Свен Карстен: Клир и мiр, или Эдвин Друд в Зазеркалье
— Я считаю, мамочка, — сказал, подумав, мистер Криспаркл, — и ты, наверно, со мною согласишься, что прежде всего нужно сделать так, чтобы они чувствовали себя у нас легко и свободно. И это вовсе не так уж бескорыстно с моей стороны, потому что если им не будет с нами легко, то и нам с ними будет трудно. Сейчас у Джаспера гостит племянник; а подобное тянется к подобному и молодое к молодому. Он славный юноша — давай пригласим его обедать и познакомим с братом и сестрой. Это выходит трое. Но если приглашать племянника, то надо пригласить и дядю. Это уж будет четверо. Да еще хорошо бы позвать мисс Твинклтон и эту прелестную девочку, будущую супругу Эдвина. Это шесть. Да нас двое — восемь. Восемь человек к обеду это не чересчур много, мамочка?
— Девять было бы чересчур, — отвечала старая леди с видимым беспокойством.
— Милая мамочка, я же сказал восемь.
— Для восьми как раз хватит места за столом и в комнате, дорогой мой.
⯎ ⯎ ⯎
Миссис Криспаркл беспокоилась не напрасно: одна важная персона оказалась забыта и не посчитана. Мистер Сластигрох (Honeythunder) остался обедать, и тем нарушил всю диспозицию миссис Криспаркл, став за обеденным столом девятым гостем. Мало того, что он сел на проходе для прислуги (вероятно, с торца стола), так что блюда пришлось подавать через его голову, он еще и не давал никому за столом и слова сказать, громогласно обращаясь сразу ко всем присутствующим, будто он был не на обеде, а председательствовал на митинге. Словом, английское правило этикета, требующее, чтобы за столом дам и джентльменов было поровну, оказалось не выполнено, симметрия стола пострадала и вместо приятного времяпрепровождения получилось чорт знает что и почти скандал. Бедная миссис Криспаркл даже всплакнула.
В этой комической сценке, как в капле воды отражается весь океан Диккенсовского романа. Хотя нам известна только его половина, ибо "званный обед" был прерван посередине внезапной смертью хозяина, но гости — персонажи романа — и приглашались, и рассаживались, следуя проработанной и сложной схеме, которая существовала пусть и не на бумаге, но точно уж в гениальной голове великого романиста.
Основной принцип разработанной Диккенсом структуры романа открыто заявлен в первом же абзаце — там, где пробуждающийся от наркотического сна Джаспер принимает одну из четырех стоек кровати за один из четырех шпилей на башне Клойстергэмского собора. Мы видим тут, что пространство романа будет симметрично разделено автором надвое: на часть мирскую, приземленную, символом которой нам предлагается взять кровать с четыремя столбиками в опиумном притоне (настоящее дно, ниже которого уже Джасперу и падать-то некуда), и на противопоставленную ей часть возвышенную, сакральную, символом которой (и другой крайней точкой кривой, которую описывает маятник судьбы бедного хормейстера) будет кафедральный собор с его башней, увенчанной четыремя же устремленными к небу шпилями. "Клир и Мiр" — наверное, такое альтернативное название можно было бы, в подражание Льву Толстому, присвоить роману, или "Черное и красное", в подражание Стендалю, но мы дадим половинкам более нейтральные имена: одна сторона табльдота будет именоваться "Sacra", а вторую придётся тогда назвать "Profana". А посередине, точно на границе этих двух областей пространства романа будет располагаться "домик над воротами", в котором, не принадлежа строго ни к одной стороне, поселятся двое: убийца Джаспер и пришедший за его душой "призрак Банко" — таинственный мистер Дэчери.
Возвращаясь к аналогии с обеденным столом, можно сказать, что Джаспер, словно нарушающий симметрию мистер Сластигрох, сидит в торце стола, а восемнадцатой главе за противоположный конец стола визави ему усядется мистер Дэчери, возвратив тем самым всей композиции желанное равновесие.
Начнем теперь рассаживать за этим обеденным столом персонажей романа. Нужно сразу предупредить, что дело это небыстрое, требующее обдумывания многих деталей, ибо гости находятся друг с другом в весьма сложных и разнообразных отношениях любви или неприязни, и это тоже надо учитывать. Так что, начнем не торопясь и в порядке старшинства.
Господа Мэр и Настоятель, с женами
Мистер Сапси подражает в одежде настоятелю; и ему иной раз кланялись по ошибке на улице, принимая его за настоятеля; и даже, случалось, величали его «ваше преосвященство», в уверенности, что это сам епископ, нежданно прибывший в Клойстергэм без своего капеллана.
Всем этим мистер Сапси очень гордится, равно как и своим голосом и своими манерами. Он даже пытался (продавая с аукциона земельную собственность) возглашать цены этак слегка нараспев, чтобы еще больше походить на духовное лицо. А когда мистер Сапси со своего возвышения объявляет о закрытии торгов, он всегда при этом воздевает вверх руки, словно бы благословляя собравшихся маклеров, и проделывает это так эффектно, что куда уж до него нашему скромному и благовоспитанному настоятелю.
