Отрывок из повести «Разговоры продолжаются»

Вместо предисловия

Вероятно, читателям, незнакомым с последним недописанным романом Ч. Диккенса «Тайна Эдвина Друда» и удивительной историей этого романа, данная повесть будет не совсем понятна.

Но, возможно, у кого-то появится желание прочесть роман Диккенса и пополнить собой ряды неутомимых исследователей-друддистов, снова и снова пытающихся разгадать загадку, оставленную нам великим писателем.

Ну а тех, кто любит Диккенса и увлечен «Тайной Эдвина Друда», приглашаю познакомиться с еще одной версией окончания романа.

* * *

Ой нет, стоп, ‒ сказала себе NN (продолжим называть ее так, как привычно нашему читателю*). Она поняла, что вот-вот проснется, и поспешила вежливо (еще во сне) попрощаться: "Сожалею, но теперь я должна вас покинуть... сэр."

Она хлопала глазами в темноте и думала: что же это, неужели опять начинается? опять, как давеча с Пушкиным? Нет, вот теперь я определенно схожу с ума! Пушкин ‒ то была особая статья, он ведь любовь всей моей жизни. И я тогда сама начала писать повесть, а он уж в ответ появился в моих снах, то есть это мое воображение разыгралось ‒ и неудивительно. Да, но этот роман ‒ тоже моя большая любовь, и я только недавно опять его перечитала, и, как всегда, начала о нем думать... А ведь и Пушкин, кстати, предсказывал, что с окончанием повести мое воображение переключится на что-нибудь другое. Вот, похоже, и переключилось! Но писать... нет-нет, я и не собиралась... ох, не знаю...

"Ну конечно, нет, моя дорогая леди, ‒ сказал Диккенс ласково, красивым бархатным баритоном. Он сидел в самом уютном кресле из всех, стоящих в комнате, напротив камина, в свете ее любимой лампы под красным абажуром. Глаза его весело поблескивали из-под полуопущенных век. ‒ Уверяю вас, я прекрасно понимаю, как вам должен быть дорог мистер Пушкин, и не смею надеяться занять в вашем сердце место, сколько-нибудь сравнимое с тем, какое занимает этот достойный джентльмен. Но признайтесь ‒ ведь и мой последний роман что-то для вас значит, не так ли?"

Что же на это можно было ответить, кроме правды! Еще как много значит! С тех самых пор, как, будучи студенткой ин-яза, NN писала по нему курсовую работу. С детства любимым писателем NN был Диккенс, но в студенческие годы (как давно это было!) она просто заболела "Тайной Эдвина Друда" на всю оставшуюся жизнь. И, в свою очередь, заразила последним недописанным романом Диккенса многих своих студентов.

Она часто принималась перечитывать роман. И каждый раз надеялась ‒ рассудку вопреки, как говорится, ‒ что не так быстро все закончится, что будет продолжение, будет разгадка... И каждый раз вновь приходилось прерывать чтение на самом интересном месте, испытывать разочарование, прощаться с Клойстергэмом, с его обитателями...

На каком языке разговаривала она сейчас с Диккенсом? Она затруднилась бы ответить на этот вопрос, во сне все было так странно. Но, оказалось, он читал ее мысли, как когда-то Пушкин: "Я знаю, моя дорогая, что вы мой преданный читатель и друг, ‒ Диккенс весь так и лучился удовольствием. ‒ И очень ценю ваше расположение, поверьте."

"О сэр, я, право, не найду слов, чтобы выразить вам свое восхищение и благодарность. Да, я ваш самый преданный читатель ‒ но ведь я не одна, нас так много! В том числе и тех, кто пытается разгадать тайну Эдвина Друда!"

Диккенс рассмеялся: "В ваших словах ясно читается вопрос: чему обязана? Не так ли?"

NN смешалась: "Нет-нет, сэр, вы не совсем правильно истолковали мое ‒ признаюсь ‒ некоторое удивление. Ведь я ‒ только рядовой ваш читатель и не принадлежу к числу исследователей, написавших тома о возможной разгадке тайны. И хоть ваш визит ‒ огромная, огромная честь для меня, не могу не задаться вопросом ‒ почему же именно я этой чести удостоилась?"

"Уютно тут у вас, моя дорогая, ‒ ушел от ответа Диккенс (а может быть, это и было ответом на ее вопрос). ‒ Как раз правильная обстановка, в которой приходят правильные мысли. Я, знаете ли, никогда не поверю, что можно проникнуться атмосферой Клойстергэма и понять, что же там произошло, сидя среди черно-белых кубиков и металлических конструкций, заменяющих нормальную мебель, в стенах, обвешанных примитивными каракулями."

NN с удовольствием выслушала этот комплимент. Она и сама терпеть не могла минимализма и всевозможного модерна, когда речь шла о домашнем обустройстве, и единственным интерьером, в котором могла существовать, признавала кантри ‒ причем кантри английское. Да и вообще она была англоманкой, как и подобает добросовестному преподавателю английского языка, увлеченному своей профессией.

"Я рада, сэр, что вам у меня нравится, и излишне говорить, что вы здесь всегда желанный гость."

"Благодарю, благодарю. Ну-с, так с чего же мы начнем?"

И тут NN охватило странное смятение. Вот ведь только что она трепетала от мысли, что сейчас узнает, чем же закончился роман, кто такой м-р Дэтчери и куда пропал Эдвин Друд. А теперь, когда этот момент наступает и сам Диккенс, пришедший к ней во сне, готов ей все рассказать, она вдруг почувствовала что-то вроде сожаления. Как же так ‒ вот сейчас все и кончится? Не будет больше великой тайны, не надо будет снова и снова раздумывать над репликами персонажей, сопоставлять детали... У нее, конечно, была своя версия окончания романа, и эта версия ей очень нравилась. А вдруг она не угадала? Вдруг у Диккенса версия другая? То есть нет, о чем это она ‒ какая может быть у Диккенса версия! Он-то точно знает, чем все закончится!

Диккенс понял ее и ответил на ее невысказанные мысли: "О нет, моя дорогая леди, я совсем не хочу так сразу отнимать у вас увлекательное занятие ‒ разгадывание тайны. Тем более что сам же я эту тайну и создал ‒ и мне, разумеется, льстит тот факт, что она оказалась настолько занимательной. Вот что мы с вами сделаем: мы будем приятно беседовать в вашей уютной гостиной, пока ‒ постепенно ‒ не проясним все загадочные моменты. Как вам это нравится, моя дорогая?"

"Очень, очень нравится, сэр!"

"Ну вот и чудесно! Только прошу вас ‒ давайте не будем говорить наукообразно. Чем проще, тем лучше. В романе ведь, в сущности, все очень просто. Исследователи мои зачастую сами себя запутывают. И знаете ли, отчего это происходит? Они почему-то считают ‒ Бог весть почему! ‒ что я претендую на лавры моей соотечественницы миссис Кристи. Эта достойнейшая леди, безусловно, заслужила свою славу. Но я не стремлюсь с ней состязаться и сразу признаюсь: в точности деталей могу где-то и погрешить, какие-то мелочи просто упустить из виду. И еще ‒ должен вам сказать, мне совсем не нравится, когда моих персонажей раскладывают в разных комбинациях, как карты в пасьянсе, под лозунгами "подозреваются все" и "всё возможно". Нет, знаете ли, не всё возможно в моем романе. Есть законы построения сюжета, есть вечная борьба добра и зла, лежащая в основе интриги, и есть, наконец, непреложные морально-нравственные истины, которые для меня важнее, нежели безупречно выстроенная детективная линия или эффектная развязка."

"Да, я так всегда и думала, сэр... Мне кажется, толкователи романа порой увлекаются собственными фантазиями, как будто забывая, что роман-то ваш!"

Диккенс усмехнулся: “Моя дорогая, вся беда в том, что многие толкователи чересчур увлекаются не фантазиями, а реальностью, как бы парадоксально это ни звучало… Но ведь самый реалистичный роман – это все-таки творение автора, у которого свое видение мира. Зачем же пытаться перемудрить автора?! Очевидный злодей, на которого все указывает, что он злодей, ‒ может быть, хороший человек? давайте-ка еще подумаем! А невинная девушка, немножко капризная и легкомысленная по молодости лет – возможно, испорченная кокетка? а ну-ка, еще помудрим!“

И пока NN собиралась с мыслями, чтобы ответить, сон закончился. В окно глядело ясное утро. Стоял удивительно теплый сентябрь ‒ первый сентябрь в жизни NN (начиная с семилетнего возраста), когда не нужно было никуда спешить, не нужно было начинать очередной учебный год. Ей предстояло освоить новую ‒ пенсионную ‒ жизнь. Планов было много. В один из них входило приведение в порядок запущенного сада, для чего NN и решила пожить осенью на даче. Летом на ее попечении оставались внуки, так что садом заняться было некогда. Розы, брошенные на произвол судьбы, тем не менее буйно цвели, и вообще на даче было чудо как хорошо! Все работающие и учащиеся члены семьи перебрались в город, обещав приезжать на выходные. Так что ей предстояла свобода, тишина, покой, ласковое сентябрьское солнце (хорошо бы подольше!) и возня с любимыми цветами. А если еще и сны не подведут (но Диккенс ведь обещал!) и тайна Эдвина Друда наконец будет раскрыта... чего же больше желать? Нет, если она и соскучится на пенсии, то точно не сейчас!

Естественно, об Эдвине Друде она и думала весь день. И не столько о собственной версии (тут ее одолевала вполне понятная робость ‒ надо ведь будет предъявить свои догадки Диккенсу, и вдруг он скажет, что это все полная чушь?), сколько о версиях Проктора, Уолтерса и других, ей известных, ‒ повторяла матчасть, так сказать, дабы не ударить в грязь лицом. Итак, Уолтерс и его три тайны: убит ли Эдвин, кто такой м-р Дэтчери и при чем здесь торговка опиумом. На первый вопрос Уолтерс дает совершенно однозначный ответ ‒ Эдвин убит. Да его и не жалко ‒ такой неинтересный герой не заслуживал того, чтобы остаться в живых и играть какую-то роль в дальнейшем повествовании...

"Мистер Уолтерс ‒ далеко не самый отъявленный осел во всей Англии, но упорство, с каким он отстаивает свои придуманные истины и подгоняет под них те факты, которые, как ему кажется, для этого годятся, игнорируя все остальные факты, ‒ это упорство, увы, вызывает желание прибегнуть к метафоре скорее традиционной, нежели справедливой..."

И как же обрадовалась NN, снова услышав (во сне) этот голос! Диккенс не подвел, он опять сидел в том же кресле, за окном накрапывал дождь, а в камине, разумеется, горел огонь – и с такой характеристикой Уолтерса она, NN, была полностью согласна! Начало было многообещающим.

"А позвольте вас спросить, моя дорогая, – продолжал между тем Диккенс, – нравится ли вам Эдвин Друд? Не производит ли он на вас впечатления пустого малого, скучняги, куклы с навешенной этикеткой? Не кажется ли вам, что такому герою незачем было оставаться в живых?"

"О нет, сэр, совсем нет! Если Эдвин – пустой малый, что же сказать тогда о Ричарде из "Холодного дома", который ничем не хочет заняться и только ждет наследства? (Тут NN поняла, что, возможно, сказала бестактность, – но Диккенс только улыбнулся и кивнул.) А Эдвин осваивает профессию, занимается делом – причем делом, достойным мужчины. К тому же он совестлив, добр, участлив. Легкомыслен, конечно. Но ведь излюбленный герой английской литературы – легкомысленный юноша-шалопай, при этом добрый и честный! В конце концов он берется за ум, часто не без помощи хорошей, правильной девушки. Вспомнить только Тома Джонса**, Чарльза Сэрфеса***, да и ваших, сэр, Юджина Рэйберна, Мартина Чезлвита. Чем же Эдвин хуже? И еще... Знаете ли, сэр, пусть бы Тартар лучше оказался единокровным братом Розы."

"О! Вот как, – Диккенс удивленно поднял брови. – Вам что же, мистер Тартар не понравился, моя дорогая?"

"Что вы, сэр, конечно, понравился! Но на меня большое впечатление произвела сцена расторжения помолвки – недаром же вы назвали эту главу “Оба на высоте”! Эдвин оценил мудрость и мужество Розы, и это делает ему честь. Да и первый разговор Эдвина и Розы очень любопытен, как мне кажется. Они ведь ссорятся, потому что неравнодушны друг к другу. Роза явно ревнует к дылде с крупным носом, интересующейся котлами, а Эдвину досадно, что Роза эту дылду выдумала. И как только помолвка расторгнута, Эдвин начинает об этом жалеть и смотрит на Розу новыми глазами. Складывается впечатление, сэр, что только неловкость их подневольного положения, невозможность свободного выбора мешала им полюбить друг друга – или осознать, что они уже любят. Знаете ли, сэр, некоторые толкователи романа считают, что Роза с самого начала любит Эдвина – а тогда в финале Эдвин и Роза должны быть вместе, пройдя испытания и повзрослев. Ведь в ваших романах… то есть вообще в ваше время…” – тут NN запнулась. Надо было коснуться деликатной темы, но как? Она уже один раз сказала бестактность, хватит!

“Не продолжайте, моя дорогая, – пришел ей на помощь Диккенс. – Я прекрасно понимаю, что вы дитя своего времени и исповедуете гораздо более свободные взгляды на любовь и брак. По-вашему, женщина может любить не единожды – да, собственно, и в мое время такое случалось сплошь и рядом… Только, видите ли, я убежден: если женщине доводится любить один раз в жизни – в итоге ее жизнь счастливее! В этом все дело! Да, все мои героини, которых я от души наделил счастьем, любили один раз! И Роза, если бы в начале романа она любила Эдвина, не могла бы полюбить Тартара – тем более так скоро, позабыв Эдвина. Но, моя дорогая, не допускаете ли вы, что Роза вначале только ждет любви, стремится к ней – как все юные девушки! Она очень хочет полюбить Эдвина – но не находит любви в своем сердце. От этого вся ее досада, из-за этого происходят ссоры с Эдвином. Разве так не бывает?”

“Наверно, бывает, сэр. Но как же воля родителей? Ведь по-вашему родителей надо слушаться! Все счастливые браки в ваших романах совершаются с благословения родителей!”

“Так ведь в данном случае воля родителей не была непреложной! Они просто желали бы брака между своими детьми – но более всего желали им счастья, так или иначе. И Роза, прежде чем решиться на разрыв помолвки – смелый, честный, мудрый шаг, не правда ли, моя дорогая? – все это разузнала у мистера Грюджиуса, удостоверилась, что нарушения воли родителей не будет и никто не пострадает. И за это мне лишать Розового Бутончика счастья с любимым Тартаром?!”

“…И такую интересную сюжетную линию, такое тонкое проникновение в психологию героев бросить на полдороге? Это я об Эдвине, о его участи, сэр! "Он больше никогда не назовет ее Киской," говорите вы. Я поняла это однозначно: у них с Розой еще будут разговоры. Потому что если бы этот разговор был последним, тогда – простите меня, сэр, но тут уж было бы какое-то просто садистское злорадство... Но я никак, никак не допускаю, сэр..."

