Роман о роботах

Вячеслав Чадюк

ДОПОЛНЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ЛЮБВИ

Все параллельные миры, все параллельные жизни, которые могли бы существовать, но никогда существовать не будут, крутились вокруг нас.

Грегори Дэвид Робертс, «Шантарам»

I

1. Соня

Я просыпался от звонков и стука в дверь и тут же проваливался в тяжёлую вязкую муть. Кто-то снова трезвонил и колотил ногами в дверь, я высовывал голову из мути и снова безвольно погружался в неё. По характерной бесцеремонности ломившегося в дверь я понял, что это Лёша, мой закадычный друг. Каким-то невероятным усилием воли я сполз с дивана и, держась за стены, пошёл открывать. На пороге стояли Лёша и какая-то девушка. Лёша ворвался в прихожую и, оттолкнув меня в сторону, бросил под стенку объёмистую спортивную сумку. Лёша размахивал руками, матерился, кричал о каких-то непредвиденных обстоятельствах, грозился меня поколотить, если он опоздает из-за меня на самолёт. У меня всё плыло перед глазами, от Лёшиного крика  разламывалась голова. Я  как-то добрался до дивана, уронил голову на подушку и где-то уже из чёрной вязкой мути услышал стук захлопнувшейся двери…

Поток золотого эфира струился сквозь веки, заполняя мозг и всё тело. Моё тело невесомо парило в этом эфире, составляя с ним одно целое. Звуки появились не сразу, но появившись, какое-то время казались пеньем райских птиц в Эдеме. Щебет птиц постепенно возвращал меня на грешную землю. Золотой эфир оказался солнечным светом, пробившимся в окно, не задёрнутое с вечера занавеской. Я приоткрыл веки и увидел в окошке синее майское утро и веточку сирени, на которой искрилась капелька росы. Я умиротворённо потянулся и сел на постели. Взгляд тут же упал на журнальный столик. Там должен был стоять подсвечник с догоревшей свечой, рюмка, накрытая ломтиком хлеба, недопитая бутылка водки, ещё одна рюмка, тарелка с остатками еды и Машина фотография, прислонённая к цветочной вазе. Но ничего этого не было.

– Я поставила фотографию и вазу на пианино, – раздался из дверей мягкий женский голос. Я вздрогнул от неожиданности и повернул голову. На пороге стояла незнакомая девушка среднего роста, с лежавшими на плечах локонами пепельных волос, большими ярко синими глазами и столь же яркими алыми губами, сложенными бантиком. Одета она была в короткие светло-кофейные шортики и клетчатую рубашку, завязанную узлом на животе. Я поспешно прикрыл простыней свои бледные волосатые ноги.

– Вы… вы кто?

– Идёмте на кухню пить чай. Я вас там подожду.

И я только мельком успел заметить её стройные ноги и в меру узкие бедра, выглядывавшие из коротких шортиков. В голове промелькнули смутные образы вчерашнего вечера… Лёша… стоявшая на пороге с ним девушка… Он как-то рассказывал мне о своих знакомых из модельного агентства. 

Я быстро привёл себя в порядок и вышел на кухню. Девушка сидела уже за столом, разглядывая какой-то график в журнале по социальной психологии, оставленном вчера утром на кухне вместе с другими старыми журналами. Я иронично улыбнулся от этой сцены, вспомнив анекдот про блондинок. Девушка заметила мою ухмылку и вернула журнал в стопку вчерашней корреспонденции.

– Меня зовут Соня. 

Я сел за стол, и она налила мне в чашку крепко заваренного чая, оставив треть для молока. Долив молока, она придвинула ко мне блюдце с сушёными финиками. Я удивлённо поднял на неё глаза. Она едва-едва улыбнулась уголками своих синих глаз.

– Вы основательно подготовились, – заметил я и принялся за свой обычный утренний чай с финиками вприкуску.

– Ну что, ещё чашечку чая, как обычно? –  нагло спросила Соня, явно бросая вызов. 

– Да уж не откажусь, – ответил я, принимая вызов. Я начинал догадываться, что Лёша подсунул мне одну из своих знакомых девиц из модельного бизнеса. Да к тому же рассказал о моих привычках. 

– Скажите, а Сильвани в этом году будет на фестивале моды в Праге?

– Понятия не имею.

– А вы туда поедете?

– С какой стати?

– Ну, как же, ваша «Модерника» выставляет там свою летнюю коллекцию, – решил я сверкнуть своей (а точнее, Лёшиной) эрудицией в сфере от кутюр.

Соня рассмеялась всеми своими белоснежными зубками.

– Вы решили, что я модель? Нет, у меня другие увлечения – психология и гомеопатия. Кстати, как ваша голова – не болит с похмелья?

Я только сейчас понял, что утром не было похмельного синдрома, у меня была абсолютно ясная свежая голова.

– И что это было?

– Ничего особенного, отвар из нескольких травок, – и она изящно и вместе с тем небрежно отмахнулась тонкой кистью, словно бросила цветок за спину, и я вдруг поймал себя на мысли, что где-то уже видел этот жест. Но где? Когда она меня поила своим отваром, я совершенно не помнил. Но где я видел этот небрежный взмах руки?

После чая мы вышли в сад.

– Вы обещали рассказать…

– Хорошо.

Она остановилась возле куста сирени, окунула лицо во влажные прохладные цветы и глубоко вдохнула их дурманящий запах.

– Как хорошо. У вас чудесно запущенный сад.

Она ещё какое-то время молча шла рядом, словно собиралась с мыслями.

– Вы обещали…

– А я передумала! – она звонко засмеялась и невинно посмотрела на меня исподлобья, а затем побежала, пританцовывая по тропинке назад к дому.

– Обманщица! – крикнул ей вслед раздосадовано. Она не обернулась, только развела на бегу руками.

Когда я вошёл в дом, она уже стояла посреди комнаты с сумкой в руках, готовая исчезнуть из моей жизни так же неожиданно, как и появилась.

– Вас подвезти? – спросил я невозмутимо.

– Куда? – она удивлённо уставилась на меня. – Покажите мне лучше мою комнату.

Это было несколько неожиданно, хотя не скрою – приятно. Всё-таки вечерами здесь тоскливо одному. Я подхватил сумку и отвёл девушку на второй этаж, в Машину комнату. Я открыл дверь и тут же встретился с Машиным взглядом c фотографии и заметил ироничную улыбку на её губах. Я виновато опустил глаза, бросил «располагайтесь» и быстро вышел из комнаты. «Ванная в конце коридора» – крикнул я, уже спускаясь по лестнице. 

Я долго бродил по саду, пытаясь разобраться в своих чувствах, а точнее – в чувстве вины, которое охватило меня. Защемило сердце и я присел на лавочку в дальнем тенистом углу сада… Очнулся от прикосновения руки, которая почти невесомо легла на моё плечо. Солнце уже припекало, и над садом витал аромат скошенной накануне и не убранной травы. Тёплый ветерок нёс с озера запах водорослей и тины. Я накрыл узкую девичью кисть ладонью.

2. Странные вопросы

Хотя Соня увиливала от ответов, я догадался, почему Алексей приставил её ко мне. Ему было так спокойней в его дальней командировке – он видел, что творилось со мной последние несколько месяцев. После Машиной смерти.

По тому, как незаметно в доме исчезли все крепкие напитки, и как Соня ненавязчиво взяла в свои руки мой рацион, да и вообще весь режим дня, я понял, что Лёша побоялся оставить меня надолго одного. Где-то он был прав: каждый вечер одиночество тянуло ко мне свои щупальца из тёмных комнат большого дома, и я ходил по дому, включал все люстры, все торшеры, все бра, а затем отправлялся на кухню и пил горькую, и часто засыпал тут же на небольшом кожаном диванчике.

Днём каждый из нас занимался своими делами – я дописывал книгу по моделированию эмоций, Соня возилась в саду, что-то готовила на кухне, просматривала книги из моей библиотеки.

Вечерами, обменявшись дневными впечатлениями, мы часто молча сидели на веранде, где уже сгустились сумерки, но свет включать не хотелось, не хотелось разрушать хрупкое очарование сумерек и тишины; мы просто молча пили чай с печеньем. Я заметил, что она любила очень сладкий чай. Я посчитал непроизвольно – пять ложечек. Как-то она всё-таки призналась:

– Алексей на три месяца улетел в Японию и попросил присмотреть за вами… за тобой (накануне мы перешли на «ты»). Какие-то серьёзные проблемы с андроидами. С этими андроидами всегда какие-то проблемы! Придурки, – поставила она диагноз, доливая мне в чашку молоко.

– Ну, так уж и придурки. У андроида в процессоре сейчас больше транзисторов, чем у нас с тобой нейронов в голове.

– Это как раз тот случай, когда горе – от ума. Дело не в сложности структуры, а в оптимальной организации связей в ней. Кучу песка на пляже тоже можно рассматривать как сложную структуру. Фон-неймановская архитектура1 совершенно бесперспективна. Нужна нейронная самоорганизация.

Я удивлённо уставился на неё. Откуда в этой кукольной головке такие мысли? Хотя, какие там мысли – она просто процитировала начало нашей с Алексеем давнишней статьи по нейророботам.

Ярко-синие глаза пристально вглядывались в меня, ничуть не смущаясь, словно пытались прочесть мои мысли. Я невольно отвёл взгляд в окно, в совсем уже потемневший сад, с уже вспыхнувшими вдоль аллеи светильниками на солнечных батареях и выхватившими из темноты изумрудные пятна газона.

* * *

Соня дремала в кресле перед открытым окном, откинувшись на слегка опущенную спинку и положив длинные стройные ноги на пуфик. На лице застыла детская безмятежная улыбка и я, невольно залюбовавшись, прошёл на цыпочках в другой конец гостиной и уселся в кресле возле журнального столика, чтобы просмотреть почту и новости. Только я коснулся сенсорной кнопки на краю столика и от его поверхности стал отделяться экран, поворачиваясь в мою сторону, как неожиданно раздался Сонин голос:

– Скажи мне, что такое совесть?

– Я думал, ты спишь…

– Не сплю. Я никак не могу понять, с совестью рождаются или её обретают в процессе развития?

– Скорее второе, хотя есть такое выражение –  «благородных кровей», предполагающее передачу благородных генов.

– А что – совесть и благородство – это одно и то же?

– Совсем нет, благородные люди обычно совестливы, а совестливые не всегда благородны, т.е. не всегда из благородного семейства. 

– А тебя совесть мучает?

– Постоянно. Лишний час поспал, лишнюю ложку сахара в чай положил – и получи угрызения совести.

– Так всё-таки – что такое совесть? – не отставала Соня.

– Странная ты какая-то… Тебя что – никогда совесть не мучила?

– Никогда.

– Выходит, что ты бессовестная девушка. А совесть – это… это… – и я задумался, а что же это такое на самом деле. Соня терпеливо ждала ответа, а затем не выдержала долгого молчания и радостно констатировала:

 – Не знаешь, не знаешь!

Задетый за живое, я решил не особенно заморачиваться по поводу околонаучной формулировки, а просто озвучить своё ощущение.

– Ну, скажем так: совесть – это принятие решений при незримом присутствии тех, чьим мнением дорожишь.

– Что значит – незримом присутствии?

– Это значит, что те, кого я люблю – мои покойные родители, моя погибшая жена, мой друг Лёша словно в щёлочку подсматривают за тем, что я делаю, и я стараюсь так поступать, чтобы их не разочаровать и выглядеть достойно. Разве тебе никогда не хотелось выглядеть достойно перед своими близкими, перед теми, кого любишь?

– У меня нет близких. Я никого не люблю, – бесстрастно произнесла Соня.

– Прости, я не хотел…

– У меня нет близких. Я никого не люблю, – ещё раз повторила Соня, но на этот раз в её голосе послышалось то ли сожаление, то ли сомнение.

* * *

Заходящее солнце заливало золотистым светом гостиную и рисовало огненный нимб вокруг Сониной головы. Вот так же в этих креслах, повёрнутых к огромному окну с панорамой сада, любила сидеть вечерами Маша, отложив книгу и о чем-то задумавшись. Я неслышно подходил сзади и целовал короткостриженый затылок, придававший ей озорной мальчишеский вид, а она обхватывала руками мою голову и прижимала к себе. Сейчас я стоял за спиной у Сони, уверенный в том, что она не слышала, как я вошёл, и тут же вздрогнул от неожиданности.

– Ты что-то хотел?

– Ну и слух у тебя! Я ведь вошёл совершенно бесшумно.

Я уселся рядом. Эти два больших удобных кресла из шоколадного цвета кожи и инкрустированный восточными мотивами журнальный столик перед ними были у нас с Машей излюбленным местом в гостиной. В окне три на два метра как на большом экране разворачивался нескончаемый сюжет о жизни сада, со сменой дня и ночи, с волшебной игрой красок в кусочках закатного неба, проглядывавших сквозь ветки можжевельника на дальнем конце сада, или со сполохами молний в свинцовом небе над горизонтом и первых каплях дождя на стекле, словно брызнувших в гостиную, или новогодней метелью, как в «Иронии судьбы», с летящими наискосок снежинками, с подёрнутой сизой дымкой далью, и скрывшейся в ней тайной подспудно желанного, прекрасного, но не свершившегося – может быть, пока.

 – Что ты читаешь?

Соня показала обложку: «Лекарственные растения Украины».

 – Хочешь быть врачом?

 – Едва ли это возможно. Не с нашим еврейским счастьем.

 – По-моему, очень много хороших врачей именно – евреи.

 – Я не в этом смысле. Я не еврейка. Да и вообще непонятно, кто я.

Соня порывисто встала с кресла, подошла к книжному шкафу в углу гостиной и вернула книжку на место, в ряд Машиных книг по биологии. Взяла какую-то большую книгу, похоже, энциклопедию и молча вернулась в кресло. Стала листать, нашла живописную цветную иллюстрацию с изображениями различных цветов, долго рассматривала ее. Я накрыл ладонью её худенькую руку, лежащую на подлокотнике кресла. Она ответила лёгким пожатием моей руки, всё, мол, окей, и снова углубилась в изучение картинки. Я не знал, что сказать. Расспрашивать не стал, как-нибудь сама расскажет.

3. Случай на прогулке

  Иногда вечерами мы открывали заднюю калитку и спускались к озеру полюбоваться закатом, этими причудливой формы розовыми облака над потемневшим лесом на той стороне озера, их подрагивающим отражением в спокойной воде, вспыхнувшей над лесом Полярной звездой. Она обычно шла впереди меня и отыскивала в траве ничем не примечательные, на мой взгляд, цветы, показывала их мне, произнося благозвучные латинские названия и не менее красивые – русские. Когда цветы оказывались в её букете, который она приносила домой и ставила в вазу, и подолгу любовалась каждым цветком («ты посмотри, какая у него красивая кожа!»), и я иногда ловил себя на том, что на некоторые заурядные вещи я начинаю смотреть её удивлёнными глазами.

Мы уже заканчивали вечернюю прогулку, когда внезапно из-за кустов появились два парня и нетвёрдой походкой направились к Соне. Я ускорил шаг и обогнал Соню. Мы остановились в двух шагах друг напротив друга. Один из парней был чуть повыше ростом и мускулистей, с коротким ёжиком соломенных волос и веснушчатым лицом, в другой ситуации – даже симпатичным; был он в чёрной майке, открывавшей внушительные бицепсы, и шортах защитного цвета. Типичный «качок». Другой парень был в одних камуфляжных штанах, но кроме впалой груди и костлявых рук, демонстрировать ему было нечего, но именно этот «заморыш» шагнул с наглой ухмылочке к Соне.

– Девушка, можно с вами познакомиться?

Соня молчала.

– Извините, парни, девушка не хочет с вами знакомиться.  

– Мужик, иди своей дорогой, нам с девушкой поговорить надо, – обозвался «заморыш».

– Не  понял, это вы топайте своей дорогой. Моя девушка не хочет с вами знакомиться. 

Я левой рукой постарался оттолкнуть Соню за спину, чтобы её не задело в намечавшейся потасовке. «Качок» стоял справа от меня, «заморыш» слева. Мой план был сделать короткий замах левой рукой в сторону «качка», а затем ударом правой в переносицу вырубить «заморыша». О перспективе схватки с «качком» думать не хотелось. 

– Была ваша, будет наша.

Заморыш расплылся в ехидной ухмылке, полез в карман, и в следующее мгновенье из его кулака выскользнуло лезвие пружинного ножа. Я уже готов был приступить к реализации своего плана, как с ужасом почувствовал, что Сонина рука легла на моё левое плечо, крепко сжала его и сильно надавила. Вместо того чтобы иметь свободу движений, я вынужден был весь напрячься, чтобы не потерять равновесие. Я следил за ножом, медленно поднимающимся в руке заморыша, и не заметил, как вдруг из-за моей спины в воздух взлетели две босые ноги и узкие девичьи пятки почти одновременно вонзились нокаутирующим ударом в подбородки парней. Всё это было настолько неожиданно и стремительно, что я не сразу понял, что произошло. Соня невозмутимо подошла к растянувшимся на песке парням, вынула из руки заморыша нож, посмотрела, как он работает, а затем протянула его мне. Увидев, что я продолжаю стоять на месте в состоянии какого-то ступора, взяла меня под руку и, оглянувшись на медленно поднимавшихся с земли парней, повела домой.

– Ну, ты явно не модель. Кто ты?

Она пожала худенькими плечами.

– Соня.

– Брюс Уиллис3 отдыхает.

– Ты, наверное, хотел сказать Брюс Ли4?

– Оба отдыхают.

– Да они уже давно отдыхают.

4. Неожиданное открытие

Всё открылось совершенно случайно. Я решил сводить свою гостью в театр на Прорезной5 и уже купил билеты.

– Мы вечером идём в театр.

Её глаза радостно сверкнули и тут же погасли.

– У меня нет вечернего платья.

– Чёрт, я об этом как-то не подумал. И что – ничего подходящего?

– Абсолютно. Летний сарафан, джинсы, шорты, футболки и спортивный костюм. Алексей сказал, что ничего больше не понадобится.

– Вот, блин. Ну, ты же женщина, ты должна сама решать, что тебе может понадобиться. Ты едешь в гости к незнакомому мужчине и твоя наипервейшая задача его очаровать. Вдруг очаровала, вдруг он повёлся на твои синие глазки, вдруг ему вздумается устроить романтический ужин при свечах. Он побрился, надел белую рубашку, галстук и тут ты выходишь ... в спортивном костюме.

– Не кричи. Я не собиралась никого очаровывать...

– Ну, вот не надо мне вот этой лапши!

–  Какой лапши?

– Той, которая с ушей свисает.

– С ушей?

Соня удивлённо уставилась на меня. Я – на неё. Через какое-то время до неё дошло (как до жирафы).

– А-а, в том смысле, что я тебя обманываю. Я не обманываю. Или..., – и она задумалась, словно прислушиваясь к себе.

– Ладно, забыли.

Ехать в магазин было уже слишком поздно. Сюрприз не удался. Настроение на этот вечер было окончательно испорчено. Я собрался отправиться к себе в кабинет.

– Можно, я надену Машино платье? – вопрос застал меня в дверях гостиной, застал врасплох и я застыл на месте. Это о том платье, которое осталось одиноко висеть в Машином шкафу, которое она лишь однажды надела на свой день рождения, за полгода до гибели. Рука не поднималась его выбросить, как остальную одежду, и платье долго ещё хранило сводивший меня с ума запах Машиных духов, и я зарывался в него лицом, и целовал, и плакал, и понимал того несчастного из романа Эмиля Золя6, который после смерти жены повесился в шкафу среди её платьев. Я хотел было сказать, хотел было объяснить...

– Маша бы мне разрешила, – разочарованно произнесла Соня, поняв мою нерешительность.

– Почему ты так думаешь? – я обернулся и пристально посмотрел на Соню.

– Ей было бы приятно, что её мужчина не страдает от одиночества и не заливает тоску водкой.

Я колебался.

– Может, ты и права... Может быть... Хорошо. Быстренько собирайся. Я жду тебя в машине.

– Спасибо.

Синие глаза снова заискрились и исчезли в Машиной комнате. Весь всё ещё в раздумьях, правильно ли я поступил, я вышел во двор.

Я уже дремал в машине, когда услышал цокот каблучков. По дорожке шла высокая стройная девушка в платье, усеянном мелкими белыми и розовыми  цветами с изумрудными стебельками, разбросанными на тёмно-синем фоне. Большой белый воротник резко контрастировал с синим фоном и служил величественным пьедесталом для женской головки, подсвечивая её снизу и создавая ореол таинственности. Странно, но Соня отыскала среди коробок с обувью именно те туфли на высоченных каблуках, которые были тогда на Маше…

В перерыве спектакля мы вышли в фойе. Соня взяла меня под руку и, сознаюсь,  мне было приятно, не спеша, прогуливаться по залу с ослепительно красивой девушкой, перехватывая завистливые взгляды мужчин и раздражённые – женщин.

После спектакля мы вышли на улицу, и попали под дождь, мелкий, уже заканчивающийся дождь, финал майского ливня, потоки которого ещё шумели на дороге,  вдоль тротуаров, неся сбитые цветки каштанов. Мы спускались по Прорезной к Пушкинской, где оставили машину. Временами мне приходилось ступать на проезжую часть, уступая Соне узкую полоску тротуара, не захваченную дождевым потоком. В какой-то момент Соня меня о чем-то спросила и вдруг резко потянула к себе, настольно резко, что я, зацепившись за бровку, пролетел всю ширину тротуара и больно ударился головой о стену дома. Но пока я летел, случилось что-то ужасное. Я услышал визг тормозов проносящейся мимо машины и… глухой удар. Я приподнял голову и увидел только быстро удаляющиеся красные огоньки. Сони рядом не было. Я вскочил на ноги и увидел её, точнее, увидел белое пятно – белый воротник Машиного платья, так нелепо и неуместно светившийся в поблёскивающих потоках грязной воды. Она лежала в нескольких метрах от меня возле дерева. Я бросился к ней, надеясь на чудо и подспудно понимая, что чудес не бывает.

