1. Идентификация Лобли

Помните, у лейтенанта Тартара был в подручных матрос по фамилии Лобли? Он едва успел появиться в тексте и не произнёс при том пока ни единого слова. Диккенс описывает его так:

"Лобли был ве­се­лый малый с ши­ро­ким крас­ным лицом и ры­жи­ми во­ло­са­ми и ба­кен­бар­да­ми — точь-в-точь изоб­ра­же­ние солн­ца на ста­рин­ных де­ре­вян­ных гра­вю­рах — и, сидя на носу лодки, он сиял как солн­це: во­ло­сы и ба­кен­бар­ды то­пор­щи­лись во­круг его лица, слов­но рас­хо­дя­щи­е­ся в сто­ро­ны лучи, мат­рос­ская фу­фай­ка при­кры­ва­ла, или, вер­нее, от­кры­ва­ла мо­гу­чую грудь и плечи, разу­кра­шен­ные пест­рой та­ту­и­ров­кой."

Весьма живописно, не правда ли? Чувствуется, что Диккенс списывал этот образ с натуры -- но какой?

Фамилия Лобли происходит с острова Мэн, именно там её корни, и на этом острове, находящемся между Британией и Ирландией, и сегодня проживает наибольшее количество носителей этой фамилии. И если набрать в Гугле запрос "Isle of Man Sailor 1840", то мы внезапно найдём его самого — рыжебородого матроса Лобли! Но в виде... заварочного чайника!

Забавно, правда? Диккенсу по сюжету понадобился подручный для Тартара, и он, как бог Саваоф Адама, создал его — и тоже из глины. Из глиняного заварочного чайника, увиденного на столе в чьей-то гостиной!

2. Варенье кончилось.

При первой встрече Тартара и каноника Криспаркла весёлый лейтенант (чтобы пробудить детские воспоминания своего школьного приятеля) писклявым голосочком произносит некую фразу из их совместного детства:

— Что вам подать на завтрак, сэр? Варенье кончилось.

Венди Якобсон в "Комментариях к Эдвину Друду" поясняет, что в английских школах того времени было принято, чтобы младшие ученики прислуживали старшим — это призвано было воспитывать в них дисциплинированность и послушание. Мы можем понять это так, что ученик младшего класса Тартар был обязан подавать старшекласснику Криспарклу завтрак в постель, но так как последний любил поспать, варенье (jam) часто уже съедалось другими любителями сладкого, и Септимусу доставались только подгоревшие гренки без джема. Довольно неприглядная картина, не находите? "Дембель" Криспаркл помыкает "салагой" Тартаром, а тот через двадцать лет утверждает, что Криспаркл один сделал ему в школьные годы больше добра, чем все другие ученики и учителя вместе взятые! Настолько, что когда Криспаркл тонул в реке, его "слуга" Тартар посчитал лучшим утонуть с ним вместе, чем остаться без своего "мастера".

На самом же деле, смысл фразы "Варенье кончилось" совершенно другой! В латинской грамматике слово "iam" (созвучное с jam, варенье) служит для обозначения понятия "сейчас, сию минуту", но только для прошедшего или будущего времён. В настоящем же времени используется слово nunc. Мнемоническая фраза "jam to-morrow and jam yesterday – but never jam today" (варенье было вчера и будет завтра, но сегодня варенье кончилось) служит для запоминания этого правила. И вот вместо Криспаркла, капризно требующего себе варенье на завтрак, мы получаем того же Септимуса, но теперь разъясняющего своему младшему соученику трудные места из латинской грамматики. Совсем другая, много лучшая картина, не так ли? Получается, что через двадцать лет Тартар писклявым голоском процитировал Септимусу его же собственные слова — чтобы тот вспомнил самого себя ещё мальчишкой!

3. Жалкое, гадкое, незначительное!

В 23-й главе во время "допроса под опиумом" Джаспер, наскоро просмотрев сон о своём убийственном "путешествии", видит что-то новое, что раньше ему не грезилось. "Посмотри, — говорит он Курилке, — Посмотри на это! Посмотри, какое оно маленькое, гадкое, незначительное!" Что же "это" может быть такое?

