак ты Володька, нельзя же так.

— Ну сам попроси. Собаку вон ту чтоб вылечил. 

— Вован, вот ты загнался! 

— Да я просто не люблю, когда врут. Сам подумай просто. Хоть раз ты просил у этих картинок чего-нибудь? Получал? Только честно.

— Ну… Просил. На второй год чтоб не оставили. 

— Это тебе Иринсергевна помогает. И я, кстати, тоже. У кого ты контрохи с домашкой списываешь? У меня или у вон той бабки?  — Зычков показал пальцем на Матронушку Московскую.

— А может быть, вы просить не умеете? — В их спор неожиданно вмешалась Антонина Макаровна. — Иной и человека-то простого, земного, попросить толком не умеет, чтоб не обидеть. А здесь святые заступники, сама Царица Небесная, дерзают Богу наши прошения передавать. А вы с чипсами. Э-эх, срамота! Вот как ты, сынок, вкусненького у меня просишь? «Бабуль, а бабуль, испеки, ну пожалуйста». И я иду в кухню, надеваю передник… А топни мне ногой: «Ну-ка, бабка, неси пирожков, жрать охота!» Я тебе таких пирожков задам!

Тут Антонина Макаровна рассмеялась и весело подмигнула Володьке.

— То-то же! Давайте руки мыть и за стол, — она ласково потрепала мальчишек по волосам и сняла передник. — Стынет всё уже.

Зычков нахмурился - продолжал важничать. 

— Тебе, Диман, надо больше книжек читать научных. На какой-нибудь серьёзный канал подписаться, — он тщательно отмывал руки и посматривал в зеркало. — Антонина Макаровна имеет право заблуждаться, а ты — нет. Ты же современный человек?

— Я весь «Пин-код» пересмотрел, — сказал Димка. — И про кровеносную систему, и про космос.

— Да? — Зычков сбился. — А что это за канал? Точно, научный?

— Поедим — сам увидишь.  

Но ещё за обедом заверещал связной «самсунг», и Зычков пообещал через полчаса быть возле школы, чтобы его забрал отец.

Два по цене одного

На следующий день внук с бабушкой спешили в ветклинику. Они уложили Бродягу в детскую ванночку, в которой купали ещё маленького Димку.  

— Мы с тобой как рикши, — пошутила баба-Тоня. — Ну, мой господин, устраивайтесь удобнее. Едем к лекарю.

Она поправила под псом мягкую подстилку, и необычное такси тронулось в путь. 

В тесном коридоре ветеринарки кого только не было. Высокомерные «британцы» и «шотландцы», немного осунувшиеся и грустные от мучивших недугов. Беспородные пёстрые кошки с огромными от страха глазами. На столике — лоток с белым сутулым комком. Это карлик-кролик. Благородный лабрадор, послушно устроился у ног хозяина. Модная «чишка» в пуховичке таращит шоколадные глаза и слегка дрожит на руках у девочки-подростка. 

Димка с бабушкой заняли очередь за белой козой с невероятным, огромным красным выменем. Коза на поводке вела себя послушно, лишь иногда блеяла. Её разговорчивая хозяйка доложила, что у её Мелинды какой-то мастит. 

— А мы вот — собаку возле школы подобрали и домой притащили в пургу, — улыбнулась баб Тоня.

— Бедняга, а что с ним? 

— Его Бродяга зовут. Лапы задние не работают.

— Машина, поди, переехала. Носятся-то ведь как! Ни людей, ни собак — никого не видят.

Пока судачили, Димка разглядывал животных, затем перешёл к изучению витрины с разными штуками для кошек и собак. Ошейники, намордники, цветные коготки, блоховыводители, шампуни, корма, лакомства… Димка смотрел на ценники. И волновался: сколько врач возьмёт, какие лекарства назначит. А если операция? Он зажмурился. У бабушки мало денег. У него в карманах — одни дырки да крошки от печенек. 

Сделали рентген. Пока врач изучал снимок, в соседней смотровой ругалась модная тётенька. Она нервничала и целовала свою «девочку» — йоркшира с розовым бантиком, одетую в те же цвета, что её хозяйка. 

— Мы долго будем ждать?

— Доктор скоро освободится. Потерпите, пожалуйста. Собаку машина помяла…

— Вижу я, что это за собака! — брезгливо поморщилась она. — Я постоянный клиент, между прочим. За что я вам плачу? Моя Лоло стоит как десять таких, если не больше.