Диккенс усмехнулся уголком рта. "Ну-ну. Знаете ли, добрая моя леди, вы не первая, кто подозревает меня в садизме. Вот тут мистер Уолтерс пишет: если Эдвин остался жив – в чем же тогда обещанная автором новая оригинальная идея? То есть, надо понимать, моя новая оригинальная идея – это убить главного героя, да еще в Рождество. А других новых идей в романе как будто и быть не может! И я ведь, кажется, ясно выразился – мою новую идею мне, автору, очень трудно будет разработать, а читателю – разгадать. Но вы же читали роман – так в чем, скажите, трудность воплощения такой "оригинальной" идеи, как убийство Эдвина? Ну разве что – довольно трудно представить себе, как этот слюнтяй и недотепа Друд ухитрился-таки умереть, хотя я так хорошо его подстраховал! Посмотрите-ка: и буря-то в ту ночь разразилась – недаром! И торговка опиумом Эдвина предупредила – даже если он не придал значения ее словам, подсознательно должен был насторожиться, такова природа человеческая. И Джаспер-то потом удивлялся, как легко все прошло, – неслучайно! А главное, Дёрдлс с Депутатом наверняка были начеку (готовы “поймать его после десяти”), вспомните песенку Депутата – она символична! Ведь Дёрдлс не так прост, "призрак вопля" и “странную экспедицию” в памяти держит. Депутат же Джаспера ненавидит и в ночь “странной экспедиции” кое-что подсмотрел и, надо думать, понял. У Джона Гармона такой надежной страховки не было, тем не менее он выжил."

NN, обескураженная было холодностью, появившейся в голосе Диккенса, воспряла духом: "Сэр, вы не убили его! Он жив!"

И тут Диккенс исчез – вот уж воистину мастер интриги и неожиданных эффектов! А потом и комната исчезла, и возникло пространство маленького английского городка поздней осенью: холодный ветер, снежная крупа в лицо, покрасневший осыпающийся плющ по стенам домов, звон колокола на башне собора... По серой каменной мостовой шел м-р Дэтчери, и NN пошла за ним. Время от времени он оглядывался, и из-под развевающегося парика выглядывало то одно, то другое лицо... В общем, NN никак не могла понять, кто же это. И больше ничего путного она в ту ночь не увидела.

Ну что же, события развивались не совсем так, как ей бы хотелось. Но правила игры ведь диктовал Диккенс! Нехорошо они с ним давеча расстались, она его чуть ли не обвинила в ханжестве и садизме. Может быть, он потому и ушел так скоро, что обиделся? Эх, а так чудесно все начиналось! Ну зачем, зачем она столько говорила? Тоже мне, леди! Теперь, если Диккенс приснится, она будет больше помалкивать и его слушать.

С досады NN вкладывала удвоенную энергию в садовые работы, что не мешало ей думать и думать о загадочном романе. Ей вспомнилось высказывание Диккенса, очень, по ее мнению, многозначительное: вроде бы он недвусмысленно заявил сыну, что Друд убит. Но, в самом деле, а что еще Диккенс мог сказать? Если бы он признался, что Эдвин жив, сыну было бы неинтересно читать. Однако же этот пресловутый ответ Диккенса сыну не так уж и однозначен. "А ты что же думал?" ‒ спросил Диккенс. То есть он как будто приглашал к диалогу, призывал усомниться: а может быть, все было иначе? и у тебя есть какие-нибудь основания так считать?..

"Я полагаю, моя дорогая, вы прочли огромное количество исследований на тему Эдвина Друда и ознакомились со множеством версий окончания романа. (Да, Диккенс снова ей приснился, он был тут, он говорил добрым, мягким голосом – значит, не обиделся.) А не подметили ли вы одну прелюбопытнейшую закономерность: как только очередной толкователь романа решает, что мистер Дэтчери – не Друд (ну что вы, сэр, это же так примитивно, а где оригинальная идея), он тотчас же перестает понимать, зачем мистер Дэтчери вообще нужен. Остается только как-то пристроить его, куда-то приткнуть – раз уж он есть. И тут начинаются фантазии, каким и я бы позавидовал. На роль претендуют даже такие персонажи, как матушка Эдвина и отец Бэззарда. Право, не понимаю, почему не привлекли к делу бабушку Розы или сестру матушки мистера Криспаркла. А может быть, у мистера Грюджиуса был где-то двоюродный брат – почему бы ему не стать мистером Дэтчери?"

Все это был прямо бальзам на душу NN! Как часто, читая роман, она думала: если бы роман был окончен, и кто-нибудь, уже прочитавший, сказал бы мне, что Дэтчери – не Друд, я бы бросила читать, потеряв всякий интерес.

"Понимаю вас, моя дорогая, – закивал в унисон ее мыслям Диккенс. – Ничего удивительного, естественная реакция читателя, обманутого автором. Ведь мистер Дэтчери – это никакая не тайна! Это с легкой руки мистера Уолтерса – а точнее будет сказать, с его тяжелой руки – все начали задаваться вопросом, кто такой мистер Дэтчери. А на самом-то деле он – только псевдотайна! Прием в литературе не новый, и не я его придумал. Читатель легко разгадывает такую тайну – не без помощи автора, в чьи намерения именно это и входит. Читатель польщен, ему приносит глубочайшее удовлетворение собственная проницательность. Однако же стопроцентной уверенности автор ему не дает – и интрига сохраняется. А в данном случае читательская догадка – еще и надежда на хороший, правильный, справедливый конец! Судите сами, могу ли я обмануть своего читателя, разочаровать его, допустить, чтобы его надежды лопнули, как мыльный пузырь, и подсунуть ему какого-нибудь – скажем, Бэззарда в качестве мистера Дэтчери? Ну скажите, будет ли такая уж большая разница для читателя, если мистер Дэтчери окажется не Бэззардом, а Еленой, или, напротив, не Еленой, а Бэззардом, или не Невилом, а Тартаром? Да не все ли равно?! Неужели же решению такой ничтожной загадки должна быть посвящена вся вторая часть романа?"

"Нет, сэр, конечно, нет – это совершенно неинтересно! И я еще вот о чем часто думала: зло у вас всегда не просто обличено и худо-бедно наказано – нет, оно терпит полное поражение, оно повержено в прах. Только один человек может так предъявить счет Джасперу, чтобы злодей был полностью сломлен, уничтожен, что называется, в пыли бы лежал, – это Эдвин Друд! Вы говорите – читателю без разницы, кто такой Дэтчери, если он не Друд. Но ведь и Джасперу в этом случае без разницы! Ну, скажет он – Елене, или Бэззарду, или кому-то там еще: ах, это вы? что ж, ваша взяла, банкуйте! Но злодейство-то ему удалось, и это непоправимо!"

"Вы высказали свою мысль в довольно оригинальных выражениях, моя дорогая, но вы совершенно правы. Мистер Джаспер, может быть, выразился бы иначе, но сути это не меняет... А не хотите ли вы спросить меня: почему же Эдвина в облике мистера Дэтчери никто не узнает?"

NN не хотелось разочаровывать Диккенса – он ведь явно с большим удовольствием предвкушал ее вопрос. Но притвориться и соврать ему она не могла – это было бы недостойно. К тому же от собственного тщеславия – впрочем, здорового и честного – тоже никуда не деться.

"По правде говоря – нет, сэр, не хочу. Мне кажется, я знаю, почему."

Диккенс удивился – может быть, притворно: "Ну-ну, послушаем."

"Я думаю, сэр, Эдвина не узнали потому, что просто-напросто вы так захотели. Ведь захотели же вы, чтобы отец не узнал родного сына в "Сверчке на печи" или чтобы Боффины в "Нашем общем друге" не узнали своего любимца Джона Гармона – до поры. А как только это понадобилось по сюжету, миссис Боффин вдруг – раз! – и прозрела!"

Тут NN чуть не проснулась от ужаса – ну что за несчастная у нее способность говорить бестактности Диккенсу! Да уж, викторианская леди из нее просто никакая. Но, к ее облегчению, Диккенс рассмеялся вполне добродушно: "Ну что же! Я надеюсь, все эти вольности не повредят моей репутации реалиста в ваших глазах, моя дорогая. Это ведь вашим соотечественникам, как я понимаю, я обязан термином "критический реализм" применительно к моим историям."

"О сэр, для меня такие термины мало что значат. Я просто люблю вас читать и во всем верю вам. У вас своя собственная реальность, и лично мне в ней всегда хорошо, поэтому я ничего не перепроверяю и не подвергаю сомнениям,” – она сказала это от души, ей так хотелось реабилитироваться за все свои промахи.

"Благодарю, благодарю. Вы безусловно мой читатель, ‒ Диккенс вздохнул. ‒ Да, должен признать, современный читатель таких неузнаваний просто не понимает – не верит. Люди нынче склонны воспринимать художественную литературу как-то слишком буквально – слишком "в лоб", я бы сказал. Быть может, недостаток воображения тут виной. Мы ведь с вами уже согласились в прошлый мой визит, что даже самый реалистичный роман – это все-таки не реальная жизнь, и нельзя к нему подходить с мерками реальности… Однако же неузнавания – древний как мир литературный прием, вспомнить хотя бы бедолагу Одиссея."

"Мне вспомнился, сэр, еще один бедолага, из более поздних времен, ‒ Овод. Девушка, любившая его, через десять лет (или около того) не узнала его из-за шрама на лице."

"Ну да, ну да... А был еще и Эдмон Дантес, и князь Чечевинский, и… впрочем, если мы с вами начнем вспоминать все неузнавания в мировой художественной литературе, мы не скоро вернемся к Эдвину Друду! И скажу я вам, не так уж сильно подобные неузнавания грешат против реальности. В жизни они происходят чаще, чем это принято думать. Кто-то скажет "Друд был бы тотчас же узнан" ‒ и не узнает своего бывшего одноклассника, встретившись с ним на улице."

"Сэр, я еще вот что хотела сказать. Почему-то толкователи романа упускают из виду, что все персонажи, живущие в Клойстергэме, могли бы точно так же быть узнанными в облике Дэтчери, как и Эдвин. А тем, кого в Клойстергэме не знали, переодевание не понадобилось бы."

"Я вам больше скажу, моя дорогая. Из всех, кого знали в лицо в Клойстергэме, у Эдвина было меньше всего шансов быть узнанным. Ведь он претерпел злоключения, безусловно отразившиеся на его внешности и голосе, а все остальные ‒ нет. И тут уместно вспомнить о якобы загадочном полугодовом отсутствии Эдвина. Почему он не объявился сразу? ‒ вопрошает мистер Уолтерс. Думаю, моя дорогая, что вы, с вашей проницательностью, уже поняли: эти полгода для того и понадобились мне (кроме всего прочего, конечно), чтобы неузнавание было более убедительным. Читатель должен думать: наверно, Эдвин лечился, приходил в себя, возможно, прошел и еще через какие-то испытания ‒ так, собственно, и было. Я бы и подольше его задержал, но тогда бы он к шапошному разбору поспел ‒ все бы поостыли к этой истории, и уж было бы неинтересно. А что касается тех, кого не знали в Клойстергэме, вы совершенно правильно заметили: у мистера Грюджиуса и Ко было достаточно сил, чтобы выполнить задачу и без переодевания. Ведь кроме очевидных неудобств, это еще и риск показаться не тем, за кого себя выдаешь, и лишиться доверия. Для Эдвина этот риск ‒ вынужденная необходимость, но зачем он нужен Бэззарду или Тартару?"

"Не нужен, сэр!.. А знаете, у меня никогда не возникало ни малейших сомнений, что Эдвин жив!"

"Ну конечно, он жив! Жив и влюблен в Розу. Ему суждено было полюбить ее безответно. И тут я думал провести параллель с Грюджиусом ‒ через кольцо. Грюджиус любил мать Розы и хранил ее кольцо, так и Эдвин будет его хранить и всю жизнь любить Розу, которую вначале не оценил ‒ и поплатился за это."

"Сэр, я так и поняла фразу о цепи, которой дана роковая сила держать и влечь. Это ведь написано о любви, не так ли? Кольцо ‒ слишком значимый символ, слишком серьезная, печальная у него история, чтобы его ролью было всего-навсего служить уликой и приманкой для Джаспера. Для вас ведь, как вы сами утверждали, детективная линия ‒ не главное."

"Да, моя дорогая, это так. Фраза о кольце, совершенно правильно вами понятая, ‒ одно из тех пророчеств, которые время от времени позволяет себе автор, один из ключиков к дальнейшему развитию событий, которые он разбрасывает тут и там, чтобы заинтриговать читателя. Еще одно такое пророчество ‒ о том, что Эдвин больше не назовет Розу Киской, ‒ столь сильно вас впечатлило. Посмотрим, заметили ли вы и другие... И кстати ‒ о детективной линии. Как, хотел бы я знать, некоторые толкователи романа предполагают поймать Джаспера "на кольцо"? Он-де, услышав о кольце, придет в склеп, чтобы его забрать. А зачем? Разве кольцо ‒ улика против Джаспера? Никоим образом! Оно бы только помогло опознать Эдвина, вот и все. Но чем бы это грозило Джасперу? Все ведь убеждены, что он обожал племянника, подозревать его никому и в голову не придет! Роза? Но Роза не в счет, она настолько не в счет, что Джаспер практически ей признается, без тени страха. Роза ‒ создание робкое, она сама боится своей догадки и корит себя за нее. Да если бы Роза и решилась публично обвинить Джаспера ‒ что очень трудно себе представить, ‒ кто бы ей поверил!”

“А как же Дёрдлс, сэр? Ведь если бы Эдвина – или то, что от него осталось, – нашли бы в склепе, Дёрдлс бы припомнил “странную экспедицию” и сделал бы свои выводы.“

“Моя дорогая, если бы Джаспер принимал Дёрдлса всерьез, он бы, конечно, не устроил “странную экспедицию”, замышляя в скором времени убить Эдвина. Но он Дёрдлса всерьез не принимал, и, собственно говоря, вполне резонно (с его точки зрения): показания Дёрдлса явились бы весьма слабым свидетельством на фоне отсутствия мотива – и наличия такового у Невила. И поддержкой мистера Сапси, если вы заметили, Джаспер очень ловко заручился и не преминул внушить ему, а также настоятелю и мистеру Топу, что Дёрдлсом и его владениями он заинтересовался именно с подачи мистера Сапси, – и сей джентльмен в это поверил, а также обещал настоятелю защищать Джаспера от нападок Дёрдлса. Кроме того, у Джаспера был один замысел… который свел бы на нет свидетельства Дёрдлса против него, если бы таковые были… Но если уж мы об этом заговорили, моя дорогая, не могу удержаться, чтобы не задать вам один вопрос: не кажется ли вам, что Дёрдлс и Депутат весьма красноречиво молчат? Они ведь оба люди ушлые! Молодой джентльмен пропал вскоре после “странной экспедиции”. И ни один из них ничего не заподозрил, не сложил два и два! Не странно ли это? Конечно, в суд бы они не пошли, но уж Дёрдлс бы что-нибудь кому-нибудь шепнул, а Депутат бы выкрикнул во всеуслышание что-нибудь компрометирующее Джаспера…”

Вот об этом NN никогда не задумывалась. А ведь действительно – почему она решила, что Дёрдлс насторожился бы только в случае, если бы Эдвина нашли? Эдвин пропал – разве этого было недостаточно, чтобы Дёрдлсу что-то заподозрить?