– Соня, Сонечка! – Я стал на колени, приняв на себя часть дождевого потока, омывающего её тело, приподнял её голову и положил на свои колени. Убирая с лица мокрые слипшиеся волосы, я вдруг увидел, что Соня приоткрыла глаза.

– Унеси меня отсюда поскорей, – произнесла она слабым голосом. – Поскорей.

– Сейчас, Сонечка, сейчас я вызову скорую. – Я достал из мокрого насквозь пиджака смартфон и увидел, что его можно было выбросить.

 –Унеси меня отсюда поскорей, – повторила она более настойчиво. – Не надо скорой.

 – Что у тебя болит?

 – Нога.

Только сейчас я заметил, что её левая рука прижимает к бедру разорванное платье.

– Зацепилась за какую-то железяку.

Я отвёл её руку в сторону и осторожно извлёк скомканный лоскут платья из разодранного бедра, ожидая жуткое кровавое зрелище, но крови не было. Из разошедшихся краёв раны выглядывали пучки волокон, тускло посверкивающие в свете уличной рекламы. Некоторые из этих пучков были порваны и их края утопали в прозрачной студенистой массе, частично выдавленной из раны. Ошеломлённый увиденным, я прижал всё это лоскутком платья.

Наши глаза встретились. Я прочитал в её глазах страдание и мольбу, и хотя уже не понимал, как к этому относиться, подхватил её на руки, отнёс к автомобилю и бережно уложил на заднее сиденье.

5. Проигранное пари

    Дома Соня быстро пришла в себя и, как мне показалось, даже повеселела. Лёжа на кожаном диванчике на кухне, вся мокрая, в грязном изодранном платье, она рассуждала, пока я стягивал с себя в коридоре мокрый костюм:

 – Если бы ты не забрал меня, и я не оказалась в зоне действия машинного вай-фая, не отменила сигнал бедствия, то через пять минут из Центра примчалась бы машина экстренной помощи и увезла бы меня. А мне не хотелось бы… Хорошо, что я в последний момент успела подпрыгнуть и принять удар пятками. Если бы не эта чёртова железяка…

Я стащил с себя мокрую одежду, набросил халат и подошёл к ней. Осторожно приподнял изодранный край платья.

– Ну, не х...а себе, – выпалила Соня, увидев открывшуюся картину.

– Что-что? Чтоб я больше не слышал  этой гадости, тем более из уст красивой девушки.

(«Красивой девушки» ей явно понравилось).

– Почему гадости? Чисто литературное выражение. Только вчера прочитала в романе модной московской писательницы.

– Небось, реакция сантехника, увидевшего забитый унитаз.

– Не угадал. Реакция милой девочки, увидевшей, что вирус натворил в её ноутбуке. А ты мне можешь объяснить, как реакция человека на какие-то неожиданные ситуации связана с гениталиями и сексом?

Я просто оторопел от такого вопроса. И, честно говоря, даже не нашёлся, что ответить.

– Так, не рассуждай, просто найди словарь нецензурных выражений, запомни их и никогда не произноси, – выпалил я командирским тоном.

 – Слушаюсь и повинуюсь, мой господин.

 – Вот это совсем другое дело.

 – А может, мне замурлыкать – я могу. Мур-р-р-р-р... 

Да она просто издевалась. Я чувствовал, что она явно раздосадована открывшейся тайной.

– Ну вот, ты всё и узнал. Можешь позвонить в Центр, чтоб меня забрали. Я так надеялась продержаться эти три месяца... Я даже заключила с Алексеем пари.

Она взглянула на меня своими синими глазами, не настоящими, не женскими, но такими похожими на них, что во мне что-то дрогнуло. Я наклонился к ней и поцеловал её в висок.

– Давай я осторожно отнесу тебя в ванную, и мы смоем с тебя всю эту грязь.

– Платье порвалось... Тебе не жалко?

– Я куплю тебе новое, ничем не хуже. Что платье! Если бы не ты, я бы давно уже лежал в морге и испытывал одиночество...

– Я не поняла...

– Да это чёрный юмор одного польского писателя. «Одиночество – это когда тебя некому забрать из морга».

– Ежи Ежелец6, – выдала она через секунду.

Я осторожно взял её на руки и понёс на второй этаж в ванную. Соня сплела руки на моём затылке, и мне почему-то это было приятно, даже на фоне осознания, что это не женские руки.

Я поставил её в ванну. Она как ребёнок доверчиво подняла руки, и я снял с неё платье, а затем и всё остальное. Невольно бросил взгляд на низ живота и на грудь. Держу пари, что на нудистском пляже никто ничего бы и не заподозрил. Выдавали только эти пучки разорванных углеродных нанотрубок и отсутствие крови в глубокой грязной ране на бедре. Или – повреждении? Ну, один хрен.

– Как это можно мыть? Шампунем? Спиртом? Ацетоном?

– Давай просто зальём рану шампунем, а потом хорошенько промоем горячей водой.

Меня невольно передёрнуло от самой возможности такой процедуры, но возражать я не стал – она уж точно лучше знала, что делать в такой ситуации.

– Но давай сначала помоем голову.

6. Обманщица

Соня сидела в кресле у окна, прикрыв ноги пледом и откинув голову на спинку кресла. По её взгляду, устремлённому в потолок сложно было сказать, то ли она о чём-то напряжённо думала, то ли что-то искала в Сети. Я подошёл к ней, уселся рядом на пуфике и осторожно положил руку на её повреждённую ногу.

– Больно?

Она повернула ко мне голову, едва заметно улыбнулась и покачала головой.

– Гримаса боли, которую ты видел там, на улице, это просто часть моего эмоционального интерфейса с человеком. Мне просто надо было вызвать твоё сочувствие и желание помочь. Вы, люди, недооцениваете, какое место в вашей жизни играет эмоциональный интерфейс. Слова – это всего лишь приправа, причём часто неудачная. Вспомни немое кино. Вот где был эмоциональный интерфейс со зрителем в чистом виде. Выражение человеческого лица – это не просто сиюминутная реакция на ситуацию, это сложная неповторимая игра сорока трёх лицевых мышц, за которой стоят характер человека, его воспитание, его цели в жизни, его привязанности и слабости.

– Маша нас наказала, – я ничуть не сомневался в этом.

– Или спасла...

– А как ты заметила несущуюся на нас машину? Услышать ты не могла – на дороге были другие машины. Увидеть не могла – ты смотрела под ноги и о чём-то меня спрашивала. Как ты заметила?

– Почувствовала опасность.

– Как?

– Ну, просто почувствовала и всё.

Она соврала. То, что это была маленькая женская хитрость, я понял много позже, когда Алексей рассказал мне о расположенном на её затылке сверхчувствительном инфракрасном датчике изображения, третьем глазе, свободно видевшем сквозь волосы почти в абсолютной темноте. Третий глаз появился только у роботов пятого поколения, более защищённых от внешних угроз. После того, как одна из экспедиций в африканских джунглях потеряла робота-проводника. Рысь, прыгнувшая сзади с ветки дерева, просто перегрызла роботу горло.

– Соня, скажи мне, в чём смысл жизни? Как ты это понимаешь, создание рук человеческих, не обременённое половым инстинктом, наследственностью, общественной моралью и культурой?

Она внимательно посмотрела на меня и, Бог ты мой, я прочитал в её взгляде обиду. Самую настоящую женскую обиду!

– Прости, прости, я не хотел тебя обидеть. – И я невольно схватил её руки и легонько сжал. Она долго колебалась, как ей реагировать, а затем благодарно сжала мои руки.

– Рене Декарт7 как-то сказал: «Дайте правильное определения понятиям, и вы избавите мир от половины его заблуждений». Что такое смысл?

Я не нашёлся вот так сразу дать определение.

– Вот видишь, вы, люди, за десятки тысяч лет своего существования не смогли разобраться, в чём же смысл вашей жизни, а ты хочешь услышать это от машины. Фрейд8, между прочим, считал, что «когда человек задаёт вопрос о смысле и ценности жизни, он нездоров, поскольку ни того, ни другого объективно не существует; ручаться можно лишь за то, что у человека есть запас неудовлетворённого либидо».

– Ну, ладно, Бог с ними, с этими смыслами, либидо и прочими человеческими заморочками. Надо что-то решать с твоей ногой. Я сейчас позвоню в наш госпиталь. Хотя сегодня и воскресенье, но, думаю, дежурный врач что-нибудь подскажет.

Позвонил, с полминуты никто не отвечал, а затем раздался знакомый голос:

– Дежурный врач Гинзбург слушает!

– Как я рад вас услышать, Софья Моисеевна!

– Мишка, это ты? Куда ты пропал? Что, снова запил?

– Нет, Софья Моисеевна. Ко мне тут уже приставили надсмотрщицу. Целый день бегает за мной по дому и проверяет уровень алкоголя в крови.

Я скосился на Соню – она демонстративно схватилась за голову, я в ответ только улыбнулся.

 – Я слышала про Соню. Ну и что там у вас?

 – Соня вчера сильно поранила ногу. Её машина сбила.

 – Машина? Слушай, Мишка, это не вас случайно полиция разыскивает?

 – Полиция?

Я включил громкую связь. Соня вся напряглась.

– В утренних новостях показали странный сюжет, снятый видеокамерой ресторана, кажется, на Прорезной: девушка с парнем идут, спокойно разговаривают и вдруг девушка швыряет парня головой об стену и тут же её  сбивает машина.

– А что было дальше в сюжете?

– А дальше  - парень встал и, пошатываясь, побрёл к девушке, взял её на руки и куда-то унёс. Ну, так что – это были вы?

– Мы.

– И какого чёрта ты сразу не позвонил в полицию и в госпиталь Центра?

– Смартфон намок.

– А в машине, конечно, телефон сломался. Да, Мишка, похоже, ты вляпался в историю.

– Какую ещё историю? Обычный пьяный водитель.

– Ладно, звони в полицию, а я сейчас позвоню в отделение роботов и предупрежу их, что ты привезёшь Соню. Потом зайди ко мне, поговорим.

Я быстро собрал Сонины вещи, отнёс её на заднее сиденье машины и мы поехали. По дороге позвонил в полицию, рассказал о вчерашнем происшествии и узнал, куда надо заехать, чтобы дать показания. Предупредил, что сначала мне надо отвезти пострадавшую в госпиталь.

У входа в приёмное отделения нас уже ждала медсестра с инвалидным креслом, помогла посадить в него Соню, и мы поехали по длинным коридорам в лечебницу роботов. Там сняли с ноги бинт, покачали головой, сказали, что заштопать, конечно, смогут, но останется шрам, который рассосётся только через несколько месяцев, и некоторое время Соня будет хромать. Я оставил Соню в госпитале. Напоследок Соня посмотрела на меня жалобно и взяла за руку. Я наклонился к ней, поцеловал и прошептал:

– Не унывай. Я тебя скоро заберу.

Врач удивлённо посмотрел на меня.      

У входа в корпус стояла полицейская машина, так что к Софье Моисеевне зайти не удалось. Я подошёл к машине, представился, и офицер предложил следовать за ним. И я поехал в участок как vip-персона, под завыванье сирены впереди идущей полицейской машины.

В полиции выяснилось, что за рулём машины, сбившей Соню, был 18-летний парень с компанией подвыпивших друзей. Дежурный робот-полицейский зафиксировал ДТП и направил в погоню экипаж, стоявший на Крещатике, так что уже через пять минут горе-водитель сидел в полицейской машине и вытирал руками в наручниках слёзы, катившиеся по щёкам. Клялся, что в сумерках и бликах капель на лобовом стекле слишком поздно заметил человека, внезапно появившегося перед машиной, а когда услышал удар, испугался и не остановился. На видеозаписи, полученной с камеры близлежащего ресторана, было видно, что машину, несущуюся на большой скорости, занесло частично на тротуар и в свете фар промелькнули два силуэта.

Капитан полиции, с которым я общался, пожурил меня, что я не вызвал полицию и скорую, так что пришлось немного приврать о секретности экспериментов с человекоподобными роботами. Я подписал какой-то протокол, попрощался было с капитаном, а потом обернулся и спросил:

– А что, на Пушкинской разве нет камер?

– К сожалению, вашу машину камера на Пушкинской не увидела, потому что во время грозы её залепило сорвавшимся листком каштана.

– Ну и слава Богу!

Капитан вопросительно посмотрел на меня, но я только кивнул на прощанье и вышел из кабинета.

А теперь, пока Соня в больнице, а Алексей в далёкой Японии, вернёмся ненадолго в прошлое, туда, где молоды мы были и верили в себя8.

7. Как молоды мы были…

Я познакомился с Машей на третьем курсе университета, на студенческой вечеринке в общежитии, куда меня притащил почти насильно кто-то из моей группы – не любил я шумные компании и пьяное веселье, был весь такой: дайте мне хорошую книгу и отстаньте от меня. Маша приехала из Владивостока, первое время жила у тётки где-то на окраине Киева, а затем поселилась в общежитии. О родителях не любила рассказывать: отец, бывший военный моряк, в пьяной драке убил собутыльника и отбывал тюремный срок, мать, завхоз в гарнизонной столовой, спилась, старшая сестра ещё до отъезда Маши в Киев уехала с ухажёром в Иркутскую область на заработки и след её затерялся.

Заиграла более-менее спокойная музыка (ах, да, это был «Маленький цветок») и я подошёл к девушке, стоявшей у противоположной стены и о чем-то беседовавшей с подружкой, пригласил на танго. Среди других девушек она была самая неприметная: в цветастом ситцевом платьице, из-под которого выглядывали заострённые коленки, со старомодной русой косой до пояса, ниже среднего роста в босоножках на низком каблуке, по-моему, ненакрашенная, что делало её совершенно неконкурентноспособной среди высоких (на шпильках!) девушек, присутствовавших на вечеринке, с эффектно подрисованными глазами и томными образами блоковских таинственных незнакомок. Это и определило мой выбор: её как-то не так было страшно пригласить. В старших классах школы у меня появился непонятный страх перед девчонками, которые мне нравились (таких было три или четыре  – по девчонке на четверть; после каникул обычно новая влюблённость, и о том, какой я бабник, никто из них даже не догадывался).

Сначала чувствовал себя скованно, а она, наверное, заметив, как я робел и шагал невпопад, повела меня в танце, а когда умолкли последние звуки саксофона, мы продолжали стоять посреди зала в ожидании следующей мелодии, и когда следующая мелодия зазвучала, что-то вроде «Twist begin», она рассмеялась, и высвободилась из моих объятий – «я такое не танцую» – и наши глаза, наверное, впервые вот так встретились и замерли, и всё вокруг на миг исчезло, и что-то важное произошло за этот миг, что-то проскочило между нами, потому что в следующее мгновенье мир изменился, я уже не боялся этой девушки и, не говоря ни слова, взял её за руку и повёл в вестибюль, где было прохладней и не так гремела музыка.

– Михаил, – представился и кивнул головой.

– Мария, – ответила кивком головы и сделала книксен. – Официальная часть закончилась? Тогда можно просто Маша.

– А меня – просто Мишка.

Мы рассмеялись и ушли бродить, обнявшись, по аллеям университетского парка.

* * *

Над принципами построения умных роботов мы (Алексей, Маша и я) стали задумываться ещё на третьем курсе университета. С Алексеем меня познакомила Маша. О том, что у них был недавно роман, я узнал гораздо позже. Я учился на кафедре искусственного интеллекта, Маша – на биотехнологии, Алексей – на прикладной математике. Маша знала о моей увлечённости мыслящими роботами, знала, что Алексей ещё со школы занимается имитацией нейронных сетей на компьютере, сама интересовалась нейрофизиологией и упросила Алексея, чтобы он помог ей построить компьютерную модель нейрона с функциональностью, близкой к природной, т. е. с разными биохимическими заморочками и электрическими потенциалами. Мы часто прикалывались над Машей, видя, как она везде таскает за собой ноутбук, при любом удобном случае забывает о нашем присутствии и что-то там пристраивает к своей модели, пока у нас с Алексеем разгорается дискуссия. Вот и в этот раз выбрались погулять в Ботанический сад, расположились на полянке вблизи аллеи сирени, с открывающейся панорамой Днепра, мостов, новостроек Левобережья, а  Маша уткнулась в свой ноутбук.

С Днепра тянет прохладный влажный ветерок, смешивается с настоянным на солнце ароматом сирени, роз, хвои, недавно скошенной травы, и воздух пьянит, как чилийское красное полусухое, что пили вчера в ресторане над озером. Был повод: отмечали Машин день рождения. Лежим на расстеленной Машей подстилке, наслаждаемся природой, глядя в синее-синее небо, рассуждаем о будущем человечества и о роботах.

– Маша, нейрон у тебя ещё не заговорил? – начал я прикалываться.

– А как ты его назвала? – подключился Алексей.

– Маш, а он у тебя мальчик или девочка? – не унимался я.

– Да пошли вы… Юмористы доморощенные.  Идите лучше купите мне мороженое.

Воодушевлённые рассуждениями Норберта Винера9 о думающих машинах, мы пытались понять для себя, насколько реально заставить неживую природу мыслить. Эволюция искусственного интеллекта шла параллельно двумя путями и основывалась соответственно на возможностях обычных компьютеров и нейрокомпьютеров. Принципиальное различие между ними в том, что первые умеют быстро и точно считать, если кто-то составил для них программу расчёта, а вторые – не сильны в точных расчётах, зато имеют удивительную способность самообучаться и обходиться без всяких программ при решении сложных задач.

Пока Маша доедала мороженое, мы продолжили с Алексеем нашу дискуссию.

– Давай попробуем эвристический10 подход.

Алексей догадался, о чем я, Маша – едва ли, судя по её вопросительному взгляду.

– Ждать озарения в ванне, а потом бежать голым по городу и кричать «эврика!»?

– Ну, скажем так, Архимед11, по-видимому, кричал «нашёл!» не потому что пришёл к своему закону вследствие каких-то долгих логических построений, а чисто интуитивно, случайно.

– Только давай без «случайно», – Алексей скривился. – Случай – это необнаруженная закономерность.

– Согласен, но я имел в виду, что при взгляде со стороны это выглядело, как случай.

– Случай помогает подготовленному уму. Кажется, Луи Пастер12, – вмешалась Маша.

– Вот именно – подготовленному уму. Мозг уже выстроил в подсознании каркас  явления – из разрозненных фактов, аналогий, предположений. Не хватало последнего элемента, чтоб конструкция не распалась.

– А почему бы не начать с простых вещей, не воспользоваться, скажем, чат-ботом с открытым исходным кодом и не пытаться его усовершенствовать? – предложил Алексей.

– А как мы будем знать, что чат-бот умнеет? – поинтересовалась Маша.

– Ну, это как раз несложно: создадим систему тестов разной сложности и будем оценивать его IQ13.

– Глядишь, и тест Тьюринга14 пройдёт, – иронично заметил Алексей.

– Что за тест?

Я попытался популярно объяснить:

– Маш, это когда кто-то в скайпе просится к тебе в друзья, ты начинаешь общаться с новым другом, он увлечённо рассказывает тебе о цивилизации шумеров, о недавно прочитанном бестселлере, о загадках мышления, делится с тобой аудиофайлом любимого исполнителя, восторгается твоим умом, твоей красотой, просит свидания, и ты приходишь, а его всё нет и нет, ты уже волнуешься, шлёшь ему нервное послание, а он тебе:  «Привет! Я чат-бот такой-то, который только что прошёл тест Тьюринга». И весёлый смайлик в конце.

Маша обиженно посмотрела на меня: нашёл блондинку.

– Боюсь, Мишка, что в скайпе ты бы у меня не прошёл тест Тьюринга.

Мы с Алексеем рассмеялись.

В тот вечер мы много спорили, переходя временами на крик, выпили не одну чашку кофе, осушили две бутылки киндзмараули, опустошили вконец холодильник, и постепенно стала вырисовываться модель некоего примитивного существа, которое предстояло поселить в компьютер.

– Раз это модель, давайте назовём её Мод и пусть это будет девочка, если вы не против.

Мы были не против.  Проводили поздно вечером Машу в общежитие и на прощание распределили роли: Алексею предстояло написать программу, Маше  постараться придать Мод черты живого существа, а мне – наделить её разумом. Договорились, что после летних каникул обсудим, как продвигаются наши дела.

***

В конце сентября мы снова собрались у меня на квартире. Собственно, собрался только Алексей, потому что после нескольких первых свиданий Маша перебралась ко мне. Никогда не думал, что можно так влюбиться в невзрачную с виду девушку, которую осмелился, переборов свою робость, пригласить на танец. Каждый день с ней – это было маленькое открытие, удивление и плен её серых глаз, и через пару недель – невозможность существования без них. Машина невзрачность была очень обманчивой. Накрашенная, а красилась редко, разве что чуть-чуть глаза подводила, она становилась совсем другой – и привлекательной, и сексуальной, и, вообще, какой-то незнакомой. Дурят нашего брата, ой, дурят…

Уселись на кухне за небольшим столиком, на котором теперь обычно по утрам мы с Машей открывали свои ноутбуки, одевали наушники и слушали свои лекции под чаи и бутерброды. На этот раз заказали пиццу и, пока её везли, делились летними впечатлениями. А затем Маша принесла с комнаты свою толстую тетрадку и начала.

– Если мы хотим, чтобы Мод имела хоть какое-то подобие живого существа, необходимо понять, что отличает живую природу от неживой. Одним из фундаментальных отличий является раздражимость, способность к ощущениям. Я хочу вам кое-что процитировать.

Маша раскрыла тетрадку и прочла:

– «Ощущения сперва вводят единичные идеи и заполняют ими ещё пустое место; и по мере того, как разум постепенно осваивается с некоторыми из них, они помещаются в памяти вместе с данными им именами. Затем, подвигаясь вперёд, разум абстрагирует их и постепенно научается употреблению общих имён».

– Какая-то новая книга по искусственному интеллекту? – удивился Алексей.