Бабушка утешала Димку как могла. Лечение пса стоило безумных денег: уколы, витамины, жёсткий корсет. Да, это позвоночник. Пациента вовремя показали ветеринару. Если не тянуть, пёс ещё оклемается. Только деньги кто даст? Безродному инвалиду из канавы… Другой вариант — усыпить, чтобы не страдал — дешевле. 

Димка пнул попавшуюся под ноги пивную банку. 

— Бабуль, это же нечестно! Каких-то собак наряжают лучше, чем детей. У Бродяги только вчера дом появился и кличка. А сегодня — плати или сдохни!

— Кто же его бесплатно лечить будет, мой золотой? Люди и те - от нищеты погибают. Нет денег — готовь узелок, родимый. А кому и узелок в последний путь собрать не на что… Ну вот, пришли. 

Димка помог перенести пса в тепло.

— Бабуль, мне домой пора. 

Антонина Макаровна проводила его до остановки и перекрестила.

— Не отчаивайся, сынок. Выкрутимся. Корсет сами сделаем, доктор объяснил, как. Деньжат у соседки одолжу, и начнём, благословясь. Позвони, как доберёшься.

Дома Димка первым делом отзвонился, повертел свой смартфон и задал вопрос. 

— Окей, гугл! Бэ-у андроид, цена.

Его старенькая модель не тянула и на три тысячи. А нужно семь. И это на первое время.

Димка прилип лбом к холодному стеклу. Скоро Новый год. Во дворе уже ёлку нарядили, только её не видно. Окна его комнаты выходят на шумную улицу с гудящими автомобилями. Баннеры вдоль дороги давно напялили праздничную рекламу. Самый большой щит моргает модулями по очереди: небывалые скидки! Как перед концом света. Мультяшная блондинка в красном полушубке с корзиной помады и духов. Холодильники, плазмы, стиралки. Два смартфона по цене одного. Выходит, проще купить, чем продать.… Вздохнув, он начал переписку с отцом.

«Пап, привет! Ты когда прилитишь?» 

«29».

«Ты айфон обещал».

«Полугодие без троек — тогда может быть».

«Пап! Мне не надо его! Купишь взамен уколы сабаке?»

«Какой собаке???»

«На улице машина збила. Сичас у бабли».

«Мне некогда. Потом поговорим. Дворнягу — вон!!!»

«Всё, мне некогда. Прилечу, поговорим. Дворнягу — вон!»

Ушёл на заработки

Всю ночь Гнедич ворочался в постели. Под утро ему снился хмурый отец, высокие и холодные сугробы на севере. Димка моет пол в какой-то бытовке. Он наказан. За прогулы его выгнали из школы. «Не можешь учиться — иди работать», — сказали все взрослые. Одна только баба Тоня заплакала.

Проснулся от шума в коридоре. Входная дверь захлопнулась. Ключ щёлкнул в замке два раза. Димка вскочил, наспех оделся и запилил себе бутер. Откусывая хлеб и запивая его чаем, он царапнул карандашом на клочке бумаги «Ушёл на заработки». На обратной стороне Димка коротко объяснил, куда и для чего. Сунул записку под магнит на холодильнике. 

— Тётя Люба! Откройте, тёть Люб!

— Кто же это в такую рань? Дима! С бабушкой что-то случилось?

— Не, я сам по себе пришёл. С деловым коммерческим предложением.

План у него был простой — очищать частные дворы от снега за сходную плату, пока никому не известную. Соседка жила одна, с неё и надо было начинать. У неё и бабуля собиралась денег занять. 

— Соглашайтесь, тёть Люб! Заработанные средства пойдут на лечение геройской собаки. Благородно же? — как звать собаку, он на всякий случай не сказал. 

— И сколько ты за работу просишь?

— Сколько вам не жалко. А работать я буду на совесть. 

Ударили по рукам. Димка принялся махать хозяйской лопатой. Дворик небольшой, силы свежие, задержка случилась только из-за того, что часть снега надо было вынести за ворота на улицу. Результатом хозяйка осталась очень довольна и заплатила щедро.

— Могу я теперь совет дать? Люди, Дима, разные, поэтому ты сразу проси триста рублей. Тут привыкли. А про собачку можешь не рассказывать. Вот напарник тебе не помешал бы. Тут у всех придётся снег на улицу вытаскивать. 