“Ну да ладно, об этом пока рано говорить, ‒ продолжал между тем Диккенс. ‒ Пока что – Эдвина не нашли, судьба его неизвестна, и Джаспер вроде бы неуязвим. Однако же ‒ и я ведь постарался сделать это достаточно прозрачным в романе, не так ли, ‒ Грюджиус знает о покушении Джаспера на жизнь Эдвина, знает уже на третий день. И узнать о нем так скоро он мог только от самого Эдвина. Вот вам и еще один штрих к нашей псевдо-тайне."

"Да, сэр, конечно. И потом ‒ многие толкователи романа говорят о расследовании, которое ведет Дэтчери. Но ведь Дэтчери не расследует убийство Друда! Его интересует Джаспер, и только Джаспер! Если бы он расследовал убийство, он бы совсем по-другому себя вел, другие вопросы бы всем задал. Да он бы клещами вцепился в торговку опиумом, выспросил бы все о встрече с молодым джентльменом! А ему как будто и неинтересно, и черточку-то на дверце буфета он ставит маленькую."

"Вот-вот, моя дорогая, правильно! Ему неинтересен рассказ женщины, он не расспрашивает ‒ но при этом уронил монету, услышав имя Эдвин. И покраснел от усилий, подняв ее с земли, ‒ это совсем еще не старый джентльмен с военной выправкой! И замер в угрюмом раздумье, когда женщина сообщила ему, что у Эдвина не было подружки. Может быть, сумма показалась ему слишком большой? А может быть, он подумал: ну и дурак же я был тогда! Каких же еще нужно читателю подтверждений, что это Эдвин Друд?!"

"Я заметила еще кое-какие, сэр. В первую их встречу торговка опиумом сообщает Эдвину, что приехала из Лондона. Во вторую же встречу Дэтчери ‒ Эдвин ‒ ее спрашивает, зачем было приезжать так издалека, хотя на этот раз она ему не сообщала, откуда приехала. Причем вы, сэр, заострили внимание читателя на этом вопросе, позаботились о том, чтобы он не прошел незамеченным: женщина забеспокоилась, что джентльмен хочет что-то у нее выведать, и решила сама его провести. Так откуда бы Дэтчери знать, что она приехала издалека, если он не Друд? И откуда он знает, где находятся "Двухпенсовые номера для проезжающих", ‒ а он ведь видит, что торговка опиумом идет именно туда, и говорит ей об этом. Опять же ‒ вроде бы пустяк, но вы, сэр, привлекли к нему внимание читателя. Правда, Депутат раньше сказал Дэтчери, что номера "вон там, через лужайку", но это же так неопределенно. Что же, Дэтчери заинтересовался и в номерах побывал? Но зачем бы это ему, Депутата ведь без проблем можно на улице встретить."

"О, моя дорогая, так ведь это вопрос, непосредственно связанный с другим, очень интересным вопросом, не так ли?"

"Так, сэр, и я сразу его задам: что же случилось с Эдвином в ту ночь?"

"Ну, то, что Дёрдлс с Депутатом вытащили его из склепа, я думаю, не должно вызывать сомнений! Я же такой исход просто разжевал и в рот читателю положил, если можно так выразиться. Повторюсь: Дёрдлс недаром помнит о "призраке вопля", а "странная экспедиция" заставила его о многом задуматься ‒ он же далеко не дурак, и зря Джаспер его всерьез не принимал. А Депутат, который все время околачивался поблизости и много чего мог увидеть и услышать, просто обязан был оказаться в нужный момент в нужном месте, не правда ли?"

"То есть для Джаспера-то наоборот ‒ в ненужный момент в ненужном месте! Да, сэр, все это совершенно ясно. Но как Эдвину в живых-то остаться удалось? Джаспер что же, не додушил его?”

“А позвольте вас спросить, моя дорогая, внимательно ли вы читали речи Джаспера под воздействием опиума во втором эпизоде в притоне? Ведь там я даю ключики к происшедшему. Вспомните: Джаспера явно что-то беспокоит, ему не нравится его первое видение, он хочет это видение переспать и вызвать другое, получше. Что же было не так? А то, что все слишком легко и быстро прошло, ни борьбы, ни мольбы о пощаде, а еще – вот этого он раньше не видел. Его память, когда он был в притоне, в состоянии опиумного опьянения, восстановила нечто не зафиксированное ранее и тревожащее его. Но он стремится вытеснить это нечто, убедить себя, что все удалось, и призывает Курилку посмотреть, какое оно жалкое, гадкое, незначительное ‒ вот это реально, убеждает себя Джаспер, ‒ а не то странное, настораживающее, чего он раньше не заметил.”

“Но что же это, сэр?”

“Ну, я хотел, чтобы читатель сам представил себе всю ситуацию с помощью ключиков, которые я ему дал. Возможно, инстинкт самосохранения подсказал Эдвину в страшную для него минуту прекратить сопротивление, чтобы показаться мертвым (поэтому Джаспера и беспокоит то, что борьбы не было – а ведь Эдвин молодой, здоровый парень). Возможно, когда Эдвину в лицо бросили известь, он невольно дернулся или издал звук – однако же в склепе было темно, бушевала буря, завывал ветер – а Джаспер все-таки торопился, ведь поблизости мог бродить Депутат (так, собственно, и было). В опиумном видении – в полубессознательном состоянии ‒ он и вспомнил то, что его память не зафиксировала вначале.”

NN готова была громко хлопать в ладоши и прыгать до потолка! “Да, да, сэр! Так вполне могло быть! Я, как и многие толкователи романа, решила, что то, чего Джаспер раньше не видел, и “жалкое, гадкое, незначительное” – одно и то же. А теперь я понимаю, что это разные вещи! И Джаспер старается вытеснить одну картинку другой!”

“Ну, моя дорогая, я же не мог все растолковать читателю – по понятным причинам. Но мой текст таков, что его можно понять правильно.”

“Но сэр…”

“Вас что-то смущает, моя дорогая?”

“Ну я бы хотела все прояснить, до конца… Есть версия, что Джаспер сбросил Эдвина с башни собора. В этом случае у него было бы мало шансов выжить!”

“Вот, право, не возьму в толк, как могла появиться такая версия. Опять мистер Уолтерс и его фантазии? – Диккенс помолчал. – Ну хорошо, не буду лукавить – я приложил-таки руку к тому, чтобы исчезновение Эдвина выглядело как можно более таинственным и читатель строил самые разные предположения о том, как он мог быть убит. Есть в моем тексте некоторые – так скажем – ложные наводки… Но если внимательно читать – и призвать на помощь здравый смысл, что немаловажно, ‒ таинственность рассеивается. Давайте по порядку – что в первую очередь заставляет вас думать, что Эдвин был сброшен с башни?”

“Да она же, сэр, ‒ башня! В первом видении Джаспера, в начале романа.”

“Но там башня символизирует Клойстергэм – и только. Это видение очень значимо, в нем многое зашифровано, но это мы позже обсудим… А пока что – подумайте, моя дорогая: Джаспер говорит, что он в своих видениях всегда сначала совершал “путешествие” (то есть убийство), а потом уже начинались яркие картины. Значит, когда посреди слонов и ятаганов появилась клойстергэмская башня, “путешествие” уже было позади.”

“Понятно, сэр. А почему Джаспер говорит о путешествии над бездной? Это ведь предполагает какую-то высоту!”

“Но это же аллегория, моя дорогая! Убийство – дело опасное, рискованное, как хождение над бездной. Один неверный шаг – и ты погиб, говорит Джаспер. Это он о себе говорит, это он сам погибнет, если допустит хоть одну ошибку!”

“Да, сэр, я поняла.”

“Очень хорошо, идем дальше. Рассуждаем логически. Сбросить с башни человека – здорового, сильного и в здравом уме, ‒ да так, чтобы он не сопротивлялся, не боролся за жизнь, ‒ есть только один способ: застать его врасплох, толкнуть неожиданно. Но в этом случае Джаспер должен был предвидеть, что все кончится в секунду, не будет ни борьбы, ни мольбы о пощаде – так почему же он недоволен?”

“Но ведь Джаспер мог сначала задушить Эдвина, потом сбросить его с башни.”

“А какой же в этом смысл? Забраться на башню, чтобы задушить? Сбросить вниз, а затем еще спуститься по лестнице, запереть дверь на башню – и все это время тело будет лежать без присмотра? Может Депутат объявиться, или какая-нибудь собака подойдет и поднимет вой – как это было в случае с “призраком вопля”. И потом еще нужно дотащить тело до склепа – а на земле может остаться кровь, если Эдвин разобьется при падении! Разумнее задушить Эдвина где-нибудь поближе к склепу, не так ли? Давайте вернемся к видению Джаспера: вот оно, время и место – тсс! – а вот и спутник по путешествию здесь. И все кончено! Не правда ли, это похоже скорее на засаду – Джаспер сидел затаившись и поджидал Эдвина, ‒ чем на совместный подъем по лестнице?”

“А почему, сэр, Джаспер призывает Курилку посмотреть на что-то лежащее внизу, на дне?”

“Захоронение могло быть ниже уровня пола. Склепы имели разную архитектуру. И какое же “дно” могло быть около башни?”

“Да, сэр – как хорошо, что мы с вами все прояснили! Теперь я вижу – башня исключается! А что же было дальше ‒ неужели Эдвин, сразу после всего, что с ним произошло, поехал в Лондон к Грюджиусу? Он ведь, наверно, был в ужасном состоянии!"

"Нет-нет, моя дорогая, в ту ночь он никуда не поехал. Дёрдлс с Депутатом еле-еле довели ‒ или дотащили ‒ его до тех самых дешевых номеров для проезжающих ‒ вы ведь обратили внимание, конечно, что это место в романе неоднократно упоминается и дорога к нему подробно описана ‒ и это неслучайно! Полумертвый, едва не теряя сознание от боли, Эдвин все-таки смог попросить своих спасителей спрятать его и никому ничего не говорить – вот поэтому-то они и молчат! А у Эдвина на то, чтобы скрыться, была серьезная причина."

"Сэр, я, кажется, догадываюсь, какая причина, ‒ но, возможно, я ошибаюсь. А вот в чем я совершенно уверена ‒ так это в том, что Эдвин знал, кто на него напал. С версиями о нападении в темноте, сзади – так что Эдвин ничего и не понял – я не согласна!"

"Правильно, моя дорогая. Ведь если бы Эдвин не видел нападавшего и подозревал Невила или кого-то другого, его естественным движением было бы вернуться в дом любимого дяди, рассказать, что с ним приключилось, искать помощи ‒ он ведь был очень плох. Умиляют меня, должен вам сказать, диковинные картины, нарисованные некоторыми толкователями романа: Эдвин, едва встав из склепа с негашеной известью, не успев сообразить, что произошло, стремглав бежит прочь из города, а затем и подальше, в колонии, да еще и продает кольцо, историю которого он знает и которое ему теперь дорого! Ну не чудеса ли?"

"Сэр, но как же Эдвин связался с Грюджиусом? Ведь Грюджиус приехал на третий день после исчезновения Эдвина и уже все знал!"

"А Эдвин, как только пришел в себя, послал к Грюджиусу Депутата."

"А потом, сэр, когда Дэтчери и Депутат уже "на дружеской ноге", ‒ Эдвин что же, открылся Депутату?"

"Нет, разумеется, нет. Он ведь не мог быть совершенно уверен, что Депутат будет держать язык за зубами. Депутат, конечно, хорошо себя зарекомендовал, но тут слишком многое было поставлено на карту. Собственно, один-то раз Депутат невольно проговорился! Жалуясь на Джаспера, он говорит: других пусть душит, а меня не надо! …Однако в первый же день появления в Клойстергэме ‒ "хлопотливый день", как говорит себе мистер Дэтчери, ‒ он сразу, не откладывая в долгий ящик, показывается людям, которые вероятнее всего могут его узнать: Джасперу, миссис Топ, Дёрдлсу и Депутату. Вспомните: встретившись с Депутатом, мистер Дэтчери сразу же спрашивает – что ты мне должен? Ничего, отвечает Депутат, я вас в первый раз вижу. А была ли необходимость мистеру Дэтчери сразу же наведываться к Джасперу и просить у него рекомендаций мистеру и миссис Топ? Была ли необходимость задерживаться у склепа миссис Сапси, списывая эпитафию, – пока не подошел Дёрдлс? Никто не узнал его, и он успокоился на этот счет. И уже зная, что Депутат ‒ мальчишка смышленый и расторопный, Эдвин снова дает ему поручение."

"Но, сэр, все-таки это удивительно..."

"Ну вот, моя дорогая! А говорили, что верите мне во всем! Ну хорошо, я вас немного успокою – расскажу, какие изменения претерпела внешность Эдвина. Во-первых, изменился голос – последствия удушения. Кожа лица и рук сильно пострадала, и теперь производит впечатление кожи пожилого человека – огрубевшая, высохшая, покрытая морщинами. Пострадали также волосы, ресницы и брови. Кстати, вы, конечно, отметили, моя дорогая, что ни одного слова о внешности Эдвина Друда в романе нет – и вы наверняка поняли, что это неслучайно. Какого цвета были у него глаза, волосы, брови – читатель не знает. Что же касается мистера Дэтчери – читателю только известно, что у него военная выправка, седые волосы и черные брови – это все! И кстати, военной выправки никакой нет – просто он застегнут на все пуговицы, у него лицо пожилого человека, а двигается он как человек молодой, вот всем и кажется, что он бывший военный. Ну а брови мистеру Дэтчери пришлось нарисовать – это единственный элемент грима на его лице, других нет. Но ведь изменить цвет и линию бровей, да еще если они не вполне видны из-под нависающих на лоб волос – дело нетрудное. А лицо они меняют очень сильно, не так ли? И я бы обратил ваше внимание еще на один момент. Почему-то многие толкователи романа считают, что мистер Дэтчери должен все время тесно общаться с Джаспером – и рано или поздно Джаспер его узнает. Но это не так! После “знакомства” в первый день мистер Дэтчери с Джаспером не общается, он и близко к Джасперу не подходит, только наблюдает за ним со стороны!"

"Да, сэр, конечно. Но в любом случае я вам верю. Не узнали – значит, не узнали. А что же было с Эдвином дальше, после той ночи? Вот приехал Грюджиус – и увез его в Лондон?"

