Красивая и вкусная

Послышался треск сучьев и тяжелые шаги. Кто-то огромный пёр напролом сквозь чащу. «Медведь!» — напрягся Вепрь, но услышал голоса и ослабил руку, сжимавшую приклад карабина. Разговаривали двое. Басовитый бубнил медленно и невнятно, четко проговаривая лишь слово «вкусная-я-я», дискант строчил, как из пулемета, но почти все слова были ясны, хотя одно тоже выделялось особенно.

— Ой! Птичка, какая смешная — серенькая, шустрая! Смотри — смотри! КРАСИВАЯ-Я-Я!

— Перепелка! — «взрослым» голосом поучал толстяк (Вепрь почему-то решил, что бас — толстяк). — Вон сколько их, малявок, в траве! Вкусные-е-е!

Охотник по-прежнему не видел собеседников, только по шумам догадываясь, где они сейчас. Треск сменился шлепками по воде и взвизгиваниями меньшого, должно быть, от летевших брызг.

— Посмотри, какая рыбка красивая-я-я! — заливался он.

— Форель красивая рыба, — согласился старший и добавил со вздохом, — вкусная-я-я!

— Топ, а солнце красивое? — поинтересовался маленький.

— Красивое, — привычно подтвердил Топ.

— А вкусное? — не отставал малыш.

— Вкусное, — согласился великан и тут же зашелся громким, каркающим смехом.

— Вот балда, — отсмеявшись сказал он, — солнце несъедобное. Да и не достать его, оно, знаешь, как высоко.

Маленький немного посопел и возразил обиженно:

— Ты же сам говорил, все, что движется — живое и его можно съесть, а солнце движется.

— Ишь ты! Сообразил! — удивился Топ.

И тут он их увидел. Вернее, его. Топ действительно оказался большим и толстым. Безразмерный комбинезон защитного цвета делал фигуру хозяина похожей на бронетранспортер, а непропорционально маленькая лохматая голова, казалась на ней чужеродным предметом. Но куда подевался второй? Сколько Вепрь ни таращился, малыша рассмотреть не мог. Шевельнуться, сменить позу ему даже в голову не могло прийти. С первого взгляда стало ясно, с Топом шутки плохи. Не смотри, что так нежно воркует с меньшим. Сожрать не сожрет, но прихлопнет конкурента, как перепелку. «А может, я и вкусны-ы-ы-й», — усмехнулся охотник.

— Нет, пока всю живность в округе не сожрет, на человечину не перейдет. А про солнце-то, хоть и посмеялся, но задумался — нельзя ли откусить. Где же, все-таки, маленький?

Хотя наблюдавший не издал ни звука, толстяк насторожился, замер, прислушался, потянул носом воздух. Но охотник тоже был не новичок. Сидел неподвижно, бесшумно, под ветер в сторону от гиганта. Не обнаружив ничего подозрительного, тот снова заговорил:

— Вишь, показалось.

— Что показалось? — непонятно откуда спросил писклявый.

— Вроде есть кто-то.

— Кто? Зверь?

— Не знаю, зверь или…

— Вкусный? — перебил малыш.

— Наверное, вкусный, — согласился Топ.

— Значит, может и сожрать, — пошутил сам с собой Вепрь.

Живая гора неожиданно быстро двинулась в его сторону и оказалась совсем рядом. И тут тертый калач Вепрь похолодел. Никакого второго не было — и басом, и дискантом толстяк говорил сам с собой.

— Псих! — ужаснулся Вепрь. — Такой страшнее всякого. Это он про себя маленький, умильный да пушистый! Значит, снаружи постоянно доказывает второму, меньшому, беспомощному, какой он сильный, главный, агрессивный. Оторвет башку, потом пожалеет, вот, мол, попался глупенький, непутёвый, красивы-ы-ы-й, вкусны-ы-ы-й.

Озноб прокатился по телу волной, но Вепрь не пошевелился. Топ постоял еще немного в опасной близости от схоронившегося, развернулся и зашагал прочь. Снова затрещали ветки и потек разговор на два голоса. Всё стихло, но человек в засаде еще минут сорок изображал бревно. Наконец, вылез, подошел к ручью и долго пил, склонившись к самой воде, как пьют загнанные животные, спасшиеся от погони.