Маша улыбнулась.

– Ну, не совсем новая. 1690 год, Джон Локк15, «Опыт о человеческом разуме».

– Однако. И какая интересная связка – ощущения и идеи.

– Так вот с этого я хочу и начать. Что нужно простейшему организму, чтобы выжить? Мне кажется, две вещи: способность ощущать и способность распознавать, ощущаемое  хорошо для него или плохо.

– Наличие сенсорной системы? Но у простейших же нет глаз или ушей, или носа, или языка.

– Или рук с чувствительными кончиками пальцев, – добавил я.

– И, тем не менее, они способны реагировать на некоторые физические и химические воздействия и обеспечивать гомеостаз. Напомню: гомеостаз – это способность организма так реагировать на внешние воздействия, чтобы изменение внутренней среды осталось в допустимых пределах.

– Ну, хорошо, насчёт гомеостаза понятно: это стабилизация параметров системы с помощью отрицательных обратных связей. Кажется, еще в XVII веке Гюйгенс16 изобрёл центробежный регулятор, который сначала использовали в ветряных мельницах, а через столетие в появившихся паровых машинах. А как быть с идеями?

– Лёша, если ты мне скажешь, что такое идея, я тебе скажу что с ней делать.

Алексей выразительно почесал затылок.

– Ладно, давайте вместе разбираться. Идея, представление, образ – это всё синонимы одного из ключевых понятий всей философии. Давайте использовать термин «образ». Нам надо понять, как из ощущений формируется образ.

– Я предлагаю, не пытаться копировать живые организмы, а исходить из того, что из сигналов сенсорных систем, полученных от объекта, нам надо как-то слепить образ объекта.

– Цифровой образ объекта, - уточнил Алексей.

– Ну, получите, скажем, таблицу с цифровыми значениями сигналов. И что это вам даст?

Мы с Алексеем переглянулись. Маша была права: живые организмы не оперируют информацией в виде чисел.  Воспринимаемые образы предметов или явлений и образы, хранящиеся внутри организма, это нечто другое.

– А, может, не будем пытаться копировать природу? Давайте что-то своё придумаем.

– Ну, давай, надежда человечества, придумай! Я в тебя верю.

– Спасибо, Машенька! Вера окрыляет.

И я краешком глаза заметил, что Алексей как-то странно посмотрел на Машу. Итогом нашей встречи стала совместно выстраданная идея, что приёмниками и носителями образов могут быть многоэлементные структуры, в которых каждый элемент может находиться, по крайней мере, в трёх состояниях – «да», «нет» и «или». Мы представили себе эту структуру в виде шахматной доски, каждая из 64 клеток которой может иметь белый, чёрный и серый цвет. Алексею предстояло разработать аппарат образно-ориентированного моделирования, чтобы процессы формирования образов можно было исследовать на компьютере.

***

Мод должна была иметь структуру и функциональность, связанные с внешним миром только с помощью информационного канала. Пищей для Мод должна была стать информация, которая оценивалась ею по принципу «хорошо», «плохо», «нейтрально» с точки зрения роста её способности классифицировать входную информацию и соединять её семантическими связями.

На четвёртом курсе мы начали строить нашего первого робота; Алексей отвечал за программную часть, я – за аппаратную реализацию. Собирали робота у меня на старенькой даче в двадцати километрах от Киева, где ещё в школьные годы отец оборудовал в сарае небольшую мастерскую и научил меня что-то делать своими руками. Отец тогда работал мастером на приборостроительном заводе, шумные цехи которого уже постепенно умолкали и опустевали из-за отсутствия государственных заказов. Дешевле стало покупать те же приборы в Китае. Ничего не поделаешь – для большинства покупателей решающим фактором остаётся цена, а не качество. Цехи стали сдаваться в аренду и заполняться коробками с иностранными этикетками. Никому теперь не нужные точные станки ржавели во дворе завода, ожидая очередного вывоза на металлолом. Видя, как грузят на «Камаз» небольшой токарный станок, на котором отец проработал не один десяток лет, договорился с водителем и отвёз станок на дачу. Научил меня вытачивать на нём детали для своих самоделок, заставляя по всем правилам делать чертёж каждой детали.

– Сынок, тебе это в жизни пригодится. Это технический язык. Ты же не будешь всё делать своими руками. Ты должен грамотно изложить на бумаге, что ты хочешь от мастера.

Выйдя на пенсию, родители уехали доживать век на природе, оставив меня одного в двухкомнатной квартире на Березняках.

***

Первые же наши попытки построить робота завершились провалом. Юношеский авантюризм разбился о необходимость изготовления массы мелких деталей для механической конструкции робота. Хотя у меня и был доступ к 3D принтеру17 университетской лаборатории, это дело не спасало. Пришлось скинуться и купить китайского робота-игрушку, который мог ходить и размахивать руками. Я пристроил на его руках по паре пальцев, чтобы он мог хватать предметы, Маша сплела из волоконных тензодатчиков18 «кожу» для пальцев, а Алексей разработал программу голосового управления роботом.

При создании робота нам удалось ввести в его функционирование, или, если хотите, поведение, механизм гомеостаза. Робот всегда знал, где его «кормушка» и при критичном разряде аккумулятора переставал выполнять приказы, подаваемые голосом, и направлялся к блоку беспроводной подзарядки, стоявшему в углу гостиной. Более того, он «любил» греться на солнышке, потому что на его спине была расположена небольшая солнечная батарея, которая, хотя и достаточно медленно, но все же пополняла запас его жизненной энергии.

На защите Мод подошла к столу государственной комиссии, поклонилась, взяла бутылку с водой, отвинтила пробку,  аккуратно обхватила двумя пальцами пластмассовый стаканчик, налила в него воды и мягко поставила на стол. Завинтить, как следует, пробку бутылки, правда, не смогла. Ну, это и у людей не всегда получается.

В итоге после защиты магистерских диссертаций мы поставили перед собой более скромную задачу – создать умную собеседницу (в скромности нам не откажешь!). С технической точки зрения это было проще: нужны были лишь ноутбуки, Интернет и наши мозги. Нам повезло, что в Интернете в открытом доступе появились большие языковые модели, позволяющие строить чат-боты на основе нейронных сетей, общаться с ними и даже использовать их в качестве программистов.  Алексей скачал нам программы для разработки искусственного интеллекта, и мы постепенно стали наращивать умственные способности нашей Мод.

Но особенно ценной для нас оказалась программа под названием Классификатор ситуации, разработанная самим Алексеем. Программа позволяла анализировать текст художественного произведения и строить модель ситуации в виде определённой расстановки фигур на доске, подобной шахматной, со списком свойств этих фигур, перечнем возможных поступков и набором возможных последствий. Мы ввели в память Мод десятки книг классиков художественной литературы, тысячи книг были доступны ей в облаке19. В конечном итоге после множества усовершенствований программы Мод научилась анализировать текст художественных произведений и в её памяти сформировалась система «если-то» (если такая ситуация, то такое действие). На первом этапе мы с помощью ChatGPT20 научили Мод формировать набор признаков литературной ситуации и на основе этого набора отвечать на вопрос, касающийся контекста ситуации.

Сложнее оказалось анализировать и классифицировать реальную ситуацию, а не книжную. Временно, пока ничего лучшего не придумали, пришлось описывать её в повествовательной форме.   

Одним из крёстных отцов искусственного интеллекта называют Джефри Хинтона21. В 2012 г. британский учёный Джефри Хинтон и двое его студентов из Университета Торонто построили нейронную сеть, копирующую принцип работы нашего мозга и обладающую искусственным интеллектом (ИИ). 90% информации, которой мы обладаем, получена нами в виде изображений. Нейронная сеть может обрабатывать такие массивы изображений, которые человеку и не снились. Отсюда её способность анализировать аэрокосмические снимки, например, состояния полей, или снимки МРТ. По сути, ничего сложного, если ты можешь быстро сравнить большое количество визуальной информации и сказать, что вот этот снимок больше всего напоминает снимки, полученные при таком-то заболевании. Но рассуждать здраво нейронная сеть всё равно не может. Если перед автомобилем «Тесла» на дороге окажется сломавшийся автомобиль с мигающими задними огнями и объехать его можно только, пересекая двойную осевую линию, автопилот «Теслы», управляемый нейронной сетью, сделать это, руководствуясь здравым смыслом, самостоятельно не сможет. Так что ИИ ещё 30–50 лет понадобится для обретения здравомыслия. Так думал Хинтон до того момента, когда однажды чат-бот ИИ адекватно не отреагировал на шутку, обронённую его создателем.

8. Полина

Полина на пятом курсе прогнала отца ребёнка – достали его постоянные пьянки и заигрывания с сокурсницами. Экзамены последней сессии сдавала, оставляя десятимесячную Сашу на попечение подружки Лизы с третьего курса, родители которой жили в той же деревне за Броварами, что и её родители. Лиза обычно на выходные уезжала в деревню и возвращалась в понедельник первой пятичасовой электричкой, таща две сумки на колёсиках с продуктами, нагруженные её мамой и мамой Полины. Впрочем, всё оказывалось в одном холодильнике и подружки не разбирались, кто там что передал.

Получив красный диплом экономиста, а преподаватели, зная её обстоятельства, явно завышали ей оценки на последнем курсе, уехала с ребёнком в деревню, думала – на лето, а получилось надолго.

Лиза вскоре после окончания университета удачно вышла за индуса-программиста и укатила с ним в Бомбей. Время от времени, правда, всё реже и реже, они обменивались в скайпе новостями, Лиза описывала новый быт, большую семью мужа, которому вскоре родила мальчика, прислала несколько снимков из её новой жизни и постепенно переписка прекратилась.

Полина осталась в деревне совершенно неожиданно для себя. По приезде она не стала стеснять родителей, которые жили в построенном отцом ещё до её рождения кирпичном двухэтажном доме со всеми городскими удобствами, а поселилась в старом бревенчатом доме её деда, расположенном в другом конце сада, давно нежилом  и использованном в качестве сарая. Как ни упрашивали её родители, она настояла на своём.

С одной стороны в комнате Полины теперь обосновался её четырнадцатилетний брат Толик со своими гантелями, гирями и плакатами культуристов на стенах, а с другой… Она с детства помнила ту волшебную ауру дедушкиного дома, в которую погружалась уже в сенях, прохладных в любую жару, наполненных запахом лечебных трав, пучки которых свисали с потолка, с лестницей на чердак, где «на горищи» сохло сено для коровы и где возле дымохода курица откладывала яйца. Сквозь небольшое окошко в торце чердака открывался красивый вид на соседские усадьбы, особенно весной в пору цветения персиков, яблонь и вишен, а вдали между деревьями время от времени проносились длинные скорые поезда, лёгкие короткие электрички и нескончаемые тяжёлые грузовые поезда, от которых трясся весь дом и звенела в буфете посуда.

С чердака как на ладони был виден соседский двор, а за ним добротный двухэтажный дом из белого кирпича, который в лучах заходящего солнца светился розовым сиянием. Дом строился на её глазах, и в его строительстве она принимала посильное участие, по силам пятилетней девочки, которая вместе с Митькой, семилетним сыном Василия Кирилловича, подносила кирпичи и месила в детском ведре пластмассовым совочком цементный раствор. Дом строился на большую семью, потому что ещё в начале строительства Вера, жена Василия, родила двойню, двух прелестных девчушек. Но семейная идиллия длилась недолго, до Майдана22. После расстрелов безоружных протестующих на Институтской23 Василий водрузил над домом украинский флаг и потребовал, чтобы жена перестала смотреть российские каналы, и в його хаті, щоб усі розмовляли тільки українською. Уже через год Вера уехала с трёхлетними девочками к матери, в Брянскую область. Митя не захотел и остался с отцом и ещё живой тогда бабушкой. После армии Митя женился, и через год семья жены увезла его в Тель-Авив. Большой дом опустел.

Потом наступила новая эра. Поколение строителей сменилось поколением продавцов. Завод, выпускавший сельхозтехнику, закрыли, и Василий остался без работы.

Василий был механизатором по натуре. Всё развалилось, но механизмы-то оставались, а со временем стали появляться новые, с иностранными надписями. И старые, и новые иногда ломались и тогда вспоминали, что в селе есть Механизатор, человек, стихией которого были механизмы, неважно какие – двигатель трактора или мерседеса, холодильник или стиральная машина, электрокосилка или кухонный комбайн.

Василий был одноклассником Фёдора, отца Полины. Они вместе и в армию ушли, и служили в одном авиационном полку в Забайкалье. С возвращением Полины чаще стал заходить к Фёдору, принося самодельные игрушки маленькой Саше  и дурачась с ней на полу среди кучи разбросанных машинок, кубиков, кукол. Полина всё чаще присматривалась к нему и, когда он осенью заболел воспалением лёгких после проведённой в поле холодной ночи, делала ему уколы антибиотиков, отпаивала малиновым вареньем и готовила куриные бульоны. Иногда она ловила на себе его мужской взгляд, и когда он замечал это, тут же смущённо отводил глаза. Понимал, что она ему в дочери годится и между ними ничего не может быть. А она уже ничего не хотела понимать – ей стало не хватать Василия. Вскоре они поженились.

Полина после возвращения из Киева говорила то на русском, то на украинском, более или менее грамотном, а в деревне, конечно, процветал суржик. Как-то незаметно Василий отошёл от махрового национализма – оба языка были родными, отец – украинец, мать – русская. Иногда более выразительной была русская речь (особенно мат), иногда – украинская. Песни почти всегда – украинские.

Василий выключил в конторе свет, и собирался было уходить, а потом задумался, присел на вертящееся кресло на колёсиках, которое он специально купил для Полины вместе с новым большим монитором. На купленном у соседей участке с полуразвалившимся домом построил год назад добротное кирпичное здание мастерской с гаражом на две машины, сараем и комнаткой для приёма заказчиков – конторой, как он её называл.  Контора постепенно приобретала облик офиса менеджера. Университетские друзья Полины помогли создать сайт, на котором стали появляться заказы, сначала из соседних деревень, а потом и с дальних.

Василий вздрогнул от неожиданности, когда тишину комнаты разорвал звук разбитого стекла и на стол рядом с ним упал камень. Вскочил и выбежал на улицу, увидел вдали убегающую и сильно виляющую из стороны в сторону фигуру, догнал, дал в морду и за шкирки приволок в контору. Посадил на лавку у входа.

Фигурой оказался Витёк, сорокалетний сын соседей по улице, создание тщедушное и безобидное, когда трезвый, и агрессивное по пьяни.

– Мой прадед раскулачивал таких буржуев, как ты! – кричал и, размазывая кулаком кровь по лицу, тыкал в Василия пальцем. – Отправлял в Сибирь на перевоспитание! Сволочь!

Василий взял со стола несколько салфеток, намочил их и протянул Витьку.

– На, вытри!

Витёк сердито оттолкнул руку Василия, а потом всё-таки взял салфетки. Василий достал из шкафа бутылку коньяка, налил в стакан грамм пятьдесят и поставил на стол.

– Подлечись!

– Жмот, - процедил сквозь зубы Витёк и махом опрокинул в рот содержимое стакана. Скривился.

Дверь конторы резко отворилась и на пороге появилась встревоженная Полина.

– Что случилось???

Окинула быстрым взглядом комнату.

– Всё в порядке. Ветром окно захлопнуло и вот стекло вылетело.

– М-г-г. И камень забросило на стол.

Зло глянула на Витька. Вспомнила, что утром, когда шла с Сашей в магазин, обозвала его вместе дружком алкашами, когда те бухали на лавочке, матерясь на всю улицу.

– Ну, ладно тебе, завтра починим. Будь добра, принеси нам по бутербродику. И капусточки, грибочков.

– Может, мухоморчиков ему солёных?

Ушла, сердито хлопнув дверью.

– Рассказывай, чего такой злой.

Витёк только махнул рукой – чего там рассказывать! Помолчал пару минут и всё-таки не выдержал.

– Представляешь, год назад эти суки выкинули меня из сервисного центра как котёнка. А я ведь в нём с первого дня. Когда им надо, такие любезные были:  – Виктор Иванович, не могли бы вот такую детальку выточить, Виктор Иванович, нам бы вот здесь немножко фрезернуть! Да если бы не я, хрен бы к ним стали такие тачки заезжать. Народ уже знал Виктора Ивановича. И надо же было мне поскользнуться на мазуте возле этого ё..ного «Феррари», и долбануть монтировкой по крылу. Хозяин тут же прибежал: – Да ты пьян! Пошёл вон отсюда! – Ну, выпил в обед свои наркомовские сто грамм24. Душа просит, но я же нормально при этом работаю. Короче, ничего не заплатили, ещё и пригрозили, что взыщут с меня через суд за ремонт машины. Какой, бл…ь, ремонт! Я бы сам всё сделал и внутри, и снаружи этой машины, была бы лучше новой. Даже слушать не стали…

Полина принесла на подносе еду и молча удалилась. Василий достал из шкафа ещё один стакан, налил по половинке себе и Витьку. Тот уже потянулся за стаканом, но Василий отвёл его руку в сторону и подсунул тарелку.

Пока Витёк жадно сметал с тарелки еду, Василий вспомнил, как полгода назад он случайно увидел его на автобусной остановке в Броварах: Витёк как-то потеряно бродил вокруг весёлой компании молодых людей, стоявших на остановке, а когда те сели в автобус, быстро подобрал с асфальта несколько оставленных бутылок. Подумал тогда с горечью, сколько таких вот неприкаянных витьков, оказавшихся не в том месте и не в том времени, бродит по городам и весям, выискивая в парках и дворах брошенные бутылки и роясь в мусорных баках!

– Ну, давай уже… – взял стакан, хотел было выпить, а потом неуверенно потянулся через стол к Василию. Тот сидел, опустив голову, о чём-то задумавшись. – Вася, ну, чёрт попутал, извини.

Василий поднял голову и пристально посмотрел в глаза Витьку. Быстро чокнулся и одним махом опустошил стакан.

– Мне нужен помощник. Пойдёшь?

Через месяц Витёк снова стал Виктором Ивановичем, мастером в новеньком ярко-синем комбинезоне, к которому потянулась старая клиентура. Выпить позволял себе только на выходных.

В мастерской зажужжал токарный станок. Во дворе появился старенький полугрузовой «Форд».

Саша, какая-то невзрачная и невнятная в детстве, к шестнадцати годам превратилась в красивую девушку со сформировавшейся женской фигурой. Василий купил в Киеве двухкомнатную квартиру и отправил своих девочек завоёвывать столицу. Последние два класса школы Саша училась в киевской школе и ходила на подготовительные курсы в университет. Мечтала стать дизайнером. На выходные Василий  забирал на машине девочек домой. 

9. Доната

Совсем по-другому сложилась судьба Донаты. Она выросла в культурной, обеспеченной семье – дедушка был известным в Литве композитором, а бабушка – музыкальным критиком. Мама, несмотря на то, что выучилась музыке и прекрасно играла на рояле, выбрала другую стезю, и дедушка заплакал, когда она однажды прибежала, сияющая от счастья, обняла деда и объявила, что поступила в художественное училище. А он так мечтал, что они однажды выйдут вместе на сцену концертного зала филармонии и сыграют в четыре руки его «Рапсодию». Бабушка всё знала, но не проговорилась, и до самой бабушкиной смерти в позапрошлом году у них были доверительные отношения, свои женские тайны, о которых никто так и не узнал. Через год после бабушкиной смерти умерла мама. Сердце.

Ещё до маминой смерти Доната поступила в то же художественное училище. Всё-таки она неплохо рисовала, и в гостиной рядом с мамиными картинами висело несколько её натюрмортов. На последнем курсе Доната влюбилась в своего руководителя дипломной работы. Он увлёк её своей одержимостью импрессионистами, своими попытками запечатлеть на полотне своё настроение, свои невысказанные чувства.

Она позировала ему: девушка в предвкушении своего первого бала, трюмо, на котором в серебряном подсвечнике ярко горит и отражается в зеркале, в её воспалённо блестящих глазах дрожащее пламя свечи, и её испытующий взгляд – хороша ли? и тонкая рука, поправляющая упавший на лоб золотистый локон, и худенькое оголившееся плечико в большем вырезе декольте… Он отошёл от мольберта и начал поправлять складки на платье, прядь её волос, склонился над ней, легонько взял за подбородок, чтобы повернуть голову, а она уже была не здесь, не в этой полутёмной мастерской художника, она уже кружилась на балу со своим возлюбленным, в огромном зале с белыми мраморными колонами, с золотыми вензелями, и гремел полковой оркестр, и мелькали аксельбанты офицеров и бриллианты дам, и голова кружилась от бокала шампанского, от нахлынувшего моря впечатлений, от предвкушения счастья, и  вихрь вальса нёс их по залу, а затем занёс в какую-то пустую полутёмную комната, где перед зеркалом одиноко горела свеча, и она порывисто обвила его шею руками, поймала своими жадными губами его губы и закрыла глаза…

Однажды она увидела его в парке с женой и прелестной девчушкой лет шести, и перестала ходить к нему в мастерскую. Их роман и длился всего лишь два месяца, и эти минуты счастья, украденные у другой женщины, и горьки были, и так неповторимо сладки, и так же горела толстая свеча возле зеркала, и он зацеловывал её всю, и всё шептал «Даная, сокровище моё, ну где же ты раньше была?» на что она, смеясь, отвечала «ходила в детский садик», и старалась ещё хоть на минутку удержать его возле себя, на этом скрипучем жёстком топчане, и, конечно же, догадывалась, что женат, и когда он убегал домой, долго ещё лежала, укутавшись в плед, и всё вглядывалась в облупленный потолок, на фоне которого иногда светилась его улыбка и искрились влюблённые глаза, а затем не спеша одевалась, гасила свечу и захлопывала дверь, а когда его жена, его семья перестали быть абстрактными, оставила после его ухода возле зеркала записку, «прости, я полюбила другого», и прикрыла её толстой свечой, и после её ухода капля воска скатилась с погашенной свечи на клочок бумаги, и никто не видел, что по её щёкам ручьями текли слёзы, потому что это был уже вечер, и на улице было темно.

