Моя малая родина "Новобелогорка"

О себе Хуснулхак Исхакович Мухтаров говорит так: «Родился в Новобелогорке. Только в годы войны отсутствовал. Здесь в селе жил, работал, так тут и останусь». После демобилизации был бригадным учетчиком. Сельчане избрали его председателем сельсовета. Эту должность он справлял четверть века.

Вместе с женой Фаридой вырастили четверых детей, а они подарили деду и бабушке девять внуков и внучек.

 Наше поколение призвали в армию в феврале 1943 года. Считай, поскребыши. За нами должны были идти парни двадцать шестого года рождения, а им в это время и семнадцати лет не было.

Службу начал курсантом во 2-м Бердичевском училище, эвакуированном в Актюбинск. Но где-то на втором или третьем месяце учебы нас, тех, кто покрупнее, отобрали в группу и направили в подмосковный город Ступино, где формировалась 9-я десантная армия, которой командовал дважды Герой Советского Союза генерал Глаголев. В ее рядах мы находились до января 1945 года. Конечно, ждали отправки на фронт. Но командиры нам говорили: «Вы – резерв Главнокомандующего». Поясняли: «Наполеон, даже отступая, сохранил старую гвардию. Верховный бережет вас для последнего боя».

Воевать начали в Венгрии в составе 3-го Украинского фронта. В нагнем взводе было десять оренбуржцев. Мы старались и в училище быть вместе, и на передовой не расставались. Костенюк Владимир Куприянович из Сорочинска, и сейчас с ним видимся. Александр Мельников из Новотроицка, его тезка Белкин из Новосергиевки, Петр Туренко, переволоцкий, Базаев, Сапрыкин, Горленко. А вообще, рота, если не ошибусь, состояла из парней двенадцати национальностей. Крепко дружили. Самыми любимыми были, пожалуй, украинцы, певуны отменные. Забегая наперед, скажу, нам выдавали в завтрак или перед атакой вино (именно вино, а не водку), а непьющие отдавали его песнярам. Вот уж они после этого спивали. Поют и плачут, и мы вместе с ними. Нас, десятерых автоматчиков из приданной полку роты, держали до поры до времени в резерве.

На передовую добирались пешим строем. Первой шла 7-я бригада, наша, 17-я, позади. Днем укрывались в балках, в лесу. Ночью продолжали двигаться. Немец и на подходе нас доставал. Трассирующими пулями, как углями, кидался.

Ночью же мы заменили в окопах отходящую в тыл часть.

Первое время на передовой и страшно, и интересно. При бомбежке, кажется, что пронзительно свистящий снаряд летит прямо на тебя. Некоторые утверждают, что они не испытывают при этом боязни. Это не правда. У каждого душа есть. Хочется вжаться в землю.

Были с нами и старослужащие. Они говорили: «Вам, ребята, повезло. Сейчас что не воевать. А вот в сорок втором году тяжело было...» Они же нас поучали: «Из окопа лишний раз не выглядывай, если тебе жизнь не надоела. Как раз под пулю снайпера угодишь». Где там, в бою и советы забываются, азарт берет.

Настоящее крещение огнем получили в районе озера Балатон. Там скопилось тринадцать вражеских дивизий. Они прижали прямо к Дунаю нашу 46-ю армию. Мы должны были выручить ее.

Перед началом сражения в окопах побывали командующие армией генерал Глаголев, фронтом - маршал Толбухин. Тогда я их видел уже второй раз.

... Мы на возвышенности в лесу сидим. Сзади нас через каждый метр орудие стоит - тысячи пушечных стволов.

Началась артподготовка. Отдельных звуков от взрывов снарядов не слышно, над дрожащей землей разносится сплошной гул.

Немец уже к концу войны был не тот. Это, пока он по нашей земле гулял, был жирным. Открывали их ранцы - в них кусочек черного хлеба, больше нет ничего. Но дрались они по-прежнему упорно. Казалось, что снаряды не оставили впереди ничего живого. Но немцы занимали такие удобные высоты, на которых и после артобстрела сохранялись их огневые точки. Тогда эти опасные места обходили, и, конечно, им нельзя было и на них удержаться.

За участие в этом сражении многие в нашей роте и я в том числе были награждены медалью «За отвагу».

После Балатона у нас был девиз: «Возьмем Вену, будем в Мюнхене!»

Когда мы останавливались на ночлег в селах, занимали дома, в лесу - хвойной подстилкой обходились. Или в сарай какой вселимся, дым из него валит коромыслом. Противник думает - пожар, а там повара наши орудуют. У нас в роте их два было. Одному - тридцать лет, другой - на два года старше. Мы, восемнадцатилетние, считали их стариками. Кулинары кормили нас отменно. И винцо за столом, как уже упоминалось, перепадало.

В бою неподалеку от города Моора меня ранило. Взорвался рядом снаряд или мина. Вроде бы палкой стукнуло по руке. Подумал, что это такое, а там - кровь не выходит - косточки видать. Пакета медицинского не хватило, чтобы пораженную кость замотать. Ребята отдали свои. И начались скитания по лазаретам и госпиталям. В Будапеште, Дебрецене, Мукачеве, Баку. Долечивался в Махачкале. Здесь и отпраздновали День Победы. Комиссован был как инвалид второй группы по ранению, а в августе 1945 года демобилизован подчистую. Всего на фронте пробыл два с половиной месяца.

