Послесловие к изданию «Тайны Анжелины Фруд» в «Библиотеке детектива»

Детективная повесть английского писателя начала XX века Р. Остина Фримена, которую вы только что прочитали, относится к числу самых загадочных и самых недооценённых произведений этого автора. На протяжении своей писательской карьеры Фримен не раз утверждал, что «изобрёл» особый сорт детективного произведения ‒ так называемый «перевёрнутый» детектив, в котором личность преступника и обстоятельства совершения преступления становятся известны читателю ещё в самой первой главе, а далее он может лишь наблюдать, как сыщик, используя самые последние достижения криминологической науки, распутывает загадку и неотвратимо идёт по следу преступника. Но в «Тайне Анжелины Фруд» Фримен почему-то отказывается от своего излюбленного сюжетного хода и держит читателя в неведении до самого конца книги, позволяя своему сквозному персонажу-расследователю доктору Торндайку объяснить нам загадку лишь в предпоследней главе. Почему так? Чем же было вызвано такое отступление от нового и успешного литературного приёма?

На первый взгляд, это было вызвано необходимостью подготовить читателя к великолепному и полностью неожиданному повороту сюжета, когда Анжелина Фруд, пропавшая и считающаяся убитой молодая женщина, внезапно обнаруживается не только живой и здравствующей, но ещё и переодетой в мужскую одежду и представляющейся всем «мистером Питером Банди, эсквайром» ‒ подобная ситуация в 1924 году была для пост-викторианского общества всё ещё непривычной и даже шокирующей. Конечно, Первая мировая война и нехватка мужских рук на производстве уже заставили многих женщин попробовать себя в профессиях, ранее считавшихся исключительно мужскими, но чтобы женщина надела брюки и взяла в руки тросточку… хуже этого было лишь переодевание мужчины в женщину. Незыблемость гендерных границ была для британского общества такой же важной, как и классовое неравенство: женщина была подчинена мужчине, и не могла с помощью переодевания вдруг «возвыситься», как не мог выходец из рабочего класса по своему желанию стать аристократом. Конечно, мы можем предположить, что в этой повести Фримен просто слегка опередил своё время и вывел в героини предтечу современных феминисток ‒ ведь поступил же он в «Тайне Анжелины Фруд» подобным образом, первым сделав предметом рассмотрения другую социальную язву: проблему домашнего насилия, которая многими не признаётся проблемой даже и сегодня. Но причина того, что прочитанная вами книга стоит в творчестве Фримена особняком, совершенно другая.

«Тайна Анжелины Фруд» ‒ это полемическая книга. Она лишь имеет форму детективного произведения, причём хорошего и занимательного детективного произведения. Но на самом деле, она ещё и аргумент автора в громком литературном споре, занимавшем в конце XIX - начале XX века умы образованной и читающей публики. Как нас через сто лет будет интересовать вопрос «Кто же убил Лору Палмер?», так и читатели эпохи модерна горячо и страстно искали ответа на другую литературно-криминалистическую загадку: «Кто же и почему убил Эдвина Друда?»

Вы уже слышите перекличку имён персонажей: Эдвин Друд ‒ Анжелина Фруд? Это не простое совпадение, оно ‒ одно из дюжины других, осознанно сделанных Фрименом, чтобы его новая книга могла быть прочитана с двух точек зрения: как обычный детектив, и как аргумент в споре с другими писателями. И прежде всего, как ответ Фримена ещё одному великому английскому писателю, неподражаемому Чарльзу Диккенсу.

За пятьдесят лет до повести Фримена, в 1870-м году, Диккенс начал работу над очередным романом, оказавшимся для него последним. Новое произведение писателя должно было стать первым в его творчестве настоящим детективным произведением, в котором расследование убийства и поимка преступника не были бы отданы в руки Провидения и случайно оказавшихся рядом с местом преступления проницательных и добропорядочных джентльменов. Мотивированный успехом своего друга и коллеги Уилки Коллинза, за три года до того подарившего миру роман-сенсацию «Лунный камень» с настоящим полицейским инспектором в роли расследователя, Диккенс в своём новом романе тоже задумал вывести на сцену «сыщика в штатском», который, изменив свою внешность с помощью парика, будет следить за предполагаемым убийцей и, что называется, «красть по ночам все его тайны». Издатели печатали новый роман Диккенса так, как это было принято в то время: отдельными тетрадками по 3-4 главы, выходившими раз в месяц и стоившими с лотка всего лишь пару шиллингов ‒ ведь рабочий класс, любивший романы Диккенса не менее аристократов, не мог позволить себе заплатить пять фунтов за книгу в сафьяновом переплёте!

Роман назывался «Тайна Эдвина Друда». К огромному читательскому сожалению и разочарованию, Диккенс успел написать лишь половину от заказанного ему объёма текста: девятого июня 1870 года великий писатель скончался за рабочим столом от последствий мозгового кровоизлияния, оставив роман неоконченным, а тайну не прояснённой. До нас дошли лишь 23 главы из первоначально запланированных им пятидесяти. Не сохранилось также и каких-либо заметок или черновиков последующих глав романа, поэтому сказать, чем его роман должен был окончиться, сегодня невозможно.