"Нет, что вы, моя дорогая. Ведь Эдвин был очень плох и такой дальней дороги не выдержал бы. Кроме того, Грюджиусу не удалось бы уехать из города так, чтобы на его странного спутника не обратили внимания."

"Но где же спрятали Эдвина? И кто?"

"Я вам отвечу на первый вопрос, и тогда ответ на второй вы, возможно, найдете сама. Его спрятали в окрестностях Клойстергэма. О нем заботились, за ним ухаживали."

"О сэр, я, кажется, поняла! Простоволосая девушка на обложке, читающая объявление! Ведь так? Она не может быть ни Розой, ни Еленой. Обе они – леди, и ни при каких обстоятельствах не позволили бы себе выйти на улицу без шляпки и с распущенными волосами!"

"Да, моя дорогая. И не буду вас томить – сразу скажу, кто эта девушка. Если на сцену у нас силой фантазии неутомимых толкователей романа выводились такие персонажи, как матушка Эдвина, отец Бэззарда и бабушка Розы (Курилка), может ли автор скромно предложить вниманию читателя сестру мистера Уинкса (Моргуна)? Ведь Уинкс – настоящая фамилия Депутата, и узнал ее мистер Дэтчери отнюдь не в номерах для проезжающих, как подумал Депутат. Зачем бы мистеру Дэтчери идти в эту ночлежку и расспрашивать там о такой важной персоне?"

"…И зачем бы вам, сэр, вообще давать ему второе имя? Я сразу подумала, что для этого должна быть какая-то причина!"

"И были правы, моя дорогая. Скажу без ложной скромности: диалог мистера Дэтчери и Депутата – тот, где мистер Дэтчери называет мальчишку его настоящим именем, – мне удался. Вы не находите, моя дорогая? Депутат отнекивается – это, мол, прозвище, которое ему дали, потому что моргает. Но если это просто другое прозвище – так почему он сразу (еще не успев сообразить, как выкрутиться) просит мистера Дэтчери никому не говорить, как его зовут? Не все ли равно, на какое прозвище откликаться?”

“Да-да, сэр. Депутат еще и утверждает, что нет такой фамилии – Уинксы.”

“А мистер Дэтчери отвечает: я думаю, есть – должна быть!”

“Сэр, в русском переводе – «а может быть, есть».”

“Вот как? Но, моя дорогая, вы же не можете не знать, что наше “must be” означает гораздо большую вероятность, чем ваше русское «может быть»!”

“Разумеется, сэр! Ох как интересно! Я прежде не обращала внимания на такие мелкие неточности...”

“Так вот, мисс Уинкс, прошу любить и жаловать. Хотя ей больше пристало называться просто... ну, скажем, Лиззи. Или вам больше нравится Нэнси?"

"Сэр, Лиззи уже была в "Нашем общем друге", а Нэнси – в "Оливере Твисте". Но девушки-простолюдинки – хорошей, честной, верной и с драматической судьбой – в романе как раз и недостает, на мой взгляд."

"Ну так получите же ее, моя дорогая! А имя сами придумайте – я этого сделать не успел. Эта девушка полюбит Эдвина, и у него в конце романа еще останется возможность оценить ее любовь и ответить на нее – может быть, я еще передумаю относительно безответной любви Эдвина к Розе – мне что-то жаль Эдвина, да и Лиззи жаль... Хотя о чем это я... Но не будем о грустном, вернемся к Нэнси. Она, как я уже сказал, живет на окраине Клойстергэма или недалеко от него. Она бедна, возможно, находится в услужении или занимается поденной работой за гроши. А Депутат убежал из дома, чтобы не быть ей в тягость, самому зарабатывать, – ну и натура у него такая, свободолюбивая. Родителей у них нет. Депутат обратился к сестре, когда понадобилось найти убежище для пострадавшего джентльмена. Она и выходила Эдвина. Что с ним было потом – об этом поговорим в следующий раз, ибо тут надо будет коснуться одной очень важной темы, которую наспех не обсудить. А вам, моя дорогая, пора проснуться и уделить внимание вашим чудесным розам. Надо сказать, сад у вас – выше всяких похвал, как и дом. Ну что же, очень приятно было..."

И тут NN проснулась. Понятное дело, с сожалением. И понятное дело, заинтригованная. Что же это за важная тема, связанная с полугодовым отсутствием Эдвина? Но как она ни ломала голову, ничего стоящего на ум не приходило – хотя понятно было, что эти полгода для Эдвина просто так не прошли. В конце концов она решила, что без Диккенса ей этот вопрос не прояснить. По его совету она снова занялась розовыми кустами. А мысли ее на этот раз пошли в строго детективном направлении.

Диккенс, несмотря на его признание в собственной несостоятельности как автора детективов, давеча показал себя недюжинным специалистом в этой области, в логике ему не откажешь! Действительно, "на кольцо" Джаспера не поймать. Хорошо, а зачем же тогда было весь этот огород городить вокруг часов и булавки для галстука? Зачем Джасперу было снимать их с Эдвина? Предполагается – чтобы Эдвина (или то, что от него останется) не опознали. Но если бы даже его и опознали – как это повредило бы Джасперу? Ни у кого ведь и в мыслях не было, что убийца – он. Можно было бы подозревать кого угодно, и уж в первую очередь – Невила, у которого был мотив и который уже проявлял агрессию по отношению к Эдвину, и об этом все знали. На Невила сразу и подумали, еще до того, как часы и булавка нашлись.

Да и так ли уж важно, опознали бы Эдвина или нет? Молодой человек исчез – и примерно в это же время в склепе появился новый труп, ну или что-то, чего там раньше не было. Это бы выявил Дёрдлс, в очередной раз навещая своих "стариканов" (и кстати, Джаспер не мог не учитывать, что это вскоре случится, – он же не дурак). Ну, как говорится, в одном месте убавилось, в другом в это же время прибавилось – остается только сложить два и два. И без опознания можно было бы заключить, что останки в склепе принадлежат Эдвину Друду. А еще и часы с булавкой нашлись у плотины, а Эдвин с Невилом в ту ночь пошли гулять именно к реке – вот и готовое практически дело против Невила, а Джаспер в стороне!

А может быть... у NN дух захватило от пришедшей ей вдруг в голову мысли! Диккенс ведь упоминал о каком-то замысле Джаспера, который позволил бы ему стопроцентно убедить всех в вине Невила, даже если бы Дёрдлс припомнил “странную экспедицию”! Так может быть, пока Роза принимает ухаживания Тартара, мисс Твинклтон пикируется с Билликин, а сюжет стоит на месте, Джаспер как раз и ждет, что Дёрдлс обнаружит труп (или то, что от него осталось после воздействия извести, Дёрдлс ведь и кучу мусора под толстенной плитой обнаружил)? И тогда Джаспер, улучив момент, подбросит Невилу, скажем, ключ от склепа – а еще и какой-нибудь контейнер с негашеной известью. Может быть, Джаспер для того и мотается в Лондон? Он следит за Невилом, якобы ожидая, что Невил чем-то себя выдаст, – ведь он, Джаспер, поклялся вывести на чистую воду убийцу дорогого мальчика. Но Джасперу же очень хорошо известно, что Невил ничем себя выдать не может, поскольку не виноват! Так на что Джасперу рассчитывать-то? А между тем он говорит Розе, что уже сплел сеть, в которую Невил вот-вот попадется, – и, похоже, не шутит.

Странные, казалось бы, “причуды” Грюджиуса – намерение не выпускать из поля зрения как Невила, так и “клойстергэмского друга” – еще одно подтверждение злых умыслов Джаспера относительно Невила, о которых Грюджиус, безусловно, знает!

Однако же Дёрдлс молчит – естественно, ведь он знает, что в склепе-то уже ничего нет, и его Эдвин попросил держать язык за зубами. Вот действие и стоит на месте. Кое-кто из толкователей романа считает, что Диккенс просто запутался в сюжете и не знает, как продолжать. Но этого не может быть – потому что он сам же и пишет, что наступили скучные (а дословно ‒ “скрипучие”) дни, да и Роза, чуткое создание, ощущает, что в Лондоне все ждет чего-то, что никогда не наступает, – то есть Диккенс явно дает понять читателю, что действие задерживается неспроста, по какой-то важной причине!..

Да, но ведь прошло ни много ни мало, а полгода! Клойстергэм успокоился, все начали забывать об этой истории, Роза Эдвина оплакала, и Невилом она нисколько не интересуется – и вот уже Джаспер решился признаться ей в любви! Он в полной безопасности – так почему же он никак не может успокоиться насчет Невила?!

Зачем Джасперу понадобился Невил? Об этом, кажется, мало кто задумывался, все принимают как само собой разумеющееся, что Джаспер хочет его подставить. А зачем?! На Джаспера никто не думает, улик против него нет. Да вообще ему, можно сказать, страшно повезло: ночь была бурная, подвыпивший Эдвин мог снова пойти к реке, и мог просто-напросто произойти несчастный случай – ну тут бы и концы в воду! А уж когда Грюджиус объявил о расторжении помолвки – все могли подумать, что Эдвин уехал из города. Сам же Джаспер и подал такую мысль. И вот, когда, казалось бы, Джасперу все сошло с рук, в Клойстергэме могли успокоиться относительно судьбы Эдвина, и сам Джаспер мог вздохнуть спокойно и начать завоевывать Розу – на сцене появляются часы и булавка! И вне всякого сомнения, их подкинул Джаспер – только у него могли находиться эти предметы после исчезновения Эдвина. То есть, выходит, Джасперу непременно нужно было, чтобы думали, что Эдвин убит и убил его Невил!

Может быть, Джаспер хочет убрать с дороги соперника? Нет, это несерьезно: он ведь неглуп и наблюдателен, и он не может не видеть, что Роза к Невилу равнодушна. Да ему вообще наплевать на чувства Розы – он уверен, что в любом случае добьется ее! Эдвина он решил убить вовсе не потому, что Роза его любила, а потому что свадьба была (как ему казалось) делом решенным: ни Эдвин, ни Роза не собирались нарушить волю родителей.

Да, и кстати: Джаспер задумал убить Эдвина и разработал план убийства (вполне резонно полагая, что останется вне подозрений) задолго до приезда близнецов – он ведь много раз совершал свое "путешествие" в опиумном бреду. И этот план можно было прекрасно осуществить и без "участия" Невила, даже проще было бы. Так зачем Джасперу понадобилась ссора молодых людей, ужин "с попыткой примирения" и вся эта возня потом – демонстрация дневника, клятва найти убийцу, слежка за Невилом?

Тут NN взяла с полки роман и принялась перелистывать главы, посвященные ссорам Эдвина и Невила. И вот какая любопытная сцена обратила на себя ее внимание: Криспаркл приходит к Джасперу с предложением помирить их подопечных. И видит на лице Джаспера "какое-то очень сложное выражение не то смущения, не то растерянности, которое несколько смутило и м-ра Криспаркла, так как он не мог его разгадать." И далее Криспаркл пришел в недоумение: "на миг ему показалось, будто Джаспер втайне что-то рассчитывает и соображает, чего, разумеется, не могло быть."

А вот еще интересный момент. Джаспер, отправившись в “странную экспедицию”, видит гуляющих Невила и Криспаркла. На Криспаркла “он не обращает никакого внимания, но так вперил взгляд в Невила, как будто взял его на мушку и уже держит палец на спусковом крючке. Такая разрушительная сила ощущается в нем”, что Дёрдлс обескуражен. Да в чем же, собственно, дело?! Ну приехал ничем не примечательный юнец, без роду без племени, Роза в нем нисколько не заинтересована. А что он сам влюбился в Розу – так в нее трудно было не влюбиться. Может быть, и не только Невил был влюблен, были и еще в городке молодые люди. Что же, каждого влюбленного на виселицу отправлять? Почему такая лютая ненависть?

В этом эпизоде есть еще одна загадка: настроение Джаспера резко меняется, его вдруг разбирает смех – казалось бы, абсолютно беспричинный! Почему? Что его так насмешило – может быть, какая-то мысль показалась ему очень забавной?

Конечно, трудно сказать, претерпел ли первоначальный план Джаспера какие-нибудь изменения с появлением в Клойстергэме близнецов. Однако же к тому, что Джаспер проделал (или думал, что проделал), совершенно не обязательно было припутывать Невила – ему, Джасперу, это только усложнило жизнь.

Получается, что Джасперу для чего-то обязательно нужно погубить Невила, и это очень серьезно...

Стоп. А почему это она решила, что план убийства был разработан Джаспером до приезда близнецов? Вот что значит стереотипное мышление, подумала NN и снова раскрыла роман. Глава первая – Джаспер озабочен, услышал ли кто-нибудь его опиумный бред и смог ли что-нибудь понять. Возможно, он в бреду грозил Неду, высказывал намерение его убить, представлял, как это произойдет. А возможно, у него были и еще какие-то секреты, которыми он не хотел ни с кем делиться. Во всяком случае, ничто в тексте не указывает на уже готовый план. “Путешествие”, которое он много раз совершал в опиумных видениях – каждый раз одинаково, не меняя ничего, – скорее всего, имеет отношение не к конкретному, хладнокровно разработанному плану, а к переживаемым эмоциям: Джаспер снова и снова с наслаждением затягивал шарф на шее своей жертвы – а Эдвин бился и молил о пощаде.

Что же еще произошло до появления в городке Невила и Елены?

Сцена у Сапси. Джаспер впервые посетил Сапси – и не по собственной инициативе, это Сапси пригласил его, чтобы показать свой литературный шедевр – эпитафию м-с Сапси. Джаспер мог и не знать, что встретится с Дёрдлсом, во всяком случае, он не ожидал ничего от этой встречи – о чем явно свидетельствует поведение Джаспера: он скучает, подавляет зевки, вяло поддакивает Сапси, пытаясь изобразить интерес. Если бы он ждал важной для него встречи, он бы был более собранным, не таким расслабленным. А он был именно расслабленным – Диккенс прямо говорит об этом: “Мистер Джаспер выпрямляется – до сих пор он сидел лениво развалясь перед огнем”. Выпрямился он тогда, когда вернул Дёрдлсу ключи, предварительно взвесив их на ладони – и скорее всего, сразу все три.

Сцена у Сапси очень значимая, это понятно всем исследователям-друддистам, однако же толкуют ее по-разному. Надо еще раз внимательно перечитать и не идти ни у кого на поводу. Вот он, “ключевой” момент, породивший столько догадок и споров. Сапси дает Дёрдлсу ключ от склепа супруги, и Дёрдлс расстегивает куртку, чтобы положить ключ в карман. Джаспер обращает внимание на обилие карманов – его это забавляет. И только! Это Дёрдлс – по собственной инициативе – протягивает Джасперу два ключа, чтобы тот подивился, какие они тяжелые. Если реплика Джаспера о карманах была наводкой на тему ключей – право же, это было уж очень издалека, Дёрдлс вполне мог и по-другому беседу повернуть. И скорее всего, Джаспер не знал, что Дёрдлс любит иметь при себе ключи от склепов – а они именно от склепов, Дёрдлс говорит об этом четко и недвусмысленно.