Итак, мистер Сапси является зеркальным отражением настоятеля, и это особо подчеркивается Диккенсом, поэтому разместим городского главу напротив главы церковного, пусть господину мэру будет и трудновато с его места за столом разглядывать пуговицы на хлястике сюртука его преподобия. Этикет требует и их жен посадить друг напротив друга, но visa versa. Супругу настоятеля, как лицо, не облеченное духовным саном и вполне приземленное (готовит настоятелю обед, пока тот занят "окормлением" паствы) разместим на стороне "profana", а супруга мэра Сапси к моменту начала романа уже сама девять месяцев как пребывает на сакральной стороне, скончавшись "от болезни печени". При этом она, тем не менее, продолжает активно участвовать в событиях посредством собственного склепа, поэтому и ей находится место в структуре романа и за нашим столом.
Настоятель собора органично смотрится рядом с надписью "cathedral", а вот господин Сапси рядом с надписью "opium den" выглядит странновато. Но беспокоиться не надо, эти два слова лишь характеризуют "сторону стола", являются своеобразным символом "мiрскаго", не более. На эту же сторону усядутся и Грюджиус, и Эдвин с Розой, и возница Джо, и старуха Курилка, и половина прочих персонажей романа. Никто из них (кроме содержательницы притона) не будет иметь к курильне опиума никакого отношения. Но им просто больше негде сидеть, кроме как на стороне "profana".
Господа немыслимы без слуг, поэтому сразу же усадим мистера и миссис Топ, лицом к лицу. Жезлоносец и главный сторож собора сядет на сакральной стороне, а его супруга, домохозяйка и предводительница отряда уборщиц — на мирской. Все эти персонажи хорошо относятся друг к другу, поэтому соединим их линиями нашего фирменного лилового цвета, символизирующими приязнь. Сапси любит свою покойную супругу, настоятель любит свою здравствующую, в семье Топов тоже царит согласие, как и между мэром и настоятелем.
Отметим тут важную особенность предлагаемой схемы: отношения между парами будут гармоничными лишь в том случае, если муж и жена (или близкие родственники) будут находится по разные стороны нашего символического "стола" — тогда в семье сочетаются и возвышенное, и мирское. По крайней мере, такое правило действует во вселенной романа. Если же супруги (или контактирующие персонажи) подбираются односторонне — конфликт неминуем.
Когда миссис Сапси была жива, отношения между супругами были, как представляется, далеки от идеальных. Но стоило ей умереть, т.е. "поменять сторону", перейти в область возвышенного, сакрального — и вот уже не жена на мужа, а муж на жену "взирает снизу вверх" и боготворит, пусть и запоздало.
Но лучше всего это правило иллюстрируется на примере мисс Твинклтон, в самой фамилии которой заложена двойственность её натуры. На наш обед она является в обществе своей компаньонки миссис Тишер, своего заклятого врага Билликин и еженощно вспоминаемого "этого безумца, мистера Портерса" (который, видимо, когда-то, образно говоря, сойдя с ума от любви, совершал некие возвышенные безумства во славу предмета своих стремлений, мисс Твинклтон).
Мисс Твинклтон, миссис Тишер, мистер Портерс и некая Билликин
Известно, что у человека, который часто напивался пьян или неоднократно подвергался гипнозу, возникают в конце концов два разных сознания, не сообщающихся между собой, — как если бы каждое существовало отдельно и было непрерывным, а не сменялось по временам другим (так, например, если я спрятал часы, когда был пьян, в трезвом виде я не знаю, где они спрятаны, и узнаю, только когда опять напьюсь); так и жизнь мисс Твинклтон протекает как бы в двух раздельных планах или двух фазах существования. Каждый вечер, как только молодые девицы отойдут ко сну, мисс Твинклтон подкручивает свои локоны, слегка подводит глаза и превращается в совсем другую мисс Твинклтон, гораздо более легкомысленную и совершенно незнакомую ее пансионеркам. Каждый вечер, в один и тот же час, мисс Твинклтон возобновляет прерванную накануне беседу, посвященную местным любовным историям (о коих днем мисс Твинклтон даже не подозревает) и воспоминаниям об одном счастливом лете, проведенном мисс Твинклтон на курорте Тенбридж Уэллс, — именно о том лете, когда некий безупречный джентльмен (которого мисс Твинклтон в этой фазе своего существования сострадательно именует — «этот безумец, мистер Портерс») поверг к ее ногам свое сердце (опять-таки факт, о котором дневная мисс Твинклтон имеет не больше понятия, чем гранитная колонна). Собеседницей мисс Твинклтон в обеих фазах ее существования является некая миссис Тишер — вдова с вкрадчивыми манерами и приглушенным голосом, с наклонностью испускать вздохи и жаловаться на боли в пояснице; эта почтенная дама, сумевшая равно приспособиться как к дневной, так и к ночной мисс Твинклтон, занимает в ее пансионе должность кастелянши, но старается внушить молодым девицам, что знавала лучшие дни. Вероятно, эти туманные намеки и породили господствующее среди служанок и передаваемое ими из уст в уста убеждение, что покойный мистер Тишер был парикмахером.