Для тех из вас, кто ещё не успел прочитать последний роман Диккенса (сделайте это немедленно, вы не пожалеете!), я вкратце изложу его сюжет. В провинциальном городке Клойстергэме, в котором без труда узнаётся реальный английский город Рочестер, одной ветреной ночью происходит таинственное исчезновение молодого юноши, Эдвина Друда. Юноша этот стоял на пороге совершеннолетия, получения богатого наследства и давно запланированной женитьбы на прекрасной юной леди, именем Роза Буттон. Ещё прошлым вечером его можно было видеть гуляющим по улицам городка в сопровождении своей наречённой невесты, а сегодня он «исчез с лица земли так основательно, как будто феи унесли его в Страну снов». Его единственный родственник и опекун, хормейстер местного собора Джон Джаспер, не находит себе места от ужаса: он уверен, что его возлюбленного племянника убили, и прилюдно клянётся отыскать и привести на виселицу злодея, совершившего это кошмарное преступление. Тело Эдвина Друда ищут в реке, но не находят ничего, и лишь через пару дней возле запруды в воде отыскиваются кое-какие улики: золотые часы пропавшего юноши и его заколка для галстука. Эти находки уверяют в его убийстве всех, а более всего ‒ его безутешного дядюшку, хормейстера Джаспера.

Однако в главах романа, предшествующих исчезновению Друда, писатель дал нам кое-какие намёки на истинное лицо этого не старого ещё годами дядюшки. Читатель узнаёт, что Джон Джаспер является тайным наркоманом, частенько курящим опиум в одном лондонском притоне, и, накурившись, он делается в опиумном полусне весьма разговорчив: хозяйка притона подслушала однажды, как её посетитель обговаривал сам с собою планы убийства Эдвина. Мотивом для этого преступления являлась сильнейшая ревность, которую хормейстер испытывал к своему племяннику: оказывается, Джаспер сам страстно мечтал взять в жёны Розу Буттон, красавицу и наследницу большого состояния. Казалось бы, вот он ‒ изобретённый Фрименом «детектив наоборот», когда в первой же главе мы узнаём, кто именно является убийцей, и дальше можем лишь следить за усилиями сыщиков по его поимке. Но Диккенс мастерски «напускает туману»: он вводит в сюжет ещё одного подозреваемого ‒ юношу Невила Ландлесса, обладающего взрывным и агрессивным характером, да ещё и вступившего с Эдвином Друдом в контры (и тоже из-за прекрасной Розы Буттон). Писатель руками своего персонажа Джаспера так гениально подстраивает ситуации и подбрасывает улики, что читатель до самого конца дошедшего до нас фрагмента книги остаётся неуверенным в личности истинного преступника. О том же, чтобы разгадать саму «тайну Эдвина Друда» (не тайну его исчезновения, а какую-то другую его тайну, остающуюся за рамками повествования, но двигающую весь сюжет вперёд) речи и вовсе не идёт. Диккенс настолько тщательно зашифровал этот свой будущий поворот сюжета, что его за сто пятьдесят лет не смог расшифровать никто из исследователей (и даже известных писателей), пытавшихся найти ответ на эту последнюю загадку гения.

А недостатка в таких попытках не было! В начале XX века по поводу «тайны Эдвина Друда» в литературном мире кипели нешуточные страсти! Оставшись один на один с загадкой, читатели стали наперебой искать на неё ответ, десятками и сотнями публикуя собственные свои «решения», от статей в газетах до толстенных монографий, в которых тайна скрупулёзно «исследовалась» со всех сторон, и в которых на основании одного-двух слов, произвольно вырванных из оригинального текста Диккенса, возводились здания самых причудливых и абсурдных теорий, которые их авторы отстаивали, тем не менее, с поистине звериной серьёзностью. Диккенс упомянул, что стрелки часов на башне собора оказались погнуты ветром? Всё понятно, он пытается нас запутать! Это не ветер погнул жестяные стрелки, это Эдвин, которого Джаспер заманил на башню собора и сбросил вниз, падая, зацепился за них хлястиком сюртука ‒ и таким образом выжил! «Нет, вы не правы! ‒ отвечал этому «теоретику» другой в очередном выпуске литературного журнала, ‒ Эдвина не сбрасывали с башни, а насмерть задушили подушкой! Именно на это намекал Диккенс, описывая, как его невеста Роза, узнав о гибели жениха, рыдала в эту самую подушку!». Газетные теории вырастали обильно и быстро, словно грибы после летнего дождика, но тут же, стоило лишь посмотреть на них повнимательнее, оказывались «несъедобными» и не стоящими внимания.

Иначе обстояло дело с монографиями. Исследовать «тайну Эдвина Друда» брались профессора университетов, и даже маститые писатели с именем, такие как Бернард Шоу или Честертон. Привычные к письму, они публиковали книги о романе толще, чем был сам роман. Если очередной исследователь оказывался не в состоянии выдвинуть какую-либо новую и оригинальную теорию о том, что же на самом деле произошло с бедным Эдвином Друдом, то уж обрушиться с критикой на предшественников повод имелся всегда ‒ множество ранних теорий на поверку оказывались глупыми до изумления. Понимая, что через малое время новые исследователи романа (объединившиеся уже под самоназваним «друдисты») будут критиковать в журналах уже их самих, учёные «с именем», желая не повредить своему реноме, пытались остаться анонимными и это самое имя как-то замаскировать. Поэтому они подписывали свои публикации одними лишь инициалами, или брали себе псевдоним.