Однако ключи в руках Джаспера, он просит и ключ от склепа м-с Сапси, чтобы сравнить его с другими. Джаспер бренчит ключами, перебирает их в руках – заметим, что ключ от склепа м-с Сапси смешан с остальными. Все три ключа примерно одного размера и веса – об этом говорит Дёрдлс. И не так уж часто они “надобятся”, замечает он. И тут – словно вспомнив о чем-то – Джаспер начинает нести полную ахинею, что-то, не имеющее никакой связи с предыдущим, – о прозвищах Дёрдлса. Бывает, что люди, которым вдруг приходит в голову мысль, и они хотят скрыть это от окружающих, принимаются городить какой-то вздор, чтобы не выдать себя. Похоже, и Джаспер именно так себя вел – и пока он с Дёрдлсом эту чушь обсуждал, у него была возможность хорошенько осмотреть ключи, попробовать их на звук, взвесить – и обдумать то, что пришло ему в голову. Пожалуй, можно заключить, что именно тогда – у Сапси – конкретный план убийства начал вырисовываться. Джаспер задумал спрятать труп в склепе.

Да, но в каком? Почему-то все уверены – в склепе м-с Сапси. Кажется, никто и никогда в этом не сомневался. А вот что написано у Диккенса: “Он (Дёрдлс) берет ключи, два из них тут же спускает в нагрудный карман и аккуратно пристегивает его пуговицей, а третий, чтобы равномерно распределить тяжесть, засовывает в свой узелок с обедом”. Где тут хоть слово о том, что третий ключ, который в узелке, ‒ от склепа м-с Сапси?

Конечно, Джаспер видел, какой именно ключ засунут в узелок, – и чисто случайно это мог оказаться ключ от склепа м-с Сапси. Но Джасперу важно другое: ключ от одного из склепов он может добыть только из узелка, поскольку ключи в нагрудном кармане Дёрдлса для него недосягаемы. Причем, возможно, он не сразу пришел к решению раздобыть ключ, поскольку еще поиграл с Сапси в трик-трак. А может быть, оборвать визит и броситься за Дёрдлсом было бы неприлично (и подозрительно!), так что Джаспер рискнул подождать до вечера… И вот он начинает “охоту” за узелком, причем ему нужно заполучить узелок в руки поскорее, пока там находится ключ, – ведь нет никакой гарантии, что Дёрдлс не развяжет узелок на следующий день, чтобы пообедать, или даже раньше, чтобы достать молоток, – и не извлечет оттуда ключ.

И, надо думать, Джаспер добивается успеха. Провожая Дёрдлса, он проявляет настойчивый интерес к удивительной способности гробовщика определять по стуку содержимое захоронений – и для того, чтобы продемонстрировать эту способность, польщенный Дёрдлс наконец расстается с узелком (ну прямо ворона и лисица!), а пока он с увлечением выстукивает дорожку, потом еще и линейку берет и начинает ее измерять, у Джаспера безусловно есть возможность вытащить ключ! Ну просто полным идиотом он бы был, если бы не воспользовался таким шансом! Вся эта сцена явно хорошо продумана Диккенсом и явно значима – иначе и быть не может. И вот еще один маленький штрих: Джаспер возвращается домой и “отпирает дверь своим ключом”(“enters with his key”). Ну это же само собой разумеется, что человек, придя к себе домой, открывает свою дверь своим ключом, зачем же об этом упоминать? Вроде бы мелочь, но это вполне может быть намеком на то, что еще один ключ уже у Джаспера в кармане.

Собственно, это все, что произошло до приезда Невила и Елены. Джаспер решил спрятать труп в склепе, раздобыл ключ – и еще он убедился, что Дёрдлс действительно умеет выстукивать склепы. Значит, остальное задумывалось уже в расчете на “участие” Невила – из этого и надо исходить, пытаясь решить загадки “странной экспедиции”, негашеной извести, булавки с часами и всего дальнейшего.

"Ну что же, моя дорогая, ‒ сказал ей Диккенс, как только они снова встретились. ‒ Вот вы и ступили на тропинку, которая ведет к настоящим тайнам романа, не псевдотайнам. Тропинка эта, как оказалось, хорошо замаскирована – что ж, того я и хотел. Но найти ее можно по некоторым приметам. И одна из примет, как вы правильно поняли, – намерение Джаспера погубить Невила. Он решил убить сразу двух зайцев – устранить соперника и... но об этом потом.

Часы и булавка для галстука сняты с бесчувственного Эдвина именно для того, чтобы каким-то образом – как получится – предъявить их в качестве улик против Невила. А вовсе не затем, чтобы Эдвина не опознали – Джаспер же вне подозрений, даже если опознают. А это, кстати, нетрудно было бы сделать и без булавки и часов – скажем, по металлическим пуговицам. Да ведь и известь Джаспер употребил только в самом небольшом количестве, имея намерение изуродовать лицо Эдвина – отчасти из ненависти (вспомните “гадкое, жалкое, незначительное”), а в основном – чтобы, опять же, навести подозрения на Невила, подкинув ему в подходящий момент известь в каком-либо виде. Так что картинка, которую толкователи романа сами нарисовали и сами же отвергли, ‒ Джаспер, в поте лица таскающий известь к месту преступления, ‒ конечно же, полная чушь. Идея с известью – это был, можно сказать, экспромт, с подачи Дёрдлса. Но, честно говоря, не понимаю, почему некоторые решили, что Джаспер до разговора с Дёрдлсом не знал, что это за вещество. Он спросил: что это у вас тут? Дёрдлс ответил: известь. Негашеная известь? – переспросил Джаспер. И разве он продолжил расспросы? Попросил уточнений?”

“Сэр, в русском переводе небольшая неточность – из-за этого некоторые толкователи романа и сделали вывод, что Джаспер до разговора с Дёрдлсом ничего не знал про негашеную известь. Но химию в английских школах, думаю, в таких-то пределах преподавали!”

“Ну разумеется, моя дорогая! И чтобы уж покончить с известью и больше к ней не возвращаться, сделаю вам одно признание – по секрету: она больше нужна была мне, автору, – чтобы предполагаемое убийство выглядело как можно более таинственным, а неузнавание Эдвина – более убедительным. Почему-то моим слишком серьезно настроенным исследователям не пришла в голову такая простая вещь!”

NN не нашлась что ответить. А Диккенс, вполне насладившись произведенным эффектом, продолжил: “Но вернемся к Джасперу и его тайным целям: его обморок, когда Грюджиус объявил о разрыве помолвки, – конечно, вовсе не сожаление о содеянном чувствительного убийцы. Джаспер пережил шок – для него это известие было как гром среди ясного неба, он быстро начал соображать: молодые люди помирились (если вместе пошли к реке), были в подпитии, Эдвин мог в порыве дружеских чувств сообщить Невилу, что они больше не соперники, а Невил мог сразу же рассказать об этом, скажем, Криспарклу – и все бы поверили, что у Невила не было мотива, поскольку информацию подтвердил бы Грюджиус. Ситуация сильно осложнилась бы для Джаспера, навести подозрение на Невила было бы трудно. Но Джасперу повезло – Невил о расторжении помолвки молчит. Значит, ничего ему Эдвин не сказал. И тут идут в ход часы и булавка."

"Но сэр, тогда у меня к вам два вопроса – или нет, пожалуй, целых три.”

“Я вас внимательно слушаю.”

“Первый вопрос, сэр: если Джаспер хотел подставить Невила, зачем было прятать труп в склепе? Невила ведь заподозрили сразу же, как только Эдвин пропал. А если бы еще и труп нашли – никто бы не усомнился, что убил Невил.”

“Вы так думаете, моя дорогая? Но чтобы подозрения превратились в уверенность, чтобы в суде дело выглядело убедительно, еще надо было каким-то образом организовать улики против Невила – то есть как-то подкинуть ему часы, булавку, посудинку с известью, да еще в подходящий момент, чтобы Невил не отделался от улик к тому времени, как труп будет обнаружен, – излишне говорить, что это очень сложная задача даже для самого ловкого преступника, на осуществление которой нужно время. Это уж с известием о расторжении помолвки Джасперу пришлось поторопиться и подкинуть часы и булавку к плотине, чтобы подозрения с Невила не снялись и интерес к делу не иссяк. И потом, у Джаспера до приезда Ландлесов начал вырисовываться хороший план, был добыт ключ от склепа. Имело ли смысл что-то наспех в этом плане менять – тем более что он как нельзя лучше годился для того, чтобы подставить Невила? Если я вас убедил, какой же ваш второй вопрос?”

“Пожалуй, да, убедили, сэр. А второй вопрос связан с ключами – я с ними запуталась, честно говоря. Какой же ключ Джаспер вытащил из узелка, от какого склепа? И зачем нужна была “странная экспедиция”, что он проделал, пока Дёрдлс спал?”

“Конечно же, ключ был не от склепа миссис Сапси! Я, право, не понимаю, почему мои исследователи облюбовали именно этот склеп, чем другие их не устраивали. Но вы сами подумайте, моя дорогая: Дёрдлсу ведь предстояло сделать эпитафию в самое ближайшее время – и к ночи “странной экспедиции” эпитафия была готова, а чтобы выполнить эту работу, Дёрдлсу нужен был ключ. Я, правда, не знаю, зачем, – это причуды Дёрдлса, я за них не отвечаю. Но так уж у него было заведено, без ключа он бы за работу не взялся. И он бы сразу обнаружил пропажу. Так что склеп миссис Сапси мне понадобился только для того, чтобы свести Джаспера с Дёрдлсом (у Сапси) и заронить в его голову идею. В узелке был ключ от другого склепа, который сто лет никому не “надобился”, потому Дёрдлс и забыл про этот ключ. Впрочем, если бы вспомнил, Джасперу нетрудно было бы подкинуть ключ на то место, где Дёрдлс самозабвенно выстукивал дорожку, и представить все дело так, как будто ключ просто выпал из узелка, – вы ведь помните, моя дорогая, что Джаспер все время общался с Дёрдлсом и не раз днем ходил с ним по его владениям, до того как пойти ночью.”

“Да, сэр, помню – Джаспер говорит об этом мистеру Сапси и настоятелю… Так значит, в распоряжении Джаспера довольно долгое время был ключ от склепа, о котором никто не вспомнил? И он мог делать с этим ключом что угодно – и без спешки заказать копию в Лондоне?”

“Вот именно, моя дорогая. Может быть, теперь все, что произошло в ночь “странной экспедиции”, для вас немного прояснилось?”

“Пожалуй, сэр. Значит, целью экспедиции было вернуть ключ от склепа в узелок? У Джаспера ведь уже была копия, а Дёрдлс мог в конце концов спохватиться – и возможно, в самый неподходящий момент, после пропажи Эдвина.”

“О нет, моя дорогая, не совсем так! Главной целью “экспедиции” было найти склеп, к которому подходит ключ, – Джаспер ведь не мог этого сделать днем, у всех на виду. Это было нетрудно и не могло занять много времени. Если вы когда-нибудь бывали на английских кладбищах, моя дорогая, вы, конечно, знаете, что они отнюдь не сплошь уставлены склепами. Такое захоронение – удовольствие недешевое, если только слово “удовольствие” тут уместно. А Клойстергэм – городок небольшой. И Джаспер знал, что склеп миссис Сапси ему не нужен, – так что одним меньше… Итак, со смотровой площадки башни Джаспер внимательно осмотрел окрестности собора, особенно темные уголки – на предмет присутствия где-нибудь там Депутата, которого сильно опасался, потому и практиковался в бесшумном движении до начала экспедиции и во время нее – вы ведь не забыли об этом, моя дорогая?”

“Конечно, нет, сэр, – и вы написали, что внешних причин для этого как будто не было, но, может быть, была внутренняя причина, затаившаяся в каком-то глухом уголке его сознания.”

“Как прекрасно вы все запомнили! Депутата нигде не было видно, оставалось только изолировать Дёрдлса. И Джаспер усыпляет его с помощью снотворного в коньяке, а затем запирает в подвале собора.”

“А ключи, сэр? Ведь когда Дёрдлс заснул, у него в руке был ключ от железной двери на башню. А когда проснулся – на полу лежал ключ от подвала.”

“Но это же просто! Джаспер дождался, пока Дёрдлс покрепче уснет, взял у него из кармана ключ от подвала – чтобы запереть его, – а ключ от двери на башню сразу же положил ему в карман, на тот случай, если не сумеет вернуть на место ключ от подвала по возвращении. После чего запер Дёрдлса и пошел по своим делам – естественно, взяв ключ с собой. Отсутствовал он как минимум час, а скорее всего, и больше – по-нашему выходит “thousands of winks (a wink a second)”, а по-вашему, по-русски, ‒ «сотня минут». За это время он нашел склеп, проверил копию ключа и, возможно, смазал замок (местонахождение склепов он, разумеется, знал), затем принес немного извести и оставил ее в склепе. А когда вернулся, уже не рискнул снова залезть в карман к Дёрдлсу – тому пора было проснуться! Впрочем, Джаспер эту ситуацию просчитал, потому и положил ему в карман ключ от башни заранее. И он просто тихонько положил ключ от подвала на пол возле руки Дёрдлса. Дёрдлс не заметил подмены, как тогда показалось Джасперу. Вот, собственно, и все.”

“Нет, сэр, не все! Почему Джаспер не вернул ключ от склепа в узелок Дёрдлса? И зачем же тогда он взялся нести узелок, когда они поднимались на башню?”

“Чтобы Дёрдлс смог хорошенько сосредоточится на фляжке – и только! Рассудите-ка, моя дорогая: зачем бы Джасперу возиться с узелком, поднимаясь по крутой винтовой лестнице, когда надо было за что-то держаться и отводить от лица паутину, – если он знал, что Дёрдлс вскоре уснет и узелок будет в его распоряжении? Но узелок Джаспера в ту ночь не интересовал! Ему же нужно было навести подозрения на Невила! Как к Невилу попал бы ключ от склепа и как ему удалось бы вернуть ключ в узелок? Джаспер поступил очень просто: спрятал ключ возле дорожки, которую так самозабвенно выстукивал Дёрдлс. Когда Эдвина обнаружили бы, уж Джаспер бы как-нибудь навел на этот ключ, якобы выпавший из узелка. По замыслу Джаспера, все бы выглядело так, как будто Невил ключ у дорожки нашел – а затем, сделав копию, подкинул обратно. Невил ведь часто гулял в тех местах, и как раз в ночь “экспедиции” Джаспер и Дёрдлс его там видели – еще Джаспера тогда разобрал вроде бы беспричинный смех, если вы помните. Копию же ключа Джаспер рассчитывал подкинуть Невилу – обвинение в этом случае выглядело бы очень серьезно!”