(из книги «Сорочинцы на фронтах Отечественной. Новые главы», сост. Ф.А.Овчинников,  Сорочинск, Оренбург, ИП 

Гимран Нугманович Валитов, участник войны с Японией, родился в 1927 году в Новобелогорке. Отсюда призван в армию, сюда вернулся после демобилизации. Награжден медалью «За освобождение Кореи». С одной из встреч с однополчанами он привез удостоверение о вручении ему нагрудного знака   Ветеран Краснознаменного Тихоокеанского флота .

В 1977 году Валитовы переезжают в Сорочинск. До выхода на пенсию Гимран Нугманович работал в дорожном ремонт­но-строительном управлении. В настоящее время - член президиума районного сове­та ветеранов.

 У некоторых о войне с Японией в августе-сентябре 1945 года бытует представление из-за ее скоротечности как о какой-то своего рода боевой прогулке. Это далеко не так. Достаточно сказать, что всего за двадцать дней на ней по­гибло 800 тысяч наших солдат и офицеров, то есть ежесу­точные потери составляли сорок тысяч человек.

... Курс молодого бойца я проходил в части, которая располагалась в городе Артем, неподалеку от Владивосто­ка. Нас готовили к участию (младшие командиры так и говорили) в боевых действиях, но на вопрос: с кем - много­значительно умалчивали.

В нашей роте было восемьдесят ребят с Украины, трид­цать восемь - с Оренбуржья. Из Сорочинского района - чет­веро, из Белогорки Махмут Батталов и автор этих строк, Петр Орлов из Березовки и Александр Клименков из Спас­ского. Вечерами мы разучивали песни. Закоперщиками в этом были винничане, черниговцы, полтавчане. Бухта Су­ходол гремела от наших голосов.

О Дне Победы узнали на занятиях, когда атаковали «вражеский самолет». В качестве такового был использо­ван гидроплан, потерпевший аварию при посадке. Стар­ший лейтенант Немчин объявил перед строем, что с вра­гом покончено, с нынешнего дня нет войны. После обеда нам, к нашей большой радости, дали отдых.

На утро мы вернулись к обычным занятиям. Продол­жали штурмовать «доты и дзоты», учились защищаться от нападения кавалерии, обороняться от танков, как вести себя при бомбежке. Готовились к ночной стрельбе с закры­той позиции с помощью зеркала и т.д. Кто-то из ребят сказал командиру роты: «А ведь нас убеждали, что будем воевать». Старший лейтенант Немчин глянул на нас с улыб­кой и произнес: «Значит, так вышло».

В начале августа нашу роту пешим строем возвратили с учебных лагерей и слили с отдельным пулеметным батальоном Артемовского сектора береговой охраны, которым командовал майор Маринин.

Восьмого августа, когда мы находились в казарме, по радио прозвучало заявление Молотова «О состоянии войны с Японией». Тут наш батальон загудел, как встревожен­ный муравейник. По тревоге построились и опять же пешим маршем направились во Владивосток. Здесь погру­зились в транспортный пароход «Партизан» и направились в Северную Корею, где велись военные действия. Десантировались в г. Юки, который был уже захвачен сухопут­ными войсками. Удар по нему был нанесен так стреми­тельно, что его комендант с перепугу надел на голову трусы.

Мы начали искать в сопках разрозненные группы япон­ских частей. Они яростно сопротивлялись. Встречались среди них даже смертники. Несколько дней мы занима­лись их ликвидацией. Это были самые трудные дни вой­ны.

После чего нас на двух военных кораблях перебросили к городу Гинзану. Перед его портом стоял с утонувшей в воде кормой пароход «Саратов», подорвавшийся на мине. Для нашего судна очистили проход глубинными бомбами. И при высадке мы имели небольшие потери. С ходу захватили нефтеперегонный, а затем и алюминие­вый заводы, каких по техническому уровню у нас тогда не было.

И вот сорокатысячный гарнизон Ганзана сдался, ка­питулировала и сама Япония.

До конца 1949 года мы находились в Северной Корее. Незадолго до демобилизации на американском корабле «ДК-34» вернулись во Владивосток. 

(из книги «Сорочинцы на фронтах Отечественной. Новые главы», сост. Ф.А.Овчинников,  Сорочинск, Оренбург, ИПК Южный Урал, 2000 г., стр.397-399)

Куддус Газымович Сайфулин отно­сится к поколению, которое вступило и войну в канун ее завершения.

Юношей неполных семнадцати лет ни сразу кинули в огонь. Кто-то из них еще с полгода проходил в военных лагерях одиночную подготовку бойца, другие были зачислены в сержантские школы. Но и для них хватило лиха.

  Повестку о призыве в армию я получил далеко от родной Новобелогорки - в одном из военкоматов Средней Азии. А произошло это так. У нас в семье было восемь детей: четыре брата и столько же сестер, за что мама была удос­тоена звания матери-героини второй степени. Но война в считанное время разметала наш родовой корень. Два стар­ших брата - Заки и Шарип - были призваны в первые же ее дни, один защищал Москву, другой - Ленинград. В сорок втором году был взят Амир, участвовавший в Сталинград­ской битве. Отец находился в заключении. По случаю то ли затмения солнца, то ли луны несколько стариков и он в их числе решили помолиться в мечети. Не знаю, дошли ли до Аллаха их слова, но НКВД их услышало, и каждому аксакалу «отстегнули» по десятку лет тюрьмы.