Чтобы определить это, нам придётся восстановить как первоначальный план преступления, придуманный Джаспером, так и определить, какие изменения внёс Джаспер в этот свой план. В начале 1842 года, т.е. более чем за шесть месяцев до начала событий первой главы, Джаспер придумывает свой план убийства племянника. По некоторымм причинам, убийство удобно произвести в ночь Сочельника, и ожидание намеченной даты сводит Джаспера с ума. Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, он начинает курить опиум, но и в опиумных видениях он прокручивает перед мысленным взором запланированную сцену убийства. Сложно сказать в точности, что именно планировал Джаспер, но начиная с четвёртой главы книги его первоначальный план начинает претерпевать изменения. И надо тут отметить, что как раз в это время он перестаёт курить опиум в притоне (а именно от качественного опиума у него были красочные видения) и переходит на "грязный" опиум-сырец, купленный, скорее всего, в аптеке (ему вряд ли бы продали опиум из притона, так как это "плохо для бизнеса"). Этот опиум домашнего приготовления лишь снимает наркотическую ломку, но настоящих видений не показывает — иначе, зачем тогда и в притон ходить, верно?

Итак, с самого начала понятно, что Джаспер не мог сразу запланировать склеп Сапси в качестве места преступления. Эта мысль пришла к нему в голову лишь в четвёртой главе, когда он увидел возможность завладеть ключом от склепа. Точно так же, первоначальный план не включал в себя и содействие Невила Ландлесса, поскольку Джаспер о нём ещё не знал. "Спрямить путь" с помощью Невила хормейстер решил в главе десятой. Не была запланирована и "ночная экспедиция" — она была вызвана решением перенести место убийства в склеп Сапси, от которого требовался ключ. Не планировалось и использование негашеной извести: вспомним, что Джаспер наткнулся на неё совершенно случайно, и так же случайно узнал о её едких свойствах. Всё это — импровизации, вызванные изменением первоначального плана под влиянием новых обстоятельств. И так как Джаспер в это время не посещал притона и курил дома низкокачественный опиум, все эти новшества не могли являться ему в качестве опиумных видений.

Придти к мысли о необходимости обезобразить лицо трупа негашеной известью с целью сделать невозможным его опознание, Джаспер не мог раньше того момента, как вообще увидел известь. Но что подвигло его на такое изменение плана? Что же, как не стычка с Депутатом в конце 12-й главы! Подменив ключ, Джаспер выходил из собора наружу для того, чтобы убедиться, что ключ тот самый, выходил для того, чтобы на пробу открыть и снова запереть замок склепа. Но видел ли его при этом мальчишка Депутат? Негодяй утверждает, что только что подошёл и ни за кем не следил, но говорит ли он правду? Выяснить это невозможно! И Джаспер уходит домой в мрачной задумчивости, так как вдруг понимает, что несмотря на все его ухищрения с ключами, труп Эдвина могут, всё же, и найти. Обнаружение трупа не входит в планы Джаспера — вспомним, что Эдвин должен был числиться утонувшим в реке, для чего в реку, похоже, планировалось бросить (и позднее там найти) дорогое и приметное пальто племянника.

Именно после драки с Депутатом Джаспер и приходит к мысли воспользоваться известью, чтобы обезобразить лицо трупа и затруднить его опознание — в случае, если Депутат что-то видел, и тело таки обнаружат. Для той же цели Джаспер планирует снять с тела все предметы, по которым племянника могут опознать: то есть, часы с гравировкой и приметную галстучную булавку. Джаспер отнюдь не собирается сжечь тело целиком, понимая, что это невозможно. Он всего лишь хочет сделать тело негодным для опознания. То есть, изъятие часов и булавки — это тоже импровизация Джаспера, вызванная изменившимися обстоятельствами, а именно случайной стычкой со слишком любопытным Депутатом.

Во всём же остальном, убийство проходит по предварительному плану, который Джаспер неоднократно прокручивал в опиумных видениях. В назначенный день Джаспер дарит племяннику новый шарф, затем под надуманным предлогом отправляет его поздно ночью из дома, не забыв укутать горло любимого племянника этим самым шарфом, потом подстерегает его в темноте у кладбища и душит своим же подарком. Джаспер снимает с трупа пальто и бросает его в реку, рассчитывая скоро его найти. Всё это, включая и мёртвое тело у своих ног, он уже много раз видел в опиумных снах, и ничего нового для Джаспера в этих картинах нет.

Но план же претерпел изменения! Джасперу же пришлось дополнительно снять с трупа часы и галстучную булавку, а так же насыпать Эдвину негашеной извести на лицо. Вот этого он в прежних своих видениях точно ни разу не видел! Вот и получается, что этим новым элементом видений, этим "жалким, гадким, незначительным", могут быть только часы и булавка — то есть, всё, что осталось Джасперу от погибшего человека, вся выгода хормейстера, всё его "полученное наследство". Ведь никаких денег после племянника Джаспер не унаследовал.