Так всего лишь через семь лет после смерти Диккенса (и после уже двух явленых миру «продолжений» романа и минимум пары дюжин разнообразных газетных «решений») некто Ричард Проктор опубликовал под псевдонимом «Томас Фостер» статью, в которой утверждал, что Эдвин Друд всё ж таки пережил покушение дядюшки Джаспера и, замаскировавшись седым париком, вернулся через полгода в Клойстергэм, чтобы неузнанным следить за своим незадачливым убийцей. Действительно, в оригинальном тексте Диккенса имеется подходящий для такого переодевания персонаж: в восемнадцатой главе в городок приезжает пожилой джентльмен, «гриве седых волос которого позавидовала бы любая собака-ньюфаундленд». Этот господин представляется мистером Дэчери, «старым холостяком, живущим на свои собственные сбережения», поселяется в непосредственной близости от квартиры Джаспера и, похоже, принимается следить за хормейстером и расспрашивать о нём всех окружающих. Читатель понимает, что на сцену повествования вышел персонаж-сыщик (или, может быть, мститель?), и что именно это действующее лицо призвано подтолкнуть сюжет в направлении развязки. Но вот кто этот господин? Просто полицейский инспектор в штатском, которого нанял опекун Розы мистер Грюджиус? Как-то это… вульгарно и скучно. Недостойно гения Диккенса, как утверждал Ричард Проктор. А вот свою идею он посчитал соответствующей уровню гениальности Диккенса: под париком старого холостяка Дэчери, по мнению Проктора, скрывается сам Эдвин Друд, вернувшийся в город, чтобы расследовать собственное убийство.

Проктор назвал свою статью (и последовавшую вскоре за нею книжку) сенсационно: «Мертвец выслеживает». Действительно, подобный сюжетный ход встречался уже во многих предыдущих романах Диккенса ‒ у него один положительный персонаж частенько следил за каким-нибудь другим, отрицательным, и сам привлекал того к суду и ответственности, не впутывая в дело так презиравшуюся английскими аристократами полицию. Проктор предположил, что и в своём последнем романе Диккенс не пытался придумать ничего нового, а использовал уже проверенные временем решения, и эта точка зрения лет на двадцать стала доминирующей среди «друдистов»: Эдвин выжил, Джаспер невиновен, а Дэчери ‒ это сам Эдвин Друд.

Но в 1905 году другой исследователь творчества Диккенса, именем Джон Каминг Уолтерс, опубликовал книгу «Ключи к «Тайне Эдвина Друда», в которой не только раскритиковал (вполне обоснованно) теорию Проктора, но и выдвинул свою собственную, не менее дикую: под маской старого и седого холостяка Дика Дэчери скрывается молодая и очаровательная Елена Ландлесс, сестра-близнец уже упомянутого выше юноши Невила. «Такой неожиданный ход был бы вполне под стать гениальности Диккенса!» ‒ восклицал в своей работе Уолтерс, и с ним можно было бы согласиться, если бы…

Если бы не воззрения самого Диккенса. Говорят, что прочитав роман Коллинза «Лунный камень», писатель якобы воскликнул: «В нём, слава богу, хотя бы нет переодетых женщин!»

Но чего стоят все свидетельства современников Диккенса, если вам через четверть века после его смерти стукнула в голову «гениальная идея»?! Новое поколение «друдистов» тут же прониклось всем любительским очарованием теории Уолтерса и с восторгом поддержало его построения: Эдвин мёртв, Джаспер виновен, а Дэчери это Елена.

Проктор в журнальных статьях яростно критиковал новую теорию, отстаивая своё видение вопроса. Уолтерс (уже в других журналах) не менее резко отвечал ему, доходя порой до личных нападок. Газеты публиковали многочисленные комментарии приверженцев обоих этих подходов к решению загадки романа. Страсти кипели нешуточные. Через короткое время на литературный ринг выступил третий «боксёр»: некто, подписавшийся одними инициалами, заявил в прессе, что «выбирать из двух сортов идиотизма было бы идиотизмом не меньшим», и предложил своё собственное «решение» тайны: под париком мистера Дэчери скрывался Томас Баззард, клерк того самого опекуна красавицы Розы, мистера Грюджиуса. Самое удивительное, что доказательства, которые этот аноним приводил в защиту собственной теории, были не менее «весомыми», чем улики, собранные Проктором и Уолтерсом, и базировались всего лишь на одной случайной фразе, сказанной опекуном своей воспитаннице за чаем: «Мой клерк сейчас в отпуске». Но и этой малости многим из «друдистов» начала века оказалось достаточно, чтобы тут же принять эту теорию как единственно верную. Попутно неоконченный роман Диккенса трижды экранизировали (ещё в немом и чёрно-белом варианте, естественно), множество раз ставили на сценах театров (с самыми разными «концовками», и по Уолтерсу, и по Проктору), загадку романа дважды «решал» Шерлок Холмс, и тоже дважды над литературным персонажем Джоном Джаспером был проведён самый настоящий уголовный суд ‒ в Лондоне и в Филадельфии.

