Солнце замѣтно начинало склоняться къ западу; тѣни на берегахъ становились косѣе; вечерѣло.
Недалеко отъ Егорьевскаго острова мы миновали самое узкое мѣсто пути, но лишь только поровнялись съ мыскомъ, виднѣвшимся впереди, какъ Селигеръ, могучимъ взмахомъ, снова развернулся передъ нами, и впереди показалась широкая блестящая гладь воды. Направо выросъ большой островъ Хачи́нъ, царь всѣхъ острововъ, разсѣянныхъ по Селигеру.
Николай глянулъ впередъ и повернулся къ странницамъ:
— Ну, теперь, старушки, держись: Кравотынское плесо показалось! Везъ я вотъ этакъ же плотника, — обратился онъ къ намъ, — такъ тотъ мнѣ ужъ только въ Осташковѣ признался: такъ я, говоритъ, этого самаго Кравотынскаго плеса боялся, что отъ самаго Полнова только о немъ и думалъ, — слыхалъ я, какое оно широкое, да въ погоду бурное. А какъ поѣхали тѣмъ плесомъ-то, — вѣтеръ, волны; я легъ ничкомъ, да до самой Ниловой пустыни и головы не поднималъ; лежу да думаю, что вотъ, вотъ кувырнетъ насъ, и всѣ ко дну.
Мы ѣхали лѣвымъ берегомъ; надо было перебираться черезъ плесо къ острову Хачину, составлявшему правый берегъ, а плесо раздвигалось все шире и шире. Справа поднималась темная, грозовая туча, заслонившая свѣтъ заката; по временамъ изъ нея сверкала молнія. Вѣтеръ крѣпчалъ; вдали, на серединѣ плеса стали похаживать волны, показались на нихъ и бѣлыя гривки. Начинало замѣтно темнѣть. Правый берегъ, окутанный мглою, превратился въ сплошную туманную полосу.
Лодка попрежнему шла лѣвымъ берегомъ. Николай въ своей красной рубахѣ, безъ пояса, стоялъ на носу и шестомъ промѣрялъ дно; здѣсь было очень мелко.
Легкая лодочка съ двумя гребцами, обогнавшая насъ у Егорьевскаго островка, теперь убавила ходу и пропустила насъ впередъ, очевидно, съ намѣреніемъ имѣть при переѣздѣ черезъ плесо болѣе надежнаго компаніона.
Николай внимательно посмотрѣлъ на правый берегъ, почти совершенно сливавшійся съ тучею, и положилъ шестъ.
— Ну, ребята, — сказалъ онъ, — давай теперь черезъ Кравотынское плесо перебираться. Николай, — обратился онъ къ Звонареву, — садись-ка, братъ, на руль, смѣни стариковъ моихъ.
Купецъ безпрекословно полѣзъ на корму.
Одинъ изъ нашихъ товарищей, любитель гребнаго и паруснаго дѣла, сѣлъ въ весла, смѣнивъ сестру Николая.
— Съ Богомъ! — слышится команда, и четыре весла дружно врѣзываются въ воду. Лодка вздрагиваетъ и круто сворачиваетъ въ широкое плесо. Маленькая лодочка держится позади насъ.
Туча быстро надвигается; громъ грохочетъ все ближе и ближе.
Весла работаютъ съ ожесточеніемъ, лодка несется теперь прямо въ перерѣзъ плеса. Волны ударяются о борта, порою обдавая насъ холодными брызгами. Темнота усиливается, туча заволокла почти все небо. На лодкѣ царствуетъ тишина, только слышно, какъ весла поскрипываютъ въ уключинахъ.
Вотъ и середина плеса. Со всѣхъ сторонъ показываются бѣлые гребни, изъ волнъ здѣсь образовалась какая-то толчея, лодку начинаетъ замѣтно покачивать. Молніи ярко освѣщаютъ картину бушующаго кругомъ плеса, громъ гремитъ почти надъ нашими головами.
Лодка борется съ волненіемъ, гребцы работаютъ во всю. Еще минутъ десять такой усиленной работы, и правый берегъ начинаетъ понемногу выростать передъ нами; очертанія прибрежныхъ кустарниковъ становятся крупнѣе и крупнѣе. Волненіе мало-помалу стихаетъ, лодка идетъ свободнѣе, бурное мѣсто пройдено. Но туча уже во всю ширину разлеглась по небу, и вдругъ хлынулъ дождь, какъ изъ ведра. Гребцы напрягаютъ послѣднія силы, лодка летитъ и съ налету врѣзается носомъ въ берегъ.