“А Депутат, который подсматривал за Джаспером в ночь “странной экспедиции”, видел, где Джаспер спрятал ключ, и подобрал его! Так что потом они с Дёрдлсом смогли открыть склеп и спасти Эдвина! Ведь так, сэр?”

“Именно так все и было, моя дорогая!”

“Но сэр… Неужели Джаспер целых полгода искал случая подкинуть Невилу улики?”

“Моя дорогая, так ведь все пошло не так, как задумывал Джаспер! Дёрдлс молчал – стало быть, он не обнаружил труп в склепе! Невила то задерживали, то освобождали. А потом его и вовсе выпроводили из города. Где он поселился в Лондоне, Джаспер не знал – выследил он Невила уже позже, это заняло время. Да еще и ключ от склепа, спрятанный у дорожки, пропал! Все это дорого обошлось Джасперу. Вспомните, каким он был в те дни – исхудалый, с воспаленными глазами. Он казался тенью самого себя. С чего бы это, если в его планы входило только убийство Эдвина? Оно ведь удалось, как он думал! Надежда покинула его – решили жители Клойстергэма. Возможно, в какой-то момент это действительно было так! Только не надежда увидеть снова дорогого мальчика, а надежда разделаться с Невилом! Джаспер нервничает, в конце концов срывается, ведет себя неосторожно: делает признание Розе, снова идет в притон Курилки (он ведь полгода у нее не был!) – однако же опиум не приносит облегчения. Невила надо во что бы то ни стало отправить на виселицу – на то у Джаспера серьезные причины! И он демонстрирует мистеру Криспарклу дневник с клятвой покарать убийцу, следит за Невилом в Лондоне, все еще не теряя надежды осуществить свой план… Но у вас был еще третий – или какой уже по счету – вопрос, моя дорогая.”

“Ох, сэр, теперь он уже не кажется таким важным, но все же: когда Джаспер успел подкинуть часы и булавку? Ведь все искали у плотины тело Эдвина."

"Ну, моя дорогая, я же предупреждал вас – я не претендую на лавры миссис Кристи! Хорошо, если вам так уж хочется, чтобы все мельчайшие детали складывались как паззл, давайте предположим следующее. Мистер Криспаркл у плотины почувствовал что-то необычное. Но он ведь так и не смог понять, какой из его органов чувств сработал в тот момент. Да и вообще вся эта сцена немного мистическая, вы не находите? А что если мистер Криспаркл просто ощутил чье-то присутствие? Такое ведь бывает. Где-то там – в кустах, условно говоря, – сидел Джаспер и ждал, пока мистер Криспаркл уйдет, чтобы подбросить часы и булавку. Устраивает вас такое объяснение?"

"Да, сэр, пожалуй, это вполне возможно. И заросли ивняка возле плотины имелись – вы о них упомянули."

"Ну и отлично, а я такими пустяками себе голову не забиваю!”

И пока NN переваривала услышанное, Диккенс исчез, и она проснулась.

Весь следующий день она думала о Джоне Джаспере. Он в романе как будто с луны свалился – прямо в настоящее время! Какого-то определенного прошлого у него нет! Эдвин за обедом говорит, что Джаспер снискал всеобщее уважение, добился успеха – а нет бы ему сказать: за такой короткий срок. Или: за столько лет упорного труда. Ведь это было бы так естественно! Но Эдвин употребляет только настоящее время…

Или вот жители Клойстергэма сплетничают о Джаспере – как он любит своего племянника, как благотворен для него приезд Эдвина. А что бы кому-нибудь из них сказать: "мистер Джаспер с самого детства Эдвина опекал" или же: "с тех пор, как мистер Джаспер приехал в наш город". Но нет, разговоров о прошлом они как будто тщательно избегают.

Не имеет истории и любовь Джаспера. Он объясняется с Розой, а в таких ситуациях люди часто говорят: "с тех пор как я вас впервые увидел", "вы помните ли тот вечер" ‒ или что-то в этом роде. Но только не Джаспер! "Пока ты была невестой моего дорогого мальчика," повторяет он. Но это же так неопределенно! Роза ведь с детства была помолвлена с Эдвином. И что же, с тех самых пор Джаспер ее любит? Или только недавно влюбился? Нет никаких сведений! Эдвин вспоминает, как они с Розой в детстве гуляли по Клойстергэму, гордые тем, что они жених и невеста, ‒ а что же в это время делал любимый дядя Джек? Посмеивался? Умилялся? Завидовал? Жил далеко от них и ничего не знал? Эдвин, так любящий дядю, об этом молчит.

Похоже, что Диккенс аккуратно обходит "острые углы" ‒ какие-либо конкретные указатели на прошлое Джаспера. (Три месяца занятий музыкой с Розой – это, понятное дело, не в счет. Уж три месяца-то он в Клойстергэме безусловно прожил!)

Толкователи романа попытались восполнить этот ‒ прямо-таки зияющий ‒ пробел и напридумывали множество историй семейств Друдов ‒ Джасперов с хронологией событий: кто когда и на ком женился, кто когда родился, кто в это время учился в закрытой школе или в колледже, кого не упомянули в завещании... Все это очень интересные истории, и довольно убедительные, вот только Диккенсу они не принадлежат, у него ничего подобного не написано! И почему-то все решили, что Джасперу двадцать шесть лет. А Диккенс ведь только написал ‒ ему около двадцати шести, а выглядит он старше, как, впрочем, многие брюнеты.

Да, Джаспер брюнет, и кожа у него смуглая... А его рассуждения, манера держаться, реакция на какие-то вещи ‒ словом, весь его облик в целом ‒ это облик человека постарше. Вся эта его сумрачность, и то, например, как он признается Криспарклу в несостоятельности своих подозрений: то ли переутомился, то ли печень была не в порядке, то ли в меланхолию впал... И это ‒ в двадцать шесть лет?

И еще: находятся такие исследователи-друддисты, которые считают, что Джаспер действительно любит Эдвина, во всяком случае, по-своему привязан к нему, потому-то и падает в обморок в сцене с Грюджиусом. А вот NN всегда была убеждена, что от всех этих изъявлений любви к племяннику за версту веет фальшью. Это неизменное "мой дорогой мальчик" очень неестественно звучит в устах дяди, который всего на несколько лет старше! И такая забота, прямо как о малом дитяти: "ты не промок", "сними башмаки". Все это скорее дедушке Эдвина пристало бы! И ведь Эдвина это раздражает ‒ возможно, он чувствует фальшь.

Есть очевидное противоречие в том, что Джаспер хлопочет об Эдвине, как заботливый старший родственник, – и в то же время призывает его не употреблять слов “дядя”, “племянник”: это, мол, мешает их дружбе! Но уж что-нибудь одно: либо дружеское – на равных – общение молодых людей, почти ровесников, – либо вот это вот кудахтанье! У Диккенса, тонкого психолога, такое противоречие не могло оказаться случайным! Он явно дает читателю сигнал: тут лицемерие!

Интересно, как бы прокомментировал психоаналитик, специалист по ассоциациям, сцену обеда у Джаспера в начале романа? В ней много примечательного! Вот Эдвин утверждает, что предостережения Джаспера были лишними – они ему не нужны! – и рассказывает о своих планах: он женится на Розе, уедет в Египет… Джаспер очень внимательно слушает, – а затем следуют, одна за другой, реплики Джаспера: “Значит, ты не хочешь, чтобы тебя предостерегали?” ‒ “Значит, все мои предостережения тщетны?” ‒ “Пойдем прогуляемся по кладбищу?”

Да Джаспер просто играет с Эдвином, как кошка с мышью, ‒ и получает кайф!

А как быть с “путешествием” Джаспера, которое он тысячи – нет, миллионы раз совершал под воздействием опиума, и получал облегчение?

А как объяснить “жалкое, гадкое, незначительное”? Вот перед вами, мистер Джаспер, ваш дорогой мальчик, которого пришлось принести в жертву безумной страсти, ‒ так вам пристало волосы на себе рвать, рыдать безутешно! А вы испытываете чувство гадливости!

Нет, тут не любовь, а ненависть – черная, лютая! Но он все-таки кровный родственник, а на дворе викторианское время…

А может быть, Джаспер не тот, за кого себя выдает?

"Ну вот вы и поняли это, моя дорогая, ‒ сказал ей Диккенс, как только она заснула вечером. ‒ Разумеется, разумеется это так! Иначе для чего бы мне понадобилась такая сдержанность в представлении этого персонажа – практически без прошлого?"

"Да, сэр, мало того что его прошлое так неопределенно, еще и в его внутренний мир мы не проникаем, в отличие от остальных героев. Мы знаем, чего боится Роза, о чем грустит Грюджиус, о чем сожалеет Эдвин, что удивляет Криспаркла в близнецах. Но Джаспер описан только извне! Только его действия и внешние реакции на что-либо. Таким же образом представлены в романе персонажи, которым есть что скрывать, ‒ Дэтчери, Курилка, Депутат. Ну, я имею в виду – персонажи первостепенные."

"Э-э, моя дорогая, вы кое-кого забыли. Есть и еще некто – из первостепенных персонажей, ‒ в чьи мысли читатель не проникает, и на то имеется серьезная причина. Но об этом потом. Сейчас нас занимает мнимый мистер Джаспер, не так ли? Ведь если Джаспер ‒ не Джаспер, мы можем объяснить многое из того, что ставит в тупик некоторых толкователей романа, вы не находите?"

"Конечно, сэр. Например, "призрак вопля". Я всегда была убеждена, что он означает убийство, совершенное Джаспером ‒ я пока так его называю. Этот призрак ‒ нечто слишком страшное, слишком мистическое, чтобы иметь какое-то другое объяснение. Там ведь был еще вой собаки – а собака, по поверью, воет по покойнику. Самозванец убил либо настоящего Джона Джаспера ‒ скажем, приехавшего из колоний, ‒ либо человека, который Джона Джаспера знал в лицо и мог обличить самозванца."

"Верно, моя дорогая. Но оставим пока "призрак вопля". Мы ведь можем дать ответ на самый большой, самый животрепещущий вопрос, который так волнует многих исследователей, а именно ‒ почему Эдвин скрывается под маской Дэтчери и не идет в полицию?"

"Да потому, сэр, что если он пойдет в полицию, он, может быть, никогда не узнает, что сталось с его настоящим дядей! Ведь если он выдвинет обвинения против мнимого Джаспера и представит доказательства ‒ допустим, Дёрдлс и Депутат пойдут свидетелями, ‒ самозванца осудят, да. Но он может никогда не рассказать, что он сделал с дядей Эдвина, ‒ никто его к этому не принудит! Вот почему Эдвин решил действовать сам. Несостоявшееся убийство, о котором он, естественно, все знает, его не интересует, а интересует его Джаспер. Он хочет выйти на след дяди, прояснить его судьбу. Этим и объясняется такое потрясение Дэтчери ‒ Эдвина, ‒ когда Курилка произносит слово "опиум". О том, что мнимый Джаспер курит опиум, Эдвин уже знает. Но в тот момент он подумал о дяде: уж не в притоне ли Курилки, не в опиумном ли бреду самозванец выведал у дяди нужные сведения ‒ с тем, чтобы занять его место. И именно поэтому он считает важной информацией то, как Курилка среагировала на Джаспера в соборе, ‒ ведь это означает, что в прошлом она была как-то с ним связана и у нее есть причины его ненавидеть... Но сэр... а почему же Эдвин уверен, что Джаспер ‒ не его дядя? Конечно, нападение, покушение на его жизнь ‒ это шок: Эдвин понял, что дядя на самом деле его ненавидел и только притворялся, что любит. Но ведь бывает, что и у кровных родственников есть причины ненавидеть друг друга."

"Ну, предположим, Джаспер в последний момент что-то сказал Эдвину ‒ он же был уверен, что Эдвин унесет эту тайну с собой в могилу. Разве невозможен такой приблизительно диалог: "Умри, несчастный!" ‒ "Дядя... Джек... ты что?" ‒ "Я тебе не дядя!" Ну что-то в этом роде."

Нет, NN это не удовлетворяло. Что-то ее беспокоило, что-то она смутно припоминала. У Диккенса случай всегда играл большую роль ‒ случайная встреча, случайно открывшиеся обстоятельства... И вдруг она вспомнила!

"Сэр! А о чем это вы говорили ‒ важная тема, которую не хочется наспех обсуждать? Что-то связанное с полугодовым отсутствием Эдвина..."

"Разве? Я что-то не припомню."

"Ну как же! А знаете, я, кажется, поняла! Эдвин за время своего отсутствия наткнулся ‒ случайно ‒ на какие-то доказательства того, что человек, выдающий себя за Джаспера, ‒ на самом деле не его дядя. Как же это случилось, сэр?"

"Разве это так важно? В принципе вы правы, моя дорогая, именно это и входило в мои намерения. Но, признаться, детально этот эпизод я не успел проработать. Ну давайте предположим банальное: Эдвин встретил кого-то, кто ненароком обмолвился, что его другу детства Джону Джасперу медведь на ухо наступил. Вот и повод Эдвину задуматься, не так ли?"

“Ну да, возможно… А мне, сэр, вот о чем подумалось: Эдвин говорит, что у него нет дома. А, собственно, почему? Его семья явно не из беднейших. Отец похоронен в Клойстергэме. И с Розой они в детстве гуляли по Клойстергэму. Значит, то, что называется родовое гнездо, у Эдвина должно быть в этом городке! Однако же он уже долгое время живет в Лондоне – у него там работа, обучение инженерному делу… А родной дом, наверно, закрыт, не отапливается, мебель зачехлена – в нем ведь никого не осталось, родители умерли, горестным воспоминаниям предаваться не хочется… или есть причины не любить этот дом… Но после покушения возникли вопросы – и за время полугодового отсутствия Эдвин попытался найти на них ответы в старом доме! Покопался в домашних архивах, которые его прежде никогда не интересовали. Возможно, нашел какие-то письма, портреты, дагеротипы – словом, какое-то подтверждение тому, что мнимый Джаспер – не его дядя!”

Это был уже разговор с самой собой ‒ Диккенс исчез и сон ее кончился. В окно барабанил дождь ‒ он шел всю ночь. Сад весь вымок, земля набухла и потяжелела, о садовых работах нечего было и думать. Надо было поскорее растопить камин, чтобы дом не отсырел, ‒ а потом можно было сколько угодно сидеть в кресле, пить кофе, поджаривать на огне булочки... Что ж, тоже отличное, приятное времяпрепровождение ‒ и просто идеальная обстановка для мыслей о тайне Эдвина Друда.

Кстати, "Тайна Эдвина Друда" ‒ название романа ‒ это возможный аргумент русскоязычных толкователей против развития событий, которое они с Диккенсом обсудили. Если Эдвин и Дэтчери ‒ только псевдотайна, а Джаспер на самом деле не Джаспер, тогда речь идет скорее о тайне Джаспера. Но ведь это только в русском переводе названия появляется оттенок принадлежности: тайна, принадлежащая Эдвину Друду. В английском названии такого оттенка нет. "The Mystery of Edwin Drood" ‒ это скорее "тайна вокруг Эдвина Друда", "тайна связанная с Эдвином Друдом". То есть, по сути, имеется в виду его исчезновение ‒ так это ведь и есть центральное событие романа! Но настоящая интрига, как и должно быть в хорошем детективе, ‒ совсем не то, что кажется читателю интригой поначалу!