То есть, теперь понятно, в какой нездоровой литературной обстановке Фримен приступил к написанию своей новой повести. Неудивительно, что он тоже захотел «поучаствовать в забеге», полагая, что его персонаж, доктор Торндайк, сможет сказать новое слово в дебатах по поводу судьбы и смерти Эдвина Друда. Но в самом начале работы Фримена поджидала ловушка, в которую и до него уже угодило несколько писателей, да и после него туда же свалилось немало других-прочих, порой даже весьма именитых.

Решения «Тайны Эдвина Друда» сам Фримен найти не смог. Чарльз Диккенс, даже будучи почти при смерти, умудрился так мастерски запрятать ключи к разгадке в тексте своего романа, что никто не мог отыскать их в течении полутора столетий. Можно быть совершенно уверенным, что Фримен тоже пытался найти в имеющейся половине романа ключи к решению тайны его сюжета, но это ему не удалось.

Где, говоря словами Честертона, умный человек прячет лист? В лесу. Где умный человек, такой как Р. Остин Фримен, прячет следы своей неудачи в попытке восстановить сюжет неоконченного романа Диккенса об Эдвине Друде? В собственном оконченном и удовлетворительно разрешённом детективном произведении на эту же тему. Обломав зубы на «Тайне Эдвина Друда», он тщательно разжевал для нас очень похожую, но другую тайну ‒ «Тайну Анжелины Фруд».

И такого, замечу я, вовсе не следует стыдиться. Чарльз Диккенс был мастером-романистом с коэффициентом умственного развития равным ста шестидесяти пяти, а мы все ‒ всего лишь люди с IQ чуть большим сотни. Окончательно решить загадку гения всё равно невозможно, т.к. не существует окончания романа, написанного самим Диккенсом. Нам не с чем сравнивать. Мы можем только пробовать решить тайну, можем выдвигать более или менее логичные теории, как именно Диккенс собирался закончить роман. Или ‒ вот как Р. Остин Фримен или Дэн Симмонс ‒ мы можем создать на его основе своё собственное произведение.

Для своей новой детективной повести Фримен взял ту же «шахматную доску», что и у Диккенса ‒ город Рочестер ‒ и расставил на ней почти те же самые фигуры-персонажи, что и у своего знаменитого предшественника. Из ревнивого опиомана Джона Джаспера он создал кокаиниста и ревнивца Николаса Фруда. Имя для своего персонажа Фримен взял со старой карты Рочестера: события повести будут разыгрываться как раз на «угодьях церкви св. Николаса». Из будущей жертвы преступления, милого и доброго несовершеннолетнего юноши Эдвина Друда, писатель вылепил другую «жертву» ‒ тоже милую и добрую, но вполне уже совершеннолетнюю и успешную актрису Анжелину Фруд. Почему из молодого человека Фримен сделал женщину? Мы поймём это позднее. Этой женщине-мужчине Фримен противопоставил мужчину-женщину: как для Эдвина Друда невестой-fiancé была юная и неопытная Роза Буттон, так и для Анжелины Фруд (в женском её обличье) парой становится юный и неопытный доктор Джон Стренджвей.

Это соображение может показаться таким же неожиданным, как и обнаружение Анжелины под маской мистера Банди. Да, доктор Стренджвей ‒ это женская душа в мужском теле. И я не имею тут в виду все эти современные гендерные проблемы самоопределения. Доктор Стренджвей сам говорит читателю о себе: «Я был молод и неопытен, и вопросы выбора брачного партнёра всегда были для меня полнейшей загадкой». Доктор Стренджвей смущается как девица, пугается как девица, он способен почувствовать дурноту от одной только мысли об утопленниках. Он даже и влюбляется как девица: не в реальную женщину, а в тот образ, который он создал в своём уме из воспоминаний о единственной с нею встрече. Недаром он во второй главе сбривает бороду, а не отращивает её ‒ не может ведь «женщина» быть бородатой!

Читателю, уже знакомому с романом Диккенса, забавно наблюдать, как меняются роли в дуэте Стренджвей-Анжелина, когда последняя избавляется от женского платья и примеряет сюртук и цилиндр Банди. Стренджвей на короткое время из Розы становится Эдвином, а Анжелина дословно повторяет фразы мисс Буттон из романа Диккенса, ревнуя своего спутника к вымышленному образу возлюбленной (которой является, кстати, она же сама, но одетая как женщина). Сравните у Диккенса:

‒ Значит, ты помолвлен с другой, Эдди?

‒ Что?.. Ах да, эта твоя игра... Да, я помолвлен с другой, Роза.

‒ Она красивая?

‒ Очень.

‒ Высокая?

‒ Ну... повыше тебя.

‒ Значит, дылда, ‒ констатирует Роза. Сама она невелика росточком.

‒ Почему, вовсе нет! ‒ возражает Эдвин. ‒ Она, как это говорится, подходящего размера женщина. Такая, представительная.

И у Фримена:

‒ Она неплохо выглядит, ‒ признал Банди. ‒ Но вот её голос, он действует мне на нервы. Ненавижу такие скрипучие голоса.

‒ Он вовсе не скрипучий, ‒ возразил я. ‒ У неё высокий, скорее даже певческий голос, который, однако, не совсем вяжется с её внешностью и манерами.

‒ Именно, ‒ согласился со мною Банди. ‒ Для такого высокого голоса она слишком высока сама.

Я рассмеялся.

‒ Голос человека, ‒ сказал я, ‒ не зависит от его роста. Ведь это не гудок парохода, который тем ниже, чем больше его тоннаж. И я не назову миссис Фруд слишком уж высокой.