— Точно! Спасибо, тёть Люб! Ладно, побежал, может ещё кому надо дорожки раскидать.

— Бежать не надо. Отдохни и иди в сто девятый дом. Там женщина тебя встретит, Лизавета. Детки у неё малые, муж на заработках. Я ей звонила, не обидит и так, без геройского рассказа. 

К вечеру Димка валился с ног. В сто девятом работы оказалось намного больше. Правда, хозяйка — классная. Когда Димка позвал её принимать работу, она первым делом завела его в дом, велела снять промокшую от пота одежду, подала сухую тёплую кофту и усадила за стол. Прихлёбывая настоящее какао с пенкой, Димка рассказывал истории из жизни своих младших сестрёнки и племянницы, и тётя Лиза смеялась в ладошку, как девчонка. О плате он не заикался, но получил больше ожидаемого — пятьсот рублей. 

Домой, даже не заглянув к бабуле, пришёл затемно. Мать встала в прихожей, смотрела, как он раздевается. 

— Конечно, какая теперь учёба? Мы на заработки подались!

— Мам, ну каникулы же скоро всё равно!

— Ты что — нищеброд, денег мы тебе мало даём?

— Я папке написал, он знать не хочет про собаку. А его лечить нужно срочно!

— Вот бабушка твоя сердобольная пусть и думает теперь об этом. Раз допустила это позорище. Развела богадельню! Ну, ей я отдельно скажу, что думаю…

И тут впервые за всю жизнь вступился Мишка:

— А чего это «позорище»? Я в его годы тоже подрабатывал. Мы с братаном вообще бутылки собирали. Надоест, устанет — сам бросит. Да, Димок? Или зима кончится, — Мишка по-свойски подмигнул. — Дорогим выходит лечение?

— Замолчи! Ни копейки на эту дурость не давать! Не твой сын, не лезь!

— А я и не прошу! Дайте мне самому заработать. Учёбу не заброшу, отвечаю. 

— Отвечает он. Пока ты здесь живёшь, я за тебя отвечаю, понял? Завтра же звоню отцу. Совсем оборзел.

— Ну, ма-ам! Пожа-алуйста. Ты такая добрая, красивая…

Она устало махнула на него рукой и бессильно опустилась на диван.

— Что по русскому и математике в полугодии выходит?

— Тройки.

— Ну смотри, голуба, третья четверть самая долгая. Если не исправишь их на четвёрки, из дома до конца дней своих не выйдешь.

Полдня Зычков успешно увиливал от делового предложения, но перед дармовой консолью «Пи-эс-пи» не устоял. Димка пообещал отдать её насовсем. 

После обеда на срочный заказ побежали вдвоём. У ворот их встретил бородатый дед с бадиком, Николай Алексеевич. Выдал старинные снеговые лопаты из фанеры и новенькую пластмассовую метлу с жирными синими прутьями.

— Первым делом въезд от дороги до ворот нужен. А во дворе чтоб две легковых встали. Справитесь?

— А то!

— Ты на улице, я во дворе, — распорядился Зычков.

Димка поволок лопату за ворота. Вчерашний гераклов подвиг отзывался болью и скованностью. Казалось, ни одной лопаты больше не поднять, но с каждым разом получалось и взять больше, и кинуть дальше

— Ты чего копаешься до сих пор? — зачистив свой участок, набросился Зычков. — Как улитка!

— Сам ты улитка, я вчера один надрывался. Малость надорвался.

Зычков молча прокопал траншею вдоль ворот и пошёл рядами Димке навстречу. 

Николай Алексеевич выдал им зарплату, и пора было навестить Бродягу и баб-Тоню. 

— А что, Володька, крутая у нас фирма с тобой. Как назовём?

— «Метла и лопата», — посмеялся Зычков.

Первую зарплату решили отметить в «Донатс». У Димки оставались деньжата, сэкономленные на проезде. Они свернули к киоску, набрали цветастых пончиков и прямо на улице стали уплетать вкуснятину.

— О, я бабуле обещал за хлебом забежать. 

У входа в магазин Гнедич затормозил.

— Ну чего встал, пошли быстрей. Нам ещё к тебе за приставкой, не забудь...

Но Димка его не слышал. Под дверью сидел оборванный человек. Каждый раз его чуть не ударяли входившие и выходившие покупатели. Лицо его — пухлый отёк со всеми оттенками лилового. Весь обветренный, он сидел с чуть протянутой рукой. Пальцы ровные, как на сосиски. Ладонь — загрубевшая деревяшка — немного выдавалась вперёд. Сам человек молчал. Просила за него вот эта несмелая ладошка.  