Слѣдомъ за нами подбѣжала и маленькая лодочка, гребцы выскочили изъ нея и спѣшили развести огонь. Для насъ же Николай въ какія нибудь двѣ—три минуты устроилъ, на лодкѣ же, «балаганъ» изъ паруса. Отъ нечего дѣлать мы достали корзину съ дорожною провизіей, и черезъ минуту нашъ балаганъ превратился въ трапезную для всей братіи, населявшей лодку.
Гроза скоро пронеслась. Кругомъ полная тишина, только было слышно, какъ падаютъ въ воду съ мокрыхъ бортовъ запоздалыя капли.
До пустыни оставалось всего верстъ пять, не болѣе, но двигаться приходилось въ совершенной темнотѣ. Долго, долго позади насъ мерцалъ огонекъ, разложенный гребцами съ маленькой лодки, но наконецъ и онъ скрылся. Мы шли ощупью, направляясь опять въ лѣвую сторону къ мелкому лѣвому берегу. Звонаревъ опять сидѣлъ съ нами.
— Отецъ, гляди хорошенько, — крикнулъ Николай рулевому, — мелко тутъ, правѣе держи, но съ кормы не откликались. Николай попробовалъ махать рукою, и тѣмъ не менѣе минутъ черезъ пять лодка стала на мель.
Кое-какъ столкнулись и тронулись далѣе; кругомъ тишина и мракъ.
— А вонъ и пустынь виднѣется, — воскликнулъ Звонаревъ.
Впереди дѣйствительно выростала темная масса острова.
— Жаль, построекъ теперь не видать, — продолжалъ онъ, — а то вы удивились бы: дворцы, чистые дворцы понастроены. Во многихъ я монастыряхъ бывалъ, а такого богатства не видывалъ. Да вотъ завтра сами посмотрите.
— А вы тоже здѣсь ночуете?
— Нѣтъ. Мы васъ въ гостиницу проводимъ, а сами въ Осташковъ: тутъ всего верстъ семь будетъ.
Островъ все ближе и ближе. Дѣйствительно бѣлая каменная громада монастыря даже ночью производитъ впечатлѣніе.
Мы миновали полуостровъ Свѣтицу, находящійся противъ самаго монастыря, и вошли въ монастырскую бухту, гдѣ стояли у пристани два парохода.
Зачаливъ лодку у набережной, Николай и Звонаревъ взяли наши вещи и понесли въ гору къ монастырской гостинницѣ; слѣдомъ за нами шли странницы.
Въ гостинницѣ мы достучались «отводчика» (монаха, отводящаго келіи), который вышелъ со свѣчею и, окинувъ бѣглымъ взглядомъ наши костюмы и чемоданы, помѣстилъ насъ въ комнатѣ второго этажа.
Мы самымъ сердечнымъ образомъ простились съ Николаемъ и Звонаревымъ.
V.
Преподобный Нилъ и ревнители его памяти.
Столобный островъ, на которомъ нынѣ расположенъ монастырь, въ XVI вѣкѣ принадлежалъ, вмѣстѣ съ окрестными водами и берегами, къ вотчинѣ боярина Богдана Яковлевича Бѣльскаго, какъ извѣстно, испытавшаго на себѣ и ласку Грознаго и тяжелую опалу Годунова. Въ началѣ XVII вѣка мѣстность эта была пожалована князю Лыкову за побѣду надъ Лисовскимъ, при Медвѣжьемъ бродѣ.