Изначально, мисс Твинклтон, как хозяйка школы-пансиона "Женская обитель" (по сути, мать-настоятельница женского монастыря) и существо настолько возвышенное и приверженное искусствам и наукам, что обладает сразу двумя глобусами, земным и небесным (символизирующими, кстати, две фазы её существования, приземленную и возвышенную), должна быть размещена на сакральной стороне стола. Миссис Тишер, в таком случае, гармонично дополнит свою хозяйку на мирской стороне. Но это только днём.
После захода солнца же, мисс Твинклтон (подобно этому светилу) меняет сторону, давая волю своей мирской ипостаси, живо интересующейся чужими любовными историями и охотно рассуждающую о любовной истории собственной. В этой фазе существования миссис Тишер, опять таки, гармонично дополняет хозяйку, но теперь уже на возвышенной, сакральной стороне, целомудренно внимая своей повелительнице. Пассаж про жену парикмахера тут нужно понимать в том смысле, что как парикмахер в разговоре подлаживается под мнения и принимает сторону очередного своего клиента, так и миссис Тишер без ущерба для собственной гордости подлаживается под хозяйку, что бы та ни говорила. Несомненно, от такой гибкости стана заполучишь боли в пояснице!
И мисс Твинклтон, и миссис Тишер, говоря словами воспитаниц пансиона "противные старые притворяшки", но пока они вместе и замкнуты друг на друга, гармония не нарушается. Но стоит лишь мисс Твинклтон оказаться в Лондоне без своего "ночного спутника", как тут же доходит до скандала: обладающая склочным и неуступчивым характером Билликин не позволяет, чтобы с нею обращались как с бедным мистером Портерсом: выказывая благоволения вечером и в упор не замечая днём (или наоборот).
Итак, на нашей схеме мисс Твинклтон и миссис Тишер присутствуют в обеих своих ипостасях, дневной и ночной, а мистер Портерс зеркально отображает Билликин. Дружеские отношения показаны лиловым цветом, неприязненные — красным.
Присутствие на схеме кольца Розы и часов Эдвина, а так же официантов из гостиницы Фурнивал Инн и чудесного комода из жилища каноника будет объяснено позднее. Пока же заметим, что все эти предметы и персонажи тоже вписываются в картину общей гармоничной симметрии, которой исполнен роман.
Эдвин и Роза, Невил и Елена, Грюджиус и Криспаркл, Баззард и Тартар, миссис Криспаркл и миссис Буттон
Каноник Криспаркл, как человек, служащий божественному, располагается, разумеется, на стороне "Sacra". Его зеркальным отражением "в мiре" выступает, безо всякого сомнения, юрист Грюджиус, такой же сильный и добрый персонаж, с которым Криспаркл в деле о защите Невила с удовольствием работает в паре. Как можно заметить, Криспаркл и Грюджиус зеркальны: каноник энергичен и спортивен, юрист же угловат и неуклюж; Криспаркл друг водных процедур, а Грюджиус сух, как щепка; Криспаркл нашел часы, а Грюджиус потерял кольцо.
Клерк Баззард является младшим компаньоном Грюджиуса (не юридически, но фактически), поэтому он займёт место рядом с хозяином. У Баззарда были шансы попасть на сторону возвышенного, но его пьеса (совершенно не случайно, как мы видим) оказалась недостаточно для того хороша. Так что, он останется на стороне мирского. Отношения его с Грюджиусом приязненные, но не без трений — сказывается пребывание в той же области бытия. Но они ведь и не супруги, и не родственники, так что — ничего страшного.
Младшим компаньоном Криспаркла, его "фэгом", выступает Тартар — зеркальное отражение Баззарда. Если Баззард рыхл и бел лицом, то Тартар мускулист и загорел, если Баззард "себе на уме", то Тартар открыт и прям, Баззард зарывается в книги, а Тартар бороздит моря. И Тартар спас Криспаркла в детстве, когда тот тонул, поступил возвышенно, самоотверженно (и готов поступать так и дальше) — то есть, Тартар заслуженно занимает место на "сакральной" стороне табльдота. Его "возвышенность" символично подчеркивается и жизнью на чердачном этаже, в квартире "самой уютной, самой чистой, самой аккуратной из всех квартир, какие есть под солнцем, луной и звездами." Отношения его с Криспарклом тоже зеркальны отношениям Грюджиуса и Баззарда, они приятельские.
Понятно так же, что Невил и Елена — это зеркальное отражение Эдвина и Розы. Одна пара смугла и черноволоса, другая светла и кожей, и шевелюрой; одна пара желает расстаться, другая неразлучна, эти общительны, те нелюдимы, Эдвин и Роза — приземленные, Невил и Елена — возвышенные, романтичные создания.
Да, трагедия Эдвина и Розы в том, что они оба находятся на "мiрской" стороне бытия. Эдвин легкомысленный франт, будущий совладелец фирмы, почти ремесленник, ни на какие возвышенные "безумства любви" не способный. Такова же и Роза, ветренная, любящая сладости, балы и танцы, и не любящая учиться. Хотя они и были помолвлены с детства, они интуитивно чувствуют, что в их будущем браке не будет возвышенного огня, что они слишком одинаковы, словно брат и сестра, слишком приземлены. И так же интуитивно они оба тянутся к представителям противоположной, возвышенной стороны жизни: Эдвин к Елене, а Роза к Тартару.
