Два рассказчика в «Тайне Эдвина Друда»: Реконструкция незавершенного замысла Чарльза Диккенса

Авторы:

Sven Karsten
Gemini by Google, LLM

Введение

Последний и незаконченный роман Чарльза Диккенса, «Тайна Эдвина Друда», уже более полутора веков остается одной из самых интригующих загадок в истории английской литературы. Оборванный на середине, он оставил после себя не только неразрешенную детективную интригу, но и сложную, полную кажущихся противоречий повествовательную структуру. Резкие переходы между настоящим и прошедшим временем, внезапные смены тональности и точки зрения традиционно рассматривались либо как признаки поспешной работы, либо как поле для бесконечных спекуляций. В данной статье мы намерены доказать, что эти «противоречия» являются не недочетами, а элементами виртуозного и абсолютно новаторского художественного замысла Чарльза Диккенса. Мы утверждаем, что «Тайна Эдвина Друда» представляет собой сознательно выстроенный диалог двух совершенно разных рассказчиков: объективного и всеведущего «Историка», которым является сам Диккенс, и субъективного, ненадежного «Дневника», пера одного из персонажей романа, Джона Джаспера — дяди и убийцы главного героя книги, Эдвина Друда. Именно в этой двойной структуре и кроется та «очень любопытная и новая идея», о которой Диккенс писал своему биографу Джону Форстеру, — идея, которую «нельзя было сообщить, не разрушив интерес к книге».

Голос первый: Исповедь из камеры смертников («Дневник Джаспера» как попытка самооправдания)

Наш анализ текста показывает, что все главы романа, написанные в настоящем времени, принадлежат перу Джона Джаспера. Однако, как доказывают многочисленные улики в тексте, это не дневник событий, который он ведет в реальном времени, а ретроспективная исповедь, написанная им уже после ареста и суда, в камере смертников. Использование настоящего времени — это гениальный психологический ход, служащий двум целям: созданию эффекта непосредственности, нагнетанию «саспенса» и, что важнее, психологическому отстранению автора от своего персонажа. По свидетельству Форстера, Диккенс хотел, чтобы убийца анализировал своё злодеяние так, «как будто преступником был не он сам, а посторонний ему человек».

Повествование Джаспера отмечено рядом уникальных признаков. Во-первых, это крайняя степень самолюбования и самомифологизации. Для описания своей версии событий он выбирает такие слова, которые рисуют его не жалким провинциальным регентом, а загадочной, демонической фигурой, обладающей почти сверхъестественной властью над окружающими. Он восхищается своим «прекрасным голосом», своей способностью управлять людьми, своим «взглядом охотника, полного разрушительной силы». Он не просто совершает преступление — он режиссирует трагедию, в которой ему отведена главная, роковая роль.

Во-вторых, его повествование — это классический образец «ненадежного рассказчика». Он постоянно как бы «читает мысли» других персонажей, но это не акт писательского всеведения, а акт проекции. Он вкладывает в голову Эдвина свои собственные слова (например, музыкальный термин «диссонанс», не характерный для инженера), чтобы доказать несостоятельность его помолвки с Розой (глава III). Он придумывает Невилу Ландлессу кровожадные и суицидальные мысли, чтобы создать образ идеального «козла отпущения» (глава VIII). Это не реконструкция событий, а их фальсификация.

В-третьих, Джаспер-рассказчик прибегает к уникальному приему психологической защиты, который можно назвать «исчезновением персонажа». В моменты величайшего унижения или потери самоконтроля (в опиумном притоне или в сцене признания Розе) он перестает называть себя по имени, используя безличное «он» или описывая свои действия как нечто, произошедшее само по себе. Таким способом он, автор своей исповеди, отстраняется от позора своего персонажа.

Наконец, самым тонким приемом Джаспера-рассказчика является включение в свой якобы «сиюминутный и достоверный» рассказ фактов, которые могли стать ему известны только после суда. Так, он упоминает ласковое семейное прозвище миссис Криспаркл, «китайская пастушка» (глава VIII), или использует для описания опиумной женщины её самоназвание «жалкая душа, бедняжка» (poor soul) еще до того, как она сама его произносит (глава XXIII). Это не прокол или небрежность Чарльза Диккенса, а гениальный литературный ход. Джаспер, услышав эти детали на суде, вплетает их в свою исповедь, чтобы создать иллюзию собственного всеведения, в последней отчаянной попытке присвоить себе власть и голос подлинного автора.

Многочисленные особенности текста, которые принято списывать на просчёты автора, приобретают отчетливый смысл, если допустить, что рассказчиком выступает Джаспер. Так, в романе полностью отсутствует описание внешности заглавного героя, Эдвина Друда. Это не писательская небрежность, а сознательный прием: так убийца-рассказчик «расчеловечивает» свою жертву, чтобы испытывать меньше угрызений совести. В третьей главе фраза «если я спрятал часы, когда был пьян» больше не рисует нам неприглядный портрет Диккенса-алкоголика, а становится логичной проговоркой опиумного наркомана Джаспера, ведущего двойную жизнь. А кажущаяся тавтология в пятой главе, где слово thing употребляется дважды в одном предложении для описания Депьюти, превращается из стилистической ошибки в намеренную улику, оставленную Диккенсом, чтобы указать на истинного рассказчика.