— Дяденька, а дяденька, — у Димки сдавило горло. — Вы кушать хотите?

Бездомный поднял непонимающие (кажется, голубые) — глаза и покачал головой: да, очень.

— Я сейчас, я быстро! Вы только никуда не уходите!

Димка никогда в жизни вот так не сталкивался с бездомными людьми. Он часто видел в переходах попрошаек, грязных «бомжиков», пьяных дебоширов. Видел, но смотрел мебель. Весь этот сброд в подземных переходах, особенно у Центрального рынка, был настолько привычным, словно необходимая декорация таких мест.

В магазине Димка спешно стал кидать в корзину всё подряд, затем остановился и подумал. Он выложил сладкие пирожки и взял варёной колбасы, хлеба, тёплых курников. Вынес еду страдальцу.

Тот кивнул и взял пакет.

— Храни тебя Бог, мальчик.

— Хлеб, — сказал Зычков, всё время терпеливо ожидавший друга на улице.

— Что хлеб?

— Ты бабушке хлеб забыл купить.

— Точно! Ща вернусь, — спохватился Гнедич. — Ой… Володь, я почти все деньги истратил. Вот, сто рублей осталось.

Он озадаченно смотрел на измятую сотню.

— Я ж думал это… Не знаю, как так вышло.

— Зато я знаю, — медленно проговорил Зычков. — Деньги, которые мы заработали сегодня, ты отдал бомжу.

Когда Володя злился, он говорил негромко и медленно, делая особое ударение на каждом слове. 

—  Блин! Володька, ты это… Ты извини меня, а? У меня мозги отключились. Ну жалко стало дядьку, ты ж посмотри, какой он…

— А почему он сидит тут, а не работает, хотя бы как мы сегодня? 

— Не знаю… Слушай! Давай ты у нас кассиром будешь. У тебя голова всегда ясная. На вот, возьми первую сотню в копилку.

— Хорошо, — согласился Володька, немного подумав. — У меня денежки точно целее будут. А на уколы сколько нужно? 

— Семь штук.

Володька присвистнул.

— Пошли за приставкой. Моим предкам сам скажешь, что даришь, а то не поверят.

Совсем озверел! 

Ирина Сергеевна похвалила Гнедича перед всем классом. Он снова ответил у доски и получил самую настоящую, упитанную пятёрку. За первые три недели четверти ни одного прогула, ни самого крохотного опоздания. А главное — троек нет. 

— Хах, ботаноид с дипломом! — слабовато съехидничал Лёвченко. 

— Молча завидуй.

— Да было б чему…

На каникулах Серёга простудился, даже в больнице лежал, и сегодня в школе — первый день в новом году. 

— Гнедич, Лёвченко, как мне надоело вас растаскивать! Хоть один из вас может… Так, а это что у нас за незваные гости?

Ребята дружно обернулись. На последней парте у входа сидел Васёк Шурлыгин из восьмого. С виду — щуплый недомерок, самый мелкий в своём классе. Но это такой беспредельщик — в тюряге прогулы ставят. На учёте чуть ли не с рождения. 

— Тс, там облава, Колосова шмонает и на уроки затаскивает.

— И что? Нечего болтаться. Выходи сам или я её позову! – Ирина Сергеевна повысила голос.

Васёк хихикал и не думал двигаться с места.

— Уходи по-хорошему. 

Учительница попыталась взять Шурлыгина за руку, тот увернулся и выкрутил ей запястье.

— А ну руки свои убрала, дамочка! 

Девчонки хором ахнули. В следующие несколько секунд Гнедич подскочил к нему со словами «убью гада» и двинул ему в нос. Брызнула кровь. Васёк отпустил руку учительницы и пнул Димку по ногам. Он устоял. Тут уже подоспел Лёвченко, за ним другие пацаны. Все вместе они вытолкали Шурлыгина за дверь. 

Остаток урока был сорван. Все приходили в себя. Девочки возмущались и наперебой обнимали Ирину Сергеевну и гладили её покрасневшую руку. Взъерошенные мальчики раздували ноздри. 

После уроков Гнедич, как обычно, заглянул в класс.

— Иринсергевна, искали?