А как же все-таки жаль, что Диккенс не успел детально проработать некоторые важные эпизоды ‒ например, что именно убедило Эдвина в том, что Джаспер не его дядя. Как интересно было бы это узнать! И какой финал бы он в итоге выбрал ‒ Эдвин и Роза или Роза и Тартар, а Эдвин повторяет судьбу Грюджиуса?

Тут она поймала себя на том, что думает о Диккенсе из ее снов как о настоящем Диккенсе ‒ а ведь это был только плод ее воображения! Ну ладно, я не буду об этом думать, сказала она себе. Что такое наши сны, почему они приходят, что в них реально ‒ если на этом зациклиться, можно далеко зайти. А у меня сейчас не то в предмете, как Пушкин говорил.

Значит, что мы имеем? Неизвестную таинственную личность, непонятно почему выдающую себя за Джона Джаспера. Кто же он? И зачем ему нужно было занять место дяди Эдвина, который небогат, ведет довольно скучную жизнь, лишенную каких-либо перспектив? И как случилось, что он это место занял?

Ну на последний вопрос есть варианты ответа. Диккенс, представив своего героя столь своеобразно ‒ практически без прошлого, ‒ позаботился о том, чтобы можно было строить предположения с большой долей вероятности, и это не так уж сложно. Допустим, Джон Джаспер, которого в семействе Друдов давно никто не видел, а Эдвин едва помнит (поскольку дядя жил в колониях), был вызван в Клойстергэм письмом м-ра Друда-старшего (почувствовавшего свой близкий конец), чтобы стать опекуном Эдвина, у которого других родственников не было. Письмо попало к самозванцу. Опекунство могло быть оформлено очень просто: самозванец привез с собой какие-то бумаги настоящего Джаспера, которые он выкрал. Возможно, к тому времени, как он приехал, м-ра Друда-старшего уже не было в живых, и тогда вообще никаких трудностей не возникло. Итак, с вопросом "как" все более-менее ясно. Остается вопрос "зачем". Но он, собственно, тесно связан с вопросом: кто такой этот мнимый Джаспер?

Самое простое решение, какое приходит в голову, ‒ это преступник, воспользовавшийся подвернувшимся шансом осесть в тихом городке, чтобы скрыться от правосудия. Пожалуй, в пользу такой версии говорит опиумное видение Джаспера, с которого начинается роман, ‒ Диккенс ведь сказал, что это видение очень значимо! Джасперу видится не просто что-то восточно-колоритное ‒ султан, ятаганы, слоны, ‒ а сцена казни! Однако же на колу так и не появляется извивающееся в муках тело. Так может быть, это он сам ‒ преступник, избежавший казни? И случилось это где-то на востоке ‒ скорее всего, в Турции. Но в сознании европейца восточные реалии могут и перемешаться, при чем тут география... Стой! А не может ли это быть Цейлон? Да нет, откуда тут взялся Цейлон... Это же просто пятнышко на обоях...

…NN сделала над собой усилие, чтобы четко сформулировать вопрос: зачем нужен восток в видении Джаспера? у Диккенса же не может быть ничего случайного! Но никаких ассоциаций ни с чем восточным в романе нет, кроме как... и ведь кто знает, по каким восточным странам скитался этот человек... так значит, Цейлон ‒ но почему...

Она все-таки заснула в кресле перед камином, потому что услышала голос Диккенса ‒ а потом и сам он появился в комнате. "А погода-то вконец испортилась, моя дорогая. Льет как из ведра, не правда ли? И похоже, это надолго. А сад ваш, в общем-то, уже приведен в порядок и готов к зиме. И, собственно говоря..."

"Нет-нет, сэр, я не хочу! Еще не время ‒ мне еще не все ясно!" Она проснулась усилием воли. Так значит, Диккенс намекнул ей, что пришло время расстаться? То есть тайны романа скоро будут разгаданы? И это потому, что она начала думать о Цейлоне, связав его почему-то с восточным видением Джаспера. Но почему?

С Цейлона приехали Елена и Невил Ландлесы. Они черноволосые и смуглые. И Джаспер черноволос и смугл. Однако же интересно ‒ о внешности Эдвина в романе нет ни слова. Был ли он похож на мать или на отца? Был ли Джаспер похож на сестру (если он дядя Эдвина)? А вот близнецы-то подробно описаны ‒ и они той же масти, что и Джаспер! А уж характером-то Невил ‒ ну вылитый Джаспер! Только Джаспер опытнее, потерт жизнью, умеет сдерживать свою "тигриную кровь".

Конечно, на сходство между Ландлесами и Джаспером многие толкователи романа уже обращали внимание, вот только никто, кажется, не объяснил, зачем Джасперу непременно нужно отправить Невила на виселицу! Очень интересно.

NN снова взялась за роман. Прелюбопытнейшие моменты, которые прежде только настораживали ее, вызывали недоумение, теперь как будто готовы были дополнить почти сложившуюся картину. Маленькие, вроде бы незначительные штрихи, разбросанные тут и там, вдруг обратили на себя внимание и приобрели смысл!

Вот сцена обеда у Криспаркла. Она очень искусно выстроена Диккенсом – в ней он явил себя настоящим мастером детективного жанра! Внимание читателя (и всех присутствующих на обеде) отвлечено “красноречием” м-ра Сластигроха – ни слова не сказано о том, как гости были представлены друг другу. Затем становится ясно, что Невил поглощен зарождающимся чувством к Розе и неприязнью к Эдвину – ему не до Джаспера! Но вот продолжение вечера: Джаспер у рояля, Роза поет, а Елена стоит рядом с ней и смотрит, однако же, не на нее, а ‒ прямо и упорно ‒ на Джаспера! Почему? Входит Невил ‒ и они с Еленой обмениваются многозначительными взглядами, как будто передают друг другу какую-то информацию. А как раз перед этой сценой Диккенс сообщает читателю, что брат и сестра могут общаться без слов, прекрасно понимая друг друга. Что же такого важного могла "сказать" Елена Невилу? Ну допустим, Джаспер ‒ человек несимпатичный, и Елена сразу поняла, что он влюблен в Розу, а Розе это неприятно (девушки хорошо чувствуют такие вещи). Но это ведь, как говорится, между ними, девочками, ‒ а при чем тут Невил, зачем ему-то об этом сообщать?

А вот Елена и Роза остаются наедине. Они испытывают взаимную симпатию и готовы подружиться. И после обычного в таких случаях девичьего ритуала ‒ взаимных комплиментов и заверений в дружбе ‒ Елена сразу же спрашивает: "Кто такой мистер Джаспер?" И это ‒ после насыщенного дня, полного впечатлений ‒ новые места, новые лица (и среди них м-р Криспаркл). Роза напугана, ей неприятен этот разговор, и Елена это видит, но все же настаивает: "Все-таки постарайся, милочка, еще рассказать о нем." А затем ‒ в конце этой сцены ‒ следует, видимо, одна из тех пророческих фраз, о которых говорил Диккенс, ‒ когда автор дает читателю ключик к тому, что будет дальше: в глазах Елены "дремлющее до поры пламя,.. и пусть бережется тот, кого это ближе всех касается". Уже ближе всех касается ‒ а конфликт Невила и Эдвина еще не начался, Джаспер еще не сыграл в нем своей роли! Такая реакция Елены на Джаспера ‒ все-таки как-то слишком, если она видит этого, пусть и малоприятного, человека в первый раз в жизни.

А вот Джаспер принес шляпу Невила Криспарклу после бурного вечера, когда Эдвин и Невил вели себя неадекватно. И сказал нечто весьма примечательное – во всяком случае, Криспаркла это поразило, и Диккенс внимание читателя на этом заострил. Вспыльчивость, буйный нрав можно описать с помощью разных метафор – их довольно много, и есть устоявшиеся, такие, что придут в голову в первую очередь. Но Джаспер пользуется именно той, которую и Невил употребил, причем довольно специфической, характерной для восточного мироощущения, – “кровь тигра”, “тигриная кровь”. Может быть, и Невил, и Джаспер взяли это выражение из одного источника, оба присутствовали там, где оно было в ходу? Очень интересно.

Продолжение этой сцены: Джаспер рассказывает Криспарклу, как плохо вел себя Невил, как чуть не убил дорогого мальчика. И очень ловко зондирует ситуацию – говорит, что за себя-то он не боится: у Невила же нет причин его, Джаспера, ненавидеть, да и не может быть. Уж не рассказал ли Невил Криспарклу о прошлых контактах с ним?

Да, а что же говорил Диккенс – в романе, кроме Джаспера, Дэтчери и Курилки, есть еще кое-кто, в чьи мысли мы не проникаем, и на то есть причина. Так ведь это же Ландлесы! Единственный раз читатель проникает во внутренний мир Невила, когда он выходит от Джаспера с головокружением и красным вихрем в глазах, – но там больше речь идет о физическом состоянии, не о мыслях. Так что близнецам скрывать-то? Но почему-то они любят гулять вдвоем в местах уединенных, где их никто не слышит! Что же такое им надо обсуждать?..

Еще один маленький штрих – но, возможно, намек на сходство характеров Невила и Джаспера: Невил, попав в переплет, говорит о том, как хорошо было бы сменить имя или уехать подальше!

Но если Джаспер ‒ человек, которого Ландлесы когда-то знали под другим именем и который сыграл в их жизни какую-то отрицательную роль, почему они молчат об этом?

Хотя, пожалуй, тут может быть вполне понятная причина. После всех своих мытарств они наконец-то нашли пристанище, начинают новую жизнь, которая им нравится, они полны надежд, стремятся развиваться, совершенствоваться ‒ им не хочется всем этим рисковать, ведь заяви они на Джаспера ‒ перемены и осложнения в их жизни неизбежны. Да и кто им поверит? Это будет их слово против слова Джаспера. А репутация у близнецов не ахти. Ну обвинят их в клевете, тем и кончится. Да и совсем не обязательно отрицательная роль Джаспера в жизни близнецов связана с каким-то уголовно наказуемым деянием. Разве мало они сталкивались с жестокостью и несправедливостью, за которые никто не понес наказания? Вот, кстати, интересный момент – все на том же обеде у Криспаркла: Елена, на предположение Эдвина, что она бы тоже его (Джаспера) испугалась, отвечает: "Нет. Ни при каких обстоятельствах." Разве это – слово, замолвленное в поддержку Джаспера? Нет. Скорее это похоже на предупреждение: я знаю, кто ты, и я тебя не боюсь. Но Джаспер благодарит Елену за поддержку ‒ оглянувшись через плечо. Это, право же, очень похоже на издевку: да пошла ты! и я тебя не боюсь.

"Вы снова очень оригинально излагаете свои мысли, моя дорогая, и вы снова абсолютно правы," ‒ сказал ей Диккенс, как только она заснула вечером. Весь день, естественно, мысли о таинственной связи Ландлесов с Джаспером не выходили у NN из головы. Она то принималась перелистывать роман в надежде найти подтверждение своим догадкам, то обдумывала прочитанное – с этими мыслями и спать легла. И, конечно, Диккенс был тут как тут. "Есть и еще одна причина, почему Ландлесы молчат. Дело в том, моя дорогая, что Джаспер – мы его так условно называем – человек, который с годами очень сильно изменился внешне. Ему, конечно, не двадцать шесть лет – он несколько старше. И повидал в жизни немало. Елена и Невил вначале только подозревают, что это тот самый человек, которого они знали раньше, – но они не вполне в этом уверены. Ведь и видели-то они его в раннем детстве! На обеде у мистера Криспаркла Елена спросила у Невила глазами примерно следующее: это он, как ты думаешь? очень похож! А Невил... ну вообще-то Невил, если вы заметили, моя дорогая, значительно уступает своей сестре в быстроте мышления и сообразительности. А кроме того, ему, как вы правильно предположили, в тот момент было не до Джаспера. Все его помыслы были обращены к Розе. Ну а уж позже, когда там заварилась такая каша... словом, обстоятельства совсем не благоприятствовали тому, чтобы Ландлесы заговорили, не правда ли? Даже мистер Криспаркл им бы, пожалуй, не поверил."

"Но они ведь поняли, сэр, не так ли, что Джаспер – тот самый человек, которого они знали раньше? Елена убеждена, что он человек низкий, – хотя ведь и Невил в возникшем конфликте вел себя небезупречно!"

"Да, моя дорогая, конечно. Они вскоре узнали его окончательно… Я надеюсь, вы не ждете от меня переодеваний Елены в Невила и наоборот? Не думаете, что я ввел в роман близнецов ради такой захватывающей комедии положений посреди драматического сюжета?"

"Нет, сэр. Я что-то не припоминаю ни одного вашего произведения, где женщина переодевалась бы в мужское платье.”

“И, разумеется, нет таких, моя дорогая! Но почему-то толкователи романа часто путают меня не только с миссис Кристи, но и с мистером Майн Ридом. “

“Только не я, сэр. Я думаю, что Ландлесы интересны как союз сильного и слабого, ведущего и ведомого, безусловно положительного – и чуть-чуть небезупречного в этом плане. Сестра и брат, да еще близнецы – люди близкие друг другу, любящие друг друга – идеальные персонажи для такого союза. И мне думается, сэр, что Невил рассказывает о переодеваниях Елены в мальчика в детстве именно для того, чтобы читателю ясна стала ее роль ведущей, более сильной в этом союзе. Кроме того, близнецы интересны той связью, которая между ними существует и позволяет им понимать друг друга без слов, – такое часто встречается у близнецов. Это дает возможность выстраивать ситуации, добавляющие таинственности, – как обед у Криспаркла. И знаете ли, сэр, я ясно представляю в финале романа сцену, в которой Елена, будучи на расстоянии от Невила, чувствует, что с ним что-то неладно, он в опасности. И все бегут на помощь – но уже поздно."

"Подождите-ка – о чем вы говорите? Что это за помощь Невилу, которая придет слишком поздно?"

"Ну, сэр, тут я полностью согласна со многими толкователями романа, считающими, что Невилу суждено погибнуть. Разве не так?"

Диккенс вздохнул: "Увы, так, моя дорогая. Не может же для всех хороших людей всё кончиться хорошо – это грешило бы против реальности. Но, видите ли, мне всегда бывает так жаль читателя, который прольет слезы над участью персонажа, что я по мере возможности стараюсь его ‒ читателя ‒ заранее подготовить к печальному концу для кого-то."