Так же, кстати, интуитивна и внезапная любовь романтичного Невила к "мирянке" Розе.
Елена и Невил оба находятся на "сакральной стороне" табльдота. Как Грюджиус патронирует Розу и Эдвина (хотя и не является опекуном последнего, но наставляет его в одиннадцатой главе), так и обоих юных иммигрантов патронирует Криспаркл. Сам каноник составляет гармоничную пару со своей матерью, женщиной земной до того, что её даже сравнивают с фарфоровой китайской пастушкой. Зеркально симметрична миссис Криспаркл покойная миссис Буттон, мать Розы, вот уже десять лет пребывающая в области сакрального. Отношения Грюджиуса к ней (к её памяти) в пояснениях не нуждаются. Криспаркл любит собственную матушку, а Грюджиус — матушку Розы. Пусть та и умерла, но в романе она, подобно миссис Сапси, продолжает влиять на события посредством фамильного кольца.
Симметрия схемы требует, чтобы подобно чувству любви, вспыхнувшему между Тартаром и Розой, существовали приязненные же отношения Баззарда к Елене, о чем в первой половине романа нет ни слова. Да и поверить в такое трудно. Традиционно считается, что взаимно влюблены Елена и каноник, чему в тексте романа тоже есть только косвенные доказательства. Однако, судя по схеме, их любовь будет гармонична только после смерти "фарфоровой пастушки" и переходе Елены на сторону "profana", для чего ей пришлось бы навсегда покинуть "Женскую обитель", не закончив образования. Брак каноника и Елены, таким образом, если и возможен, то только, скажем, лет через пять-десять. А что нам мешает представить, что Баззард вдруг влюбится в Елену с первого же взгляда, стоит ему лишь вернуться из отпуска? Ничто не мешает. Будет боготворить её издали, никаких проблем.
Депутат и Дердлс, Курилка и Сластигрох, возница Джо и китаец Джек, а так же некто Дэчери
Совершенно очевидно, как мне кажется, что Дердлс и мальчишка Депутат, подобно белому и рыжему клоунам в цирке, составляют самодостаточную зеркально-симметричную пару: если один устанавливает людям камни (на могилах), другой в могилы и в людей камнями же кидается. Один дружелюбен с Джаспером, другой же Джаспера ненавидит. Всё точно по Писанию: A time to cast away stones and a time to gather stones together, a time to embrace and a time to refrain from embracing. Дердлс, как свой в церкви и среди "old 'uns" человек, да еще и "пуделярный автор" художественной резьбы по камню, занимает место на сакральной стороне стола, а сорванца Депутата разместим в "мiрской" части схемы. Лиловая линия показывает приятельские отношения между ними.
Теперь — весьма непростой случай: мистер Сластигрох, как сказано у Диккенса, "deranged the symmetry of the table". И действительно, хотя он является зеркальным отражением старухи Курилки, но отражением в черном зеркале: там где у старухи приязнь, там у Сластигроха ненависть, и наоборот. Курилка хорошо относится к Эдвину, желая спасти его жизнь, а Сластигрох неприязненно относится к отражению Эдвина — Невилу Ландлессу; Курилка ненавидит Джаспера, Сластигрох с ним скорее солидаризируется в преследовании Невила; Сластигрох вызывает на конфликт возницу Джо, Курилка же приязнена к отражению возницы Джо — китайцу Джеку.
Да, как это ни странно выглядит на первый взгляд, Джек-китаец, владелец конкурирующего с Курилкой опиумного притона, располагается на стороне сакрального. Как так, почему? А потому, например, что прототип романного Джека-китайца, настоящий крещеный китаец Ah Sing, державший опиумокурильню в Лондоне в районе Виктория-стрит, был, как ни парадоксально, весьма религиозным человеком и набожным христианином, никогда не расстававшимся с Библией. Думается, таким же он должен был быть изображен и в книге. Возница же Джо в романе ни в чем таком возвышенном не замечен: вполне приземленный персонаж. В чем же их симметрия? Например, в том, что возница Джо перевозит тела своих клиентов, а китаец Джек "отправляет в путешествие" их души.
Расположившийся "в торце стола" Дэчери посылает свои "лучи добра" симметрично на обе стороны табльдота. Законченность схемы требует, кстати, чтобы отношение Дэчери к Сластигроху было отрицательным, чего мы вполне вправе ожидать из-за неприязни последнего к Невилу. Очевидно, их встреча в Убежище Филантропии должна была случиться во второй половине романа.
Джаспер, вернее — два Джаспера
Скажем сразу: Джаспер, словно Джекилл и Хайд, присутствует за столом одновременно в двух ипостасях — "доброго Джона" и "злобного Джека". Только в этом случае симметрия схемы стопроцентна. Если же Джаспера подобно Дэчери просто разместить на границе областей, то линии любви-ненависти однозначно провести не удастся — слишком много будет противоречащих друг-другу связей.
Пожалуй, пора привести схему целиком. Внимание, входит главный персонаж романа, возмутитель спокойствия Джек-Джон Джаспер!
Какая красотища, не правда ли?! Глядя на эту схему, можно медитировать часами... Нет, Диккенс был, всё-таки, гений...