Буквально, просто видишь, как вернувшись в свою комнату после убийства, Джаспер рассматривает эти его помещающиеся в одной ладони "трофеи". И вот из-за этого я убил человека, из-за этого вот "жалкого, гадкого и незначительного" добра?! Да, это реальность. Всё кончено.

4. Отель "Епископский посох"

По приезду в Клойстергэм мистер Дэчери не сразу поселяется в комнатах у миссис Топ — сначала он, как сказано у Диккенса, на пару дней снимает номер в гостинице "Епископский посох" (the Crozier). Затем, здраво рассудив, что ему дешевле будет на месяц снять квартиру поближе к подозреваемому (и уже каким-то образом зная, где именно проживает Джаспер), он подыскивает себе более подходящее жильё. И было бы интересно узнать, какой именно реальный отель в Рочестере Диккенс выбрал прообразом романной гостиницы "Епископский посох".

Учитывая прямую связь между словами "Crozier" (Епископский посох) и "Mitre" (Епископская шапка), можно с полным на то основанием предположить, что прообразом романной гостиницы послужил "Mitre Inn and Clarence Hotel" в Чатэме, пригороде Рочестера. Этот отель (к сожалению, снесенный в 1934 году) был хорошо известен Диккенсу — его родители дружили с хозяином отеля мистером Джоном Трибом, а сам Чарльз Диккенс, ещё мальчиком, часто развлекал гостей на вечеринках, распевая там матросские песни, причём родители ставили Чарли на стол, как на сцену, чтобы гостям было его получше видно. Джон Триб, купивший этот отель в 1828-м году, был, кроме всего прочего, еще и констеблем суда магистрата города Чатэма.

Отель "Митра" знаменит ещё и тем, что в нём, путешествуя по делам службы, провёл одну ночь адмирал Нельсон. Предоставленная ему комната позднее получила мемориальную табличку и носила название "каюты Нельсона". Вторую часть своего названия гостиница получила по имени герцога Кларенса, сына короля Георга III, который тоже однажды ночевал в Чатэме. Рассказывают, что герцог был приятно удивлён красотой сада, принадлежащего гостинице, который он назвал "усладой для глаз всякого путешествующего".

Почему же мистер Дэчери остановился именно в этом отеле? Очень просто — "Митра" была конечной станцией дилижанса из Лондона, куда пассажиры кареты, носившей романтичное наименование "Голубоглазой Девы", прибывали после утомительного пятичасового путешествия из столицы. Однако, после открытия железнодорожной станции Паддок-Вуд, направление пассажирских потоков изменилось, путешествующие стали пользоваться более быстрым и дешевым транспортом, прибывая дилижансом уже не в Чатэм, а в Рочестер-Клойстергэм, и из-за этого гостиница "Митра" потеряла былую популярность и вступила в долгий период упадка. Вспомним, что мистер Дэчери оказался единственным её жильцом в августе 1843-го, да и он провёл в гостинице лишь единственную ночь.

Чтобы хоть как-то заманить в трактир при гостинице (если не в саму гостиницу) посетителей, мистер Джон Триб соорудил в одной из задних комнат отличный кегельбан, и даже основал при гостинице "Общество любителей игры в кегли". Это оказалось правильным решением. Теперь каждый вечер трактир оказывался переполнен, и дела пошли настолько хорошо, что к концу 19-го века здание гостиницы было реконструировано, трактир получил каменный фасад, газовое освещение и прочие удобства. Однако, после смерти мистера Триба "Общество любителей игры в кегли" перебралось в другое, более удобное и просторное помещение на Палмерстон-Роад, и отель "Митра" не пережил этого удара, с трудом дотянув до 1934 года, когда и был закрыт окончательно.