— Присядь. Спасибо, что заступился, но на будущее — без кровопролития, пожалуйста. С такими… персонажами лучше разбираться законными методами. Вчера на педсовете директор интересовалась проблемными учениками. Тобой пока довольны. Не потеряйся, слышишь?

«Метла и лопата» в этот день выходила на новый, самый дальний, участок. Новогодние праздники прошли впустую, на рождественские баб-Тоня посоветовала им просто поколядовать, но сама же и отсоветовала, потом два дня валил новый снег… И вдруг Зычков сказался смертельно больным. 

— Живот. Как ножиком…

— Да ты что, Володька? Дуй в медпункт!

— Был уже, в больничку срочно надо.

Володька стал часто отлынивать. То не пускают, то вдруг заболел. Хотя толку от него всё равно было мало. Зычков на месте не стоял, но и лопатой сильно не шевелил. Гнедичу быстрее закончить, да ещё один двор захватить. А этот стоит ровняет дорожки, как линейкой. Поторопит его друг — надувается и ещё медленнее работает.

В первом дворе лежал только свежий снег, лёгкий и пушистый, — его он убрал играючи. Деньги тётушка выдала авансом, показала, как потом запереть калитку, и ушла по своим делам. У калитки Димку и остановил чей-то свист.

— Гнедич, стой! Куда собрался? А работу сдавать? — с противоположной стороны улицы к нему приближался Лёвченко. — Слышу, тётка матери говорит: мальчик пришёл двор почистить. Гляжу в окно: ботаноид!

Димка стиснул зубы и прибавил шаг. Лёвченко не отвязывался.

— Сколько за работу берёшь? Ну куда ж ты ломишься-то… О, здорово, пацаны!

На пути, как из сугробов, выросли Серёгины дружки.

— А мы вот с Гнедым тусим. Вам дворы не надо почистить? Он Завьяловой на цветочки-колечки зашибает. 

— Не твоё собачье дело!

— Только колечко у неё уже есть! Я подарил, когда она меня навещала. Ей так понравилось, даже поцеловала меня.

— Рад за вас.

Димка шёл, не оборачиваясь. Его догнал пошлый смешок:

— Говорит, а с Гнедичем пусть Баба Яга целуется — у него зубы гнилые.

—Он развернулся и одним яростным толчком уложил Серёгу на лопатки. Злость придавала ему сил. Резкими, чёткими ударами он колотил обидчика в грудь, лицо, живот. Обалдевшие пацаны кое-как растащили их. Димкины глаза сверкали ужасным гневом.

— Во псих! Озверел совсем!

 Но его трясла пьянящая лихорадка победы над врагом:

— Да, псих! Кто ещё хочет на таблетки работать, подходи!

Лёвченко было дёрнулся, но друганы увели его подальше.

— Ну его, Серёг! Дебил какой-то, шуток не понимает. Из-за него секцию терять? Попрут же...

На автобусной остановке Димка увидел Соню и даже не удивился. Подошёл тем же пружинистым шагом, который появился у него после стычки.  

— Куда путь держим? Может, проводить? А то мало ли… 

Он вдруг подумал, что Соня приехала к Лёвченко, и что колечки-брошечки — чистая правда.

— Твой дружок в сугробе неживой лежит. Некому больше защищать.

— И ты приезжал избивать его, — не то спросила, не то просто сказала Соня. — Дурак. Ему и сегодня рано было в школу приходить. 

— Ничего, в самый раз.

— Злой ты, Дима. На слабого напал.

— Нашла слабачка, — Димке всё же стало не по себе. — Не задирался бы, не получил бы.

— Лёвченко задирается, только он беззлобный. Сами не знаете, что вы поделить не можете… Вон твой автобус, — она отвернулась и отошла в сторону.

— Погоди, Сонь! Да я же… ты…

Какое-то очень важное слово уже готово было прозвучать, да где-то застряло. Сонечка смотрела на него своими невыносимо красивыми и честными глазами.

— Прошу прощения за тот раз, — сказал Димка. — Вот и всё. Можешь ему передать. Посмеётесь.

Но Соня оставалась серьёзной.

— Какие вы сплетники, мальчишки. И глупые все. Ты собаку спасаешь, а на человека бросаешься. Лёвченко десантником хочет стать, а задирает тех, кого защищать собрался… Мой автобус, извини.  

Автобус захлопнул двери и увёз Соню. С деревьев и крыш быстро поползли сумерки. Темнота грозила вот-вот проглотить город. Димка вспомнил, что на остановку прошагал мимо второго клиента на этой их улице.