Таким образом, возле матери из мужчин оставался я, а уж подходило время и моей мобилизации. И тогда мама, подслеповатая, хромая, осталась бы одна с тринадцатилет­ним ребенком. Приехавшая из города сестра решила отвез­ти нас к старшухе, которая жила с семьей в Туркменистане.

С нового местожительства меня и забрали служить.

Вместе с русскими ребятами (туркменов нашего возра­ста еще не призывали) эшелоном прибыли в город Катта-Курган, где нас зачислили в полковую школу. Не окончив ее, я, как и многие другие курсанты, был переведен в 22-ю Гвардейскую воздушно-парашютную десантную бригаду. Формировалась она в городе Тейково, Ивановс­кой области.

Не без улыбки вспоминаю сейчас, как мы учились но­вому для нас делу. Вначале нужно было отработать техни­ку прыжка. Появилась табуретка, и какой-то сержант, видимо, парашютист со стажем, сиганул с нее на землю. Нам было велено обратить внимание на то, как он при этом держит ноги, особенно при приземлении. Потом каждого из нас заставили проделать подобный трюк. После чего расстелили на траве парашют и показали, как его уклады­вать для прыжка. Поэтому на обед мы шли уже не как пехотинцы, а чувствовали себя настоящими десантника­ми.

Был прыжок с аэростата, затем с самолета. Ощуще­ние? Деревенского парня, который за свою жизнь не взби­рался выше, чем на крышу избы, подняли к заоблачным высотам и сказали: «Ну, а теперь вытряхивайся». Да к тому же господь бог обделил меня росточком. И мне при­ходилось быть в строю замыкающим. В таком же разе я оказывался и при захождении в самолет. А последнему приходилось прыгать первым, что не очень радовало. И так повторилось тринадцать раз.

Но и десантниками мы не стали. Наше соединение вдруг преобразовали в стрелковый полк и в спешном порядке отправили на передовую. Влились в состав 3-го Украинс­кого фронта, громившего врага на территории Венгрии. К нашему прибытию судьба Будапешта была уже решена. Отсюда начался мой боевой путь. Каким он был?

... Неподалеку от передовой линии набросали на снег досок, поставили на них палатки. Каждому выдали по вед­ру горячей воды и чистое белье. После такой «бани» на­кормили горячим же супом (в первый и единственный раз за все последующие месяцы войны, пока я не попал в гос­питаль). Перед вечером к заросшему кугой озерку поднес­ли для тренировки ящик с ручными гранатами. Мы с боль­шой охотой покидали их, сопровождая возгласами одобре­ния каждый взрыв.

С наступлением сумерек без излишнего шума заняли расположенные вдоль леса окопы, в которых копошилась горстка наших бойцов. Подумалось: «Почему же немцы не поступали? Ведь перед ними почти никого не было». Ко­нечно, многого я тогда еще не понимал. Появившийся вско­ре наш комбат капитан Разумков пояснил: «Это и есть передовая, впереди - враг. С утра переходим в наступление. В атаку идти всем дружно. Кто замешкается или, того хуже, задумает отступать - вот!» Он показал на пистолет, кото­рый держал в руке. Такое «напутствие» было перед боем.

Ночь прошла спокойно. На рассвете стало видно, как немцы засуетились. Но не стреляли. Молчали и мы. И вдруг заговорили наши пушки. Противник открыл ответную паль­бу. Через несколько минут нас, поддерживаемых артиллерийско-минометным огнем, подняли в атаку. Бежал я, как и все, на ходу стреляя из автомата. Видел, как падают наши бойцы, отраженные врагом. Сразу же, после несколь­ких шагов, погиб командир третьего взвода, лейтенант (фа­милию запамятовал).

Немцы не выдержали натиска, стали выскакивать из траншей и в беспорядке убегать. Их косили наши пули, осколки снарядов. Когда мы вплотную приблизились к окопам, из них начали выходить с поднятыми руками сол­даты. Не задерживаясь, продолжали преследовать отсту­пающих. Но вот противник закрепился на следующей ли­нии обороны, и опять началась артиллерийско-пулеметная дуэль, иногда при поддержке с воздуха. И вновь без пере­дышки атаки. Так продолжалось в течение нескольких месяцев. Были моменты, когда казалось, что крышка тебе. Но нет, глядишь, все как-то и обходилось.

Жестокими были бои у озера Балатон. Противник со­средоточил там одиннадцать моторизованных дивизий (об этом я узнал, конечно, позже, когда прочитал именную благодарность И. В. Сталина за участие в этой операции). А в общем-то, только по направлению к нам шло три-че­тыре танка. За ними двигалась пехота, поддерживаемая артиллерией и пулеметами. Наши пушкари подбили не­сколько машин, которые пылали багровыми кострами. Но немцы продолжали наседать.

И вдруг послышался какой-то визг, вой душераздира­ющий. Это, оказывается, заговорили наши гвардейские минометы («катюши»). В миг вражеские позиции заволок­ло дымом и пылью. И из лесочка, словно из-под земли, появились наши танки. Тут мы с криком «ура» бросились вперед. Конечно, не всегда так удачно завершаются атаки. Да вот тому подтверждение. Пытались мы овладеть одним небольшим населенным пунктом. Но каждый раз угожда­ли под сильный пулеметный и особенно нам досаждавший артиллерийский огонь. И, неся большие потери, отступали.