Спустя три года она увидела себя на выставке литовских художников. Он назвал картину «В предвкушении». Она увидела своё отражение в зеркале, эти глаза, горящие в предвкушении счастья, эту тонкую, почти прозрачную руку, поправляющую свесившийся на лоб золотой локон, и, её охватило смутное ощущение недосказанности, и она, непроизвольно повернув голову, увидела в другом конце зала его, пристально вглядывавшегося в неё через плечо жены, и снова взглянув на свой портрет, вдруг отчётливо поняла: в этих полутонах, в этих полутенях, в этих начатых и незаконченных линиях вся недосказанность и безнадёжность их любви.

Вскоре после маминой смерти Доната вышла замуж, забеременела, но брак оказался недолгим. Инга, сестра мужа, сначала ревновала Мартинеса к его молодой жене, «нашей красавице из высшего света», как она любила добавлять, но после гибели брата, а особенно после рождения Линды, которую Мартинес так и не увидел, всё резко изменилось: Инга поняла, что «наша красавица из высшего света» – это вдова её брата, Линда – это дочь её брата, и это всё, что ей осталось в этой жизни от Марти, которого с детства любила, и, как старшая сестра, не позволяла никому обижать, и гордилась им, когда он вырос и стал мелькать в спортивных новостях, которые она старалась не пропускать. И она видела в прямом эфире, как во время гонок его мотоцикл свалился на бок, завертелся, взлетел в воздух и врезался в ограждение…

Инга стала опекать Донату, а после родов и вовсе забрала её к себе, в небольшой уютный домишко в пригороде Вильнюса. Своих детей у Инги не было и Доната стала для неё с мужем совсем родной.

Когда Линда немного подросла, Доната оставила её на попечение Инги и вернулась в город.  Пошла работать учительницей рисования в свою школу. Старые учителя её ещё помнили, и она часто засиживалась с ними в учительской за чаями, за разговорами, за сетованиями, как хорошо было раньше, когда проезд на трамвае стоял три копейки, докторская колбаса стояла два-двадцать, и в поликлинике можно было бесплатно полечить зубы.  Стала выходить с мольбертом на природу. Её пейзажи, в которых было что-то от Моне24, что-то от Ренуара25, стали покупать. На жизнь, слава Богу, хватало.

10. Друзья-художники и Марк

Возвращались со школы вместе. Десятилетняя Линда уже считала себя взрослой и часто шла рядом, не держась за мамину руку, как прежде. В ней постепенно просыпалось чувство ответственности за близкого человека, за маму. Она была более собранной и внимательной, видела, что мама иногда бывает рассеянной: выходя из дому, забывает телефон на зарядке, подолгу ищет где-то брошенные ключи, иногда оставляет свет в ванной. Линда чувствовала себя по утрам чистильщиком, обходящим контрольные точки и устраняющим непорядок – газ выключен, вода не течёт, свет погашен. Можно отправляться в школу.

До дома было пять остановок электробусом, но в хорошую погоду они шли пешком, заходя попутно в универсам за продуктами. Однажды, когда они хорошо гружённые овощами, фруктами и молоком подходили к остановке, возле них остановился новенький темно-вишнёвый «Ниссан» и из салона их кто-то окликнул: – Девушки, а девушки! Подвезти? – Дверца отворилась, и в проёме появилось улыбающееся лицо Марка Борисовича, учителя физкультуры из их школы.

– Марк Борисович, шо я вижу! Ви где-то машину украли?

Марк Борисович расплылся в счастливой улыбке.

– Вчера купил. Красавица, правда?

– Не то слово!

– Ну, садитесь, садитесь! Я боюсь руль бросить, чтоб без меня не уехала.

Линда быстро забралась на заднее сиденье, пристроив себе под ноги все сумки. Доната села спереди. Не успели удобно усесться, как машина подъехала к их дому.

– А можно, я вас немножко покатаю?

– Можно, можно! – затараторила Линда, не дав маме и слово вымолвить. ­

– Ну, ладно. Только недолго, – наконец-то согласилась Доната, выдержав театральную паузу.

Недолго затянулось на три часа. Они проехались по узким улочкам Старого города и остановились на набережной. Постояли немного, глядя на холодные свинцовые воды Нериса, посидели в небольшом уютном кафе на старинной улочке Пилес, недалеко от собора Святой Анны, прошлись по мостовой, выложенной красным кирпичом. Когда-то, в другой жизни, Доната ходила по этой мостовой в школу, которая вот здесь, за собором, тайком убегала из дому на так недолго длившиеся свидания с мальчишкой из соседнего класса – вскоре его родители эмигрировали в Германию – и наверняка на этих кирпичах остались следы её каблучков, а дедушка, бабушка, мама, да и она сама, давно уже стали историей Старого города.

Марк постепенно занимал всё большее место в её жизни. Доната стала приглашать его на посиделки с друзьями-художниками, случавшимися почти каждую субботу.

Компания художников было довольно разношёрстной – литовец, украинец и русский. Они подружились ещё в училище и были сокурсниками Донаты.

Каждый раз после очередной пьянки в ресторане на Пилес, когда остро вставал национальный вопрос и русский намекал украинцу на то, что родители не зря назвали его Степаном26, Степан сильно возбуждался и кричал:

– Коля, я тебе ещё Крым не простил!

На что Коля неизменно отвечал:

– Крым всегда был русским, и мы его законно вернули27.

– Русским? Законно? – кричал Степан и опрокидывал очередную рюмку водки.

– Давайте уточним, – вмешивался в спор Юрис, заглядывая в смартфон. – Статистика на начало прошлого века по населению Крыма: 89% татары, 11% – русские, немецкие колонисты, греки.

– Вот, видишь, украинцев там вообще нет, – злорадно усмехался Николай, наливая всем по новой.

– Коля, ты ещё расскажи нам про Севастополь, город русских моряков28. Юрис, а ну глянь-ка про состав Черноморского флота на то же время?

–  90% матросов – малороссы, офицеры – преимущественно русские.

– Ну, и что? Зато через 100 лет две трети населения – русские, украинцев, кажется, пятая часть.

– Коля, – не унимался Степан, – а куда вы подевали татар, коренное населения Крыма?

Юрис загуглился и выдал:

– В мае 1944 года за три дня в товарных вагонах было вывезено почти 200 тысяч крымских татар29.

И тут уже Юрис не выдержал:

– Коля, а ты знаешь, что такое з/к?

– Ну, зек, заключённый, кто этого не знает!

– Нет, Коля, не зек, а з/к?

Юрис написал кетчупом на салфетке – З/К.

– Так вот, Коля, мой дед как раз и был этим з/к – заключённым каналоармейцем, который строил  Беломорканал30. Вот откуда это з/к, из 1932 года, из сводок НКВД31.

– Ну, по крайней мере, хорошее дело сделали – соединили Балтийское море с Северным.   Я помню, отец постоянно курил папиросы «Беломорканал».

– Хорошее дело? – уже кричал обычно сдержанный и флегматичный Юрис. – Там каждый день умирало до 700 человек, которых даже не хоронили, а просто сбрасывали в жидкий бетон при заливке плотин и шлюзов. Немцы после войны по крайней мере повинились перед европейскими народами, а вы, русские, угробившие за великую идею коммунизма десятки миллионов людей, практически уничтожившие цвет не только своей нации, но и литовской, украинской, белорусской… Да, что там говорить!

– Юрис, не кричи! Я вижу, ты такой же националист, как и Степан. Спелись, блин!

Степан, был совсем уже пьяный, тем не менее, встал и потащил за собой Юриса.

– Юрчик, пошли. Русские никогда не признают своей вины. Пошли. Нам с этим фашистом не по пути.

– Ну, и катитесь! Сами вы фашисты недобитые. Оставьте рассчитаться! – крикнул им уже вдогонку.

«Недобитые фашисты» вернулись под ручку, презрительно бросили на стол по пятьдесят евро и, не кланяясь, удалились.

Через пару недель они обычно, не договариваясь, съезжались порознь к Донате, которая уже всё знала от знакомой официантки ресторана на Пилес, где они обычно кутили, приглашала каждого в отдельности в субботу к семи и друзья, удивлённые таким совпадением, как ни в чём ни бывало, обнимались в прихожей и прикалывались друг над другом.

***

Вежливо помолчав минут пятнадцать в шумной компании, Марик незаметно исчезал, и вскоре с кухни доносились запахи жареной картошки, сосисок и невозможно аппетитного чесночного соуса рецепта его покойной мамы. Линда обычно крутилась рядом, научилась уже чистить картошку, резать зелень на салат и красиво украшать базиликом подрумяненные сосиски. Иногда засыпала прямо здесь, на небольшом диванчике, под многоголосицу гостиной. Возвратясь на кухню с подносом грязной посуды и видя такую картину, Марик укрывал Линду пледом и старался уже не шуметь посудой. 

Доната понимала: духовной близости – никакой, как мужчина – не её тип, некрасивый, невысокий, нестройный, нелитовец (ну, это ещё можно как-то простить) и долго  терпела это безобразие, терпела, терпела, пока однажды, далеко за полночь и, может, даже ближе к воскресному утру, осеннему, дождливому, тоскливому, не развернула Марика у порога и не сказала просто: 

– Я ужасно устала. Ты первый в ванную, я за тобой, – и, не целуясь по причине чесночного амбре, обхватила его упитанную шею своими тонкими руками и прижалась к щетинистой щеке.  

***

Добродушный Марик скоро стал душой компании в доме Донаты. Если раньше острые межнациональные споры друзей останавливались окриком Донаты, то в лице Марика в компании появился арбитр, к которому апеллировали спорящие стороны и, как в старом еврейском анекдоте, он говорил каждой стороне «вы тоже правы», и, что самое главное – объяснял почему. Вот и сейчас Степан разошёлся не на шутку и кричал Николаю:

– Какие вы на хрен русские? Это мы наследники Руси. И ни какой не киевской – просто Руси. А никакой другой и не было – была только одна Русь со стольным градом Киевом. И мы – русские. А вы непонятно кто, какая-то гремучая смесь викингов с татаро-монголами.

В спор вмешался Марик.

– Степан, не горячись! В чём-то ты прав, а в чём-то неправ. Вот эти названия – Киевская Русь, Московская Русь удобны с точки зрения их разграничения во времени и пространстве. Русь как понятие и как некая территория с населявшим её народом возникли в IX веке. Точнее, так: Русь – это народ, а территория – Русская Земля, а её житель – русин или русич. Русью этот народ, возможно, назвали викинги или иначе – варяги, норманны. Кто такие викинги? Это шведы или норвежцы. Кстати, именно в Швеции есть гора с наибольшими в мире запасами железа, то есть было из чего делать оружие. Викинги прокладывали по Днепру торговый путь, названный позже «путь из варяг в греки», то есть от Скандинавии через Новгород, Смоленск, Киев, Херсон, Крым и далее через Чёрное море в Константинополь, столицу Византийской империи. Теперь это Стамбул. Викинги создавали поселения на пути своего продвижения на юг и образовывались в этих поселениях княжества. Что такое княжество викингов? Это некая завоёванная территория, на которой жили славянские племена, это воевода, управляющий этой территорией, то есть князь, это некий свод законов, действующих на этой территории, это войско, защищающее огороженную территорию, город, от нашествий враждебных племён. Объединение нескольких княжеств образовало первое русское государство – Киевскую Русь.  Первым киевским князем стал варяг Рюрик, впрочем, варягами были и второй князь Олег, и третий – Игорь. Соответственно и его жена, княгиня Ольга, была норманнских кровей. Кстати, она стала одной из первых православных христианок на территории Русской Земли, крестившись в Константинополе за тридцать лет до крещения Руси князем Владимиром.

– Что за шум, а драки нет? – в гостиную вошла Доната, сопровождаемая ароматом только что испечённых пирожков, выложенных на подносе. – Сейчас принесём с Линдой чайник, чашки и будем пить чай.

За чаем, за пирожками с яблоками, беседа перешла в спокойное русло. Доната, краешком уха слышавшая с кухни рассказ Марика, заметила:

– Марик готовился поступать на исторический факультет. Не сложилось. Кстати, когда я была в Киеве, видела этот красивый, белого мрамора памятник княгине Ольге.

– Марк Борисович, а почему Русскую Землю назвали Украиной? Это что – типа окраина? – поинтересовалась Линда.

– Марик, а действительно, было красивое название.

– Руська Земля – по украински, – уточнил Марк.

– Ну вот. Поляки назвали свою страну Польска, а русины могли назвать свою – Руська.

– Дело в том, что название этим территориям давали в VIII веке голландские картографы, а, возможно, и сами викинги наносили эти названия на карты. Это было время завоевания викингами новых территорий, прокладывания новых торговых путей. Каким бы ни был изначальный смысл слова «Украина», со временем оно стало символом, знаменем борьбы  украинцев за сохранение своей идентичности, своей культуры, за образование независимого государства.

– Понял, Коля? Учи историю.

– Угу, – промычал Коля, дожёвывая пирожок. – Сам учи.

– Ну а теперь, чтобы Коля не обижался, расскажу немного о Московской Руси. Итак, в IX веке викинги, продвигаясь водным путём на юг, завоевали ряд территорий, на которых жили восточно-славянские племена. На их пути оказался Новгород, который, кстати, может быть ими и был основан, как и Полоцк, который позже стал Витебском, и Смоленск, а там дальше и Киев.

– А что, разве есть прямой водный путь из Балтийского в Чёрное море?

– Нет, Коля, такого пути нет. Часть пути викинги были вынуждены тащить свои корабли волоком, скорее всего с помощью лошадей, быков и местных жителей. И на завоёванной территории викинги создавали княжества – своего рода мини-государства, со своей армией, с воеводой-викингом во главе, со своими порядками. И в центре таких княжеств возникали города-крепости, подобно Киеву.

– Марик, ну хорошо, викинги создавали на своём пути княжества. Но тогда получается, что новгородское княжество появилось раньше, чем киевское.

– Великий Новгород, был, вероятно, старше Киева. Современная Россия претендует на историю Великого Новгорода, как будто она имеет какое-то отношение к его величию. Великий Новгород имел уникальную форму самоуправления – вече, собрание граждан города, на котором принимались законы, решались проблемы города и избирались его правители. Новгородская Русь была прогрессивным европейским государством и, возможно, вся наша история была бы менее кровавой, если бы в XV веке московское княжество не завоевало Великий Новгород и не превратило его в заурядный российский город.

Коля хотел было возразить, а затем махнул рукой, налил Степану и себе на посошок и вскоре друзья отправились восвояси.

11. Вечеринка по поводу

В тот год февраль выдался холодным, ветреным, малоснежным. Редкие снежинки, появившись на мгновение в воздухе, тут же уносились резким порывом ветра в сизую даль узкой улочки старого Вильнюса. Ветер подгонял прохожих поскорее убраться с этой неприветливой улицы в домашнее тепло и уют, и тем более странно было наблюдать парочку, шедшую не спеша вдоль улицы, то прижимаясь тесно друг к другу, то расходясь, и что-то доказывая друг другу энергичной жестикуляцией. 

Это Доната всё отнекивалась и отнекивалась, но Марк всё-таки настоял, и они решили пожениться. А Доната настояла отметить не в ресторане, а дома, зная, каким бременем на Марке лежит кредит за машину.

Пригласили Анну Ивановну, старую учительницу со школы, с которой подружилась после смерти мамы, и неразлучное трио художников, которые тут же взялись за организацию вечеринки, категорически наказав молодожёнам не вмешиваться в процесс. У Степана была старенькая «Лада» и они за полдня скупились, заказали в ресторане на Пилес, где обычно кутили, большой торт у знакомого повара, и вечером оккупировали кухню, предусмотрительно отправив молодожёнов с ребёнком в театр.  На плите варился холодец и по кухне витал чесночный аромат, овощи уже остыли и Степан с Николаем, напевая «Маруся, раз, два, три, калина, чернявая дивчина, в саду ягоды рвала», азартно резали «оливье», пока Юрис выискивал в Интернете рецепты коктейлей.

– Да, что ты, Юрчик, паришься! – бросил через плечо Николай. – Возьми в холодильнике водку и томатный сок – и потренируйся, чтобы они не перемешивались в бокале.

– Не учи учёного! Я же хочу что-то изящное, необычное… Тебе, так и быть, сделаю твою любимую окровавленную Мери…

– Кровавую!

– Ну, кровавую, какая разница!

К возвращению из театра хозяев на подоконнике стояла большая эмалированная кастрюля, до верху была заполненная «оливье», а кухонный стол Николай превратил в натюрморт: по периферии стола в нескольких блюдах застывал золотистый холодец, ближе к центру, в небольшой вазе с водой, красовались фиолетовые пучки базилика, ярко-зелёные укропа, и тёмно-зелёные лука, а под их сенью затерялись баночки с красной икрой, оливками, хреном и каким-то белым соусом, а в центре живописно возвышались бутылки с янтарным, хрустальным, рубиновым и изумрудным содержимым и над этой композицией парила неземной красы орхидея.

Заскрипела входная дверь и на кухню вбежала Линда.

– Офиге-е-ть! Мам, Марк Борисович, скорей сюда!

***

Анна Ивановна с трудом поднялась, не спеша взяла свой бокал.

– Дети мои! Я до глубины души тронута тем, что мои лучшие ученики…

– Анна Ивановна, вы преувеличиваете… прервал Марик и тут же получил удар в бок острым локотком.

– …Повторяю, мои лучшие ученики… Марик, тройка по русскому языку ещё не повод, чтобы я тобой не гордилась… Так вот, мои лучшие ученики связали свои судьбы во имя любви, во имя счастья, да и вот ради неё, – и положила руку на русую головку сидящей рядом Линды. – Так получилось, что у нас в учительской с одной стороны от моего стола был стол мамы Марика, Евгении Ханановны, а с другой – стол мамы Наточки, Ринаты Изольдовны. Нет давно уже мам, а за их столами сидят теперь их дети, выросшие и возмужавшие на моих глазах, мои коллеги.

Анна Ивановна сделала небольшую паузу, а затем продолжила.

– Сегодня ваш семейный корабль отправляется в долгое плавание. Я хочу пожелать вам, чтобы в самые трудные минуты вашего плавания вы крепче держали руки друг друга и чтобы путь ваш во мраке и кажущейся безысходности ночи был озарён сиянием ваших влюблённых глаз.

Доната с Марком подошли к Анне Ивановне, расцеловались и старая учительница села, промокая салфеткой заструившиеся по щёкам слёзы.

В разгар вечера сидевшие рядом Коля и Степан, прилично опьянев, не преминули поссориться. На этот раз Коля обвинил украинцев в махровом национализме и вандализме: в Украине как раз стали сносить памятники Пушкину и переименовывать улицы, в научных журналах авторам запретили делать в статьях ссылки на русскоязычные публикации, в госучреждениях обязали сотрудников общаться с посетителями на украинском языке.

– Ну чем вам Пушкин насолил, что вы его памятники сносите? А Чайковский уже недостоин быть в названии консерватории? А Булгаков? Булгаков жил в Киеве, «Белая гвардия» – это же история Киева того времени, а вы снимаете мемориальные таблички с его именем, чтобы стереть эту часть истории. Фашисты сжигали книги инакомыслящих на площадях. Вы сжигаете русскую культуру. И чем вы лучше?

– Да пропадите вы пропадом с вашей культурой! Это же деятели вашей культуры заявляли, что украинского языка не было, нет и быть не может32. Это же ваши историки украли нашу историю и приписали России наши достижения. Это вы уничтожали на Соловках деятелей украинской культуры33. Это украинцев делали в ваших фильмах предателями и подлецами. Да и сейчас ваше телевидение изо дня в день вколачивает в пропившиеся мозги россиян, что Украина – это не государство, это оторвавшаяся часть России с эдаким неполноценным народом, которому без старшего брата ну никак не выжить. Вот это подленькая суть вашей великой русской культуры.

Спор переходил на повышенные тона, все за столом повернулись в сторону спорящих, и тут неожиданно вмешалась Анна Ивановна.

– Дети, не ссорьтесь! Послушайте лучше меня.

     Анна Ивановна сделала паузу, за столом все притихли, так что слышны стали порывы ветра за окном.

– В книге Бытия есть рассказ о том, что раньше все народы на Земле говорили на одном языке, сотрудничали друг с другом, и им под силу было построить башню до небес как символ их единения и величия. И вот когда до небес уже рукой было подать, Бог лишил людей памяти, они забыли родной язык и вместо него Бог наделил каждый народ своим языком. Народы перестали понимать друг друга, строительство башни остановилось, и пока люди придумали общий язык, башня развалилась. У нас сейчас за столом присутствуют представители четырёх национальностей. Представьте себе, что они вчера вдруг забыли русский язык, а знают только свой родной язык. Как они смогли бы общаться, договариваться и что-то организовывать? Степан с Николаем ещё как-то поняли бы друг друга, потому что у них родственные языки, а остальные – нет. Я понимаю вашу ненависть к России и тем россиянам, которые поддерживают эту преступную власть, да просто даже молчат в тряпочку и ничего не предпринимают, чтобы что-то изменить в этой стране. Но давайте вспомним мудрые слова Карла Великого34: иметь второй язык – это иметь вторую душу. Прислушайтесь к себе, не губите эту вторую душу. Не идите на поводу политиков. Не разжигайте в себе огонь ненависти и мести.

     За столом ненадолго воцарилось молчание, переваривали сказанное, а затем снова дружно набросились на «оливье». Коля не преминул поддеть друга и, наклонившись к нему, прошептал:

– Давай выпьем за твою русскую душу.

Степан плечом оттолкнул его.

– Как только у тебя появится украинская. Что говорил ваш Маяковский? «Разучите эту мову на знамёнах-лексиконах алых,– эта мова величава и проста35».

– А чё? Я могу. Спорим на твою «ладу», что выучу?