‒ Она повышенного размера женщина, ‒ заявил Банди. ‒ Я бы назвал её долговязой дылдой. Во всяком случае, она выше меня.

По-моему, параллели здесь очевидны. Банди пикируется со Стренджвеем в точности так же, как у Диккенса юная Роза пререкалась с Эдвином, причём абсолютно по той же причине: Банди-Анжелина чувствует всю двойственность и двусмысленность своих отношений со Стренджвеем, понимает невозможность обретения любви и простого семейного счастья с этим партнёром, и это понимание раздражает и огорчает её. Ревность Банди к Анжелине ‒ что за гениальная деталь сюжета!

Но продолжим с расстановкой фигур на нашей шахматной доске. Покойный отец Эдвина Друда, оставивший ему небольшое наследство, в повести Фримена соответствует покойной тётушке Анжелины, тоже завещавшей ей некоторое недвижимое имущество. Как в романе Диккенса единственный родственник Эдвина хормейстер Джаспер стремится завладеть всем, чем тот владеет ‒ то есть, наследством отца и невестой ‒ так и в повести Фримена единственный родственник Анжелины мистер Николас Фруд стремится завладеть всем, чем та обладает ‒ наследством тётушки и самою Анжелиной.

У Диккенса красавицу Розу опекал честнейший и добрейший старичок мистер Грюджиус, который был «худ и угловат, а его седые волосы были странного желтоватого оттенка и так взъерошены, что создавалось впечатление, что он носит парик», а в повести Фримена красавицу Анжелину опекает милейший и добрейший старичок мистер Джепп, имеющий «вздёрнутый хохолок седых волос на голове, делающий его похожим на весёлого какаду». Назвать мистера Джеппа «честнейшим» у меня не поворачивается язык, поскольку этот господин, пусть и по указке Анжелины, три месяца водил за нос горожан и всю полицию, исключая разве что Торндайка. Хотя он и делал это из добрых побуждений, чтобы помочь Анжелине ‒ но ожидать подобного от мистера Грюджиуса было бы невозможно.

У Диккенса мистер Грюджиус держал юридическую контору в лондонском Степл-инне. Вспомним, что и Стренджвей в бытность свою студентом-медиком квартировал ровно там же. В повседневной работе мистеру Грюджиусу «помогал» клерк Баззард, субъект со всех точек зрения явно бесполезный, и у Фримена мистеру Джеппу в его работе агентом по недвижимости «помогает» клерк Банди, точно так же лишь симулирующий конторскую службу. Тем не менее, оба работодателя вполне довольны своими помощниками, и менять их не собираются.

Подрядчик строительных работ на городской стене бригадир каменщиков Смит соответствует диккенсовскому «кладбищенских дел мастеру» каменотёсу Стони Дердлсу. Наконец, с некоторой натяжкой мы можем опознать в миссис Гиллоу, экономке Анжелины (на самом деле домовладелице), диккенсовскую директрису школы-интерната для девочек мисс Твинклтон, а в ворчливой экономке Стренджвея миссис Данк по прозвищу «Мона Лиза дель Джоконда», не менее ворчливую безымянную содержательницу опиумного притона по прозвищу «Принцесса Курилка». На этом параллели в личностях персонажей заканчиваются.

Параллели в действующих лицах, но не в деталях сюжета пьесы!

Точно так же, как каменотёс Дердлс в романе Диккенса воплощает собой архетипический образ «ключника у ворот в загробный мир», имея всегда при себе ключи от всех кладбищенских склепов и от подземелья собора, так и у Фримена бригадир Смит владеет ключом от ворот стройки у городской стены ‒ и этот ключ, как и у Диккенса, впоследствии украдёт убийца, готовясь к своему преступлению. Место захоронения тела Фримен тоже выбрал с оглядкой на сюжет «Тайны Эдвина Друда». В романе Диккенса убийца запирает труп Эдвина в кладбищенском склепе, когда-то построенном Дердлсом для покойной супруги мэра города. В повести Фримена городские власти ‒ то есть, тот же мэр города ‒ даёт бригадиру Смиту задание отремонтировать (по сути, построить заново) другой мемориал: участок городской стены, когда-то возведённой вокруг города римлянами. Бригадир Смит выполняет эту задачу, используя большое количество негашёной извести. Но и в романе Диккенса негашёная известь играет заметную роль!

Во-первых, у Диккенса куча извести свалена горой у ворот того сарая, который Дердлс называет своим жилищем. В эту кучу едва не вступает башмаками будущий преступник Джаспер, после чего Дердлс предупреждает его о свойствах извести разъедать до костей человеческую плоть ‒ убеждение, которое в те времена было распространено повсеместно:

‒ Осторожнее, мистер Лжаспер! Не наступите вон в ту кучу у моей калитки.

‒ Где? Ага, вижу… А что это?

‒ Известь.

Мистер Джаспер останавливается и дожидается приотставшего Дердлса.

‒ Это её вы называете «негашёной»?

‒ Её самую, ‒ отвечает Дердлс. ‒ Если вступите в неё, то махом разъест вам сапоги. А если чуть замешкаетесь, то и пятки вам до кости проест.