Тогда командование решило заслать в тыл противника нашу роту. Поднялись на склон лесистой горы и в сравни­тельной безопасности прошли километр-другой. Как толь­ко спустились на равнину, услышали гортанный говор нем­цев. Те сразу всполошились, открыли огонь в темноте на­угад. Мы же, державшие пальцы на взведенных курках автоматов, ударили дружным залпом в сторону, откуда прозвучали выстрелы. Это ошарашило фашистов, и они бросились наутек. Да и было их, наверное, не так много. Около вырытых зигзагами окопов обнаружили два-три тру­па. Оказалось, что здесь-то и находилась батарея дально­бойных пушек, не дававших нам покоя. Приведя их в не­годность, вернулись в горы. Удалившись от противника на безопасное расстояние, устроили привал. И, конечно, тут же заснули.

Проснувшись, я с ужасом обнаружил, что остался в лесу один-одинешенек. По всей вероятности, я, сонный, скатился за дерево, и никто этого не заметил. Куда подать­ся? Побрел на восток, вроде бы, к своим. Выйдя к шоссе, увидел движущийся по нему строй солдат. На всякий слу­чай (мы-то редко так ходили) схоронился за раскидистым осокорем. Когда колонна приблизилась, увидел - немцы! Рослые (мне, обиженному в этом судьбой, особенно броси­лось в глаза), они шагали не очень торопливо, понуро опу­стив головы. За те минуты, пока фашисты проходили мимо, - мне казалось, что это длилось бесконечно - никто из них не взглянул в мою сторону. А если кто-то сделал бы это, тогда увидел, что невдалеке от них сидит советский солдат с автоматом, нацеленным на них, и противотанковой гра­натой в руке. Соблюдая осторожность, пошел сбочь доро­ги. Послышался лязг гусениц и шум моторов. Снова зата­ился. По асфальту, громыхая, шли немецкие танки, тяга­чи с прицепленными орудиями и обслугой.

Немало приключений пришлось еще испытать, пока я догнал свою роту. В ней оставалось четырнадцать-пятнадцать солдат. Пополнились (в который уже раз) людьми. И снова - бои.

Вышли к Дунаю. В котором, правда, месте, не могу уточнить, нам про то не говорили. Обычно сказ был такой: воюй - вот твоя задача, стреляй, бей. Перешли реку по понтонному мосту. Неприятель пытался разрушить перо праву, но благодаря зенитчикам, спасибо им, ни одна бом ба не попала в нее.

Австро-венгерская граница. И опять перед нами вод­ная преграда. Речка-то в летнюю пору, может быть, не­большая, но горная, с быстрым течением да полая по вес­не. Подошли к берегу в сумерках, окопались. Заладил дождь. Укрытия заливала вода. Но головы из них не под­нять. Немцы с противоположной стороны одну за другой пускали осветительные ракеты, обстреливали нас из пуле­метов. И все-таки с наступлением рассвета решились на форсирование.

Саперам за ночь удалось перетянуть через реку лишь один канат. О том, чтобы уместиться всем на пароме, не могло быть и речи. Те, кто мог плавать, разделись до каль­сон, красноармейскую книжку в шапку-ушанку и на голо­ву, вооружение на пояс - и марш! То ли потому, что вне­запно и мощно ринулись в атаку, то ли устрашил против­ника наш вид, мы не встретили после переправы сопротив­ления. Даже, больше того, с ходу захватили ближайший населенный пункт. Обзавелись в нем гражданской одеж­дой и провоевали в этом партизанском облачении несколь­ко дней, пока не получили новое обмундирование, уже лет­нее.

Вену должны были атаковать, как это всегда делалось, с утра. Наша же рота расстаралась наотлику. В предместье столицы вступили перед закатом солнца, без боя заняли кирпичный завод. И тут из подвалов, укрытий вышли гурь­бой женщины и дети и со слезами кинулись к нам в объя­тия. Пошло угощение непременно с горячительным. Шум, крики. Раздались хмельные возгласы: «Смерть фашистам. Вперед!» Офицеры подняли нас в атаку (это было большой их ошибкой). Бежали, не стреляя, и с вражеской стороны попервости не было никакой реакции. Но когда приблизи­лись к крайним домам, тут-то по нас ударили с чердаков, из окон верхних этажей. Палили трассирующими пулями, за которыми неслись светящиеся полосы, особенно яркие в сумерках. Рота, только что получившая пополнение, вновь обескровилась.

Группой в десять-двенадцать человек, преодолев заг­раждение из колючей проволоки, мы забежали в фрукто­вый сад. Из него вышли к домам. Но двери в них были накрепко заколочены. С трудом нашли здание, где подъезд был не закрыт. Расположились на первом этаже у окон, а двое стали на пост у входа.

В темноте видно было, как возле дома шныряли немцы.

В одну из комнат они запустили фауст-патрон. Он ра­зорвался, убив одного и ранив двоих солдат. Но мы не ста­ли отвечать огнем на выстрел, чтобы не выдать себя. Так продержались до утра.

И тут начали кругом взрываться снаряды. Через ка­кое-то время на улицах появились наши танки, а за ними - пехота. Мы вышли из укрытия и присоединились к сво­им.