Но маленькій, пустынный островокъ совершенно незамѣтный въ общей массѣ обширной вотчины еще съ 1528 года началъ прославляться на всю окрестность, благодаря подвигамъ поселившагося на немъ отшельника. Отшельникъ былъ родомъ изъ Жабенскаго погоста, Деревской пятины, и еще въ молодыхъ лѣтахъ поступилъ въ Крыпецкій монастырь, въ Псковской области, гдѣ и получилъ при постриженіи имя Нила. Но жизнь въ обители не удовлетворяла его, душа его стремилась къ уединенію, и въ 1515 году, имѣя всего около 20 лѣтъ отъ роду, онъ, съ разрѣшенія игумена, оставилъ монастырь и удалился къ пустыннымъ въ то время берегамъ Селигера. Не доходя до озера 25 верстъ, онъ облюбовалъ себѣ мѣсто для жительства посреди дремучаго лѣса, росшаго по берегамъ рѣки Серемхи, и тринадцать лѣтъ провелъ въ этой лѣсной глуши. Но мало-по-малу молва о немъ стала распространяться по окрестности; къ нему, одни за другими, начали являться посѣтители за молитвою, за совѣтомъ, за благословеніемъ. Уединеніе было нарушено.
Преподобный началъ молиться объ указаніи ему новаго пустыннаго мѣста для подвиговъ и во снѣ услышалъ голосъ, указывавшій ему на островъ Столобный. Узнавъ отъ посѣтителей о мѣстоположеніи этого, незнакомаго ему, острова, св. Нилъ въ 1528 году оставилъ Серемскую пустыню и переселился на Столобный. Здѣсь онъ выкопалъ пещеру, въ которой провелъ зиму, а весною срубилъ себѣ келейку и поставилъ часовню.
Снова начались подвиги изнуренія плоти, неустаннаго труда и непрерывной молитвы. Преподобный даже ночью не давалъ себѣ полнаго отдыха; въ стѣну своей келіи онъ вбилъ два деревянныхъ крюка и, въслучаѣ крайняго утомленія, позволялъ себѣ опереться на нихъ, такъ что крюки приходились ему подъ мышками, и дремалъ въ такомъ полустоячемъ, полусидячемъ положеніи: это былъ его единственный
отдыхъ.
Крестьяне, жившіе на сосѣднихъ берегахъ и не обращавшіе вниманія на незначительный островъ, теперь, узнавъ, что имъ пользуется какой-то инокъ, немедленно явились туда на лодкахъ и принялись вырубать лѣсъ подъ пашню. Напрасно святой молилъ ихъ оставить для него деревья на одномъ пригоркѣ, они вырубили все начисто, обойдя только одну сосну подлѣ самой кельи подвижника. Окончивъ рубку, они зажгли сваленый лѣсъ, и пламя быстро разлилось по всему острову. Преподобный заплакалъ и началъ молиться. Огонь дошелъ до самой кельи святого и вдругъ остановился самъ собою. Пораженные чудомъ крестьяне спѣшно удалились съ острова.
По дорогѣ изъ Осташкова къ Торжку и теперь еще тянутся остатки бывшихъ здѣсь когда-то непроходимыхъ лѣсовъ Каченовскихъ, служившихъ надежнымъ пріютомъ для всякаго рода лихихъ людей; по мѣсту своего притона этотъ людъ имѣлъ и особое названіе — Качененковъ. Однажды толпа этихъ молодцовъ рѣшила навѣдаться на Столобный, въ надеждѣ на богатую добычу изъ подаяній, приносимыхъ отшельнику. Они застали преподобнаго подлѣ кельи копающимъ землю мотыкою и стали требовать, чтобы онъ указалъ имъ мѣсто, гдѣ зарыто его сокровище.
— Сокровище мое — въ углу моей кельи, — отвѣчалъ преподобный. Тамъ находилось единственное его имущество — келейный образъ Пресвятой Богородицы.
Войдя въ келью и взглянувъ въ передній уголъ, разбойники были до того поражены свѣтомъ, исходящимъ отъ иконы, что тутъ же ослѣпли, но преподобный молитвою возвратилъ имъ зрѣніе.
Не одинъ пловецъ на Селигерѣ былъ обязанъ своимъ спасеніемъ молитвамъ подвижника, не одинъ страждущій и удрученный горемъ ушелъ отъ него съ облегченною душею.
Двадцать семь лѣтъ прожилъ преподобный на Столобномъ и, чувствуя приближение кончины, исповѣдался и причастился св. таинъ у своего духовника Сергія, игумена Николо-Рожковскаго монастыря, находившагося на берегу, почти противъ Столобнаго. Преподобный предсказалъ Сергію, что на островѣ современемъ устроится обитель, и прощаясь нѣсколько разъ повторилъ просьбу, чтобы Сергій въ скоромъ времени снова побывалъ у него.