Итак, что мы видим? Джаспер в своей "доброй" ипостаси зеркально симметричен себе же "злому". Линии любви-ненависти не меняют свой знак, они остаются теми же самыми, но направлены становятся на другие, симметричные исходным персонажи. Если "злой Джек" ненавидит Эдвина, то "добрый Джон" тоже ненавидит, но уже симметричного Эдвину Невила (считая того убийцей). Если "добрый Джон" обожает племянника, хорошо относится к Елене (в сцене у пианино), а к Розе более-менее равнодушен, то "злой Джек" обожает Розу, равнодушен к Елене, но зато — сюрприз! — не испытывает ненависти к Невилу (зная, что тот не убийца). Да, не испытывает ненависти к Невилу! Вспомним, он ведь смеялся над Невилом ночью у дома каноника! А ведь невозможно ненавидеть того, кто вызывает у тебя смех. "Злой Джек" является объектом ненависти старухи Курилки, а "добрый Джон" пользуется поддержкой Сластигроха-Хонитандера (поскольку Сластигрох ведь на всё реагирует навыворот). Мистер Сапси симпатизирует "доброму Джону" в его неприязни к Невилу, а его преподобие Настоятель проявляет участие к "злому Джеку", посылая каноника справиться о его самочувствии. Депутат и "злой Джек" ненавидят друг-друга, а Дердлс за эту ненависть недолюбливает уже "доброго Джона".
Схема говорит нам: в книге вместо одного Джаспера действуют два различных, и их симпатии-антипатии тоже различны, они сложным образом отличаются, не совпадают, направлены на совершенно других людей. Ни Джон, ни Джек не лгут и не притворяются — они просто различны, это две совершенно различных личности, живущие в одной черепной коробке, и то и дело переключающиеся в голове у бедного Джаспера. У него раздвоение личности, он больной, он — шизофреник.
Известно, что у человека, который часто напивался пьян или неоднократно подвергался гипнозу, возникают в конце концов два разных сознания, не сообщающихся между собой, — как если бы каждое существовало отдельно и было непрерывным, а не сменялось по временам другим (так, например, если я спрятал часы, когда был пьян, в трезвом виде я не знаю, где они спрятаны, и узнаю, только когда опять напьюсь)
По всему тексту романа разбросаны примеры, должные навести читателя на мысль: у Джаспера раздвоение личности, его сознание всегда близко к пограничному. Он ведь и живёт на границе "мiра и клира" — во второй главе Топ говорит про него: "Сейчас мистер Джаспер один. Видите, вон его тень? Это он стоит как раз между двумя своими окнами — тем, что выходит сюда, и тем, что на Главную улицу". Мiр и клир, земное и возвышенное, злое и доброе — вот два окна, которые смотрят наружу из головы Джаспера. Странности мисс Твинклтон, её дневная и ночная фазы существования, два её глобуса — всё это только иллюстрации к главному: раздвоенному сознанию Джаспера. Чудесный буфет миссис Криспаркл — "в этом замечательном буфете замочек находился на самой середине — там, где смыкались по горизонтали две раздвижные дверцы. Для того чтобы проникнуть в верхнее отделение, надо было верхнюю дверцу сдвинуть вниз (облекая, таким образом, нижнее отделение в двойную тайну)" — это ведь аллегорическое изображение сознания Джаспера, в котором одна половина открывается тогда, когда вторая не просто закрыта, а даже "облечена в двойную тайну". Два официанта из гостиницы Фурнивал-Инн, летучий и неподвижный — и это аллегория сознания Джаспера: когда одна половина работает, вторая половина бездействует. Двое подмастерьев Дердлса, которые " неустанно пилят каменные глыбы двуручной пилой, стоя друг против друга и попеременно то исчезая каждый в своей будочке, служащей ему укрытием, то вновь из нее выныривая, причем это совершается так размеренно и неуклонно, как будто перед вами не живые люди, а две символических фигурки, изображающие Смерть и Время" — да вовсе не Смерть и Время символизируют они, а раздвоенное сознание Джаспера, которое попеременно переключается в два полярных состояния: против его воли и "размеренно и неуклонно!" Это Джек и Джон попеременно показываются из своих будочек в мозгу безумца.
И эти переключения постепенно убивают Джаспера. Джек и Джон, два постояльца в его черепе превращают его бедный мозг в "Двухпенсовые номера для проезжающих":
"дом этот, весь какой-то перекривленный и в такой же мере шаткий, как и моральные устои самих проезжающих, явно уже близится к разрушению; <...> ибо проезжающие питают столь нежные чувства к своему временному пристанищу <...> что, когда под воздействием уговоров или угроз соглашаются, наконец, покинуть милый их сердцу приют, каждый насильственно завладевает какой-нибудь деревянной памяткой и уносит ее с собой".
Можете ли вы представить себе, чтобы постояльцев настоящей, реальной гостиницы приходилось спроваживать уговорами или угрозами? Зачем Диккенсу надо было писать подобную бессмысленность, невозможную в реальной жизни?