В городе воевать труднее, чем даже в горах. Отовсюду на тебя глядит смерть... Я видел, как через насквозь про­стреливаемый перекресток бежал наш боец. И вот он вскрикнул и пропал из виду. Прокрался к нему. Из свеже­вырытой канавы (днем, должно быть, ремонтировали во­допровод) слышался стон. Парень истекал кровью от сквоз­ной пулевой раны. Перевязав его как мог, выбрался из ямы. Вдогонку услышал: «Скажи хоть свое имя». Ну, по-татарски называть себя не стал, все равно ведь не запом­нит, крикнул: «Николай».

Забежав в открытый настежь подъезд на первом эта­же, столкнулся с таким же, как я, одиноким солдатом. Вдвоем - веселее. Из окна видим, как отступают немцы. Открыли по ним огонь. Но тут же товарищ мой был сражен наповал.

14 апреля 1945 года столица Венгрии была освобожде­на (это я сейчас называю число, а тогда не помнил, какой месяц идет. С января ведь на передовой и на передовой, без передышки и отдыха). Кстати, за участие в этом сра­жении я был награжден медалью «За отвагу».

В этот раз впервые за время боев увидел полковую кух­ню. Повар, размахивая черпаком, приглашал покушать горячего. Но охотников было немного. Я тоже не стал в очередь. Не было желания, отвык. Пока шли вперед, нам не давали ни супов, ни холодной пищи. Обходились «подножным» (трофейным) харчем.

Заканчивала войну наша рота в Альпах. Кое-кто из нас имел опыт боев в горах, но таких было совсем мало. В нашем взводе, к примеру, из тех, с кем я начал воевать, оставался один рядовой, как я, да лейтенант Титов. Мы тащили на себе, кроме личного вооружения, по парочке мин или снарядов и противотанковые пушки, которые вско­ре были уничтожены вместе с расчетами, не сделав ни од­ного выстрела. Да и диво ли? Против нас действовала спе­циально обученная горно-стрелковая дивизия противника. Местность ею была заранее пристрелена, поэтому и огонь был точным.

Но уже шли последние дни апреля. Было ясно, что война вот-вот закончится. Каждый из нас жил надеждой на встречу с союзной американской армией. Но мне судьба отказала в этом. В бою за небольшой поселок в горах я был ранен разрывной пулей, осколочки которой по сей день ношу в теле.

В подвале, где собирали раненых, я пытался перебин­товаться сам, но ничего не смог сделать. Чувствую, что теряю силы. И тут на меня наткнулся Михаил, тот самый, единственный оставшийся в живых из тех, с кем я начал воевать. Взводный Титов погиб за полчаса до того, как я был ранен. Михаил перевязал меня, угостил табаком и вер­нулся к своим.

На утро пришла помощь. Немцы отступили, а нас на машинах горными дорогами доставили в полевую санчасть. На операционный стол меня положили в брюках и сапо­гах, гимнастерку же разрезали.

В госпитале пробыл пять месяцев, хотя рана и была признана легкой, но долго заживала перебитая пулей вена.

За сражение в Альпах я был награжден третьей меда­лью «За боевые заслуги».

Война кончилась. После выздоровления меня напра­вили в запасной стрелковый полк, находившийся в Кон­станце (Румыния). Окончил там курсы шоферов и был за­числен водителем тягача в артиллерийско-гаубичный полк. Довелось возить и высокое начальство - заместителя ко­мандира корпуса генерал-майора Куропатенко. Во время поездки с ним в город Луккенвальд, под Берлином, - быва­ет же такое - встретился с братом Амиром. Части наши находились рядом. И мы потом периодически виделись. И даже вместе ездили в отпуск в Новобелогорку. А в 50-м году он, лейтенант, был направлен для прохождения даль­нейшей службы на Южный Сахалин, я же - демобилизо­вался. Вернулись с фронта и два других брата. Но война не прошла для них бесследно. Недолго прожили они после нее. Нет теперь уже и Амира.

Я же, окончив в райцентре школу механизации, рабо­тал комбайнером в Покровской МТС. Заочно окончил Бо­рисоглебский (Воронежская область) техникум механиза­ции, затем факультет механизации Оренбургского сельскохозяйственного института. Поступил в СПТУ-8 мастером, был в этом училище и преподавателем. Позже пере­шел переводом в районное управление сельского хозяйства на должность инженера по технике безопасности. В пос­ледние перед пенсией годы вел физику в вечерней школе. Жена, Гульнура Кадыровна, тоже пенсионерка, бывшая учительница математики. Дети (дочь и сын) взрослые, имеют свои семьи. Живем и на судьбу не жалуемся.

На берег Днестра их пушечно-артиллерийский полк вышел в конце мая сорок четвертого года. Заместитель командира полка по политчасти гвардии майор Колючев Исмагил Усманович, проснувшись спозаранку, вышел на крыльцо дома, в котором разместился с ординарцем про­шлым вечером. Поднималось над лесом солнце, в щебечу­щем хоре птиц выделялся голос близкой кукушки. Так тепло стало на сердце, будто перенесся в родные края, вышел к неторопливо бегущему за околицей Бузулуку. И слов­но тяжесть сдавила грудь, от дум о том, как далеко от него сейчас речка детства, милые его жена Айным, дети Роза, Луиза и Ильгиз. Давно-давно он не виделся с ними.

...Позади остались три года с их фронтовыми путями-дорогами. Начинались они под Балашовым. Затем был Сталинград. Его смертельное огненное пожарище прошел от начала и до пленения трехсоттысячной паулюсовской груп­пировки. За образцовое выполнение заданий командования был награжден орденом Красной Звезды.