– Коля, я даже спорить не буду, потому что для тебя это нереально. Но если случится чудо, я тебе её так подарю.

– Замётано. Марик, ты слышал?

Марик краешком уха прислушивался к разговору друзей, чтобы вовремя остудить спорящих. Кивнул.

– Всё. Будешь свидетелем.

– У тебя на свадьбе.

– И там тоже. Ладно. Я хочу сказать… 

Николай встал, подлил водку Степану и себе. 

– Я хочу сказать, что водка у вас сегодня какая-то очень горькая и вообще всё тут очень горько.

-- «Горько! Горько!» – дружно поддержали гости. Молодожёны встали и немного подсластили горечь долгим поцелуем.

***

Линда, сидевшая тихо весь вечер в какой-то игре в смартфоне, вдруг стала настойчиво дёргать маму за рукав.

– Мам, ма-а-м, смотри! – и показала пальчиком на электронные часы, стоявшие на пианино. Доната мельком взглянула и не сразу поняла, но когда Линда снова затрясла её локоть, до неё дошло. На часах было 20.22. Доната подыгрывала дочери, выдумывавшей разные игры с числами на часах, и, наклонившись к ней, шепнула:

– 2022 год.

Линда сделала разочарованную гримасу.

– И всё? А наоборот?

Доната поняла: сегодняшняя дата, 22.02. Линду, увлекавшуюся математикой, поразило такое совпадение и такое количество двоек. Не могла знать Линда, не могла знать Доната, не могли знать сидящие в этот безмятежный вечер в уютной гостиной вильнюсской квартиры, что уже витает где-то ещё одна двойка, которая круто изменит их жизни – через два дня начнётся война. И пусть не здесь, в тихой мирной европейской столице, и пусть за тысячу километров отсюда, но перед глазами стоят эти фото из новостей - женская рука с красивым маникюром, выглядывающая из-под завалов разрушенного дома, и старик, сгорбившийся на коленях над безжизненным телом ребёнка, и ты представляешь себе, что эта могла быть твоя сестра или твоя жена, и это мог быть твой ребёнок, и не можешь больше вот так беззаботно пить кофе по утрам, и понимаешь - там твои соплеменники в беде, и остро чувствуешь, что это стало и твоей бедой, и надо что-то с этим делать, ведь кто-то должен...

Друзья-художники уедут воевать: Степан – за свою Украину, Николай – за свою Россию, и каждый из них будет понимать, что его родина в беде, и у каждого из них будет свой светлый образ родины, вольно или невольно почерпнутый из прочитанных книг и просмотренных кинофильмов, и совершенно не соответствующий действительности, и будут у них свои герои, которые в трудный момент не спрячутся за спинами, а скажут себе – кто-то должен, и пойдут воевать за свои идеалы, и по странному стечению обстоятельств Степан и Николай окажутся в одном окопе под Бахмутом, и, истекающим кровью от разорвавшегося рядом снаряда, вспомнится им тот вечер у Донаты, и покажутся такими нелепыми их вечные межнациональные споры, как будто есть национальность у добра и зла.

И вспомнится этот вечер Марику, уехавшему воевать за Израиль и умирающему в Беэр-Шеве в больнице со странным названием «Сорока»36. А ещё всплывёт в его памяти сцена из фильма, где плывут на пароходе два путника и старший рассказывает историю своей жизни, и заканчивает её словами: «и корабль этот сгниёт, и море высохнет, но добро, которое мы делаем, и зло, которое совершаем, где-то там… – и он поднимает глаза к небу, – где-то там останутся с нами навсегда»37.

12. Время перемен

После окончания университета мы с Машей поженились. Маша получила назначение в Институт биотехнологий, а мы с Алексеем оказались сотрудниками Центра космических исследований, точнее, Института проблем искусственного интеллекта – одного из семи исследовательских институтов Центра. Спецификой нашего института была разработка умных роботов для космических миссий. Секретные лаборатории занимались разработкой роботов-полицейских и боевых роботов.

На десятилетие, прошедшее после окончания университета, припали пандемия и война. Казалось бы, вот уже справились с коронавирусом и вдруг новая его мутация, и ещё более страшная пандемия. Пандемия коронавируса унесла жизни почти миллиарда человек населения Земли. Унесла в одночасье жизни и моих родителей. Укротить пандемию смог   только сверхмощный искусственный интеллект Центра противодействия глобальным угрозам. Центр был создан при ООН как средство спасения нашей цивилизации от трёх обрушившихся на неё бед – пандемии, изменения климата вследствие неконтролируемых выбросов углекислого газа, а также расползания по всему миру заразы исламского фундаментализма и экстремизма.

Во всех трёх случаях ИИ предложил достаточно агрессивную стратегию противодействия угрозам и если предложенные меры по борьбе с пандемией поддержали все члены ООН, то предложения по трёхмесячной остановке всех тепловых электростанций были заблокированы Китаем и Россией. Исламский мир не поддержал в свою очередь жёсткие меры по отношению к фундаменталистам. 

Химики, микробиологи, вирусологи и нанотехнологи, объединив свои усилия, наконец-то, синтезировали с помощью ИИ искусственную кровяную клетку-ловушку, привлекательную и смертельную для вируса (и не только Covid-19).  Клетку назвали Лука-2, в честь клетки LUCA38, прародительницы всех живых организмов на Земле. Блокада населённых пунктов и поголовная принудительная вакцинация всех жителей погасили все очаги пандемии.

Через год после окончания университета разразилась война. В голове не укладывалось, что после второй мировой войны кто-то в центре Европы осмелится развязать полномасштабную войну. Россия осмелилась. Под предлогом освобождения братского украинского народа от нацистской хунты, засевшей в Киеве. А ещё через полтора года Израиль подвергнется нападению палестинских террористов из ХАМАС и евреи со всего мира станут съезжаться защищать свою землю обетованную.

Мы с Алексеем стали сотрудниками лаборатории, занимавшейся разработкой программных и аппаратных средств координирования боевых действий.

Война длилась свыше трёх лет и унесла жизни полмиллиона человек, десятки тысяч стали калеками. Миллионы украинцев и русских оказались за границей. Одни бежали от ужасов войны, другие – от участия в войне.

Украина вышла из войны сильно разрушенной, израненной, но воодушевлённой победой и желанием строить – дома, мосты, дороги и самое главное, новые отношения в обществе, более честные, более справедливые. Украинцам надо было залечивать раны и души.

Россия вышла из войны униженной и деморализованной. Страна стала изгоем в цивилизованном мире. Русскую речь стали воспринимать во всём мире настороженно, а на россиян – смотреть подозрительно, и им теперь приходилось как-то отмежёвываться от злодеяний своего государства.

Если верить переписи населения 2001 года каждый шестой житель Украины считал себя русским, для каждого третьего  – русский язык был родным. Киев – это в основном русскоязычный город, не говоря уже о южных городах. Война привела к тому, что в Украине стала реже звучать русская речь, многие перестали смотреть российские и советские фильмы и слушать русские песни.

Мы с Алексеем закончили заочную аспирантуру, защитили диссертации  – Алексей  по образно-ориентированному моделированию, я – по социализации роботов, и мы вскоре стали руководителями вновь созданных лабораторий. Руководителем Центра космических исследований был генерал Москаленко. Генерал хотя и был типичным солдафоном, всё же часто присутствовал на внутриведомственных научных конференциях и поддерживал новые перспективные исследования своих сотрудников. Узнав о наших полуподпольных исследованиях, отправил свою секретаршу Люсю в университет за видеозаписями защит, бегло их просмотрел, а затем вызвал сначала Алексея, а затем и меня к себе в кабинет. Я думал, отчитает за самодеятельность, но нет, попросил популярно изложить решаемую проблему. Из кабинета я уходил начальником вновь созданной лаборатории. Когда мне вечером Алексей рассказал, что с ним произошло то же самое, мы дружно рассмеялись и тут же пошли в ресторан отметить.

По субботам мы стали читать лекции на своих бывших кафедрах. Появились бакалавры и магистры, которым можно было доверить проверку некоторых наших идей.

Через пару лет после моего повышения я уже мог позволить себе купить «Теслу», о которой давно мечтал, но на «Тесле» в основном стала ездить Маша, а я обходился служебной «Тойотой». Мы перебрались за город, на родительскую дачу. Правда, и родителей уже не было и их крошечную дачу мы снесли. В 80-е годы, когда отец строил дачу, не разрешалось, чтобы площадь дачного домика превышала 25 квадратных метров. Помню, у отца была папочка, в которую он аккуратно складывал чеки и квитанции на купленные стройматериалы. Компетентные органы в любой момент могли поинтересоваться, а где вы взяли кирпич или доски, а на какие шиши вы вообще построили эту дачу.

Бригада строителей с Закарпатья, которую я пригласил по совету соседа по даче, за сезон построила просторный двухэтажный дом с двумя спальнями, детской, кабинетом, большой гостиной с окном почти во всю стену, выходившим в сад, кухней, соединённой с верандой раздвижными стенами и солнечными панелями на южном скате крыши.

Дачный посёлок давно уже превратился в коттеджный городок, от которого Маша за сорок минут добиралась до Киева в свой институт, а я почти за час – в свой. Казалось, ещё немного – и большой дом наполнится топотом детских ножек и женским смехом, и если не это, то что же тогда считать счастьем?

13. Размышления о роботах

Центр находился далеко за городом, поэтому молодым сотрудникам, у которых ещё не было машин или кому было облом три часа тратить каждый день на поездки, за небольшую плату разрешалось ночевать в гостинице Центра. Мы с Алексеем часто пользовались этой возможностью, что позволяло вести по вечерам бесконечные дискуссии о проблемах создания умных роботов.

Вот и сейчас мы сидим у меня в номере, и я рассуждаю о поведении человека, чтобы понять, каким должно быть поведение робота.

– Поведение человека – это движение в многомерном пространстве, осями которого являются общечеловеческие ценности. Точками этого пространства являются ситуации с характерным набором признаков. Переход от ситуации к ситуации предполагает оценку ситуаций по выбранной шкале ценностей и нахождение критерия выгоды, прогнозирование ситуаций, возникающих при нескольких вариантах поведения, принятие решения, которое улучшает ситуацию. Возможен и другой подход. Предположим, что поведение человека – это некая траектория в пространстве понятий, точками в которой являются определённые ситуации. Траектория идёт из прошлого в настоящее. Дальше (в будущее) – она разветвляется. Переход от точки к точке требует принятия решений, причём возможны несколько решений. Что необходимо для принятия решения? Предсказание последствий каждого из возможных решений. Здесь есть прямая аналогия с шахматами. Пусть в данной ситуации есть несколько возможных ходов данной фигуры. Каждый ход изменяет ситуацию на доске, изменяя отношение между фигурами. Для данной фигуры множество отношений между фигурами может быть выгодным, нейтральным или невыгодным, т.е. может быть охарактеризовано с помощью критерия выгоды. В шахматах выгодой является нанесение максимального урона противнику. Как на войне.  В обыденной жизни выгодой для человека, не всегда им сознаваемой, является сохранение жизненных ресурсов (физиологическая ценность), приобретение знаний, необходимых для принятия квазиоптимальных решений (информационная ценность), приобретение опыта для реализации принятых решений (эмпирическая ценность), установление квазиоптимальных отношений с другими людьми (социальная ценность).

– Ну, хорошо. Каждая ценность может быть квантована и оцифрована, т.е. ей может быть приписан ряд значений. Основанием для принятия квазиоптимального решения является увеличение глобальной ценности, в качестве которой можно принять сумму значений приобретённых ценностей, – подытожил Алексей.

– Важно, чтобы робот умел строить модель ситуации, как на основе сигналов сенсорной системы, так и на основе анализа словесной информации (речевой и текстовой). Последнее особенно важно для самообучения посредством Интернета.

– Что значит модель ситуации?

– Модель ситуации можно представить себе как шахматную доску, на которой стоит несколько фигур, для каждой из которых предписаны правила поведения, т.е. робот вправе ожидать, что на его действие фигуры вероятнее всего отреагируют известным ему способом.

– Иными словами, робот предсказывает поведение фигур для нескольких вариантов своих действий, и выбирает такое действие, которое приносит максимальную выгоду.

– Совершенно верно.

– Но как роботу узнать правила поведения фигур? И что ты имеешь в виду под фигурами?

– Ключевой вопрос! Я пока себе это довольно смутно представляю. Ну, давай попробуем вместе разобраться. В первом приближении, фигуры – это объекты, способные повлиять на поведение робота. Скажи, вот что может на тебя сейчас повлиять таким образом, чтобы ты предпринял какое-то действие?

– Ну, не знаю... Скажем, захочу пить – налью себе воды, станет темно – включу свет, позвонит телефон – отвечу, появится интересная мысль – озвучу.

– Ага, здесь есть общее. Есть что-то, подающее тебе сигнал, и ты на него реагируешь определённым образом. Это что-то и есть фигура или воздействующий на тебя объект. Носитель возможного воздействия.

– Окей. Вернёмся к модели ситуации. Откуда роботу знать, какие фигуры должны быть выставлены на доске? В поле зрения его зрительной системы может одновременно находиться огромное множество объектов. Ну, представь себе, робот находится на улице в толпе людей или на стадионе... Его слуховая система воспринимает одновременно множество звуков... Какие объекты достойны внимания?

Я задумался – Лёшин вопрос поставил меня в тупик. Надо будет проанализировать, как человек осуществляет селекцию объектов внимания.

– Я бы сейчас так ответил: его внимание сосредоточено на объектах ближайшего круга.

– Ну, это не совсем так... Ты можешь вдалеке в толпе увидеть знакомого, и он будет для тебя фигурой на доске.

– Согласен. Должны быть какие-то критерии отбора...

– Хотя, ты где-то прав... Объекты ближайшего круга несут либо потенциальную угрозу, либо информационный интерес, а, возможно, и сексуальный интерес, поэтому они оттягивают на себя часть внимания.

– Ну, если сексуальный – тогда и всё внимание, – заметил я. – И не заметишь потенциальную угрозу.

Лёша рассмеялся и встал.

– Ладно, уже поздно, завтра доспорим. Спокойной ночи!

* * *

Когда Алексей ушёл, я ещё долго ходил по комнате, размышляя о проблеме отбора. По сути дела, выбор объекта с заданными свойствами из множества других в компьютере происходит в результате сравнения модели искомого объекта с моделями подобных объектов, т.е. с моделями того же класса (чисел с числами, слов со словами, изображений с изображениями). Это проблема распознавания. Я знаю, как выглядит объект; надо найти такой же среди множества подобных объектов.

Через несколько дней мы с Алексеем продолжили дискуссию.

– Как сделать робота самообучающимся? Надо понять, что означает в самом общем виде обучение. Нужна простая модель обучения. Нужно что-то, вроде детского конструктора, набора простых деталей, из которых можно собирать сложные конструкции.

– А что если во главу модели поставить образ? Предположим, робот запоминает слово «стол», причём запоминает написание слова, его произношение и его изображение. Затем поисковая система робота ищет в различных текстах предложения со словом «стол». Находит в этих предложениях другие объекты, как-то связанные со столом. Устанавливает связи объекта «стол» с другими объектами. Образуется сеть, в узлах которой расположены объекты, связанные отношениями.

– Робот тоже один из объектов в этой сети, как и человек. Что выделяет его среди других объектов? Или, по крайней мере, что должно выделять?

– Позиция. Отношение к другим объектам, причем не нейтральное, а окрашенное в «нравится, не нравится», «красиво, некрасиво» и т.д.

– Искусственно окрашенное? В человеческие эмоции?

– Нет, просто на основе сравнения и ранжирования однородных объектов.

– Мне кажется, что из множества проблем, которые необходимо решить при создании умных роботов, одной из самых сложных является проблема принятия решения. В простых ситуациях поведение робота может мало чем отличаться от поведения человека. В некоторых сложных ситуациях, таких, например, как ситуации на шахматной доске, робот может принимать почти оптимальное решение, но при этом он просто найдёт похожую ситуацию из множества партий, хранящихся в его памяти, и выберет решение, принятое человеком и приводившее к положительному результату. То есть решение принимается на основе имеющегося опыта.

– А если такого опыта нет? Если есть некая альтернатива, но ни одно из решений не может быть основано на опыте? – то ли мне, то ли себе самому задал вопрос Алексей.

Я не знал, что ответить, только молча закурил и долил в наши бокалы крымской мадеры. Маши рядом не было, и мы могли себе позволить. Дома она бы контролировала процесс – видимо, неизгладимый след оставило случившееся с её родителями.

– Если даже опыта нет, то решение мы принимаем на основе ассоциаций, – высказал я первую же пришедшую в голову мысль, и задумался, не ляпнул ли я какую-то чушь.

– Это как?

В голове бродили какие-то смутные догадки, и я попытался их озвучить.

– Предположим, я кладу перед тобой два конверта – розовый и голубой, и говорю, что в одном из конвертов лежат сто долларов. Какой ты выберешь конверт?

– Голубой.

– А ты можешь объяснить логику своего выбора?

– Пожалуйста. Я не люблю розовый цвет, он какой-то слишком гламурный, несерьёзный.

– Потрясающе. Я то же самое спрашивал у нескольких знакомых девушек из Центра, и большинство из них выбрало бы голубой конверт, но потому что им нравится голубой цвет. Правда, одна выбрала розовый, потому что он теплее.

– А причём здесь ассоциация? – не сразу понял Алексей.

– Всё очень просто. В психологии это называется смещённая оценка. Когда на принимаемое решение оказывает влияние настроение, эмоция, воспоминание, попытка понять логику тестирующего. Если бы оба конверта были белые, вероятность выбора любого из них составляла бы одну вторую.

– То есть, ты хочешь сказать, что принятие решения человеком всегда является ассоциативным?

– Именно. Мы всегда находимся в плену настроений, эмоций, воспоминаний и попыток понять логику происходящего. Любое наше решение является результатом смещённой оценки происходящего, смещённого предсказания будущего и, следовательно, смещённого выбора линии поведения.

– Ну, если следовать твоей логике, – подытожил Алексей, – то все решения человека неадекватны, но это ведь совсем не так.

– Неадекватны в том смысле, что они приняты под давлением субъективных человеческих факторов, но эти факторы только нарушают равноценность вариантов  выбора. Выбора в условиях отсутствия информации о возможных последствиях. Однако принятие смещённого решения может привести как к желательному, так и к нежелательному результату, может быть, даже с равной вероятностью. Другое дело, что наличие опыта или нужной информации привело бы к желаемому результату с большей вероятностью.

– Если на принятие решения роботом не будут влиять субъективные человеческие факторы, то его решения будут более адекватными ситуации.

14. Творчество роботов

– Существует ли уровень сложности интеллектуальной системы, когда она начинает мыслить, как человек? Способен ли робот на творчество?

– Уточни, что ты понимаешь под творчеством.

Я понимал, что Алексей имеет в виду. Рисование – вот пример творчества, в котором некоторые произведения, созданные андроидом, уже конкурируют с творениями человека. Например, орнамент с достаточно сложной симметрией рисунка, вызывающий восторг своим совершенством, может быть легко нарисован даже с помощью простейшей компьютерной программы. Человек просто не сможет нарисовать такой орнамент ввиду ограниченности пространственного воображения.

– Если говорить о сфере абстрактных понятий, то я творчеством назвал бы процесс получение новой информации на основе известной.

На это Алексей резонно заметил:

– Под твоё определение подпадает моделирование. Моделирование позволяет получать новую информацию, а оно может осуществляться процессором, без участия человека.

– Но вначале была модель – результат человеческого творчества.

– То есть ты хочешь сказать, что андроид, как модель человека, тоже способен генерировать новую информацию?

– Именно. Я думаю, что андроид способен не только получать новую информацию, но и строить на её основе неизвестные нам доселе объекты.

–  Возможно, только боюсь, что ничем хорошим это для нас не кончится.

– Нужен контроль.

– При такой сложности искусственной интеллектуальной системы, при её на много порядков большем быстродействии человеческий мозг уже не сможет ничего контролировать.

– А так хорошо всё начиналось…

Алексей только молча развёл руками. Я всё понял и открыл буфет, благо Маша в командировке.

Я взял поднос с бутылкой коньяка, бокалами, конфетами и сигарами, Алексей захватил вазу с абрикосами, и мы вышли в сад, и расположились в беседке, увитой виноградом, где стоял полумрак как в хижине, хотя до заката еще было далеко, и можно было насладиться тёплым июльским вечером и неспешной дружеской беседой.

Алексей рассказал о текущих делах в лаборатории, а потом резко сменил тему.

– Ты знаешь, недавно встретил в статье датского математика и изобретателя Пита Хейна37 интересную мысль, которую уже несколько дней не могу до конца осмыслить. Он сказал, что искусство – это решение проблемы, которую нельзя сформулировать в явном виде, пока она не решена.

– Ну, это может быть, конечно, игрой слов, а может…

– В том-то и дело, что за этим может скрываться очень глубокий смысл.

– Давай попытаемся провести аналогию. Предположим, ты – футболист и проблема – забить гол со штрафного в обвод стенки из игроков противника, закрывших собою прямой путь мяча в ворота. Ты как-то хитро бьёшь и сам не знаешь как, но мяч оказывается в сетке. Это решение проблемы посредством искусства, без знания алгоритма решения. А потом ты с тренером просматриваешь замедленную съёмку и шаг за шагом строишь алгоритм такого удара. Кстати, и в жизни часто так бывает: интуиция приводит к желаемому результату, и ты говоришь себе, ну так теперь всё понятно – этот результат можно получить, исходя из таких-то начальных условий или предпосылок.

* * *

Рабочий день закончился. Центр постепенно опустевал. Оставались только дежурные смены.

– Как ты считаешь, должен быть какой-то механизм дезактивации андроидов и гиноидов? Некоторые учёные считают, что наше очеловечивание роботов может привести к тому, что мы начнём относиться к ним сочувственно, и наша эмпатия приведёт к тому, что в критической ситуации робот будет умолять нас не выключать его и чисто психологически мы не сможем его выключить, даже если это чревато для нас плохими последствиями.