Далее по сюжету хормейстер Джаспер, хотя Диккенс и не пишет этого прямо, принимает решение после убийства засыпать тело Эдвина Друда негашёной известью, чтобы возможно более полно уничтожить его.

То же самое и у Фримена: будущий «преступник» мистер Банди тоже, едва не вступив ботинками в кучу извести, узнаёт от каменщика-профессионала о её разъедающих свойствах, и принимает решение засыпать ею в будущей могиле «свой собственный скелет» ‒ чтобы создать видимость того, что известь уничтожила до костей настоящее мёртвое тело:

Один из рабочих, проходя, чуть не задел Банди грязным ведром с раствором, и юноша, чтобы спасти свои брюки, резво отпрыгнул назад и едва не угодил туфлями в кучу дымящейся извести.

‒ Вы спаслись каким-то чудом, мистер! ‒ заметил на это старик, смешивающий раствор, глядя, как Банди тщательно вытирает свои блестящие туфли карманным платком. ‒ Известь быстро бы проела насквозь вашу шикарную обувь.

‒ Неужели?! ‒ воскликнул Банди, ещё тщательнее полируя туфли платком, а после даже вытирая подошвы о траву.

‒ «Негашёнка» ‒ это жуткая штука, мистер, ‒ подтвердил старик. ‒ Пожирает всё без разбору, чисто огонь.

То есть, в обеих литературных произведениях, и у Диккенса, и у Фримена, негашёная известь используется для уничтожения останков ‒ но совершенно с различным конечным результатом! В романе Диккенса известь действительно должна была сделать труп непригодным для опознания. Это известно нам из свидетельства биографа великого писателя, с которым Диккенс поделился в письме отдельными деталями сюжета. В повести же Фримена доктор Торндайк убедительно доказывает суду и читателям, что погружение мёртвого тела в известь приводит лишь к его консервации, и поэтому даже облегчает посмертную идентификацию.

И в этом факте заключается первое возражение, которое Фримен в своём детективном произведении сделал как «друдисту» Уолтерсу, так и самому великому Диккенсу: в реальной жизни известь не разъедает человеческую плоть до костей. Фримен полагал, что приведённая в его книге цитата из книги Альфреда Лукаса о консервирующих свойствах извести «закроет дебаты» о возможности уничтожения тела Эдвина Друда в неоконченном романе Диккенса.

Оправдались ли его ожидания? Нет, нисколько. Исследователи «Тайны Эдвина Друда» тем и знамениты, что они, находясь под очарованием собственных своих озарений, ни в грош не ставят конструктивную критику своих же коллег-друдистов. Жаркие споры о судьбе Эдвина продолжались всё двадцатое столетие, не утихают они и сегодня.

Отвлечёмся на минуту и поставим вопрос иначе: откуда в обоих литературных произведениях вообще взялась негашёная известь? Для чего её придумал Диккенс и зачем этот пассаж полувеком позднее «процитировал» Фримен? Чтобы ответить на этот вопрос, нам потребуется рассмотреть детали совершенно реального убийства, произошедшего в 1849 году в американском городе Бостоне.

Профессор химии местного университета Джон Вебстер задолжал ростовщику Джорджу Паркману крупную сумму денег ‒ более двух тысяч тогдашних полновесных американских долларов. Вечером 23 ноября 1849 года Паркман явился в лабораторию профессора требовать возврата долга. Платить Вебстеру было нечем ‒ в попытке раздобыть денег для уплаты этого долга он даже, в нарушение всех законов, дважды заложил в двух разных банках свою ценную коллекцию минералов. Паркман узнал об этом обмане и потребовал немедленной уплаты, угрожая в случае отказа раскрыть аферу с залогом и добиться увольнения Вебстера из университета. Прижатый к стенке, Джон Вебстер потерял над собой контроль, схватил кочергу от лабораторной печи и размозжил ею шантажисту голову.

Придя немного в себя, Вебстер попытался уничтожить тело: он распилил труп мистера Паркмана на части и сжёг его останки в мощной лабораторной печи. Можно себе представить, какой в университете от этой процедуры получился запах! Хотя профессор Вебстер и догадался перед сжиганием удалить с мёртвого тела все металлические предметы ‒ такие, как карманные часы мистера Паркмана и его заколку для галстука ‒ он совершенно упустил из виду необходимость выгрести из печи горячую золу вместе с обломками костей. Лабораторию профессор запер на ключ, но лаборант кафедры химии Эфраим Литтлфилд, которого насторожил запах, не поленился пробить в кирпичной стене дыру, пролезть в неё и обнаружить внутри печи свидетельства совершившегося преступления. Профессора Вебстера арестовали, судили, признали виновным и приговорили к повешению. На суде Вебстер отрицал свою виновность, но потом, будучи уже в камере смертников, написал прокурору письмо, в котором полностью признался в содеянном.

За год до начала работы над романом об Эдвине Друде Диккенс посетил американский Бостон и даже специально побывал в лаборатории, где совершилось то знаменитое убийство. Все значимые для сюжета детали Диккенс взял из «дела Вебстера». Убийца Джаспер у него, как и профессор Вебстер, удалил с мёртвого тела все металлические предметы ‒ карманные часы и галстучную заколку Эдвина ‒ чтобы следующей же ночью бросить эти улики в реку. Но лабораторной печи для сжигания тела у Джаспера, понятное дело, взяться было неоткуда, поэтому Диккенсу пришлось придумать другой способ: вместо сжигания тела в печи он решил сжечь его негашёной известью.