А как сопротивлялся враг, удерживая Запорожье. И не прорвать бы его цепь пехоте без артиллерийско-пушечного удара, который перед поднятием ее в атаку нанес по позициям фашистов их полк. Личной благодарностью И.В. Сталина отмечен был он, замполит, за взятие этого города.

...До побудки еще оставалось время. Мысли о близких не покидали Исмагила Усмановича. Вернулся в дом, сел за стол. И рука потянулась к бумаге, и излилось на чистый лист все, что так переполняло его. Передав в начале вес­точки сердечный привет и поклон жене, детям и многочис­ленным родным, он на мгновенье задержал перо. Его смутило, что совсем недавно он отправил в Новобелогорку фронтовой треугольник. Но продолжил: «И вот пишу опять, желая погасить свою тоску о вас».

(Письмо это, к счастью, цело до сих пор. Оно хра­нится у сына Исмагила Усмановича - Ильгиза, кото­рый передал мне его ксерокопию. И теперь мы можем прочесть эти строчки из далекого сорок четвертого года.) Вот они.

«Эх, Айным, как я соскучился, нет терпенья от душевных терзаний. Ты постоянно перед моими глазами. Сегодняшний сон, мне снилось, что я ласкал и нежил тебя, прервал разрыв тяжелого снаряда. Это такой болью отразилось в моем сердце, что невозможно передать сло­вами.

В эти майские дни очень хочется быть с тобой рядом, играть на моей любимой гармошке и слушать твои заду­шевные песни.

Айным, я в тоске от долгой разлуки с вами. Вспо­минаю прошедшие счастливые дни. В этих краях тоже замечательная природа. Любуясь ею, я как будто перенесся к вам, мои родные. Как бы хорошо в эти мину­ты быть нам рядом. Как жаль, что мы так далеко друг от друга.

Ведь человек рожден для счастья, да и жизнь ему да­ется не очень долгая. И даже в этой короткой жизни сколько приходится ему одолевать преград! Проклятый Гитлер про­лил много крови, истребил миллионы людей. В этой бес­компромиссной борьбе он найдет свой конец, в этом уже нет сомнения. Враг на последнем издыхании. Теперь мы сильнее, и наша победа близка. Но до нее все же придется повоевать.

Айным, любимая! Я в тревоге за вас. Сам я согла­сен на любые тяготы, лишь бы с вами все было благо­получно. Ради вашего счастья и свободы Родины при­шлось перенести многое. Ратный труд мой высоко оценен - я награжден орденом Красной Звезды. Заслужить эту почесть помогли мне и вы. И лучи этой звезды освещают и вас.

Айным, свет очей моих! Ты мое счастье, моя надежда и опора, и потому я и поныне в полном здравии служу Родине. На память тебе высылаю хоть и плохонькое свое фото. Сколько ни пиши, все равно не изложишь всего, что на душе. Потому свое письмо заканчиваю.

      Высылаю перевод на 1000 рублей. Еще получишь ат­тестат на 600 рублей.

Люблю, целую, жду от тебя длиннющего письма. Пиши чаще, моя Айным!

Тебя любящий, только для тебя живущий твой Исмагил».

Утром следующего дня началось форсирование Днест­ра. Впереди была Молдавия, а за нею бои пошли уже за пределами Государственной границы страны. Прошли Ру­мынию, вступили в Болгарию. Перед городом Старо-Загорой Колючев невесть от чего занедужил. Мужчина в цвету­щем возрасте таял на глазах. Болезнь оказалась неизлечи­мой...

Полк прощался со своим замполитом на Центральном кладбище в Старо-Загоре. На могиле его был установлен обелиск с пятиконечной красной звездой. Позже гвардии майор Колючев был перезахоронен в братскую могилу вои­нов из Союза ССР.

Когда размышляешь о дорогах жизни, пройденных этим человеком, поражает стремительный взлет его к вы­сотам знаний. Хотя для тех лет, на которые пришлась его юность и молодость, это и не диво было. Росла, мужала страна, вместе с нею поднимались люди.

Читать по-арабски Исмагил Усманович научился в мечети, русским языком овладел самостоятельно. Ком­сомольцем стал первым в своей деревне. Двадцати лет поступил в Самарскую партийную школу, после оконча­ния которой вел уроки обществоведения в школе села Амирханово Андреевского района Волжского края. (Оренбургская область образована позже.) Затем работа сначала в Андреевском, потом Сорочинском райкомах партии.

И венец всего - политическая деятельность в действу­ющей армии. 

(из книги «Сорочинцы на фронтах Отечественной. Новые главы», сост. Ф.А.Овчинников,  Сорочинск, Оренбург, ИПК Южный Урал, 2000 г., стр.268-271)

Губайдулла Насыбович Хайбуллин, сельчанин из Новобелогорки, был призван и зачислен в формировавшуюся в Сорочинске 193-ю дивизию. Обучался в расчете 45 мм противотанковой пушки на конной тяге. Использовалась она в основном для стрельбы прямой наводкой по бронема­шинам. Пораженные боковым попаданием, они горели, вы­ходили из строя.

Созданное на нашей земле соединение прибыло на фронт под Сталинград, когда немцы в ряде мест уже прорыва­лись к Волге. 193-я была выдвинута на самый трудный участок обороны.

«Сорокапятке» Хайбуллина не раз приходилось отра­жать танковые атаки фашистов, превращать вражеские кре­пости на гусеницах в пылающие костры. Довелось ему участвовать в разгроме и ликвидации паулюсовской группи­ровки немецких войск.

