Благо глаголоти и писати

Неуёмную любознательность юного помора не могли удовлетворить ни толкователи Библии, ни объяснения людей, знающих иные верные приметы.

Однажды в доме другого соседа, Христофора Павловича Дудина, он увидел первые мирские книги – «Грамматику» Мелентия Смотрицкого и «Арифметику» Леонтия Магницкого.

«Грамматика славенская» учила не только «благо глаголати и писати», но и «метром или мерою количества стихи слагати» – то есть сразу знакомила с основами грамоты, красноречия и стихосложения. Мелентий Смотрицкий в своей книге систематизировал грамматику книжного церковно-славянского языка, который со времен Кирилла и Мефодия не мог не измениться, дополнив русскими разговорными формами. «Грамматика» была, в сущности, единственным исследованием в этом роде. Основательное изучение её отзовется потом в ломоносовском «Письме о правилах российского стихотворства», «Российской грамматике», «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке».

"Карл Пятый, римский император, говаривал, что испанским языком с богом, французским - с друзьями, немецким - с неприятелем, итальянским - с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков".

«Арифметика» была популярным учебным пособием не только по арифметике, но и по геометрии, физике, географии, астрономии и прочим естественным наукам. Его «Арифметика» стала своеобразной энциклопедией основ математики, астрономии, навигации.

"Зане разум весь собрал и чин

Природный русский, а не Немчин". (М. Ломоносов)

«Грамматика» и «Арифметика» попали в руки Ломоносова около 1725 года – то есть фактически в момент основания Петербургской Академии наук. В этом совпадении видится скорее закономерность, чем случайность. В 1725 году Академия еще не была Академией в том смысле, какой вкладывал в это великое свое начинание Петр I, – еще не стала средоточием и кузницей отечественных научных кадров, еще не объединяла под знаменем просвещения «природных россиян». Ломоносов, чье имя станет впоследствии едва ли не синонимом Академии, так же, как она, только еще вступал в период своего становления. Пройдет двадцать лет, и он займет в ней свое высокое место и напомнит, ради чего она создавалась, и поставит перед ней великие научные и государственные задачи.