На протяжении нескольких страниц повести Фримена доктор Торндайк, с достойной настоящего «друдиста» серьёзностью (и даже занудством), доказывает присяжным и читателю, что в реальном мире негашёная известь не в состоянии полностью сжечь мёртвое тело. Но Р. Остин Фримен, создатель доктора Торндайка, писатель хороший, а Чарльз Диккенс ‒ писатель гениальный, и если в выдуманном мире романа негашёная известь должна полностью съесть труп Эдвина Друда, то она его таки съест, и никакие опыты доктора Торндайка над обритыми кроликами ей в этом не помешают. В романах возможно то, что немыслимо в реальной жизни ‒ это закон литературы. Фримен и сам признаёт это, напоминая своему читателю о другой невероятной смерти, произошедшей в романе Диккенса «Холодный дом»: там пропитанный джином мистер Крук скончался от «самовозгорания», не затронувшего одежду, но за час-другой превратившего его тело в аккуратную кучку золы. И пусть Рочестер, в который Фримен помещает своих героев, претендует на то, чтобы быть «реальным» Рочестером, таковым он тоже не является: своею властью писателя Фримен «запрещает» своим героям видеть какие либо параллели между «делом Фруда» и «делом Друда».

Почему? А потому, что он сам, писатель Р. Остин Фримен, создаёт эти параллели в избытке. В романе Диккенса опознание съеденного известью до костей мёртвого тела Друда должно было произойти с помощью золотого кольца, оставшегося в кармане пальто убитого и устоявшего против разрушительного воздействия извести? Хорошо, так дадим и Анжелине Фруд золотое кольцо, которое будет позднее обнаружено в извести среди костей и станет фигурировать на суде в качестве улики, помогающей опознать тело. Галстучная заколка Эдвина была найдена в реке, и именно это и убедило всех в совершившемся убийстве? Пусть тогда и Анжелина «потеряет» заколку для шляпки ‒ она не хуже убедит полицию и доктора Стренджвея в факте преступления. Карманные часы Эдвина Друда (как и часы мистера Паркмана) были найдены в воде у плотины? Что ж, карманных часиков у молодой леди быть не может (она же актриса, а не медсестра), а вот похожую на часы брошку ей можно дать, и даже ‒ что за превосходная деталь! ‒ пусть у брошки не будет одной жемчужинки в том месте, где на циферблате располагается цифра три! Ведь в романе у Диккенса часы Эдвина тоже остановились в начале третьего часа ночи!

Но для чего же, во имя Зевса, Фримену потребовалось рисовать в своей повести такое количество параллельных с книжкой Диккенса линий, которыми не всякая нотная тетрадь в состоянии похвастаться?! Только ли для того, чтобы возразить великому писателю (и скандальному исследователю-друдисту Уолтерсу), что известь невозможно использовать при сжигании трупов до костей? Нет, история тут куда интереснее!

В основе всех построений Уолтерса лежала сногсшибательная идея: под париком мистера Дэчери, который в восемнадцатой главе романа приезжал в Клойстергэм, чтобы собирать улики против хормейстера Джаспера, скрывалась очаровательная юная леди, двадцатилетняя Елена Ландлесс. «Обратите внимание, ‒ писал Уолтерс, ‒ что ни в одном месте по тексту романа Диккенс не называет мистера Дэчери стариком! Таковым его делает наше воображение. Дик Дэчери вполне мог, несмотря на седину, выглядеть довольно молодо!»

Ричард Проктор, автор идеи о тождестве мистера Дэчери и «не до конца убитого» Эдвина Друда, справедливо возражал на это, что Елена Ландлесс, судя по тексту, была уроженкой Цейлона и имела весьма смуглую кожу, а мистер Дэчери в подобном замечен не был. «Ну и что же, ‒ отвечал ему Уолтерс, ‒ Елена могла и загримироваться!». Проктор напоминал ему, что двумя главами позднее появления Дэчери в Клойстергэме, Елену видят спокойно живущей в Лондоне. Уолтерс отметал это возражение, как несущественное: между Лондоном и Клойстергэмом-Рочестером всего тридцать миль, да и почтовые кареты ходят шесть раз в сутки. Елена вполне могла успевать жить на два дома! «Но обладающий музыкальным слухом Джаспер сразу же узнал бы голос Елены, стоило ей в образе мистера Дэчери произнести хотя бы слово!» ‒ не унимался Проктор. Но Уолтерс тоже не сдавался: у него «Елена предвидела такое, и в известных нам главах романа в присутствии Джаспера предусмотрительно держала рот закрытым». И пусть это не так, и именно в известных нам главах романа Елена неоднократно при Джаспере говорила, Уолтерс склонен был воспринимать критику Проктора как личные нападки, и отвечал ему в газетах ещё большим невежеством.

Сегодня невозможно сказать, был ли тот анонимный корреспондент, который в статье в «Таймс» называл теории Проктора и Уолтерса «сопоставимым по качеству идиотизмом», самим Р. Остином Фрименом, подписавшимся одними инициалами. Такое можно предположить, учитывая то, что у Фримена пропавшая Анжелина скрывается под маской Банди, клерка мистера Джеппа, а газетный аноним тоже предлагал на роль Дэчери некоего Баззарда, клерка мистера Грюджиуса. Но сомневаться в том, что созданием образа «мистера Банди» Фримен критикует теорию Уолтерса о тождественности смуглой юной леди Елены Ландлесс и «старого холостяка» Дика Дэчери, не приходится.