Но и артиллеристы, ведя огонь, как правило, из укры­тий, не застрахованы от неприятельских пуль и осколков. В одном из боев Губайдулла Насыбович был тяжело ранен.

На излечении находился в одном из госпиталей Сверд­ловска (Екатеринбурга). После выздоровления мог бы ехать помой. Однако прознали о его гражданской специально­сти - кузнеца. Работники такого профиля требовались и на иконных заводах Урала, и его оставили а одном из них, где он задержался до конца войны.

Вернулся старый солдат после демобилизации домой и опять ремонтировал лобогрейки, косарки, бороны, давал вторую жизнь рассыпавшимся колесам бричек.

Сын Ришат до ухода на пенсию трудился на ВАЗе ин­женером. Внук Марсель и внучка Роза, музыканты выс­шего класса, окончили Казанскую консерваторию.

 (из книги «Сорочинцы на фронтах Отечественной. Новые главы», сост. Ф.А.Овчинников,  Сорочинск, Оренбург, ИПК Южный Урал, 2000 г., стр.76-78)

Давлет Давлетович Мугинов - участник сражений на Курской дуге. После тяжелого ранения вернулся в колхоз родного села Новобелогорки. Возглавлял комсомольскую орга­низацию хозяйства, организовывал «фронтовые лобогрейки», «фронтовые агрегаты». Из­бирался вожаком местной парторганизации. Больше двадцати лет был председателем кол­хоза. Учась заочно, окончил сельхозинститут. Последние годы перед выходом на пенсию ра­ботал преподавателем в профессиональном тех­ническом училище № 58. 

 Артподготовка длилась где-то больше получаса. Передний край вражеской обороны бомбили и штурмовики. С грохотом и громом прошли мимо нас танки, проделывая в проволочных заграждениях проходы для пехоты.

Немцы со своей стороны также вели орудийный огонь.

Нам, необстрелянным салажатам, угодившим сразу же по при­бытии на передовую в такое пекло, было страшно.

Появились убитые, раненые. Кровь, стоны, адский шум. Тран­шеи были вырыты в полный рост, местами от взрывов снарядов они заваливались, погребая людей заживо.

Артподготовку дополнил залп «катюш». После чего мы подня­лись в атаку.

...А ведь совсем, казалось, недавно я, пятнадцатилетний пацан, сидел за школьной партой. О начале войны с Германией мы узнали от учителя, сообщение которого произвело на нас тягостное впечатление. Подумалось, прежде всего, об отце, которому придет­ся идти на третью войну.

Возле нашей школы (в здании ее сейчас располагается военко­мат) находился призывной пункт. Множество мужчин ежедневно отправлялось отсюда на фронт. На перроне, где они грузились в товарные вагоны, с ними прощались жены, дети. Женщины реве­ли. И странно было слышать звуки духового оркестра, наигрывав­шего «Яблочко».

Учебу пришлось отставить. Окончив краткосрочные курсы трак­тористов, я был направлен механизатором в соседний с Новобелогоркой колхоз «Путь Ленина».

В бригаде с семью тракторами-колесниками управлялись в ос­новном несовершеннолетние девочки, из парней было всего двое - я и Вася Мазолевский. Готовили весновспашку, а потом по ней проводили «комбинированный» сев. За трактором цепляли четырехкорпусный лущильник, за ним - две бороны, а вслед шла кон­ная сеялка.

Хлеба посевщикам не давали, кормили лапшой с молоком.

За сезон 1942 года я заработал на трудодни три центнера зер­на. А уже в начале 1943 в неполные восемнадцать лет был при­зван в армию.

Был по первости курсантом Второго Бердичевского стрелкового училища, находившегося в городе Актюбинске. После шести меся­цев обучения ожидали присвоения звания лейтенантов и отправки на фронт. Но надежды на офицерские погоны не сбылись. Помешало этому начавшееся на Курской дуге сражение. Ночью личный состав училища, поднятый по тревоге, был погружен в пульмановские вагоны. Эшелон взял направление на запад.

Через несколько суток беспрерывной езды ночью же поезд без шума и света доставил нас на станцию Льгов. В отдалении уже слышались звуки стрельбы, в небе часто зависали осветительные ракеты. Перебежками мы добрались до окопов долговременной обороны.

Утром сварили в ведрах картошку, о заготовке которой, несмотря на не прекращавшийся ни на минуту обстрел, позаботился дотош­ный старшина роты, накопав ее вместе с несколькими бойцами на ближайшем колхозном поле.

После завтрака вооружались. Каждый из кучи оружия, собран­ного после боя, большей частью ржавого, выбирал более-менее пригодные к стрельбе винтовки, карабины, автоматы. Я присмот­рел для себя ручной пулемет Дегтярева. Прочистил его, смазал жиром, которым разжился на походной кухне. Попробовал - стре­ляет.

А вообще, солдат считается полностью экипированным, когда кроме оружия у него имеются каска и лопата. Без последней, кстати, нельзя обходиться. Пехотинец во время наступления при остановках должен немедленно окопаться. Вырыть сначала ячей­ку для укрытия от пуль головы и груди, затем углубить ее, после чего, если есть возможность, приступить к обустройству окопа пол­ного профиля, иначе - смерть.