"Да, сэр, в ваших романах всегда можно заранее угадать, кого вы принесете в жертву, так сказать, ‒ и морально подготовиться. И как читатель я вам очень благодарна за такую заботу! Я не люблю печальные концы, а особенно – неожиданные. В "Тайне Эдвина Друда" жертва – это точно не Эдвин, а Невил. А пожертвовать сразу двумя молодыми людьми, положительными героями – это уж было бы слишком…"

…И тут NN вдруг вспомнила! Джаспер зашел за Дёрдлсом, чтобы отправиться с ним в “странную экспедицию”, и увидел возле его жилища две пилы, готовые выпилить могильные плиты для двух клойстергэмцев, и “любопытно бы знать, кто они, эти двое, уже отмеченные перстом Судьбы, – или по крайней мере один из них?”

"У вас прекрасная память, моя дорогая, и это действительно еще одно из моих пророчеств – ключиков к дальнейшим событиям," – вновь ответил на ее мысли Диккенс. "О, благодарю вас, сэр, я рада, что нашла его," ‒ как заправская викторианская леди откликнулась NN, а мысли ее уже шли в другом направлении…

"Сэр, так если Ландлесы и Джаспер в прошлом пересекались, а еще и внешне – да и характерами – похожи, может быть, они родственники? Тогда что же – в Джаспере сингальская кровь?"

"Да нет же, моя дорогая, как вы могли такое подумать! Почему-то некоторые исследователи решили, что раз Ландлесы с Цейлона – они дети британца и туземки. Но у меня ведь ни слова об этом не сказано! Невил называет сингалов низшей, примитивной расой – а разве он высказался бы так, если бы к этой расе принадлежала его мать и, следовательно, он сам – наполовину?"

"Нет, сэр. И Невил считает, что "тигриная кровь" в нем – только результат общения с сингалами, их влияния, она не унаследована от матери."

"Совершенно верно. И разве люди темной масти – обязательно туземцы? Среди шотландцев, например, немало смуглых и черноволосых."

"О сэр, так значит, Ландлесы – шотландцы?"

"Да, моя дорогая. Они принадлежат к старой шотландской фамилии. И Елена – достойная преемница пиктских принцесс, воительниц и предводительниц рода. Только в современной Англии титул и состояние передаются по мужской линии. Именно поэтому Джаспера не интересует Елена, она ему не мешает. А вот Невила надо убрать с дороги. И кстати, не задумывались ли вы над тем, что Джаспер – человек честолюбивый и неудовлетворенный своим жалким прозябанием в Клойстергэме – собирается предложить Розе? Он ведь хочет на ней жениться. Так что же, обречь ее на незавидную участь жены церковного регента? На жизнь в помещении над воротами? Ну вряд ли! И давайте уже будем называть этого человека его настоящим именем: он – Ландлес!"

"Вот это да! Сэр, мне нужно привыкнуть к такому повороту сюжета. Вообще-то было у меня смутное подозрение, что Джаспер и Ландлесы как-то связаны в прошлом, но такое... Сэр, но ведь, похоже, кое-кто еще, кроме Ландлесов, встречался раньше с Джаспером и не сразу узнал его. Это Курилка! Ну конечно, этим и объясняется ее странное поведение. Он когда-то пришел в ее заведение – а там ведь темно, освещение тусклое, народу проходит много, да и она практически всегда обкуренная – он вначале был для нее просто еще один клиент. А потом она начала присматриваться ‒ и прислушиваться. И ведь не могла же она заранее знать, что он в опиумном бреду будет рассказывать о задуманном преступлении, – нет, она начала прислушиваться в надежде убедиться в правильности своей догадки, что это тот самый человек. А услышала кое-что неожиданное! Ну, она и начала за ним следить, выяснять, кто такой, попутно предупредила Эдвина об опасности, – и только в соборе, услышав, как Джаспер поет, окончательно узнала его..."

Тут NN поняла, что она уже не спит и последнюю фразу произнесла вслух в пустой комнате. Диккенс ушел по-английски – она даже не поняла, в какой именно момент. И непонятно, слышал ли он ее рассуждения о Курилке. Ну да, вероятно, когда она попросила дать ей время на осознание того факта, что Джаспер на самом деле Ландлес, он и решил ее оставить – дать ей собраться с мыслями.

Что ж, это она и попробовала сделать. У нее было такое чувство, что разгадка близка, что она уже брезжит где-то рядом, вырисовывается – да ведь и Диккенс ей в прошлый раз намекнул, что они скоро расстанутся. Но она все отгоняла эти мысли, пыталась занять голову чем-то второстепенным... что-что? так значит, Курилка – это второстепенное? И она снова самым тщательным образом перечитала все эпизоды романа, в которых фигурирует торговка опиумом. И вынуждена была признать – да, пожалуй, Курилка не так значительна, как это кажется многим исследователям. Уолтерс говорил о трех основных тайнах романа. Две из них, как оказалось, совсем не тайны. Так может быть, и третья ничего не стоит?

Вот мы видим Джаспера в притоне Курилки во второй раз. И она даже не сразу его узнает! И, очевидно, все то время, что он у нее не был (больше полугода), и думать о нем не думала. Предположила даже, что и в живых-то его нет, раз не приходит. Если бы она была в прошлом как-то связана с этим человеком и хотела ему за что-то отомстить, она бы не так себя вела – она бы его не выпустила из поля зрения.

Проследить за ним во второй раз она решила только потому, что он в опиумном бреду практически признался в совершенном преступлении. И то, что она ему грозила в соборе, может означать только нормальное человеческое негодование при виде убийцы (в чем она уверена), поющего в храме. А Эдвин решил, что она нечто важное знает о Джаспере, и поэтому поставил на дверце буфета большую черту, – в то время как она имела в виду только ту сторону жизни Джаспера, о которой не знали "все эти преподобия". Впрочем, для Эдвина и такая информация была важна...

И потом – чисто композиционно Курилка уже сыграла в романе довольно значительную роль: две очень красиво – с литературной точки зрения – перекликающиеся встречи с Эдвином (Диккенс был мастером повтора как стилистического приема) и два весьма информативных эпизода в опиумном притоне, из которых мы, собственно, и заключаем, что Джаспер убийца. Возложить на Курилку что-то большее было бы, пожалуй, перебором. Нет, не была она матерью Джаспера, и не был Джаспер сыном ее счастливой соперницы, и не соблазнял он ее дочь. Все это кажется притянутым за уши, если вдуматься. И версия о том, что в соборе Курилка окончательно узнала Джаспера, услышав его певческий голос, пожалуй, несостоятельна. Ведь Курилка говорит, что на первых ее "сеансах" Джаспер "пел как птичка". Это можно понять двояко (и по-русски, и по-английски): выбалтывал свои секреты или же просто пел – и в последнем не было бы ничего удивительного, он ведь певчий.

Фокус тайны совершенно очевидно смещается в сторону Ландлесов – именно там, в совместном прошлом близнецов и их родственника, выдающего себя за Джона Джаспера, и лежат подводные камни романа. Добавить к темному прошлому Джаспера еще и торговку опиумом – это противоречило бы чувству меры. Возможно, Диккенс в прошлую ночь и удалился, никак не прокомментировав ее рассуждения о Курилке, просто из деликатности. Да, пожалуй, NN готова была согласиться с толкователями романа, предположившими, что Курилка всего-навсего собирается шантажировать Джаспера. А еще она вполне может помочь прояснить судьбу дяди Эдвина – возможно, это ее основная роль в романе. Ну что же – надо, наконец, признать очевидное: пристальный взгляд на Ландлесов и, похоже, последняя предстоящая ей встреча с Диккенсом.

И опять она начала перелистывать роман, и опять нашла в нем нечто любопытное, до сих пор ускользавшее от ее внимания, – хотя, казалось бы, это было уже невозможно.

Да, Ландлесы – не сингалы (о которых Невил отзывается как о низшей расе), они, стало быть, шотландцы – Диккенс это подтвердил. Но вот о чем Диккенс, возможно, и не подозревал: в русском переводе есть вроде бы небольшая – а на самом деле существенная – неточность. Невил говорит о себе и сестре: "we come from Ceylon", что совсем не обязательно означает "мы родились и выросли на Цейлоне", как в русском переводе. Переводчик в этом случае подошел к делу формально: у выражения "to come from" есть значение "быть родом из", но оно отнюдь не единственное. Тут же, в романе, это выражение употреблено в другом значении. Эдвин спрашивает Курилку: "Where do you come from?", а она отвечает: "I come from London". Он вовсе не хочет знать, откуда она родом, и она отнюдь не сообщает ему, что родилась в Лондоне. А еще Невил говорит: "our mother died there", имея в виду Цейлон. Это слово "there" ‒ "там" ‒ из русского перевода выпало, а между тем оно может указывать на тот факт, что мать близнецов не всю свою жизнь прожила на Цейлоне. Если сравнить две фразы ‒ "Мы родились и выросли на Цейлоне, наша мать умерла, когда мы были маленькими" и "Мы приехали с Цейлона, наша мать умерла там"- существенная разница в значении налицо. Когда человек всю жизнь или большую ее часть проживает в каком-то месте, там же и умирает, это воспринимается как нечто само собой разумеющееся. А вот если он в какое-то место приехал, да там и умер, гораздо более вероятно, что место его смерти как-то обозначат в рассказе о нем.

Однако же все это – только лишнее подтверждение тому, что Елена и Невил не сингалы и, возможно, не на Цейлоне родились. Интереснее другое – как же и, главное, когда же они могли убедиться в том, что их родственник – человек нехороший?

Когда они в первый раз убежали из дома, им было примерно семь лет – Невил не помнит точно, но будем ориентироваться на этот возраст – вряд ли он намного ошибся. Можно предположить, что убежали они в первый раз вскоре после того, как ощутили свое сиротство и жестокость отчима – это было бы вполне естественно. Стало быть, их мать умерла, когда им было по шесть-семь лет. Что ж, возраст уже осмысленный и вполне подходящий для того, чтобы дети что-то увидели, что-то услышали и сделали свои выводы – особенно такой ребенок, как Елена.

Например, они могли услышать нелицеприятный разговор их матери с... ну, скажем, с братом их отца. Он, этот брат, мог быть в чем-то виноват перед их матерью. Она могла считать его виновным в гибели мужа, например. Или же дети могли счесть его виновным в безвременной смерти матери. И то, и другое было бы вполне в духе Диккенса. Этот самый брат – второй, младший сын, не наследующий ни титул, ни поместье, – мог пойти по кривой дорожке и стать изгоем в семье. И в то время, когда Елена и Невил жили под опекой отчима, мог натворить таких дел, что пришлось скрываться от правосудия под чужим именем в маленьком городке. Ему выпал шанс изменить имя и занять чужое место – он этим шансом воспользовался. Долго задерживаться в Клойстергэме он не собирался, но тут – на беду свою – встретил Розу... И так случилось, что именно в Клойстергэм в конце концов приехали близнецы! Но ведь это ничуть не более удивительно – по Диккенсу, – чем то, что Оливер Твист по воле случая попал в дом, где проживала его родная тетя, или что Эстер Саммерсон – случайно! – поселилась по соседству со своей матерью!

В общем, тут широкое поле для предположений, но без Диккенса ничего нельзя сказать наверняка... И Диккенс непременно приснится ей еще раз и скажет – что же он ей скажет?

"Видите, моя дорогая, – я ведь предупреждал, что в романе все просто! Чисто английское убийство, не так ли? Старший брат устранен, осталось устранить его сына – и свободен путь к титулу и состоянию (о котором близнецы ничего не знали, поскольку мистеру Сластигроху не с руки было им об этом сообщить – но в то, что Невил убийца, он поверил с удивительной готовностью, не правда ли? И мистер Сластигрох еще понесет наказание за мошенничество). И когда я говорил, что дядя убьет племянника и признается в этом на исповеди в камере смертника, я ничуть не лукавил – все так и должно было случиться в романе, только настоящий племянник мнимого Джаспера – не Эдвин, а Невил. И читатель узнает об этом только в конце, из признания Джаспера.

Оригинальная идея, и довольно трудная для воплощения, не правда ли? Надо ведь повести читателя по ложному следу – несостоявшееся убийство Эдвина и “таинственный” мистер Дэтчери, – а затем связать прошлое Ландлесов и Джаспера, придумать, как и от чего умерли родители близнецов (это читатель также узнает из исповеди Джаспера в конце), а еще придумать, как Джасперу удалось занять место дяди Эдвина и куда делся настоящий дядя! Настоящий полноценный детектив – раньше я такого не писал!

Вот так-то, леди и джентльмены, а вы говорите – кто такой мистер Дэтчери! Ткнуть пальцем в кого-то из персонажей – разве же это трудно, разве это интрига? Разве это оригинальная идея?!

Ну а прошлое мнимого Джаспера вы, моя дорогая, в общем верно обрисовали – и думаю, детали сейчас не так важны, ведь главное – тайна раскрыта!

В отчаянии от крушения своего плана и невозможности обладать Розой, Джаспер не выдержит и сорвется – убьет Невила. Возможно, это случится во время одной из ночных прогулок Невила – я не решил окончательно, однако же мне не хотелось бы в данном случае ничего усложнять – достаточно было сложных приготовлений к убийству Друда. Да и Елену с Тартаром так удобнее будет привлечь – Елена почувствует, что Невил в опасности, и упросит Тартара побежать искать его. Однако они опоздают. Тартар найдет тело Невила – в реке, нырнув за ним. Но уличит Джаспера не он, как вы, наверно, уже поняли. Уличат его Эдвин (продолживший расследование в облике Дэтчери) и – кто бы вы думали? Бэззард!!! Да, да, ‒ Бэззард, которому Грюджиус дал поручение поехать туда, откуда Эдвин получал последние письма от своего настоящего дяди – до приезда в Клойстергэм самозванца. Пусть это будет одна из колоний, где жил дядя. И расследование Бэззарда на месте оказалось не менее успешным, чем расследование Эдвина в Клойстергэме."

"Сэр, а как же самый загадочный рисунок в нижней части обложки? ‒ спросит тут NN. ‒ Кто на нем изображен?"

"Конечно же, Джаспер и Эдвин – уже в своем собственном обличье. Это же финал, кульминация, ‒ скажет Диккенс. ‒ Вы ведь правильно полагаете, что предъявить счет Джасперу так, чтобы он чувствовал себя морально уничтоженным, может только Эдвин. Джаспер, увидев, что кто-то вошел в камеру, решит воспользоваться моментом, чтобы убежать, ‒ оттолкнет вошедшего, схватит фонарь ‒ но тут в свете фонаря увидит, кто вошел, и поймет, что для него все кончено."

"Да, сэр, ‒ скажет NN. ‒ Вот теперь все объяснилось ‒ все, до мельчайших деталей! И это действительно была очень оригинальная идея, которую без вашей помощи невозможно было бы разгадать!"

________________________________

* NN в первый раз появляется в повести "Разговоры с Пушкиным", сюжет которой к "Тайне Эдвина Друда" отношения не имеет.

** Главный герой романа Г. Филдинга “История Тома Джонса, найденыша”.

*** Один из персонажей пьесы Р. Б. Шеридана “Школа злословия”.