«Чтобы успешно выдавать себя за мужчину, ‒ как бы говорит Фримен своим произведением Уолтерсу и его приверженцам, ‒ женщине недостаточно просто надеть брюки и взять в руки трость. Её неумение владеть этой самой тростью будет сразу же бросаться в глаза. Недостаточно изменить цвет волос с иссиня-чёрного на седой. Собственные длинные волосы не маскируют париком с длинными же прядями. Короткие волосы для мужчины привычнее и выглядят естественнее. Но если женщина обрежет свои собственные волосы коротко, то ей потребуется женский парик для того, чтобы иметь возможность выходить из роли мужчины. И такое изменение в причёске ‒ с собственных волос на накладные ‒ тоже не останется без внимания, хотя бы тех же самых окружающих её женщин. Если девушка, желающая походить на мужчину в годах, попытается изменить свой смуглый цвет лица гримом, то его придётся накладывать таким толстым слоем, что этот макияж будет невозможно не заметить. И ей придётся рисовать на лице синеву от бритья, хотя любой внимательный глаз сразу же заметит, что она ни разу в жизни не брилась. Если юная леди попробует жить на два дома, и быть мужчиной в Клойстергэме, и самой собою в Лондоне, то такая суета очень быстро вымотает её физически и морально. Все её силы и время будут уходить на то, чтобы поддерживать иллюзию, и их уже не останется на деятельность собственно сыщика. Жизнь на два дома невозможна, если эти дома разделяет тридцать миль. В моей повести дома разделяет тридцать ярдов, но Анжелина едва успевает переодеваться даже и здесь.»

И тут можно добавить, что в реальной, не выдуманной для романа жизни девятнадцатого века существовало ещё одно серьёзное препятствие, не позволявшее юным девушкам из среднего класса успешно выдавать себя за мужчин. Имя этому препятствию ‒ корсет. И пусть как Уолтерс, так и Фримен по-викториански обходят этот вопрос молчанием, но ни Елена Ландлесс, ни Анжелина Фруд не могли появиться на публике в женском своём облике, не утянув талию и не подняв грудь корсетом ‒ а для такого требовалась помощь служанки. Так куда же, спрашивается, прятал свой корсет мистер Дэчери, и кто помогал Елене со шнуровкой корсета ‒ да и Анжелине, если уж на то пошло?

То есть, мы видим, что Фримен в своей повести не только предлагает обычному читателю занимательный детективный сюжет, но решает ещё одну побочную, но не менее для него важную задачу: он полемизирует с друдистами Уолтерсом и Проктором, и даже с самим великим Чарльзом Диккенсом. «Известь не уничтожает мёртвые тела, а наоборот, консервирует их, ‒ доказывает своим оппонентам Фримен. ‒ Нет извести, нет и убийства. Слабый и истеричный Джаспер, подобно кокаинисту Николасу, не смог убить своего племянника до конца. Эдвин Друд выжил при попытке убийства, как выжила и Анжелина. Эдвин просто испугался, что наркоман-дядюшка нападёт на него снова, и бежал из городка, бежал по собственной воле. Добрый мистер Грюджиус, подобно доброму старичку Джеппу, приютил беднягу и дал ему убежище: Эдвин, словно мистер Банди, стал его клерком. Мистер Грюджиус, как это сделал и Джепп, обратился за помощью в полицию, и Скотленд-ярд прислал в Клойстергэм детектива в штатском, мистера Дэчери. В моей повести эту роль играет сержант Кобблдик. И я считаю совершенно абсурдной идею, что под париком этого седого джентльмена скрывается юная смуглянка Елена Ландлесс. Мой персонаж, доктор Торндайк, как дважды два доказал, что подобная маскировка способна провести лишь простаков. Женщина, даже если она профессиональная актриса и великая лгунья, лишь очень недолго может дурачить обывателей своим переодеванием в мужчину. Я не знаю в точности, как планировал Диккенс закончить свою книгу, но такого идиотизма, как переодевания Елены в мистера Дэчери он точно бы в своём романе не допустил. Придумайте, господа, что-нибудь более приближённое к жизни!»

Но был ли услышан друдистами этот голос разума? Думается, что нет. За прошедшие с момента опубликования повести Фримена почти сотню лет, исследователи «Тайны Эдвина Друда» написали около двух тысяч полемических статей, предложили миру несколько сотен различных «решений» загадки романа, и даже более сорока раз «продолжили и окончили» его. Некоторая часть этих работ собрана на специальном сайте «Друдианы» ‒ его я рекомендую всем заинтересовавшимся «Тайной Эдвина Друда»: www.droodiana.com. Там же вы найдёте ссылки и на мои исследования ‒ их результатом стало заново переведённое, дописанное и прокомментированное издание романа Диккенса. Я буду рад, если вы после повести Фримена прочитаете и его; возможно, оно вам даже понравится.

Поскольку, человек дающий, ‒ как сказала Торндайку воскресшая Анжелина Фруд, ‒ получает своё удовлетворение от того, что другие осознают ценность его подарка.

Свен Карстен, август 2021