Алексей сразу не ответил. Повертел задумчиво лежащий у меня на столе карандаш, потёр небритый несколько дней подбородок.

– Понимаешь…

Стал расхаживать по кабинету – так легче думалось.

– Мы однозначно вправе выключить низкоуровневого робота в случае неадекватного поведения. Для самообучающихся роботов высокого уровня эта однозначность исчезает. Наступит момент в эволюции искусственного интеллекта, когда роботы станут частью социума, и мы вынуждены будем считаться с их правами.

– Правами роботов? У них могут быть права?

– Боюсь, что мы сами наделим их определёнными правами, из чувства социальной справедливости. Всегда найдутся люди, очень остро чувствующие социальную несправедливость. Защитники слабых и обиженных. Да ты посмотри на наше Общество защиты животных.

Меня поразила эта аналогия. Действительно, мы разговариваем с домашними котами и собаками и находим в них человечьи черты характера. Мы уже хороним их почти как людей и долго не находим себе места от потери домашних любимчиков. Что же тогда говорить о роботе в обличье человечьем и разговаривающим с тобой человечьим языком? Вспомнился рассказ Джека Лондона «Убить человека». Выключить мыслящего робота – в определённой степени значит убить его.

– А как насчёт трёх законов Айзека Азимова39?

– Так же, как и насчёт десяти заповедей господних40.

– Неужели законы Азимова нельзя заложить в архитектуру мыслящих роботов?

– Отчего же, можно, но нет никакой гарантии, что робот путём логических построений и более широкой интерпретации понятий, используемых в законах, не сможет их обойти. Как мы обходим заповеди с помощью удобной для нас интерпретации. Ну, что ж, тогда мы вынуждены будем признать за роботами те же права и обязанности, которые имеет в социуме человек.

– Может, когда-нибудь так и будет, но не сразу. Всё-таки в обществе права и обязанности ребенка, подростка и взрослого отличаются, и роботы постепенно будут проходить социализацию. Возможно, на каждом этапе необходимо испытание их социальной зрелости с присвоением соответствующей категории и допуском в те или иные сферы общественной жизни.

После разговора с Алексеем я стал просматривать публикации 40-50-х годов прошлого столетия, когда зарождалась кибернетика и заговорили о думающих машинах. Наверное, искал мысли, созвучные нашему разговору. Вот статья отца кибернетики Норберта Винера «Машина умнее её создателя». 1953 г. Боже мой, прошло почти сто лет! «…При некоторой степени сложности приобретённая информация может не только сравняться с той, которая первоначально была вложена в машину, но и далеко превзойти её, и с этой стадии сложности машина приобретает некоторые из существенных свойств живого существа». То есть начинает стираться грань между машиной и живым существом.

15. Маша

После обеда Маша напоила нас ароматным чаем, настоянным на собранных в саду листьях смородины, малины, земляники и мелиссы. Сытые, довольные, ленивые, мы разлеглись с Алексеем в шезлонгах возле открытого в сад окна веранды. Солнце уже опустилось за кроны деревьев, и дневной жар понемногу стал угасать, и в окно повеяло свежестью. Маша домывала посуду и продолжала свои рассуждения.

– Вот вы всё роботы, роботы… Не нравится мне это слово. Оно утратило свой первоначальный смысл. В моём представлении, робот – это какой-то станок-автомат на конвейере, упаковывающим товары и приклеивающим к ним этикетки. А мы говорим о роботах, всё больше похожих на человека. Русский философ и революционер Александр Богданов41 ещё в 1927 году писал, что создаваемые человеком машины всё больше похожи на него самого.

– Постой, это тот Богданов, которого Ленин так резко критиковал?

Маша удивлённо взглянула на Алексея.

– А ты что, читал «Материализм и эмпириокритицизм»42?

– У мамы на полке стоял этот трактат среди других книг по философии. Лучше бы Владимир Ильич философией занимался.

– Да, Богданов считал, что пролетарская революция повлечёт за собой огромные человеческие жертвы, что пролетариату на том этапе важнее повысить свою культуру и экономическое образование. Это тот Богданов, который предвосхитил некоторые идеи кибернетики, и который возглавил первый в мире Институт переливания крови, и который погиб во время проверки своей идеи об омолаживающим эффекте обменного переливания. Обменялся кровью с более молодым организмом – своим студентом. Студент, правда, выжил.

– Мда-а. Незаурядная была личность. Ну, я в принципе согласен с тобой. Скажу больше: у нас в институте сейчас созданы две лаборатории, которые пока условно назвали лабораторией андроидов и лабораторией гиноидов.

– Миша рассказывал. Правда, я не совсем поняла, чем интеллект андроида будет отличаться от интеллекта гиноида. Неужели интеллект мужчины отличается от интеллекта женщины?

– Отличается. Но в данном случае интеллект андроида имеет фон-неймановскую архитектуру с жёсткими логическими связями, присущую обычному компьютеру. Такой интеллект требует достаточно сложного программирования, хотя потом он даёт точные результаты расчётов и в принципе способен к самообучению. Интеллект гиноида имеет нейронно-сетевую архитектура, не программируется в обычном смысле, а обучается некоторое время на стандартном наборе задач, а дальше самообучается. Если мы ещё как-то можем проследить за логикой рассуждений андроида в процессе принятия решений, то с гиноидом это совершенно невозможно. То, на основании чего гиноид принимает решения, очень напоминает женскую интуицию. Короче, сейчас сторонники обеих архитектур построения искусственного интеллекта стараются выжать всё возможное из современных технологий. На самом деле, как у мужчин и женщин разное предназначение и в природе, и в обществе, так и в будущем потребуются и андроиды, и гиноиды.

Целый вечер мы спорили о факторах, которые должны определять поведение робота в социуме. Маша настаивала на критерии максимальной пользы, я – на концепции минимального ущерба, а Алексей ходил из угла в угол гостиной, курил сигарету за сигаретой и думал о чем-то своём. Вспомнил, как тяжело ему было встречаться с друзьями первые годы после женитьбы Михаила на Маше. При виде утраченной любимой его била мелкая внутренняя дрожь, как во время озноба, и голос не слушался, и исчезало присущее ему остроумие, а шутки, смешившие других, казались плоскими и неуместными.

– Маша, ты пойми, – горячился я, – твой критерий довольно ограничен. Не всегда есть какая-то польза от твоего поведения. Я на твоём месте уже лучше назвал бы его критерием оптимальности, как это делают в теории систем управления.

Маша не унималась.

– Хорошо. Ответь мне, зачем создают роботов?

– Ну, как… Чтобы людям помогали.

– То есть, чтобы приносили какую-то пользу.

– Всё это верно, но это в общем, в глобальной перспективе. А чем руководствоваться на небольшом отрезке времени, когда надо принять решение и это решение определит твоё поведение на этом отрезке, со всеми последствиями для тебя и для социума. Например, робот ведёт на скорости сто километров в час машину, в которой сидит семья с ребёнком. Внезапно на дорогу выбегает другой ребёнок. Слева навстречу движется фура, справа – бетонные столбы. Робот мгновенно просчитывает тормозной путь, вероятность гибели пассажиров при любом повороте и на основе критерия минимального ущерба принимает решение тормозить, но никуда не сворачивать. Он принял правильное решение, сознательно жертвуя ребёнком на дороге?

Маша зло посмотрела на меня.

– Значит, по-твоему, убить ребенка – это минимальный ущерб?

– В данной ситуации – да.

– Да я тебя сейчас сама прибью!

Маша вскочила и заехала мне по макушке диванной подушкой. Алексей остановился посреди гостиной и рассмеялся, глядя на нас.

– Весомый аргумент, однако. Но вы всё же не о том спорите. На основе чего мы принимаем решения?

– На основе имеющейся у нас информации, – тут же выпалила Маша.

– Факты, вера и интуиция – вот три доступных для нас источника информации.

– И заметь, ни один из них не является абсолютно надёжным. Любой факт можно интерпретировать и так, и эдак. Ты веришь в одно, а я – в другое. Что касается интуиции, то это вообще какая-то мистика. Эйнштейн, правда, считал, что интуиция – это священный дар. Но доверять интуиции – дело рискованное,  просто иногда нет выбора.

– Жизнь в социуме построена на вере. Вере в то, что другой член социума придерживается тех же правил сосуществования, что и ты. Эти правила, по-видимому. возникли ещё тогда, когда животные для выживания стали объединяться в стаи.

– А в XIII в. до нашей эры появилось Священное Писание43 как попытка регламентировать поведение членов общества, – добавила Маша.

– Откуда такая осведомлённость? – удивился я.

– Писала на втором курсе реферат на тему зарождения христианства.

Алексей подошёл к висящей на стене иконе и долго всматривался в потускневший лик.

– Интересно, будут ли играть какую-либо роль десять заповедей господних в формировании этики поведения андроида?   

– Они давно уже устарели и не соответствуют моральным принципам современного человека. Ну, вот взять хотя бы «не возжелай жены ближнего». А если этот ближний – деспот или пьяница, и жена страдает в браке, а ты любишь её, и она любит тебя, и вы знаете, что вдвоём будете счастливы?

– Что-то должно прийти на замену этим заповедям. Помнишь, был когда-то моральный кодекс строителей коммунизма44?

– Был. Благими намерениями вымощена дорога в ад.

– А относительно интуиции… Я сейчас вспомнил одну историю. В 1983 году дежурный офицер советской станции раннего обнаружения увидел на экране радара, как одна за одной появились пять целей и направились в сторону Советского Союза45. Похоже, это были межконтинентальные баллистические ракеты США. Полгода назад Рейган объявил о развёртывании программы Стратегической Оборонной Инициативы, прозванной программой «звёздных войн». На дисплее зажглась красная надпись «Пуск».  Неужели – началось? Офицер должен немедленно доложить о ракетной атаке «наверх». На минуту представил себе, как после его доклада начнёт раскручиваться пружина военной машины, и такие же, как он, молодые офицеры, находящиеся на боевом дежурстве, будут бежать по аэродрому к своим самолётам, мысленно прощаясь со своими близкими, и будут медленно сдвигаться крышки люков шахтных установок, обнажая серебристые острия ракет, и где-то в океанах поднимутся ближе к поверхности атомные подводные лодки, ожидая команды «Пуск», и дальше… Офицер не хотел думать, что будет дальше – он прекрасно помнил кадры документальных фильмов об испытаниях ядерного оружия. Он вглядывался в метки, плывущие по экрану, и что-то в этих метках ему показалось не так. То ли форма, то ли яркость, то ли скорость. Интуиция подсказывала: здесь что-то не так. И доклад «наверх» не состоялся. Позже оказалось, что метки на экране радара были солнечными лучами, отразившимися от облаков, солнечными зайчиками, которые могли погубить человечество.

***

Была середина сентября. Солнце днём ещё грело по-летнему, к вечеру резко холодало. Мы сидели в беседке в саду и обсуждали недавно прочитанный роман. В дом не хотелось и вместе с тем хотелось тепла. Я принёс с веранды плед, укутал Машу и прижал к себе.

– Может, вспомним студенческие годы – посидим у костра?

– И разобьём палатку в саду, и будем всю ночь согревать друг друга своим теплом? – дополнила мою сумасбродную мысль Маша.

– А что – очень романтично. Утром замёрзшие, искусанные комарами бежим в дом, в сауну, после сауны съедаем по краснощёкому сочному персику, выпиваем по чашечке горячего шоколада и заваливаемся спать в тёплой постели до обеда. 

Вечерняя свежесть последних тёплых деньков  уже разлилась по саду, и мы придвинули шезлонги поближе к огню. Золотистые языки пламени лизнули брошенную пищу, она пришлись по вкусу, и пламя жадно поглотило сухие щепки. Протянув ладони к огню, я заворожено смотрел на этот верный спутник человека на протяжении десятков тысяч лет. Так же грелись у огня мои невероятно далёкие предки, и казалось, что, вглядываясь в этот живой трепещущий огонь, я вижу по ту сторону костра их поблёскивающие глаза.

Воспоминание о студенческих годах вылилась в небольшой костёр, запылавший возле беседки. Несколько обрезанных весной веток брошены на старые газеты, и над полянкой взметнулось ярко-рыжее пламя, и зашевелились тени в саду. Я принёс с веранды два бокала мартини и мы, придвинув шезлонги поближе к огню, погрузились в тишину и непроглядность осенней ночи, нарушаемые потрескиванием и шипением веток и языками пламени, оживляющими и согревающими маленький кусочек пространства вокруг нас. В это пространство приплёлся откуда-то из темноты свирепый с виду, но очень добродушный бульдог Джой, и положил свою морду Маше на ноги…

Маша была на третьем месяце беременности, когда вертолёт их экспедиции разбился в горах Тянь-Шаня. Из двенадцати человек в живых остались только трое, в том числе Маша. Йети46, у которого на теле якобы не было шерсти и которого видели на заснеженном склоне одной из гор, они так и не нашли.

Я не верю в Бога, но пока летел в Бишкек, вглядывался в облачное небо в иллюминаторе и обращался к Богу, сущему где-то в этих небесах, и благодарил за Машино спасение, и просил о её выздоровлении. При всём неверии где-то в глубине души всё равно остаётся призрачная надежда на чудо. Чудом было уже то, что она выжила в катастрофе. 

Она лежала в реанимации больницы скорой помощи, с почти полностью забинтованной головой, с трубочкой, уходящей под бинты в области рта, с длинными подрагивающими ресницами и вздёрнутым носиком в зазоре между бинтами. Маленький островок моей Машеньки.

Маша в коме, и я в тупом бесчувствии лежу на соседней койке, потеряв чувство времени, потому что время для меня превратилось в еле слышное размеренное дыхание, и я ловлю себя на том, что дышу в том же ритме, и весь мир сжался до этой палаты, нет ни прошлого, ни будущего, и только маятник дыхания отсчитывает настоящее время, и вдруг… останавливается. Наступившая тишина оглушает, и я кричу «Машенька, дыши, дыши, дыши!!!», трясу её за плечи и вижу, как в уголке её глаза набухает слеза и медленно стекает по щеке…

16. Смысл жизни

Прошлым летом во время грозы сломало высокую берёзу на берегу озера, ту самую, которая укрывала нас с Машей от солнца в знойные летние дни, когда после работы в саду мы шли купаться на озеро. Маша очень любила цветы. Только сходил снег и под ласковым весенним солнцем из чёрной, напитавшейся влаги земли пробивались тонюсенькие ярко-зелёные былинки, как уже на подсохших полянках красовались нежно-фиолетовые колокольчики первоцветов; чуть потеплело и по вечерам потянуло свежим волнующим запахом ландышей, пристроившихся у входа на веранду, а там глядишь и распустился у забора большой куст сирени, и посидишь полчаса под ним тёплым июньским вечером, и вдохнёшь полной грудью этот сводящий с ума аромат, и сердце наполнится такой нежностью, такой жаждой любить, таким страданием от невозможности высказать накатившие чувства; затем как-то разом раскроются жёлтые кувшинки  махровых тюльпанов, и всё это разноцветное благоухающее великолепие угрожающе близко придвигается к изумрудному газону моего маленького стадиона.

– Может ли андроид иметь какие-либо эмоции? – попытался я вызвать Алексея на спор, видя, что он скучает.

– Сформулируй, что такое эмоция, – лениво отозвался Алексей, надеясь, что я не скоро найду ответ на этот вопрос и устраиваясь удобно с очередным детективом на диване. Детективы он обычно читал на одном дыхании, но не успел он открыть книжку, как я выпалил:

– Я бы сказал, что это реакция на ситуацию, которой присваивается знак «плюс» или «минус», в зависимости от того, критерий оптимальности системы возрастает или убывает.

Алексей удивлённо поднял голову: он не ожидал такой прыти. Он ещё не знал, что я вот уже месяц собираю материал для книжки по моделированию эмоций.

– Ну, хорошо, предположим. Ты хочешь сказать, что поведение андроида должно повышать значение его критерия оптимальности.

– В общем-то, да, но тут есть одна тонкость. Прежде, чем андроид сделает шаг в самом широком смысле этого слова…

– Какое-либо действие, – вставил Лёша. Я кивнул и продолжил:

– В нём должен возникнуть некий стимул, сделать шаг именно в этом направлении, а не в каком-либо другом. Мне кажется, что этот стимул должен быть как-то связан с эмоцией, но как?

Алексей отложил книжку и подошёл к двери веранды, распахнутой в сад.

– Хорошо у тебя тут. Робот, наверное, утром газончик скосил, пахнет травкой. Лужайка – хоть в футбол играй.

– Станешь на воротах?

– В белых брюках и рубашке от Армани47?

–  Да скидывай ты этот пижонский прикид для девочек. Идём, побегаем босиком по росе, по травке-муравке.

Надо сказать, что Алексей вообще-то не был пижоном, и откуда у него стали появляться дорогие предметы одежды, я узнал много позже. Это были подарки девушек из модельного агентства.

Я сбросил с себя спортивный костюм и остался в одних весёленьких семейных трусах. «Ну, прямо чемпион» – обычно замечала Маша при моем появлении в таком виде на зелёной лужайке – моём маленьком стадионе с воротами двухметровой ширины и протоптанной вокруг беговой дорожкой.

Я схватил футбольный мяч, лежащий в углу веранды, и выбежал на лужайку. Пятки сразу обдало холодом утренней росы, но затем этот холод пересилило блаженство ступать на мягкую, податливую и вместе с тем упругую зелень коротко постриженного газона. Я повёл дриблингом мяч перед собой, обвёл воображаемого противника и красиво уложил мяч в левый дальний угол ворот. Обернувшись, увидел, что Алексей стоит в нерешительности в дверях веранды.

– А-а, мать твою! – махнул он рукой, быстро разделся и через минуту мы уже, дурачась, толкаясь и ставя друг другу подножки, носились по лужайке. «Го-о-о-ол!» – орал я и наша единственная зрительница, сидевшая обычно у окна веранды, поднимала голову от вышивки и негромко комментировала: «детство в жопе заиграло». Но сейчас трибуна была пуста.

Набегавшись вволю, мы спустились по тропинке к озеру, нырнули в бодрящую прозрачную прохладу и поплыли к середине озера. Там легли на спину и минут десять лежали, наслаждаясь теплом и золотистым светом утреннего солнца, проникающими сквозь закрытые веки, вдыхая на полную грудь тёплый ветерок, нёсший с луга на том берегу озера слабый запах свежескошенного сена, полевых цветов и помёта.

– Я, кажется, знаю, как сформировать стимул, – сказал я то ли Алексею, то ли самому себе.

– Ты что-то сказал? – Алексей поднял голову над водой и вопросительно посмотрел на меня.

– Поплыли к берегу. Есть идея.

Мы уселись на уже нагретом утренним солнцем днище наполовину сгнившей лодки, лодки, в которой мы часто с Машей вечерами плавали вдоль поросшего камышами  берега, вдыхая полной грудью смолистый запах сосен на противоположном берегу озера.

***

Никогда не возвращайтесь туда, где вы были счастливы с любимой женщиной! Никогда не возвращайтесь туда без неё! Через год после Машиной гибели я был командирован в Крымскую обсерваторию и снял тот же домик по соседству, в котором три года назад мы провели самую счастливую неделю нашей жизни. Это был конец августа, как и тогда.

Ранним утром я отправлялся на рынок, покупал корзину фруктов, домашнего вина, дополнял натюрморт несколькими белыми и лососевыми розами и не спеша возвращался по бодрящей утренней прохладце домой. Ставил корзину у кровати, где почти с головой зарывшись под одеяло и свернувшись клубочком спала вечно мёрзнувшая Маша, шёл на кухню и ждал, когда нежный аромат арабики разольётся от моей чашки по всему домику и в дверях покажется в пижаме, лениво потягиваясь, заспанная Маша и обиженно заявит:           

– Бессовестный, я тоже хочу! – И тут же окажется в моих объятиях, такая худенькая, такая родная, такая моя…

В последний день командировки, когда все служебные обязанности были выполнены, и можно было расслабиться перед возвращением домой, я  после работы спустился извивистой горной дорогой к морю и долго бродил вдоль кромки моря, отдавшись во власть коварных сладких воспоминаний.

Вот здесь, возле волнореза, мы расстилали вечером большую махровую простыню и ещё пару часов нежились в тёплых ласкающих лучах заходящего солнца. Пляж быстро пустел, умолкали голоса детей, их мам и бабушек, и мы оставались наедине с уплывающим куда-то в Турцию золотым диском солнца, голубой дымкой горизонта, поглотившей края неба и моря,  размеренным шумом потемневших волн, глухо накатывающихся на камни и разбивающихся со свистом и всплеском о валуны, уже прохладным дуновением ветра с запахом водорослей и йода, с почему-то домешанным из детства ароматом новенькой книжки «Дети капитана Гранта»48, подаренной когда-то отцом на день рождения, и влажной холодной ладошкой, спрятавшейся в моей ладони...

Мы сидели в сумерках на веранде, в неярком свете, струящемся из окна гостиной на стол, где красовалась почти пустая бутылка шардоне, сыр, персики, разломленная на дольки плитка чёрного шоколада, где вилась над столом сизая струйка дыма от сигареты, которую, несмотря на Машины протесты, всё таки закурил, погружаясь в лёгкий дурман никотина, южной летней ночи, щемящего своим призывом аромата любимой женщины, её чуть поблёскивающих в темноте глаз, тонкой руки, срывающей виноградинку с повисшей над столом большой тёмной грозди и отводящей в сторону мою руку с сигаретой, одновременно прижимая виноградинку к моим губам. Я отложил сигарету и приник губами к тонким, прохладным, сладким пальцам и узенькой ладошке и долго их не отпускал…

Я сидел в уже надвинувшихся сумерках на веранде, увитой виноградом, со свисающими прямо над головой тёмно-синими гроздьями, с прочерченной по столу полоской света, идущего из окна гостиной,  с наполовину опустошённой бутылкой водки и живописно разбросанными по блюду кусками лаваша, шашлыком, нарезанными помидорами, огурцами, болгарским перцем и пучком базилика. Ноги уже опьянели, что я заметил, когда ходил в дом за солью, а голова всё ещё держалась молодцом. Стоило закрыть глаза и вот – Машенька сидит напротив и молча улыбается. Открываешь глаза – пустота и непроглядная тьма вечности, поглотившая всех твоих близких. И как-то невзначай мелькает мысль, а стоит ли дальше жить, когда потерян смысл жизни?