 Половинчатый 

— Мошенник! Знает время, когда укол делать, — спящим притворяется.

Бродяга на глазах поправлялся и привыкал к дому. Знал свою миску и ел, привставая на передних лапах. Отвлекая от укола, Димка игрался с его ушами. Мягкие, тёплые, они легко сворачивались в трубочки и разворачивались, как локаторы. Ими можно было махать, как крыльями. Вскоре Бродяга жмурился уже от удовольствия.

— Бабуль, а правда, что всех-всех людей надо любить?

— Конечно… Погоди, хлебушка покрошу, Сытнее так будет. Ты гляди, кушать стал.… 

Баб-Тоня разобрала шприц, с трудом встала на ноги.

— Болит опять?

— Нет, милый. Поднялась неосторожно, вот в спину и кольнуло. А ты почему про любовь спрашиваешь?

— Да так… Я вот думаю, если этот человек совсем-совсем неприятный. Просто мерзкий. Не любится — хоть тресни.

— Мерзкий, говоришь, неприятный? Идём-ка в кухню. А ты помнишь, какие люди Христа окружали? За всей некрасивостью, грубостью, мерзостью нужно стараться Божий лик увидеть. Это ох как непросто бывает. А ты пытайся. В каждом человеке Христос есть. Его образ светлый. За всей некрасивостью, грубостью, мерзостью, как ты говоришь, нужно пытаться лик этот увидеть. Мы — Божьи творения. Он всем подарил частицу Себя. 

— Это примерно, как я на папу похож? 

Бабушка улыбнулась:

— Ну, примерно так… Вот и получается, что вместе с этим человеком ты самого Спасителя не любишь, обижаешь, враждуешь с Ним. 

Димка жевал тёплые блины и запивал чаем. 

— Но ведь  ты же сама говоришь, что Христос во время своей жизни был самым красивым и добрым Человеком на земле. Как же Он помещается в злобном Лёвченко? Или в Шурлыгине, который девочку ударит и не моргнёт? Сонечка — это я могу понять. В ней Его видно. — Тут он запнулся и покраснел.

— А ты всё на лицо смотришь?

— Ну не, почему? Вот друг мой, Володька, с виду так себе, ничем не блещет, занудный немного даже. Но его я люблю.

— А поругаетесь — перестанешь?

 — Не знаю… Мы иногда ссоримся немного, он ворчит, но миримся быстро. Бабуль, а пьяницы и оборванцы, которые денег на улице просят? Они и на людей-то не сильно похожи. Вонючие, бездомные, страшные… И что Христу, думаешь, не противно? 

— Вот и представь, как Он человека своего любит. Наш Господь сам скитальцем был. «У птицы гнездо есть, у зверя — нора, а Сын Человеческий не знает, где и голову преклонить» — это Он Сам так говорил о себе. Запомни, сынок, особенно нищих, убогих любить и жалеть нужно. 

— Тогда получается самого Христа жалеешь, да?

Бабушка задумчиво погладила его по волосам и грустно вздохнула. В последнее время она часто так делала. И почему-то стала носить одежду явно не по размеру: юбка на ней постоянно поворачивалась замком  наперёд, блузки висели в плечах.

— А может так быть, что и неприятным человек становится от того, что ту самую частичку теряет?

Баб-Тоня задумалась.

— Нет, не буду ничего говорить. Задам твой вопрос батюшке. Потерпишь?

— Господь терпел и нам велел, — нашёлся Димка.

— А вот без нужды Его поминать, действительно, нехорошо, — баб-Тоня вздохнула. — И пора нам, дружочек, уколы Бродяжке докупить. У меня тыщёнка собралась, а у вас? 

— Бабуль! Давай свою тыщёнку. Я к Володьке сгоняю, и на обратном пути докуплю. Пирожков напечёшь? Вдруг он захочет собаку проведать.

С дороги Димка звонил Зычкову раз восемь. Ответа не было, но и беспокойства — тоже. Все объяснения открылись во дворе: Зычков с младшим братом висли на качелях. 

— Вован, тащи кассу! — на ходу крикнул Димка.

— А чего такой радостный?

— Бабуля целую тыщу собрала, пойду уколы выкупать! 

— Побудь с мелким, вынесу.

Федька бросил свои качели и пересел на освободившиеся.