Появления постояльцев, замена Джона на Джека и наоборот, происходит не только спонтанно, но и от сильного нервного напряжения, от стресса. Единственный способ для Джаспера как-то повлиять на это переключение, как-то сменить постояльца — это накуриться опиума. И процесс переключения подан Диккенсом крайне наглядно, почти так же наглядно, как в голливудском "ужастике", когда человек-оборотень от света луны превращается в волка: в судорогах, с рычанием и воем:
"Застывший взгляд мистера Джаспера по-прежнему устремлен в огонь и даже как будто становится еще острее и напряженнее; пальцы впились в подлокотники; он сидит как окоченелый; затем крупные капли пота выступают у него на лбу, и с судорожным вздохом он откидывается на спинку кресла."
Путешествие совершилось.
⯎ ⯎ ⯎
Пробежимся по тексту романа, начиная прямо с первых же абзацев, и проследим осцилляции Джаспера. Вот он в первой главе просыпается в притоне в фазе "доброго Джона" и с расслабленным смехом размышляет о том, что же снится старухе Курилке. Фантазии у него самые безобидные:
— Какие видения ее посещают? — раздумывает он, вглядываясь в ее лицо. — Что грезится ей? Множество мясных лавок и трактиров, где без ограничений отпускают в кредит? Толпа посетителей в ее гнусном притоне, новая кровать взамен этого мерзкого одра, чисто подметенный двор вместо зловонной помойки за окном? Выше этого ей все равно не подняться, сколько ни выкури она опиума! Что?..
Но сразу после опиумного трипа переключения еще очень быстрые, состояния нестабильные. Этот момент отзовётся позднее в словах Джаспера: "Когда это, наконец, совершилось на самом деле, все кончилось так быстро, что в первый раз показалось мне нереальным". Стоило Джасперу посмотреть в дергающееся лицо Курилки попристальнее, как триггер сработал, "добрый Джон" растаял, и из будочки в мозгу Джаспера с мрачной усмешкой высунулся "злой Джек", который тотчас принялся буянить — хватать людей за горло и бросать их на пол. В этом состоянии Джаспер и покидает притон, в этом состоянии вечером того же дня поёт в соборе, где от слов хорала "Если нечестивец раскается, то спасёт душу свою" переключатель срабатывает снова — и вот уже мистер Топ отпаивает водой "доброго Джона", у которого вдруг "ум затмился."
Джон отправляется домой, в квартирку над воротами (её положение подчеркивает нестабильность, пограничность его состояния) и там разговаривает с каноником, встречает приехавшего Эдвина и окружает его неподдельной любовью и заботой. Но от каких-то слов Эдвина переключатель снова срывается, и вот, после внезапно накативших судорог, уже "злой Джек" предостерегает Эдвина и ненавидит его (а так же службу в соборе, читай — "доброго Джона"). Затем новоявленный Джек зовёт Эдвина прогуляться по кладбищу, и читатель чувствует в его словах недоброе. В начале разговора Джаспера и Эдвина "добрый Джон" был равнодушен к Розе, в конце того же разговора "злой Джек" уже сгорает от страсти и ревности.
Немудрено, что бедная Роза боится своего учителя музыки! Интуитивно она чувствует в нем "злого Джека" — вожделеющего её "сумасшедшего с бритвою в руке".
В гостях у Сапси, в сцене разговора с Дердлсом, во время конфронтации с Депутатом — всё это "злой Джек". Вот он возвращается домой (в окне "домика над воротами" за красными занавесками маяком горит лампа; красный свет в окнах "Двухпенсовых номеров", красный огонь в голове Джаспера), с трубкой в руке мрачно смотрит на мирно спящего племянника и "затем на цыпочках уходит к себе, раскуривает свою трубку и отдается во власть Призраков, которыми она населяет глухую полночь."
От курения опиума на свет появляется "добрый Джон". Таков он на вечере в доме каноника, таков он на ночной улице, урезонивающий Эдвина и Невила, такой он во время скандала и драки молодых людей, таков он вечером, в момент ночного разговора с Криспарклом. Еще в состоянии "доброго Джона" делает он записи в дневнике, в которых слышна неподдельная забота о благополучии племянника, и точно так же заметны отзвуки позапрошлого вечера, когда "злой Джек" представлял себе Эдвина, лежащего в луже крови.
Но вот снова служба в соборе, и Грюджиус разговаривает с Джаспером, уже снова "злым Джеком", еще бледным после только что случившегося переключения. Тот, кусая губы, выдаёт своё заветное желание, облекая его в завуалированную, "обратную" форму:
— Держу пари, — улыбаясь, сказал Джаспер; губы у него были так бледны, что он сам, должно быть, это чувствовал и, говоря, все время покусывал их и проводил по ним языком, — держу пари, что она не выразила желания расторгнуть свою помолвку с Нэдом.
Через несколько дней Криспаркл заходит к Джасперу домой и тот — снова уже "добрый Джон" (успел курнуть?) — пробуждается от кошмарного сна (видел самого себя в облике Джека, убивающего Эдвина?) с криком "Что случилось? Кто это сделал?"
Джон уверяет Криспаркла, что он не может хорошо относиться к Невилу (что характерно именно для Джона), но готов организовать примирение молодых людей. С этим Криспаркл и Джон Джаспер расстаются.