Главная улица Чатэма, на которой стоял отель "Митра" была продолжением Главной улицы Рочестера-Клойстергэма, и шла параллельно берегу реки по этакой пологой синусоиде, отчего она просматривалась в оба конца не более, чем на четверть мили. Чтобы попасть из отеля к домику Джаспера возле собора, мистеру Дэчери нужно было просто идти вдоль по Главной улице, никуда не сворачивая, примерно милю с четвертью — и, без сомнения, такими и были указания официанта, объяснявшего мистеру Дэчери дорогу. Однако, мистер Дэчери (человек, безусловно, в Клойстергэме новый) вместо того, чтобы полностью положиться на объяснения официанта, принялся, как мы помним, ориентироваться на башню Клойстергэмского собора, отчего и взял сильно левее, сбился с дороги и, как сказано в романе, "заплутав среди пустырей и развалин" (и здесь становится понятно, что Диккенс имел в виду "пустырь Виноградников" и развалины старой городской стены), зашёл к собору со стороны домика каноника Криспаркла.

Логично, что именно здесь, неподалёку от ночлежки "Двухпенсовых номеров" мистер Дэчери и встретил Депутата, гуляющего, однако, в неурочное время — а было, вспомним, ещё утро. В романе сказано, что их встреча произошла "на краю кладбища", но одновременно "по другую сторону собора" от улицы, на которой живут Топы. Южнее собора в ту пору не было, однако, никаких действующих кладбищ, а только лужайки с редкими могильными камнями, оставшимися ещё с тех времён, когда в Клойстергэме-Рочестере был женский монастырь. На такой лужайке, действительно, вполне могла быть привязана попастись овца, которую и избрал своей мишенью сорванец Депутат.

5. Клойстергэмская полиция.

Полиция Клойстергэма интересна тем, что практически полностью отсутствует в романе. Во всём дошедшем до нас тексте полиция упоминается лишь один (!) раз: констебли гоняют бродяг в главе девятнадцатой. Полицейские в касках и с дубинками в руках, попавшие на эскиз рисунка обложки романа, в окончательной редакции были заменены совершенно партикулярного вида джентльменами, поднимающимися куда-то по винтовой лестнице. Полиция никак не участвует в поимке Невила Ландлесса сразу после ночи убийства; несчастный юноша сначала отбывает домашний арест в квартире каноника Криспаркла, затем каноник же конвоирует его к начальнику Клойстергэмской полиции, мэру Сапси, после чего Невила арестовывают вторично, но куда его помещают для отсидки — о том опять умалчивается. Невила отпускают, снова арестовывают и снова отпускают, но полиция в этом явным образом как бы и не участвует. Отчего же такие странности?

Оказывается, именно в 1842-м году рочестерская полиция переживала далеко не лучшие времена и, действительно, существовала едва ли не только на бумаге. Основаны полицейские силы Рочестера были, как и по всей Англии, в 1837-м году, и составляли из себя внушительную силу. Изначально в Рочестере было 22 констебля под руководством двух инспекторов и одного суперинтенданта, мистера Томаса Корка, и они размещались в отдельном здании на улице Кастл-хилл, прямо у подножия Рочестерского замка и — внимание! — не более чем в трёхстах ярдах от того "домика над воротами", в котором проживал преступник и убийца Джон Джаспер. Место же убийства, т.е. тот кусок кладбища, на котором стоял склеп Сапси, находилось ещё ближе к полицейскому участку — до него можно было буквально добросить камнем! Окна полицейского участка выходили точно на запланированное Диккенсом место преступления! Ни один злоумышленник, даже такой циничный и самоуверенный, как хормейстер Джон Джаспер, просто не рискнул бы совершать что-либо предосудительное настолько под носом у полиции!

Но осенью 1842 года разразился скандал — суперинтендант Томас Корк был пойман за руку при попытке получить взятку от рыночного торговца кожами. Во время расследования выяснилось, что суперинтендант Корк (кстати, эта фамилия переводится как "пробка"), будучи запойным алкоголиком, пропил весь бюджет Рочестерской полиции подчистую, после чего и попытался возместить потерю с помощью взяток. Новый мэр Рочестера (прообраз мистера Сапси?) попытался реформировать полицию города, уволив проштрафившегося суперинтенданта и чуть не половину всех констеблей. После 21 ноября 1842 года порядок в Рочестере охраняли всего лишь три полицейских днём и десять в ночное время, а новому суперинтенданту, мистеру Джону Таффу, было запрещено покидать участок в служебные часы. Ночью же участок вообще запирался.

Всплеск преступности (прежде всего, воровства и пьяных дебошей) не замедлил последовать. Так что, если в романном Клойстергэме дела обстояли так же, как и в реальном Рочестере, то именно под Рождество 1842 года Джаспер практически ничем не рисковал, совершая убийство буквально в паре десятков метров от полицейского участка.