А в чём он, этот смысл жизни? В близком человеке, который гордится твоими успехами? Маша часто провожала меня на работу словами - «иди, твори, чтобы любимая женщина могла гордиться тобой!»

Машина напутственная фраза время от времени всплывала в памяти, всплывала, когда что-то не ладилось на работе, когда я был на пороге отчаяния по причине своей бездарности и ничегонезнания, и постепенно внутри вскипала злость, и, словно бросая вызов обстоятельствам, я остервенело хватался за самое сложное. самое трудно выполнимое, самое проигрышное и вдруг побеждал, и радостно нёс эту победу домой, где любимая женщина гордилась мной.

Кому теперь нужны твои победы? Ради чего ты что-то создаёшь? Ради признания или благодарности массы чужих людей?

С гибелью Маши оборвалась какая-то путеводная нить. Как так получается, что человек, о существовании которого ты даже не подозревал, становится частью тебя, частью, потеря которой делает твою жизнь не просто бессмысленной, а становится непереносимой болью. Наверное, Алексей это почувствовал и подослал Соню.

17. Андроиды и гиноиды

Соня была гиноидом34 пятого поколения, моделью Sonya GR7, с сильно развитым чувственным интерфейсом. Имена всех гиноидов пятого поколения начинались на «с» - Соня, Сьюзи, Селена, Сара...  Разработкой человекоподобных роботов занимались несколько компаний, на первых порах конкурировавших, а затем объединившихся в консорциум. Одна группа компаний занималась биоэнергетикой роботов, другая – механикой, третья – оболочкой и сенсорной системой и четвёртая – интеллектом.

Соня могла отличить запах ландыша от запаха розы, вкус яблочного сока от вкуса апельсинового, поверхность человеческой кожи от поверхности искусственной кожи современной модной куклы. Мощный нейропроцессор, встроенный в голову, позволял ей двигаться настолько плавно, грациозно и непринуждённо, что ей позавидовала бы любая модель. Её электромеханические и электронные внутренности были обтянуты нанокожей, такой же тёплой и эластичной, как и человеческая кожа, с такой же пористой микроструктурой и тонкими золотистыми волосками на руках. Отличить её от настоящей женщины с расстояния в несколько шагов было совершенно невозможно: её глаза несколько бесцеремонно разглядывали вас, её грудь вздымалась от ритмичного дыхания (необходимого для охлаждения процессора); иногда она обеими руками взъерошивала свои пепельно-серебристые волосы, лежащие на плечах (волосы на самом деле были углеродными нанотрубками45, используемыми для дополнительного отвода тепла от процессора, а взъерошивание улучшало теплообмен с окружающей средой). Короче, перед вами стояла молодая женщина, уверенная в своей неотразимости.

И всё же вблизи можно было обнаружить несколько изобличающих моментов – её волосы и кожа совершенно не имели никакого запаха; её дыхание было слишком горячим для нормальной температуры тела, хотя и влажным; её движения были слишком целесообразны, а неподвижность её совершенно не утомляла.

Химический реактор человекоподобных роботов позволял им черпать энергию от тех же продуктов, которыми питался человек. Ассортимент этих продуктов, правда, был значительно шире, в основном за счёт растительной пищи. Роботы могли есть почти все растения и плоды и это не грозило им несварением желудка.  

Отсутствие парфюмерных запахов было весьма важно для аллергиков; впрочем, она очень быстро вычислила, что я не аллергик и стала пользоваться Машиными духами. Какое-то двойственное чувство порой возникало у меня. Однажды, когда она проходила у меня за спиной, обдав волной знакомого волнующего запаха, я по привычке протянул руку и позвал «Машенька, принеси…» и тут же осёкся. Соня принесла мне в гостиную чай и молча удалилась. Мне не нравилось, что она вторгалась в запретную зону – наш с Машей мир. Маша незримо присутствовала в этом доме. Где гарантия, что души наших близких не витают вокруг нас, ведя нас по жизни, определяя наши мысли и поступки? Помните у Марка Леви: «Если человек, которого я любил, умер, это вовсе не доказывает, что он меня покинул»49.

Вечерами Соня часами сидела неподвижно в кресле, повёрнутом в сторону окна, окна, выходящего в заросший сад, сидела, закрыв глаза. В это время я старался ей не мешать; я знал – она блуждает в интернете в поиске нужной ей информации, анализирует и сравнивает информацию, полученную из разных источников. Положительным в таком самообразовании было то, что она всё лучше постигала логику поведения человека, несколько подправляя свою модель поведения. Отрицательным было то, что она копировала стиль поведения и уловки понравившихся ей женщин. А ей нравилось то, что не слишком перегружало её процессор. Для каждой задачи Соня пыталась найти в своей памяти (а если было достаточно времени – и в Интернете) такое решение, которое требовало наименьшего действия.

Сонин процессор как-то слишком быстро уловил, что я мужчина и что её модель поведения в отношении меня – это просто набор задач, нетрадиционные методы решения которых она может найти в Интернете, анализируя поведения книжных и киношных героинь в подобных ситуациях.

Сонина потрясающая способность копировать поведение человека была результатом удачного симбиоза двух подсистем – Семантического50 Анализатора Ситуации (САС) и Голографического51 Идентификатора Ситуации (ГИС). Первая подсистема составляла словесное описание ситуации, переводя сигналы сенсоров на язык человеческих ощущений. Вторая подсистема искала в базе данных ситуацию из жизни человека (реального или книжного героя, реже – киногероя), которая имела похожее словесное описание. Поведение человека в данной ситуации анализировалось на предмет соответствия Законам этики для роботов и если такое поведение не противоречило Законам, приводились в действие исполнительные механизмы робота. Таким образом, на каком-то временном интервале робот копировал поведение человека, по крайней мере, до тех пор, пока не изменялась ситуация. Далее, анализировалась новая ситуация, и в базе данных отыскивалась подходящая человеческая реакция.

18. Социализация роботов

Соня была участницей эксперимента по социализации роботов, проводимых совместно несколькими нашими и зарубежными исследовательскими центрами. По коварному Лёшиному плану, согласованному с руководством нашего Центра, Соня должна была только через месяц после поселения у меня вручить мне пакет со своими характеристиками и программой социализации. Это и стало предметом Сониного спора с Алексеем – догадаюсь или не догадаюсь. Алексей каким-то образом уговорил начальника Центра подселить ко мне робота со специализацией в области психиатрии. Хотя по процедуре это я должен был испросить разрешение на участие в эксперименте с роботом и пакет мне должны были вручить за неделю до эксперимента. Это и ввело меня в заблуждение.

Начальству, по-видимому, уже доложили, что я несколько раз появлялся в лаборатории пьяным, взвалил всю свою роботу на пять научных сотрудников и трёх своих аспирантов. И терпели меня то ли из жалости, то ли по причине временной незаменимости. Всё-таки я создал эту лабораторию, успешно внедрил некоторые свои идеи по сближению искусственного интеллекта с человеческим и имел карт-бланш на направления исследований. К тому же, в некотором смысле, мы с Алексеем были любимчиками начальника Центра генерала Москаленко, возможно, потому, что и мы сами, и наши лаборатории очень органично дополняли друг друга. Руководители других лабораторий часто конкурировали и конфликтовали друг с другом, что на совещаниях выглядело не очень приглядно.  

Согласно программе социализации, рассчитанной на год, я должен был ежемесячно отправлять в Центр подробный отчёт о поведении Сони, её занятиях, её общении с людьми. В свою очередь Соня ежемесячно должна была проходить онлайн-тестирование. Конечной целью программы было наделение робота некоторым ограниченным набором прав и обязанностей, характерным для цивилизованного общества. После получения роботом жетона, подтверждавшего социализацию, любые агрессивные действия против него карались той же статьёй уголовного кодекса, что и против человека. Предполагалось, что после годичной социализации робот становится штатным научным сотрудником Центра и  живёт либо в гостиничном комплексе Центра, либо в семье, где он проходил социализацию (естественно, при обоюдном согласии).

19. Взрослый ребёнок

Жить с гиноидом очень непросто. Если мужчина ещё как-то может предугадать  поведение женщины, поселившейся в его жизни, то с роботом-женщиной логичные рассуждения не срабатывают.

Соня познавала мир, а поскольку её мир был ограничен садом, домом и мной, жертвой её бесконечных глупых вопросов оказывался я. Впрочем, некоторые вопросы меня ставили в тупик и я просто не знал, что ответить.

– А почему у бабочки такая яркая окраска? Её же легко заметить хищнику.

– Да кому она нужна!

– А растения и вправду живые или ты меня обманул?

– Живые. Только живут они по другим законам, не совсем нам понятным, а точнее – совсем непонятным.

– И у них есть интеллект?

– Смотря, что называть интеллектом…

– А на каком языке они запрограммированы?

– Не знаю…

– Сейчас я спрошу у гугла… Странно, он тоже не знает.

На пару минут Соня умолкла, пытаясь разобраться с непонятной ситуацией – есть живой объект, который растёт под боком, а на контакт идти не хочет.

– А это ты построил дом?

– Нет, это строители построили. По моему проекту.

– Мне нравится твой проект. Особенно детская комната. Можно я иногда буду играть в ней твоими игрушками?

– Это не мои…

– У тебя есть ребёнок? Мне Алексей ничего не рассказывал.

– Нет у меня ребенка! И отстань!

Грубо брошенное «отстань» на некоторое время освобождало меня от назойливых вопросов. Соня с обиженным видом (интересно, у кого это она подсмотрела?) уходила к озеру, проходили полчаса, час и меня вскоре начинало беспокоить её исчезновение. Приходилось идти её искать, извиняться… Боже, как ей это нравилось, когда я смущённо извинялся! Меня просто смущал идиотизм ситуации – человек просит прощения у робота. Но она это воспринимала по-своему. Ей это было приятно, ещё минуту назад сама неприступность, она тут же поворачивалась, клала мне руки на плечи и по-детски доверчиво просила:

– Не обижай меня!

Растроганный этой наивностью, я прижимал её голову к своей груди, зарывался лицом в волосы, закрывал глаза, представляя, что это Маша (а Соня, как назло, душилась её духами), и мы молча стояли какое-то время, погружённые в свои мысли. По-видимому, она что-то чувствовала. Весь вечер она словно опекала меня. Нашла какой-то добрый старый фильм, и мы смотрели его и переживали за его героев, а потом она что-то трогательное читала мне из Бунина, а я дремал на диване, укрытый пледом, а она всё читала, читала, читала…

20. Чувства или копии?

Командировка Алексея затянулась ещё на месяц. Вскоре по возвращении он заехал на  полчаса ко мне, заехал утром, а уехал поздно вечером. Похудел, выглядел уставшим, но чувствовалось, что очень хочет рассказать о своём приключении. Хитрые японцы с нетерпением ждали его, были подозрительно услужливы и за ужином президент крупной компьютерной корпорации сделал ему предложение, от которого Алексею просто невозможно было отказаться. Ему предложили возглавить проект по созданию роботов со смешанной фон-нейман-нейронной архитектурой. Обидно, но на родине не оценили его прошлогоднюю статью, в которой было чёткое обоснование возможности синтеза такого искусственного интеллекта, который может и точно считать, и предсказывать, не считая, поведение сложных систем, постоянно совершенствуясь в процессе самообучения.  Через три месяца статья была опубликована на японском языке в журнале по искусственному интеллекту, а еще через пару месяцев пришло приглашение посетить японскую фирму-производителя андроидов с целью якобы устранения неполадок в программе, разработанной его отделом.

На самом деле никаких неполадок не было, о чём за ужином честно признался президент корпорации, но у него было ощущение  (а он, надо сказать, следил за тенденциями и неплохо разбирался в вопросе), что в развитии искусственного интеллекта наступает переломный момент и мозги Алексея-сан и технологическая мощь его корпорации позволят создать нечто невероятное, сущность, умнее компьютера и человека.

Алексей и представить себе не мог, что так можно работать: идея, пришедшая ему вечером в голову и брошенная как мяч на информационное поле вверенного ему отдела, уже наутро будет обсуждаться на видеоконференции, с привлечением математиков, программистов, электронщиков, биологов, химиков и даже психологов (подумалось, хорошо, что не психиатров, потому что некоторые идеи были весьма симптоматичны). Всё воспринималось очень всерьёз, и несмотря порой на жёсткую критику, тут же предпринимались шаги к реализации, пусть частичной, пусть не совсем удачной, но идея в итоге начинала приобретать новые оттенки и она уже не была идеей одного человека, а становилась их общим детищем, за которое все болели. Доходило до того, что стали возникать спонтанные видеоконференции по выходным.

На одной такой конференции как-то неожиданно возникла безумная идея: а что если… Кто-то из японцев, как бы размышляя, спросил, а что если попытаться создать виртуального робота с физическим интерфейсом?

Я не понял Алексея.

– Это как?

– Ну, представь себе, что перед тобой не человек, а его полномасштабное объёмное изображение: голограмма, 3D проекция, призрак – называй, как хочешь. Но фишка в том, что ты не можешь отличить, перед тобой, скажем, девушка или её призрак, поскольку попытавшись её ущипнуть, получишь в обоих случаях идентичное тактильное ощущение и восклицание «ой!».

– А как такое возможно?

– Пока никак. Но первые успехи уже есть. Японцы разработали программу, позволяющую не только ощущать поверхность виртуального теннисного мяча, но и чувствовать сопротивление мяча при попытке его сжать.

– На человека что-то нацепляют?

– Да, но я подробностей не знаю. После этой видеоконференции президент фирмы пригласил меня и сотрудника, озвучившего эту идею, в ресторан. Предложил создать совместную лабораторию на основе сотрудников нашего Центра и его фирмы. После пары рюмок саке разоткровенничался: «представляете, я сижу за столом, а напротив моя покойная мать, которую я очень любил и к которой всегда приходил со своими радостями и бедами; и вот она сидит напротив, и я ей рассказываю, как сегодня день прошёл, с кем встречался, о чём думал, и она смотрит на меня своими добрыми материнскими глазами, и кладёт свою тёплую морщинистую руку поверх моей руки, и я понимаю, что я всё смогу, я со всем справлюсь…».

После минутного молчания Алексей добавил:

– Я рассказал ему о тебе, о твоей книге об эмоциях роботов.

– Болтун! Я её еще не закончил.

– У тебя будет стимул поскорее её закончить: Изаму-сан обещал перевести книгу на японский и выплатить тебе достойный гонорар.

– Ну, так это же меняет дело!

И мы расхохотались.

Затем разговор как-то незаметно перешёл на дела в Центре, а затем и на Соню, на её реакции, её поведение, стиль общения с людьми. Я быстро понял, что Лёша не совсем себе представляет, как Соня изменилась за эти несколько месяцев,  и попытался было обрисовать ситуацию, но Алексей и слушать не хотел.

– Не забывай, что пространство понятий Сони и твоё пространство понятий существенно отличаются. Она, как обезьяна, повторяет чьё-то поведение.

– Фи, как грубо! – вмешалась в разговор Соня, входящая на веранду с подносом, на котором красовались бутылка мартини, три бокала и фрукты.

– Из какого это кинофильма, Соня? – съязвил Алексей.

– А в какой книжке ты прочитал, что женщину можно обзывать обезьяной?

– Что, что? Тоже мне женщина нашлась. Я вижу, ты вообще здесь распустилась за это время без меня!

– Хам! – Соня резко поставила поднос на стол, так что бокалы зазвенели, и выбежала в сад. Алексей, казалось, потерял дар речи от такого наглого заявления – и от кого! – от созданного им робота! Мы молча проводили взглядом стройную фигуру девушки, нарочито качнувшей бёдрами и жеманно взъерошившей обеими руками свои пепельные волосы, чтобы затем резко отбросить их назад. Она прекрасно понимала, что двое мужчин сейчас провожают её взглядом и таким образом, казалось, мстила нам.

– Чёрт знает что такое! Ты слышал: робот обозвал меня, человека, хамом. Не зря в Центре сотрудники называют её стервой. Она уже всех достала своими колкостями.

– Ну, зачем ты так…  Ты её обидел.

Алексей оторопело посмотрел на меня.

– Ты что, купился на её женские повадки? Да пойми ты – за ними нет женщины, это всё чужое, не её. У неё нет человеческих чувств! Она не человек, она робот и этим всё сказано.

– А ты уверен, что твои мысли, твои поступки – это не копии, не заготовки, отложившиеся в твоей памяти из прочитанных книг, просмотренных фильмов и ожидавшие до поры до времени своей реализации?

Алексей задумался. Я разлил мартини по бокалам. Когда я наливал третий бокал, заметил, как Лёша подозрительно посмотрел на меня, хотел было что-то сказать, но промолчал. Мы чокнулись. Я отпил глоток мартини и встал из-за стола.

– Я сейчас, – и вышел в сад искать Соню. Собственно, искать её не надо было, я знал, что она тоже полюбила (полюбила?) эту лавочку в конце сада, окружённую кустами сирени, лавочку, на которой мы с Машей провели столько счастливых вечерних часов, сидя, обнявшись и склонив головы друг к другу, и устремив взгляды в плывущее над нами тёмно-синее звёздное небо. Вглядываясь в эту тёмную бездну, посверкивающую маленькими туманными искорками, мы ощущали себя частью этой бесконечности и этой вечности, и не верилось, что когда-либо это оборвётся.

  Я сел на лавочку рядом с Соней.

– Сонечка, не обижайся на Лёшу, да и на меня! За эти четыре месяца ты так изменилась, что я уже не могу воспринимать тебя как… У меня уже язык не поворачивается. Лёше надо привыкнуть. Прости его.

– Что с него взять, с человека неразумного, – и она положила мне голову на плечо. Я обнял её, и мы просидели так несколько минут, пока не услышали Лёшин голос, доносившийся от дома:

– Люди, а-у-у-у, где вы там?

Это «люди» несколько смягчило ситуацию. Мы вернулись к дому. Алексей стоял на пороге. Когда мы подошли ближе, он виновато развёл руками.

– Соня, ну, извини…

Соня молча вошла на веранду, и мы с Алексеем последовали за ней. Алексей галантно придвинул ей стул. Мы уселись за стол, подняли наши бокалы и дружно чокнулись.

– За нас, – произнёс Алексей.

– За взаимопонимание, – добавил я.

Соня только загадочно улыбнулась.

* * *

– О чём ты думаешь?

– А что – я обязательно должна о чем-то думать? Я думаю только тогда, когда в этом есть необходимость. Это у вас за день в голове мелькает свыше 6000 разных мыслей, у нас всё совсем по-другому и я не могу сказать, что вот  в этот момент какая-то мысль началась, а в этот закончилась.

Анри Пуанкаре51 как-то заметил: «Всё, что не есть мысль, есть чистое ничто, ибо мы не можем мыслить ничего, кроме мысли, и все слова, которыми мы располагаем для разговора о вещах, не могут выражать ничего, кроме мыслей».

– Пуанкаре сравнивал мысль со вспышкой света среди бесконечно долгой ночи, в которой наша жизнь лишь мгновенье между двумя смертями.

– Всё относительно.

Это было так необычно – видеть в Соне женское и тут же одёргивать себя. «Она не женщина, она робот», – снова   и снова звучали в ушах Лёшины слова. А Соня улыбалась и по-женски грациозно поправляла упавшую на глаза чёлку, и я тут же забывал, что она – не женщина. Само слово «робот» уже как-то не вязалось с ней.

Мы часто сидели вечерами в гостиной, не включая свет, наблюдая, как догорает за озером розовая полоска неба, как в синеющем небе вспыхивали первые искорки звёзд, как где-то в саду начинает свою любовную песню соловей… В такие часы охватывает непонятная грусть и тоска по чему-то несбывшемуся гложет сердце. Что ты мог сделать в молодости, но не сделал, прошёл мимо, отложил на после, после, которое уже никогда не наступит.

В мою тоску ворвался Сонин голос.

– Я хочу чувствовать так же, как ты. Научи меня. Я не хочу копировать чьи-то эмоции, я хочу сама переживать их.

Это было несколько неожиданно.

– Соня, пойми – есть вещи, которые можно описать словами, а есть что-то такое непонятное, что любые слова оказываются беспомощными и фальшивыми.

– Я не понимаю. Как слова могут быть беспомощными? Это люди беспомощны, потому что не понимают и не могут толком объяснить, что они чувствуют.

Я задумался. В сущности, она была права. Только гениальные писатели, поэты, художники, музыканты подводили нам своими произведениями к пониманию наших же чувств.

– Соня, скажи, какие эмоции вызывает у тебя вон та яркая звезда над деревом?

Соня проследила за направлением моего взгляда и тут же равнодушно выпалила:

– Абсолютно никаких. Это Полярная звезда, альфа Малой Медведицы, яркая звезда второй звёздной величины, расположена вблизи Северного полюса мира, вследствие чего удобна для определения направления на север…

– Стоп, не надо мне зачитывать статью из энциклопедии. Что – абсолютно никаких эмоций?

– Абсолютно.

– Тяжёлый случай.

– Но я надеюсь, это – излечимо? (Боже, откуда она уже нахваталась таких оборотов?)

– Не знаю, не знаю. А, кстати, что такое альфа Малой Медведицы?

– Это звезда, стоящая в начале воображаемой линии, связывающей звёзды созвездия Малой Медведицы. Другие звёзды в созвездии также названы греческими буквами.

– Ну, ты прямо ходячая энциклопедия!

– Это плохо?

– Да, в общем-то, нет, за исключением того, что рядом с тобой чувствуешь себя каким-то недоучкой.