— Думаешь, эти сами качаются? — Димка переключился на любимую возню с малышнёй. — Сейчас я тебя качну, а ты соображай, когда поджать ноги, а когда вытянуть. Идёшь на взлёт — ноги вперёд! Уловил?

Федька качался, как ржавый маятник.

— Что ж ты… До низа доезжаешь и вот так вот — и-эх! — взлетай! Чего ты, как мешок…

— Держи, — Зычков вернулся, протянул сжатый кулак.

Димка подставил ладонь, перехватил деньги.

— Ага, спасибо!

У Федьки наконец-то начало получаться. «У-у», — басовито загудел он на подъёме, значит, быстро научится.

— Заканчивай, мама зовёт, — прервал полёты Зычков.

Димка рассмотрел деньги, слишком уж легко уместившиеся в ладони.

— Э-э, — он глазам не поверил. — И это всё?

— Свою половину я дома оставил.

— Какую половину? Ты что?

— Мне тоже деньги понадобились, — сказал Зычков.

— Ты что творишь, гадина? — прошептал Димка.

— Гадина? Зато вы добренькие! Айфоны меняете, собачек лечите, бомжей всяких кормите. Зажрались, сволочи! А у нас нормальная жратва только по праздникам! Да я лучше деньги матери отдам. Бесите вы меня, понял? Зализанный бабушкин внучок!

Зычков держался за качели с одной стороны, Димка ухватился с другой. Дышал через нос. Прав, опять прав Лёвченко… 

— Ладно, закройся, — постарался сказать спокойно. — Гусь половинчатый.

— Да пошёл ты! А приставку не жди — не отдам. Ты у меня на шее полгода сидишь, списываешь. За всё платить надо!

— Считай, оплачено.

Димка взглянул на присмиревшего Федьку, под носом у которого готовы были повиснуть сосульки, подмигнул ему и пошёл с чужого двора. 

— Слушай, дружочек, уколы-то Бродягины заканчиваются. До пенсии ещё пять дней.

— Э, салаги! Вы чего тут быкуете?

Димка обернулся и увидел Толяна. Тот заходил в подъезд.

— Стой, Толян! Подожди меня, я к тебе как раз шёл.

Обитатели малосемейки

— Нежданчик такой себе! Мда, швырнули тебя, как лошка последнего. Давай его тряханём, если хочешь. 

— Ты знаешь, у него в семье всё сложно. Никогда его таким не видел. Может, реально деньги нужны… 

Толян кивнул и перестал улыбаться.

— Многие так живут. Как мать говорит, с петельки на пуговку. 

— А мамкин Мишка говорит: в городе деньги под ногами. Нагнулся — взял, за угол зашёл, ещё нагнулся. Кому лень наклоняться, китайскую лапшу лопают. 

— Может, и так. Надоело наклоняться — через забор перелез, замок ковырнул. Сиди потом на зоне и отдыхай. У нас сосед третий год отдыхает. Двое пацанчиков его ждут. А их мама Люда — уборщица в трёх местах. Месяц понаклоняется, мелких нам сдаст и дня три тоже отдыхает. Из опеки уже два раза приходили. Неаккуратно как-нибудь напьётся мама Люда — поедут пацанчики в приют. Но у Зычкова семья полная, даже чересчур. За детей получают, дядя Коля с моим братухой работает. Скоро в новостройку переедут. Просто завистливый у тебя друган, вот и всё.

Димка вздохнул. Хорошо всё-таки было в зелёном домике Толяновой тётки, как у бабули. Хорошо, что как-то неслучайно встретились. Хорошо, что с Зычковым не сцепился. Замечательно пахла травяная заварка. 

— Да какая теперь разница, чего он хочет. На что Бродягу лечить? Лопатой дальше махать — сам сдохну. 

— Верю. Но я бы его всё же тряхнул пару раз. 

— Да знаю я, но не могу. Нельзя так. 

— Это ещё почему?

— Пусть его Бог судит.

— Вон куда загнул! Ну, как знаешь.

— Толян, а вы давно тут живёте?

— Ещё отец жив был, сюда переехали. Тут раньше общага была семейная. Кто смог, конечно, уехал из этой дыры. А я здесь вырос. 

— А давно он?...

— Его убили. Давно. Мне два года было. Зарезали какие-то гопники. На часы позарились. Их на нём не нашли. 

— Ого! Торчки, наверное, какие-нибудь. Их поймали?

— Кто?