Кстати, на фотографии окрестностей собора, снятой с высоты птичьего полёта, мы можем увидеть, где именно располагался полицейский участок в Рочестере — это большое здание в левом верхнем углу фотографии.

6. Псевдоним мистера Дэчери

Как я (и многие исследователи до меня) уже отмечал неоднократно, все фамилии персонажей в романе являются "характеронимами", то есть, это "говорящие фамилии", отмечающие основную характеристику персонажа: ворчун Баззард (buzz — ворчать), добрый христианин Криспаркл (Christ + Sparkle = искра Божья), ведущая двойную жизнь Твинклтон (Twins — близнецы), и так далее. Но одна фамилия выпадает из этого ряда: это фамилия сыщика-любителя Дика (Ричарда) Дэчери.

И именно эта фамилия явлется в романе явным псевдонимом! Вспомним, что в разговоре с официантом гостиницы мистер Дэчери не называет себя сам, а просит официанта снять с вешалки шляпу и прочитать фамилию, выведенную там на подкладке. "Дэчери" — читает официант. "Правильно," — говорит старый баффер. — "Так меня и зовут. Дик Дэчери." К чему такие сложности? Почему бы мистеру Дэчери просто не назвать свою фамилию, если уж он хочет представиться (кстати, зачем вообще представляться официанту?)

Возникает подозрение, что фамилия Дэчери — выдуманная, это псевдоним, и наш беловолосый господин просто запамятовал, какой же именно псевдоним он себе выбрал, и под какой именно фамилией он зарегистрировался в этой гостинице (в те времена у проезжающих ещё не спрашивали никаких документов). Если так, то вряд ли мистер Дэчери взял себе "говорящую фамилию" — ведь он же хотел замаскироваться, а не заявить о своих добродетелях открыто. Фамилии персонажам романа даёт автор, Чарльз Диккенс, но, в случае с мистером Дэчери, персонаж сам выдумывал себе фамилию. И поступил он, наверняка, так же, как в ту пору поступали типичные англичане, берущие себе псевдоним — он создал анаграмму из своего имени.

Истинная фамилия мистера Дэчери остаётся нам неизвестной, но вот его христианское имя Ричард — он называет его сам. В русском написании из имени "Ричард" довольно просто анаграммируется фамилия "Дачари", нужно только удвоить гласную. В английском языке то же самое делается чуть сложнее — требуется только взять написание имени "Ричард", характерное для восемнадцатого века (в котором мистер Дэчери и родился). Это имя тогда писалось иначе: Rytchard. Анаграмма (с удвоением гласной) для этого имени даёт нам Datchary. Однако, это распространённая фамилия, поэтому Диккенс, не желая обвинений в возможной диффамации, чуть изменил её, заменив гласную. Так на свет появилась уникальная фамилия Datchery, не встречающаяся более нигде, кроме страниц романа.

7. Идентификация Курилки, второй подход.

Ранее я утверждал, что хозяйку опиумного притона, выведенную Диккенсом в образе Принцессы Курилки, звали Ханна Джонсон, и она была женою китайца А Синга, тоже торговца опиумом, крещёное имя которого было Джек. Следы этого китайца мы находим в романе: во-первых, на первом эскизе рисунка обложки, во-вторых, в самом тексте, где Принцесса Курилка рассказывает Джасперу, что никто не умеет так хорошо приготовить опиум, как она, "ну, возможно, исключая ещё Джека-китайца с противоположной стороны двора". В пользу теории, что Принцесса Курилка была женой Джека-китайца и держала, как бы, филиал его курильни, я приводил ещё и тот факт, что в реальной жизни Джек-китаец выгнал свою жену из дома за пьянство (она снесла в трактир и обменяла на выпивку даже свадебный подарок Джека, шелковую китайскую шаль) — а мы помним, что в романе Курилка "шестнадцать лет пила, не просыхая". Поэтому, я предположил, что жена Джека-китайца просто поселилась в подъезде напротив и открыла там свою курильню (раз уж она набралась уже опыта у своего бывшего мужа).

Но, похоже всё-таки, Ханна Джонсон ни при чём в этой истории. Ведь она не была владелицей притона, поскольку этим занимался её муж. Да и из дома он её выгнал сильно позднее года смерти Диккенса, т.к. в 1883-м (согласно переписи населения) они были ещё вместе. В 1860-х же годах на Виктория-стрит в районе Ист-Энда было несколько других женщин английского происхождения, которые, действительно, сами содержали курильни опиума. Барри Миллиган в своей статье "Опиумные притоны в викторианском Лондоне" приводит их рабочие псевдонимы:

• Mother Abdallah;
• Mrs. Mohammed;
• China Emma;
• Calcutta Louisa;
• Lascar Sally.