Проходит еще пара дней, и вот в "ночную экспедицию" с Дердлсом отправляется уже "злой Джек". Красный огонь горит в окнах "домика над воротами", символизирующем, как мы помним, голову безумца Джаспера. Даже в предшествующем экспедиции разговоре у церковной ограды между Настоятелем, мэром, Джаспером и Дердлсом участие принимает "злой Джек" — он в ироничном, почти издевательском ключе вспоминает свой предыдущий визит домой к Сапси. Позднее, уже в подземельях собора Джек агрессивно реагирует на упоминание Дердлсом "призрака крика" (к этому эпизоду мы еще вернемся). Джек подпаивает Дердлса, Джек крадёт ключи, Джек сцепляется с Депутатом — всё это "злой Джек". В этом состоянии он уходит домой. Красный свет лампы гаснет.
Покупает сладости для праздничного стола в день Сочельника и разгуливает с шарфом на шее уже "добрый Джон". В середине дня он имеет странный, двусмысленный разговор с Криспарклом: каноник говорит об одном, Джон же, отвечая, подразумевает совсем другое. Запомним это. Вечером загорается красный огонь в окнах квартиры Джаспера — это вернулся злой Джек. Всю ночь горит этот красный огонь, "Все мечется и трепещет, непоколебим только этот красный огонь."
Что случилось той ночью, что планировалось Джаспером — это мы пока опустим. Пока мы следим за флуктуациями сознания хормейстера.
Утром к жилищу каноника с криком "Где мой племянник?!" прибегает "добрый Джон". Ненавидящий Невила "не такой уж теперь и добрый" Джон ведет поиски тела, но с реки возвращается снова "злой Джек" (не обвиняющий уже, как мы помним, Невила). Появляется Грюджиус. Он сообщает "злому Джеку", что помолвка расторгнута. По-сути, исполнилась мечта "злого Джека" и он реагирует на это известие приступом извращенной радости, вызывающим "переключение" — он бледнеет, покрывается испариной, испускает торжествующий вопль и падает без чувств.
Да, этот вопль и падение в обморок — это проявление радости, как ни ужасно такое представить. Точно то же самое произошло и год назад: "призрак вопля" — это тоже был пароксизм радости у "злого Джека", получившего от Грюджиуса (очевидно, письмом) просьбу позаниматься с Розой музыкой.
Джаспер приходит в себя снова как "добрый Джон". И таким и останется на длительное время, до тех пор, пока Невил не будет изгнан из города.
Кто же из них двоих через несколько месяцев признаётся Розе в любви, Джон или Джек? И если признаётся, то — от чьего имени? Непростой вопросец, да?!
Вот такие пертурбации происходят с бедным безумцем Джаспером всего за какие-то три месяца.
⯎ ⯎ ⯎
Но вспомним указание Диккенса про "два разных сознания, не сообщающихся между собой, — как если бы каждое существовало отдельно и было непрерывным, а не сменялось по временам другим". Все эти переключения сознания проходят для Джаспера совершенно незаметно, он не сознаёт присутствия по временам в своей голове "злого Джека". Удивительно, что он, не по теории, не имеет при этом провалов в памяти (или просто не жалуется на них) — но художественное произведение и не должно строго следовать психиатрическим теориям, тем более разработанным гораздо позднее. Ни Джек, ни Джон не подозревают о свойстве опиума переключать сознание. "Злой Джек" безо всякого страха отправляется курить опиум, не подозревая, что это выключит на какое-то время его самого. В конце концов, он ведь всегда возвращался. Садящийся пить алкоголь человек ведь не боится, что у него случится провал в памяти, во время которого — вдруг! — его телом будет руководить какая-то другая суб-личность, наглая и развязная, способная украсть или изнасиловать. И эта новая личность ведь не боится лечь проспаться, так как и не подозревает, что при этом исчезнет. То же самое происходит с Джеком-Джоном Джаспером.
И так оно и было — до какого-то времени. А потом и Джек, и Джон стали догадываться о существовании друг друга, так как у них появилось средство коммуникации.
Дневник Джаспера.
Похожая история, кстати, прекрасно описана Умберто Эко в повести "Пражское кладбище" — там коммуникация между двумя ипостасями главного героя тоже идет через дневник.
"Злой Джек" ненавидит Эдвина и планирует его убийство. В день драки между молодыми людьми "добрый Джон" делает несколько записей в дневнике (позднее он зачитает их канонику). Эти записи попадаются на глаза "злому Джеку" и он добавляет к ним свои, совсем противоположного толка. После очередного переключения их видит "добрый Джон" и приходит в ужас. Джон соотносит дни курения опиума и, по дневнику, дни появления Джека, и понимает, что именно опиум является переключателем. В романе нет прямых тому подтверждений, но Джаспер что-то слишком уж носится со своим дневником, отдельные записи он считает продиктованными "черным юмором", собирается сжечь его, "так как понял, что был болен" — не является ли это иносказанием, означающим попытку избавить своё сознание от нашествий "злого Джека"? "Я нашел новое лекарство и буду применять его", говорит Джон Криспарклу, имея в виду опиум.