На слѣдующій день, 7-го декабря 1555 года, Сергій опять явился на островъ, но, войдя въ келію святаго, нашелъ его уже почившимъ въ молитвенномъ положеніи, опирающимся на свои крюки, къ которымъ онъ прислонился въ предсмертномъ изнеможеніи.
Съ кончиною старца затихъ пустынный островъ, и только богомольцы, приходившіе поклониться уединенной могилкѣ праведника, нарушали царившую на немъ тишину.
Основателемъ монастыря на Столобномъ явился іеромонахъ Николо-Рожковской обители — Германъ. Онъ еще съ дѣтства питалъ особое уваженіе къ памяти преподобнаго Нила и задумалъ составить описаніе его житія. Съ этою цѣлью онъ началъ собирать о немъ свѣдѣнія и часто бывалъ на Столобномъ, иногда даже переселяясь туда на долгое время. Онъ возобновилъ часовню надъ гробомъ преподобнаго, а черезъ нѣсколько времени, съ помощью добрыхъ людей, построилъ и деревянную церковь во имя Богоявленія. Церковь была освящена около 1594 года. Въ это время нѣсколько добровольныхъ отшельниковъ уже проживали на островѣ, а съ построеніемъ церкви число ихъ еще увеличилось, и Германъ въ томъ же году сталъ хлопотать въ Москвѣ у патріарха Іова о разрѣшеніи открыть на островѣ общежительную пустынь, что и было дозволено. Пустынь названа Ниловою, а Германъ назначенъ первымъ ея строителемъ. При немъ былъ написанъ образъ преподобнаго, по указаніямъ стариковъ, знававшихъ праведника лично, и написано его житіе, дошедшее до нашего времени только въ спискѣ.
Въ первые годы своего существованія обители пришлось не мало вынести сначала отъ неурожаевъ и безкормицы, а потомъ, въ смутное время, отъ непріятельскихъ набѣговъ, такъ что умирая, въ 1614 году, Германъ оставлялъ обитель въ крайне бѣдственномъ, жалкомъ положеніи.
Но въ обители уже находился другой ревнитель святыни — инокъ Нектарій, впослѣдствіи игуменъ, который и долженъ считаться главнымъ устроителемъ ея благосостоянія. Нектарій вступилъ въ обитель еще ребенкомъ, въ 1599 году, и перенесъ въ ней всѣ лишенія голоднаго и смутнаго времени. Въ письмѣ къ одному московскому боярину, помѣченномъ 1639 годомъ, уже будучи въ то время архіепископомъ тобольскимъ, Нектарій припоминаетъ эти тяжелые дни: «Какъ мнѣ забыти труды, и раны, и гладъ, и жажду, наготу и босоту? И до смерти мнѣ надобно помнить: какова милость Божія надо мною грѣшнымъ была въ пустыни и что мы кушали: вмѣсто хлѣба траву папорть и кислицу, ухлевникъ и дягиль, и дубовыя жолуди, и дятлевину и съ древесъ сосновыхъ кору отымали и сушили, и съ рыбою смѣшавъ, вмѣстѣ истолокши; а гладомъ не уморилъ насъ Богъ».
Въ годъ смерти Германа, Нектарію было всего около 28 лѣтъ, но онъ уже пользовался такимъ всеобщимъ уваженіемъ, что былъ немедленно избранъ занять опустѣвшее мѣсто строителя. Благодаря его стараніямъ, пустынь вскорѣ пріобрѣла много благодѣтелей; на благоустройство ея внесли свои лепты: митрополитъ ростовскій Варлаамъ, извѣстный архимандритъ Троице-Сергіевой лавры Діонисій, князь Дмитрій Михайловичъ Пожарскій, Алексѣй Никитичъ Трубецкой, бояринъ Колтовской, Иванъ Никитичъ Романовъ и др., но особенно былъ полезенъ монастырю новый владѣлецъ Селигерской вотчины, князь Борисъ Михайловичъ Лыковъ, пожертвовавшій ему островъ Городомлю съ рыбными ловлями и полуостровъ Свѣтицу, о которомъ я упоминалъ въ предыдущей главѣ.