— Ну, не знай, полиция…

— Ты «Глухаря» насмотрелся что ли?

Толян снял свой напульсник и стал задумчиво перекидывать его между пальцами. 

— Тут район такой. Сейчас ещё нормально. Вечером не так страшно выходить. А раньше и убить возле подъезда могли. Вышел мусор вынести — и не вернулся.

— А чего вы не уехали?

— На какие шиши? Тут вся беднота живёт. Денег хватает как раз на то, чтоб ноги не протянуть. И то не у всех. Если рычит в животе с голодухи — дело привычное. Кто алкашит, кто «торчит». Работу нормальную трудно найти. Либо сутками пыряй, либо  воровать иди.

Димке неловко стало за свои «а чего, а почему».

— О, Толян! Хочешь, пресс покажу? — Он вскочил из-за стола, задрал свитер, потянул майку из-под ремня.

— Не так, — остановил его Толян.

Он поставил рядом два стула сиденьями врозь, взявшись за спинки, приподнялся на руках, повисел, медленно поднял перед собой вытянутые ноги.

— Угол. Начинаешь считать про себя, — проговорил хрипловато.

— Семнадцать! — доложил Димка, когда упражнение закончилось. — Теперь я!

Сначала у него разъехались стулья, и он чуть не клюнул носом. Свёл стулья поближе и взлетел на руках. Повисел. Начал поднимать ноги и сам понял, что у него какая-то другая фигура получается — угольник в кабинете математики.   

— Пять!

— А ты хотел кубики на пузе показать. На пресс много мышц работают. Знаешь, как можно кисти развить?

— Знаю, Мишка мячики рвёт.

— О, походу, я твоего отчима знаю! Нормально, чо. 

Ещё как нормально! Да надо Бродягу дальше лечить. 

— Я погнал, а то ветеринарка закроется.

Толян порылся в ящике стола, достал свёрнутые деньги, протянул Димке. 

— Бери, чего уставился?

— Я же просто так всё тебе рассказал.

— Могу же я влиться? Сам заработал. Братухе помогаю.

— Тем более...

— Не возьмёшь — огорчусь. А огорчусь — могу в торец втащить. Понял?

— Понял. Спасибо! Бродягу посмотришь?

— Тебя провожу малость, а собаками не интересуюсь.

— Нечего меня провожать. У тебя вон... уроки, — Димка тронул красивую толстую тетрадь.

— Это не домашка. Это стихи. 

— Ничего себе! — Димка и не думал, что тетрадь учебная, он рассчитывал увидеть рисунки, может быть, ту самую татуху, про которую все знали, но никто на Щеглове не видел.

— Рэп. Слышал когда-нибудь?

— Дашь почитать?

— Родителей почитай! Ладно. Только не потеряй! Там и мои есть.

Вот это был нежданчик! Димка сунул тетрадь под свитер, заправил его в штаны, показался автору.

— Рюкзак надо носить, — сказал Толян. — В нашем районе — лучше с кирпичом. Пошли на остановку.

Праздник желудка

На другой день Зычков пришёл в школу бледно-жёлтый. В середине второго урока вызвали скорую. Володька сгибался пополам и выл от боли. Следом прибежала взволнованная тётя Наташа.

— Ничего не понимаю, — сказала Ирина Сергеевна. — В школе он не мог отравиться, обеда ещё не было. И буфет закрыт.

— Да это чипсы всё! И кола. А у него желудок больной. Я дома сегодня под подушкой нашла у него пустую пачку. Огромную! Газировку за раковиной спрятали и дули с Федькой потихоньку, пока нас не было. Не пойму только, где он деньги взял на это? Может, дружок его богатенький подкармливает. 

— Да что вы, у нас таких в классе нет.

— Как же нет! Дима Гнедич. Приставки друзьям дарит. Очень странный мальчик. 

— Если хотите, давайте спросим его…

— Ах, не до этого сейчас, — мать Зычкова махнула рукой. — В больницу надо. Я просто запрещу Володе с ним общаться — и всё. Он дурно на него влияет.

После стычки с Димкой 

Володька завёл брата домой и отпросился у матери ещё погулять. 

— Я к Диману в «Варкрафт» играть!

 Незаметно сунул деньги в карман и, подмигнув Федьке, вышел. В магазине взял два больших «сникерса». У кассы перед ним стояли мама с дочкой.

— Хочу гамбургер! Хочу наггетсы! Мама! Ну купи!