Последняя из них, т.наз. "Матросская Салли", часто называется прообразом Принцессы Курилки из-за того, что именно её комната с широкой "французской" кроватью, на которой вповалку спали её клиенты, была описана Диккенсом как "притон Курилки". Салли, по распространённому мнению, изображена и на гравюре Густава Доре, которую часто называют иллюстрацией к "Тайне Эдвина Друда", хотя она таковой и не является. Матросская Салли не подходит нам по нескольким причинам. Во-первых, она была слишком молода — инспектор Филдс утверждал, что Салли было всего 28 лет. Во-вторых, у Салли был собственный ребёнок, находившийся при ней неотлучно, и с младенчества приученый к попрошайничеству. И в-третьих, Салли сама была заядлой опиоманкой, совершенно опустившейся, и прокуривавшей до пяти шиллингов в день (это, примерно, две дюжины трубочек по цене 4 пенса за каждую). То есть, это явно не наш типаж, зорко выслеживающий Джаспера в Клойстергэме.

Калькутта-Луиза была замужем за индусом, низкорослым смуглым типом с черными кавалерийскими усами, она умела говорить на хинди и хиндустани, была бледной, вовсе не похожей лицом на китаянку женщиной. Как и миссис Джонсон, он раньше пила наравне с мужчинами, но потом оставила это занятие, перейдя на опиум, который, к слову, является хорошим лекарством от алкоголизма. В день она выкуривала до двух граммов опиума, что мне представляется вполне умеренным. Так же, она считала, что "опиум хорошо защищает от холеры", что перекликается с уверениями Принцессы Курилки, что опиум — это лекарство. Действительно, опиум, употребляемый внутрь, действует на кишечник закрепляюще.

"Китайская Эмма" была молода, симпатична и имела мужа-китайца, тоже юного годами. Она прислуживала в одном из притонов и собирала с клиентов деньги, пока её муж-китаец готовил курительные трубки. Секретом приготовления опиума она явно не владела.

Найти что-либо о миссис Мухаммед, кроме того, что она была толстая и вместе с прочими женщинами жила в доме напротив окон Джека-китайца, мне не удалось. Но вот Матушка Абдалла...

Как пишет Дж. Паркинсон в книге "Места и люди: Зарисовки с натуры в 1869-м году", Матушка Абдалла была "уроженкой Лондона, которая от длительного соседства с азиатами в значительной мере переняла их привычки и частично даже язык. Это бледная морщинистая женщина лет сорока, которая держится с некоторым изяществом и приличием; она споро приготовляет трубочки своим клиентам-мужчинам и сама иногда выкуривает одну-другую с ними, когда они её угощают."

Так же, как и Курилка, она в разговоре частенько повторяла "bless ye", а некоторые пассажи, описывающие её, так и прямо взяты Диккенсом из книги Паркинсона. Например, вот этот, где она рассуждает о качестве опиума: "Все знают, что нигде нет такого хорошего опиума, как у старого [китайца] Яхи. Нет-нет, его качество такое же, как и у покупного [в аптеке], но вы не сможете курить покупной, а Яхи знает секрет его приготовления, но никому его не открывает." Из книги Паркинсона взят и эпизод с буяном-китайцем, "метателем ножей для развлечения Британской публики", которого пыталась утихомирить Матушка Абдалла (с помощью других случившихся рядом женщин). Перекликается с прозвищем Матушки Абдаллы и утверждение Курилки, что "я всем моим гостям добрая матушка".

Рей Дюббеке напоминает нам, что в рукописи Диккенса содержательница притона сначала была названа Матушкой Курилкой, и лишь позднее при редактуре писатель заменил "матушку" на "принцессу", опасаясь, видимо, слишком прямых аллюзий.

То есть, можно с большой долей уверенности сказать, что "Принцесса Курилка" срисована с образа "Матушки Абдаллы", взятого Диккенсом из книги Дж. Паркинсона 1869-го года издания. Но, как было написано безымянным репортёром в "Brooklin Daily Eagle" в 1867 году — "не спрашивайте меня, кем ей приходится мистер Абдалла и где он сейчас, этого я вам сказать не могу."

01.11.2017