При посредствѣ Ивана Михайловича Катырева-Ростовскаго, Нектарій получилъ доступъ ко двору и такъ понравился царю Михаилу Ѳеодоровичу, что по государеву желанію былъ возведенъ въ санъ архіепископа сибирскаго и тобольскаго. Но питомецъ Ниловой пустыни не могъ вынести разлуки съ нею и черезѣ четыре года испросилъ разрѣшеніе вернуться на Столобный. Царствованіе Алексѣя Михайловича ознаменовалось для обители пожалованіемъ права безоброчной рыбной ловли на озерѣ Ильменѣ и назначеніемъ обильной денежной и хлѣбной руги. Въ монастырѣ уже было двѣ деревянныхъ церкви, но въ ночь на 27-е августа 1665 г. пожарь истребилъ всѣ монастырскія зданія. Нектарій не палъ духомъ и, устроивъ наскоро маленькую деревянную церковь, сталъ подумывать о сооруженіи каменнаго храма надъ могилою преподобнаго. Онъ поѣхалъ въ Москву ходатайствовать о разрѣшеніи собирать пожертвованія, а, вернувшись домой, началъ готовить матеріалъ. Въ слѣдуюшіемъ 1667 году онъ опять ѣздилъ въ Москву, но здѣсь неутомимаго старца постигла тяжкая болѣзнь, которая и унесла его въ могилу. Отпѣваніе совершалъ въ Чудовомъ монастырѣ патріархъ Антіохійскій Макарій (бывшій въ Москвѣ для суда надъ Никономъ). Тѣло покойнаго, согласно завѣщанію, было отправлено въ пустынь, и самъ царь Алексѣй Михайловичъ пѣшкомъ проводилъ его за предѣлы Москвы.
Къ слѣдующему году матеріалъ для постройки каменной церкви былъ вполнѣ готовъ, и преемникъ Нектарія, Германъ II, приступилъ къ копанію рвовъ для фундамента. По плану, ровъ на лѣвой сторонѣ храма долженъ былъ проходить въ разстояніи полутора аршинъ отъ гроба преподобнаго. 27-го мая 1667 года рабочіе поровнялись съ этимъ мѣстомъ, но лишь только ровъ былъ выкопанъ, какъ земля подлѣ гроба осыпалась, и глазамъ всѣхъ представились нетлѣнныя мощи преподобнаго, лежавшія въ совершенно истлѣвшемъ гробѣ.
День обрѣтенія мощей и до нашего времени составляетъ великій праздникъ не только для обители, но и для всей окрестности. Къ этому дню въ монастырь сходятся отъ 15 до 25 тысячъ богомольцевъ, изъ Твери пріѣзжаетъ архіерей, и изъ Осташкова на особой баржѣ, убранной разноцвѣтными флагами, отправляется большой крестный ходъ въ обитель. За нимъ движется по озеру масса лодокъ разнаго вида и величины съ окрестнымъ народомъ и пришлыми богомольцами. Въ хорошую майскую погоду картина этого празднества представляетъ, говорятъ, удивительное зрѣлище.
Вклады и пожертвованія въ обитель продолжались и въ царствованіе Ѳеодора Алексѣевича, но при Петрѣ дѣла приняли другой оборотъ. На монастырскія мельницы и рыбныя ловли былъ наложенъ оброкъ, отмѣнена сперва рыбная выдача изъ кормоваго двора, установленная при прежнихъ государяхъ, а потомъ прекращена и хлѣбная руга. Монастырь началъ бѣднѣть; средствъ не хватало даже на ремонтъ зданій, деревянныя крыши текли и обваливались, а тутъ, какъ на грѣхъ, въ маѣ 1717 г. нагрянули на островъ разбойники подъ предводительствомъ атамана Петрушки, ворвались въ платяную палату и забрали оттуда не только всѣ монастырскіе пожитки, но и имущество окрестныхъ помѣщиковъ, отданное въ обитель на храненіе.
Но это злоключеніе было послѣднимъ. Черезъ три года Петръ, вмѣсто руги, пожаловалъ монастырю право на ловлю рыбы въ Селигерѣ, которое при Аннѣ Іоанновнѣ, по просьбѣ монаховъ, было замѣнено денежною выдачею. Въ концѣ прошлаго и въ началѣ нынѣшняго столѣтія явились и щедрые частные благотворители, которые на свои средства совершенно преобразили внѣшность монастыря и окончательно упрочили его благосостояніе.
VI.