И вот первая в моей жизни атака. Опытные бойцы поучали: чем быстрее пройдешь полосу до вражеских окопов, тем больше шансов выжить. Так-то так, но с кем в них столкнешься, вот вопрос. Он не оставлял меня до тех пор, пока мы с напарником, стреляя на ходу (кричать «ура» не было сил), не добежали до заветного рва с насыпью и спрыгнули в него...

После этой атаки недосчитались многих из нашей роты. Оста­лись лежать на поле боя мой второй номер Барабанов Саша, Куз­нецов, Игнатов - все из Кирсановки Тоцкого района.

Мы начали преследовать немцев. Они, опомнившись, пытались контратаковать, но безуспешно.

Конечно, как большинство участников той битвы, я не мог со­знавать в полной мере ее значение, не представлял ее масштабов.

Впереди был город Севск, который предстояло освободить. И только к вечеру наша дивизия вышла к его окраинам.

Во второй половине дня после атаки установилась, наконец, пол­ная тишина. Танкисты старались отбуксировать подбитые маши­ны в тыл для ремонта.

При отражении одной из контратак немецкой пехоты я был ра­нен в голову. Как способного еще ходить ногами меня оставили в медсанбате санитаром. Но вскоре вестовой доставил приказ комбата - легкораненым и связным явиться в пулеметную роту. Нас загрузили лентами для «максима», пулемета более тяжелого, чем дегтяревский. Другое достоинство было в нем. Если автоматы, к примеру, после того, как солдат поползает по-пластунски, засоря­лись и отказывали в бою, трудяга станковый равно, как и винтовка, всегда действовал надежно.

Так я, еще не сняв бинтов с головы, стал пулеметчиком в роте 118-го полка 37-й гвардейской дивизии.

С тяжелыми боями она продвигалась на запад. После Севска освободили города Шостку, Ямполь, станцию Пироговку. Вышли к Десне в районе Новгород-Северского. К берегу с нашей стороны подступал сосновый бор, за противоположным боком русла зеле­нел луг, на нем виднелись ометы.

Под покровом ночи на понтонных лодках саперы первым пере­правили 114-й полк нашей дивизии. При погрузке на судно немцы открыли огонь из пушек и минометов. Берега, видимо, были ими пристреляны.

Нам скомандовали: рассредоточиться по лесу. В бору темно. Я говорю своему второму номеру: «Пойдем к лодкам». А там уже началась переправа всего полка.

Высадившись на берег, быстро окопались в песчаном грунте. Впереди, неподалеку от нас, находились вражеские окопы. Нем­цы вели из них оружейную стрельбу.

Артиллерия нам не помогала, танков не было. При свете горя­щих ометов, с криками «ура», стреляя на бегу, ворвались в немец­кие окопы. Они были уже пусты.

В некоторых газетах журналисты пишут, что солдат гнали в бой, никто «ура» не кричал. А было так: приказ есть приказ, его надо было выполнять. Солдат поднимали в атаку, принуждали. А как же иначе? Никто умирать не хотел, но люди шли навстречу гибе­ли. Что будет - эта мысль обжигала мозг. Поэтому молодые на­чинали бравировать, все равно смерти не минуешь.

Не задерживаясь, начинали преследовать отступающих.

Только к концу дня выбили фашистов из окопов. Комиссар расспрашивал, кто первым в них вошел. Выяснить это не удалось, не до наград было.

В одну из сентябрьских ночей, когда я лежал у пулемета и, чтобы пугать немцев, частенько постреливал в их сторону, по «максиму» ударила очередь, ранив меня. В правой кисти пуля отбила указа­тельный палец. Почувствовал такую боль, что в пору было за­выть. Рука, оказалось, была прострелена разрывной пулей, осколки которой и по сей день сидят в ней. На переправе разревелся вовсю. Саперы утешали: «Не плачь, сынок. Полежишь в санчасти месяц-другой, а там и война кончится».

Поднялась температура, мучила жажда. Опершись о борт лод­ки, стал пить воду из реки. И только тут увидел, что и левая рука прострелена, но болей не было.

Начались госпитальные скитания. В полевом лазарете в кур­ской деревушке Хлюстино сделали первую операцию. Рана не заживала. Еще два хирургических вмешательства перенес в глу­боком тылу, в городе Кольчугино Ивановской области.

Через шесть месяцев, в марте 1945 года, признав инвалидом второй группы, меня отпустили домой.

* * *

Сплошной темнотой встретил меня сорочинский вокзал. Лишь в зале ожидания горела керосиновая коптилка. В гостинице-квар­тире, которую снимал наш колхоз в городе, на счастье оказалась попутка. Неторопко шагал бык, запряженный в дровни-сани. Де­сять часов мы ехали до Белогорки.

Поздно ночью постучал в дом. Мать открыла дверь и, упав мне на грудь, заплакала. Собрала ужин. Принесла замороженный с осени хлеб, хранимый для такого случая.

Утром я пошел к председателю колхоза. В виде исключения, как вернувшемуся с фронта, он выписал мне пуд просянки (отхо­ды после подработки пшеницы). Ее мы истолкли в снарядной гильзе железным сердечником и получилось подобие крупы. Когда у нас в семье, а кроме матери и меня, в ней было еще четверо детей, появилась каша, нам показалось, что все худшее уже позади.

 (из книги «Сорочинцы на фронтах Отечественной», сост. Ф.А.Овчинников,  Сорочинск, Оренбург, ИПК Южный Урал, 1997 г., стр. 86-90)