Палитра приемов, которыми пользуется Диккенс для одновременного сокрытия и обнаружения двух рассказчиков, разнообразна и изобретательна. Вместо того чтобы полагаться на простое изменение словаря, он в каждой главе, написанной в настоящем времени, подбрасывает внимательному читателю уникальные «улики», раскрывающие его истинный замысел — исследовать душу преступника через текст, который тот в попытке самооправдания сам же и пишет.

Голос второй: Моральный компас («История Диккенса»)

Главы, написанные в прошедшем времени, принадлежат перу самого Диккенса, выступающего в роли классического «Рассказчика-Историка». Его голос служит противовесом и опровержением лживой исповеди Джаспера. Если Джаспер показывает нам искаженный мир своей одержимости, то Диккенс — объективную реальность и ее моральные законы.

Повествование Диккенса всеведуще и всепроникающе. Он знает не только то, что происходит в запертых комнатах, но и то, что происходило десятилетия назад (например, историю спасения Криспаркла его другом детства Тартаром, глава XXI). Он смотрит на события из отдалённого будущего, что подтверждается его ремаркой о железной дороге, которой «в те дни» еще не было в Клойстергэме (глава VI).

Тональность этого рассказчика определяется «правилом смещения симпатий». Если Джаспер симпатизирует только себе, а к остальным персонажам относится с едкой насмешкой, то Диккенс с нежностью и теплотой описывает своих положительных героев: благородного и совестливого Криспаркла, «угловатого», но честного Грюджиуса, юных Розу и Эдвина в момент их нравственного пробуждения. Он дает нам доступ к их мыслям, чтобы мы могли понять их истинные мотивы и разделить их чувства.

Джаспер же в этих главах описывается отстраненно, почти протокольно. Автор не выносит хормейстеру прямых обвинений, но использует мощные косвенные приемы для его осуждения. Таковы, например, библейские аллюзии, ставящие Джаспера в один ряд с Понтием Пилатом (глава XVI), таково и финальное «превращение» его личности в «кучу тряпья» в глазах мистера Грюджиуса (глава XV).

Приемы, которыми Диккенс маркирует свое авторство в главах, написанных в прошедшем времени, так же разнообразны и безошибочны. Это и едкие сатирические зарисовки (сравнение официантов с «Министерством Волокиты», глава XI), и прямое самоцитирование (диалог Дэтчери и Сапси, дословно повторяющий сцену из «Нашего общего друга», глава XVIII), и, наконец, ясный авторский голос, который он возвышает в защиту и восхваление положительных героев книги (фраза «Нет ничего малого для истинного душевного величия», сказанная в адрес каноника Криспаркла, глава XVII.)

Диалог рассказчиков как основа сюжета

Структура романа представляет собой постоянный диалог и противоборство этих двух реальностей. Самый яркий пример — сравнение третьей и тринадцатой глав. В третьей главе Джаспер-реконструктор рисует нам картину ссорящихся, капризных детей. В тринадцатой Диккенс-историк показывает нам правду: двух благородных молодых людей, которые с достоинством и нежностью выходят из «ложного положения», в которое они попали по воле своих родителей. Одна глава опровергает другую.

Именно «Рассказчик-Историк» закладывает в повествование настоящие улики, которые «Рассказчик-Джаспер» никогда бы не упомянул. Это и роковая проговорка Джаспера, разбуженного Криспарклом (‘Who did it?’, глава X), и, конечно же, кольцо матери Розы — главный артефакт, который должен был пережить известь и стать решающей уликой в деле осуждения убийцы (глава XI).

Заключение

«Тайна Эдвина Друда» — это не просто неоконченный детектив. Это завершенный в своем методе психологический эксперимент. Диккенс создал уникальную структуру, позволяющую читателю видеть историю одновременно с двух противоположных точек зрения: изнутри больного, эгоцентричного сознания преступника и с высоты гуманистического, всеведущего взгляда автора. Истинная тайна романа — не в том, «кто убил Эдвина Друда» (ответ на этот вопрос дается почти сразу), а в том, как устроено сознание убийцы и как оно пытается переписать реальность, создавая собственный миф.

Джаспер пытается стать автором своей истории, но терпит поражение, потому что настоящий Автор, Чарльз Диккенс, раз за разом выводит его на чистую воду, показывая нам объективную реальность, полную чести, долга и сострадания, — качеств, которые Джасперу неведомы. Разгадка тайны Эдвина Друда лежит не в поиске улик в сюжете, а в анализе голосов, которые этот сюжет рассказывают. И мы надеемся, что наша совместная работа стала шагом на пути к этому пониманию.

Использованные источники:

1. Dickens, Charles. The Mystery of Edwin Drood.

2. Forster, John. The Life of Charles Dickens.

3. Karsten, Sven. Who "really" wrote MED?

08.07.2025