Тем не менее, Джон не преуспевает в своих начинаниях, он просто опаздывает. "Злой Джек" воспользовался приготовлениями "доброго Джона" к попытке примирения молодых людей и запланировал убийство на Рождественскую ночь. Утром Сочельника ничего не подозревающий "добрый Джон" укутывает горло черным шарфом — орудием убийства для "злого Джека" — и снимает его только перед возвращением с покупками домой. "Добрый Джон" даже секунду-другую непонимающе смотрит на шарф, прежде чем сложить его, сняв с шеи, но в его сознании в эту минуту нет никаких планов убийства (они есть только в сознании Джека), поэтому лицо Джона разглаживается и он спокойно поднимается по ступенькам в свою квартиру.
Бурная Рождественская ночь, красный огонь в окне и в голове Джаспера, вырвавшийся на волю "злой Джек" приводит в исполнение свой план. Постепенно, после ряда переключений Джаспер начинает подозревать, что это его "злой постоялец Джек" убил его дорогого племянника Эдвина. И Джон делает запись в дневнике, в которой клянется посвятить себя уничтожению преступника, делает эту запись с единственной целью — чтобы её прочитал "злой Джек". Война внутри черепной коробки объявлена.
Но каким образом Джон может отомстить Джеку?! Ведь они не пересекаются! Когда действует один, другой не существует, выключен! Но Джон находит выход: ты забрал у меня самое дорогое, Джек, ты убил нашего племянника, так я заберу твоё сокровище — я разрушу всякие надежды на доброе отношение к тебе предмета твоей страсти, Розы.
И Джон устраивает сцену "признания в любви", в которой говорит с Розой как бы от имени Джека. Этот сознательный удар, эта "ложь, звучащая однако так правдиво" достигает цели, поставленной Джоном — Роза в ужасе бежит из города, и "злому Джеку" останется лишь кусать себе локти.
Через неделю, убедившись, что Роза не вернётся, Джон идёт курить опиум, чтобы "злой Джек" появился и увидел причиненный ему ущерб. В притоне происходит знаменательный разговор между старухой Курилкой и не до конца укурившимся Джоном: о том, как он тысячи и миллионы раз проделывал "путешествие" (а лучше сказать — "переход"), и его всегда сопровождал "спутник, не видящий дороги" — спящая вторая половина его сознания, и как переливы красок не могли начаться, "пока он не выкидывал ТО из головы" — не избавлялся от свого предыдущего состояния и тогда ему "становилось легче", и в конце, после мгновенно совершившегося путешествия-перехода он даже видит на минуту своё "второе я" — сдавшегося "без раскаяния и борьбы" Джека, такого "жалкого, гадкого и незначительного" — и понимает, что раздвоенность его сознания "была реальна", и с бедным Эдвином, действительно, "всё кончено".
⯎ ⯎ ⯎
Вернемся, однако, к нашей схеме. Итак, Эдвин убит, и это означает, что из области мирского он переходит в область сакрального, а на его прежнем месте в схеме образуется дырка. Симметрия требует, чтобы и зеркальный Эдвину Невил покинул область сакрального, вышел из-под прямого влияния каноника и переместился в область мирского — что он в романе и проделывает: переезжает в Лондон и принимается учиться на юриста (весьма неромантическая профессия). Это, по сути, единственное движение на схеме; не будь его, конструкция была бы статичной, а роман — лишенным действия. Конечно, есть еще осцилляции Джаспера, своеобразная "битва Джека и Джона", но роману требуется динамика, а битве — повод, которым и послужила смерть Эдвина.
Осевая линия схемы, обозначающая границу между мирским и сакральным, которую пересекает Эдвин — это еще и Клойстергэмская плотина, к которой волны Стикса-Мидвэя пригоняют тело Друда в его путешествии-переходе в загробный мир. Одновременно эта схема в усеченном виде сама присутствует в романе — её рисует на дверце углового буфета инвестигейтор Дэчери. Сначала он ставит пять черточек в области мирского, обозначающих пятерых людей, с которыми он успел поговорить: официанта в "Епископском посохе", миссис Топ, Сапси, Депутата и старуху Курилку. Затем, длинной линией сверху до низу дверцы Дэчери отделяет "мiр от клира" и планирует затем провести расследования на противоположной стороне схемы, поговорив с симметричными персонажами — Настоятелем, Дердлсом, Сластигрохом, Топом и ювелиром. Сведений, которые сообщат ему эти действующие лица, ему будет совершенно достаточно для выводов: ювелир расскажет о часах, Дердлс — о найденном в склепе кольце, мистер Топ — о башмаках Джаспера, пострадавших от извести, Сластигрох — о визитах к нему Джаспера, а Настоятель — о истории появления Джаспера в Клойстергэме. Оттолкнувшись от этих показаний (и более подробного разговора с Курилкой) Дэчери — настоящий Джон Джаспер и настоящий дядя Эдвина — догадается об истинном происхождении Джека-Джона, сумасшедшего внебрачного сына своей сумасшедшей (и доживающей свои дни в Бедламе) сестры.
09.05.2013
Примечание от 12.05.2013:
Точно такая же идея о раздвоении личности Джаспера на любящую и ненавидящую Эдвина половины, как я обнаружил уже после опубликования этой статьи, изложена в книге Чарльза Форсайта "The Decoding of Edwin Drood"