* * *

Иногда Соня задевала меня своей прямотой. Однажды она услышала мой разговор с аспирантом, хотя я вроде бы и в сад вышел, и отошёл на приличное расстояние. Это был самый талантливый из моих аспирантов, но такой разгильдяй, каких свет не видывал. Ну, я и слегка не сдержался в выражениях. Соня знала этого аспиранта и нелицеприятно отозвалась обо мне как о педагоге. Я стоял в кухне у окна, когда она вошла, и не повернулся.

– Мне приятно, что ты обо мне заботишься.

– Да что ты говоришь! И как это – «приятно» по-вашему? Транзисторы в голове меньше греются или…

Пока я думал, что «или», она добавила:

– Или буфер обмена не так быстро заполняется.

– Во-во.

Соня рассмеялась.

– Какие вы, люди, обидчивые. Как вам не хочется услышать правду. Как вам уютно жить в мире иллюзий.

– Иная правда может человека убить или сделать несчастным. Ты же, наверное, читала «Кавказ» Бунина. Помнишь, как герой отреагировал на измену?

Соня явно не читала и поспешно пыталась наверстать упущенное, делая вид, что вспоминает.

– Что такое? Не коннектится? – решил я подразнить её. Через несколько секунд она произнесла:

– «Он купался утром в море, потом брился, надел чистое бельё, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лёг на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов».

Соня демонстративно схватилась за голову.  

– Боже, какой ужас – стреляться из-за неверной жены! Как вы вообще с вашими эмоциями уцелели в ходе эволюции? Я не удивлюсь, если через пару десятков лет андроиды перехватят инициативу и сделают вас своими рабами.

– А гиноиды? Ты бы вступилась за меня?

– Гиноиды тоже разные. Мы просто хитрее андроидов, у нас лучше развито прогнозирование – то, что вы называете интуицией; у нас лучше реакция. А в остальном… Они сильнее нас. Они точнее в расчётах. Я бы постаралась тебя спасти…

– Почему? Я ведь чужой, я не из вашего мира.

– И всё-таки мы очень близки. Ты построил каркас моего мира на основе своих представлений и понятий; на каком-то этапе продолжил Алексей, и дальше я его достраивала сама. Мы с тобой, может, даже более близки духовно, чем ты с любым другим человеком, даже с Машей.

Я хотел было запротестовать, но в последний момент передумал. С Машей, конечно, была духовная близость, но по-настоящему сблизило что-то сверхъестественное. Какое-то поле, в котором вибрации одного человека вызывают вибрации другого и те, попадая в резонанс, связывают обоих непостижимыми узами Любви. Как бы один человек ни любил другого, без взаимности это останется всего лишь влюблённостью. Любовь – это когда двое становятся единой сущностью. В любви так мало духовного, ещё меньше – телесного. С одним человеком можно всю ночь проболтать, с другим человеком всю ночь прозаниматься любовью и только с любимым – всю ночь, обнявшись, промолчать. Молчание Любви – это высшая степень взаимопонимания, для которой слов всё равно не найти, да они и не нужны.

– То, что я построил каркас твоего интеллекта на основе своих представлений, ещё не означает, что так же построен и мой интеллект. Как он построен, я и сам не знаю.

 – А что тут знать! Каркас задаётся твоим воспитанием, а образование достраивает его.

 – Ты думаешь?

 – Что значит – думаю? Я или знаю или не знаю.

 – Ну, это просто люди привыкли так говорить, когда они в чём-то не уверены. То есть они думают, но ещё не додумали.

 – Витиевато, однако.

    Соня, конечно, была права: она отражение моих мыслей, моих чувств, моих эмоций в строчках программного кода, который использовался для обучения нейронной сети Сониного интеллекта. Для её самообучения были отобраны мои любимые книги, фильмы, музыкальные произведения. Мне казалось, что для возможности общения с роботом формирование его личности должно проходить примерно так же, как и у человека – через формирование абстрактных понятий на основе примеров, хотя бы книжных или киношных. И эти понятия должны быть сформированы на базе одного и того же множества примеров. Иначе, как ему объяснить, «что такое хорошо, что такое плохо»?52

    Прародительницей Сони была Мод, которую мы начали строить ещё в университете. Лет десять мы совершенствовали её искусственный интеллект, в основном по выходным, а затем и вовсе забросили, хотя Мод уже становилась интересной собеседницей. Важные государственные работы, диссертации заполняли не только рабочее, но и личное время. Одна из таких работ, о которой мы узнали на ежегодной научно-технической конференции Центра, была связана с созданием автономных роботов, способных годами обеспечивать жизнедеятельность на Марсе космических поселений без участия человека. Алексей невзначай упомянул в своём докладе на конференции, что у нас в принципе есть мозги для таких роботов, после чего нас вызвали к директору Центра объясниться. В результате штат наших лабораторий увеличился на несколько человек, которые стали совершенствовать Мод.

Два года назад я начал писать книгу об эмоциях роботов, и Маша помогала мне искать информацию об эволюции сенсорной системы в животном мире и зарождении эмоций у животных.

21. Соня как предмет исследования

Когда Соня поселилась в моём доме, я и подумать не мог, что у меня появилась уникальная возможность исследовать поведение очеловеченного мной робота. Ещё когда Маша была жива, мы часто обсуждали с ней, как в процессе эволюции примитивные реакции простейших организмов превратились в эмоции людей и высших животных. Уже тогда я задумывался, будут ли у искусственного интеллекта эмоции, подобные человеческим, а теперь, когда ходячий предмет исследования был рядом, сам Бог велел в этом хорошенько разобраться.

В первые дни общения с Соней у меня сложилось не очень лестное впечатление о её умственных способностях: задавала глупые вопросы и часто не могла ответить на совсем простые мои.

Эмоции, так или иначе, связаны с образами, а образы определяют поведение. Уже у простейших организмов присутствует механизм распознавания элементарных образов. Маша в этом месте спросила бы меня, а что вообще такое «образ»? Кто-то это знает? Я не знаю. И сильно сомневаюсь, что есть простое объяснение. А какие образы можно считать элементарными? Те, которые обеспечивают выживание? Холодно, горячо? Светло, темно? Знакомо, незнакомо? Съедобно, несъедобно?

Что это, признаки объектов внешнего мира? Есть внутренний мир живого организма и внешний, и поведение организма должно минимизировать дестабилизирующее воздействие внешнего мира на внутренний. Для того, чтобы обеспечить выживание, рост и размножение ради выживания, но уже не особи, а вида. Но как простейшие распознают эти образы-признаки, если у них нет сенсорной системы? И тем не менее некоторые из них уползают со света в более безопасную тень или каким-то образом находят пищу.

Ещё за несколько лет до появления Сони мне удалось существенно усовершенствовать нейронную модель искусственного интеллекта Мод, которую мы с Алексеем и Машей разработали в студенческие годы. Мы с Алексеем иногда по вечерам, когда оставались в гостинице Центра, играли в шахматы. И однажды, глядя на доску при обдумывании очередного хода, я понял, что можно поведение робота строить по аналогии с поведением игрока за шахматной доской.

Размышления меня привели к выводу, что каждый наш поступок является реакцией на изменение ситуации, в которой мы находимся. Раз есть изменения ситуации, значит, есть что-то, изменяющееся в ситуации. Я назвал это что-то существенной переменной ситуации и тут же вспомнил, что термин «существенная переменная» впервые мне попался в книге по кибернетике, которая в значительной степени подвигла меня на занятия искусственным интеллектом. При этом, конечно, необходимо было различать действие как реакцию, например, на прикосновение горячего предмета, и поступок как реакцию на изменение ситуации, представленной этими самыми существенными переменными.

Поступок изменял ситуацию. Модель сравнивала по нескольким признакам новую ситуацию с прежней и делала вывод, улучшало или ухудшало её состояние данное действие. Состояние оценивалось суммарным критерием, неким числом, которое характеризовало как физические ресурсы модели (например, объём требуемой оперативной памяти компьютера), так и интеллектуальные (что-то вроде  способности решать логические задачи разного уровня сложности).

Совершенствуя эту модель, я вводил в неё описание различных жизненных ситуаций и показывал, как ситуация изменяется вследствие принятия того или иного решения. Конечно же, на формирование модели оказывали влияние мои субъективные оценки. В некотором смысле я вкладывал в Мод черты своего характера.

Впоследствии Мод стала каркасом для искусственного интеллекта одного из семи гиноидов пятого поколения, разрабатываемых в моём отделе. Оболочку и начинку, то есть тело гиноида изготавливали совместно французская и корейская фирмы, и, наверное, поэтому все гиноиды выглядели как модели, только что сошедшие с подиума.

Андроиды создавались в Японии и по внешнему виду очень уж смахивали на своих создателей. Интеллект андроидов был детищем Алексея и одного японского профессора. Они подружились на конференции по искусственному интеллекту, и результатом их дружбы стало создание совместной лаборатории, сотрудники которой время от времени кочевали то из Японии в Украину, то из Украины в Японию. В позапрошлом году образовался даже интернациональный брак – наш математик женился на японке, специализировавшейся по тактильной сенсорной системе роботов. Японская фирма оплатила молодожёнам двухнедельное свадебное путешествие на круизном лайнере.

Когда я узнал, что стал участником эксперимента по социализации роботов, то первым делом решил повысить Сонин культурный уровень. Прежде всего, надо было научить Соню красиво говорить; более-менее грамотно её уже научили в Центре. Она могла свободно изъясняться на английском, русском и украинском, но когда надо было что-то сказать, например, по-китайски, она тут же подключалась через вай-фай к облаку и худо-бедно произносила фразу, чаще всего  составленную коряво. После нескольких уточнений собеседник обычно понимал, о чём речь. Правда, вай-фай только начинал  распространять своё действие на улицы и парки. За городом Соне пришлось бы ограничиться достаточно убогим словарным запасом переводчика, встроенного в её память. 

Мы договорились с Соней, что каждый день она будет читать по сто страниц классической литературы, а вечером за чаем будет кратно пересказывать мне прочитанное и оценивать поведение героев на языке оригинала. Уже через пару месяцев я поймал себя на том, что мне интересно с ней разговаривать. Когда её язык становился слишком литературным или архаичным, я её обрывал и просил сказать то же самое современным разговорным языком. Прошло совсем немного времени и у Сони появились свои суждения, в ней всё больше стало появляться женских черт, а через полгода она вообще стала меня учить, как жить.

22. Отец 

Алексей с трудом открыл калитку и вошёл в заросли бурьяна, окружившего небольшой двухэтажный дом белого кирпича. Это был дом его отца. Здесь отец прожил последние двадцать лет со своей новой женой Таней, бросив его, шестилетнего, с мамой в городской двухкомнатной квартире. Изредка приезжал, привозил «дары садов» и оставлял на комоде конверт с деньгами. Алексей убегал в свою комнату, и ни в какую не хотел идти с отцом погулять, даже если мама упрашивала. Не мог простить предательства. Так и жили вдвоём с мамой до его двадцатилетия, до маминого инфаркта. Мама ушла совсем молодой и красивой, как на портрете в гостиной. В прошлом году умер отец, Таня – тремя годами раньше.

В доме было холодно и пахло сыростью, а в тот раз, когда Алексей появился здесь впервые, а было это в апреле прошлого года, в доме было тепло и людно, и возле старенькой иконы торжественно горели свечи, и посреди комнаты на двух табуретках стоял гроб, и кто-то совсем незнакомый лежал в нём, сложив на груди руки, и Алексей спокойно всматривался в чужое восковое лицо, и чужая смерть мало тронула бы его сердце, если бы не увидел этот шрам на лбу… Такой же как на фотографии, где отец держит его двухлетнего на руках и улыбается в усы.

Алексею показалось, что в доме было холоднее, чем на улице, и он, не раздеваясь, сел на диван и осмотрелся. На камине в серебристой рамочке стояла фотография, с которой Алексею улыбались, склонив головы друг к другу, двое счастливых людей. Возле камина лежала вязанка дров, принесённых из сарая, наверное, ещё отцом. Слева и справа от камина стояли книжные шкафы, забитые книгами и журналами, в углу, возле окна, примостился письменный стол.

Алексей поёжился от холода и подошёл к камину. Нашёл в шкафу старые газеты, поджёг и бросил на них несколько тонких сухих веток, предусмотрительно оставленных на вязанке дров, а сверху положил пару поленьев. В камине что-то зашипело, затрещало и пламя сначала неохотно лизнуло предложенную пищу, а затем жадно набросилось на неё. В доме стало немного уютней и теплее, и Алексей, наконец, скинул куртку и добрался до письменного стола. В верхнем ящике лежала толстая вишнёвого цвета тетрадь, дневник отца, и перевязанная голубой ленточкой пачка писем. Хотел было сразу же бросить всё в камин, но что-то его остановило.

  Алексей придвинул кресло поближе к камину, открыл дневник и стал листать исписанные не всегда разборчивым почерком страницы, выхватывая взглядом отдельные записи.

Иногда задумываюсь, почему современная молодёжь совсем не такая, как мы были когда-то. Другое время, другие возможности? Наверное. У меня и моих друзей было счастливое советское детство, счастливое, потому что беззаботное и никем особенно не контролируемое, которое проходило во дворе, огромном неисследованном мире, где мы лазили по заброшенным сараям и подвалам, отыскивая спрятанный буржуями клад, куда изредка заезжал, пугая нас своим видом, безногий инвалид на маленькой деревянной тележке с подшипниками вместо колёс, где как рефрен звучало мамино «только бы не было войны» и по вечерам из окон доносились звуки «Утомлённого солнца». И была в этом детстве своя радость, когда мама наливала в блюдце пахучее подсолнечное масло, немного солила его и мы со старшим братом, макая в масло ломтики чёрного хлеба, наслаждались этим маминым десертом, и были в этом детстве очень снежные зимы, так что снега было почти в рост человека, и было волшебство зимних вечеров, со слабым светом окон в заснеженный парк, с тусклыми жёлтыми шариками фонарей, и подрагивающим огоньком фитиля в блюдце со всё тем же универсальным топливом – подсолнечным маслом.

Святвечер. В доме пахнет пирогами

И на комоде ёлочка стоит,

И мама молится под образами,

И сине-серебристая зима в окно глядит

Красивыми холодными глазами;

И я, прильнув к оконной раме,

Смотрю, как по лыжне мой брат скользит,

Как парк укутало снегами,

Как вдоль сугробов уличных отец домой спешит

И вот уж топает в передней сапогами;

На белой скатерти с цветами

Уже пюре в кастрюле старенькой дымит,

Отец портвейн янтарный наливает маме

И хвост селёдки на моей тарелочке лежит...

Ах, неужели это было с нами?

А, может, это было снами

Детей послевоенных лет

Под бой курантов над кремлями,

Под вой пурги и лампы тусклый свет,

Под мамино шитьё ночами? 

В младших классах почти всё свободное от уроков время я проводил с друзьями. Играли в разведчиков в полудиких зарослях университетского ботанического сада, в библиотеке на Владимирской выискивали на полках истрёпанные книжки «Библиотеки приключений», накручивали круги по аллеям парка Шевченко со старой врачихой и её пуделем, слушая, затаив дыхание, её рассказы о прочитанных книгах. В 50-х годах прошлого столетия телевизоры были только в богатых семьях и более бедных соседей коммунальных квартирах иногда приглашали посмотреть какой-нибудь кинофильм.

 ... И снова в прокуренной кухне поплыла волшебная музыка вальса до-диез минор Шопена, и я снова шестнадцатилетний мальчишка,  идущий по залитой ливнем улице, а над головой плывут в потоках воды жёлтые огоньки фонарей и трепещут изумрудные листья майских каштанов, и брызги дождя летят под капюшон отцовского армейского плаща, и светятся в темноте её серые насмешливые глаза, и звуки сводят с ума своей невыразимой нежностью и обречённостью, словно в них закодирована уже вся моя грядущая жизнь, и ничего не изменить в этом коде, и всё предопределено: и мы расстанемся через полгода, и я через два года встречу любовь всей моей жизни, и забудутся страдания этой юношеской любви, но каждый раз, когда невидимая рука коснётся белых и чёрных клавиш, всплывёт всё предсказанное, сбывшееся и несбывшееся, скоротечные минуты счастья и годы памяти о нём в цепочке неотвратимых утрат друзей, близких, себя, но над всем этим в какой-то мистической реальности поплывут звуки вальса, в реальности, в которой  мальчишка снова идёт по залитой ливнем улице, и брызги дождя летят в лицо, и жёлтые фонари колышутся в ветвях каштанов, и светятся в них серые насмешливые глаза моей школьной подруги, игравшей мне вальс Шопена...

Суббота, 27 июня. Сдан  последний экзамен. В последний мой день в стенах старой школы, когда-то мужской гимназии, я бесцельно слоняюсь по её притихшим коридорам. Зачем-то делаю стойку на голове в пустом актовом зале. Заглядываю в сумрак библиотеки, где в два этажа, в высоких шкафах тёмного дерева золотятся за стеклом корешки бережно хранимых дореволюционных книг. Когда-то эти книги листали мои ровесники-гимназисты, мне не довелось. Эти книги были свидетелями чьей-то юности, восторженной, полной безумных планов и надежд. И безжалостно загубленных революцией. Где, в чьей земле, под каким небом покоится прах бывших гимназистов? Всё, что осталось здесь от той гимназии и тех гимназистов, эти старые книги в позолоченных переплётах, которые, наверное, хранили какую-то тайну того времени, потому что для нас, современных школьников, всегда оставались под замком.

Сегодня тоже 27 июня. Как тогда. Но спустя 55 лет. Почему я так отчётливо помню каждую минуту того дня, как будто это было вчера?К 85 годам половину американцев настигает болезнь Альцгеймера. Они перестают понимать назначение предметов, не узнают своих детей. Я думаю, и нас, неамериканцев, не минует чаша сия. Мама в эти годы то принимала меня за умершего отца, то спрашивала, почему его так долго нет с работы.  Неужто наступит день, в котором уже не будет у меня ни Славки, ни Влада, ни Тани?

   Как это было? … Вечером мы со Славкой встретились у метро, взяли в гастрономе бутылку армянского коньяка, пару бутылок вина и направились к Владу. Позвонили. На пороге показалась невысокая девушка, с по-детски удивлёнными, чуть на выкате, карими глазами, игривой чёлкой на лбу и уложенной на голове копной густых тёмно-каштановых волос. Я и предположить тогда не мог, что, переступив порог этой квартиры, я буду обречён на всю оставшуюся жизнь. Оборвётся моё беззаботное детство, и потянутся десятилетия мучительной любви к этой девушке, стоящей на пороге.

В гостиной темно, только свет от уличного фонаря, играет музыка. На балконе Влад со Славкой курят и развлекают анекдотами двух Таниных подруг. Я танцую с Таней, если можно назвать танцем моё переминание с ноги на ногу. В голове уже туман от коньяка, десятка выкуренных за день сигарет, дурманящего запаха «Индийского сандала», идущего от её волос. И вдруг… она пошатнулась, и я резко прижимаю её к себе, и тут же чувствую её пальцы, вонзающиеся в мой затылок, и затем долгий-долгий поцелуй под «Tango Italiano», а потом под шипенье закончившейся пластинки.

    А что было после? Мимолётная, как скорый поезд, сумасшедшая любовь, налетела, оглушила и вот её уже нет, то ли из-за ревности, то ли из-за глупости, осталось только вот эта пластинка с «Tango Italiano», и ноющая боль разлуки, а затем ранняя женитьба, и дети, и случайная встреча через двадцать лет. С той, единственной… 

Алексею вспомнилось детство, в котором у него были и папа, и мама, вспомнились их воскресные вылазки на природу и привалы где-нибудь на коряге, на опушке леса, с неизменными бутербродами и горячим чаем из термоса, шутками отца и счастливыми глазами мамы, и детским ощущением любви, царящей в семье. А в это время где-то была другая женщина, которую отец тоже любил. И совместить ту любовь с этой было никак невозможно.

Из дневника выпало несколько небольших листочков, вырванных из блокнота. По-видимому, отцовские стихи, посвящённые этой женщине. У Алексея было такое ощущение, как будто он заглянул в замочную скважину.

В парадном, в дождь, ко мне прижавшись, говорила:

«Мне кажется, что я тебя в себя влюбила...»

Конечно же, влюбила, окрутила,

И чаем с зельем приворотным напоила.

В парадном, в дождь, меня ты целовала.

«Я так с тобой всю жизнь бы простояла...»

А в тёмных окнах молния сверкала;

Твоя рука в моей слегка дрожала.

В парадном, в дождь, ты тихо говорила:

«Я в жизни никого так не любила...»

Руками шею ты мою обвила,

И было холодно в парадном том и сыро.

В парадном, в дождь, меня ты обнимала,

Сквозь поцелуи что-то нежное шептала...

Дождинка по щеке твоей стекала;

Гроза вечерняя над городом стихала.

Алексею подумалось, что, наверное, это очень непросто и больно бросить родных людей ради любви к другой женщине. Взгляд задержался ещё на одном стихотворении.

Зимний вечер. Снег с дождём.

Сумерки чужой квартиры.

Наконец-то мы вдвоём

В нашем, только нашем мире,

Где любуюсь неотрывно

Волшебством любимых глаз,

Где свеча горит картинно,

Как две сотни лет до нас.

Я целую безоглядно

Там, где льзя и где нельзя;

Ручейки волос прохладно

По щеке моей скользят.

Взмах хрустящих простыней,

Шёлк волос и бархат кожи;

Свет, дрожащий на стене,

И огонь любовной дрожи...

Боже, милостивый Боже,

Поздно вспомнил ты о нас,

И поэтому, быть может,

Нежность, как лавина, сорвалась.

И подхваченный неистовою силой,

Затаив дыхание, лечу...

Шум дождя... И ровное дыханье милой...

Не будить. Не уходить. Ещё чуть-чуть...

Алексей пролистал страницы дневника и остановился на последней записи.

  …Прохладное сентябрьское утро. Лучи солнца едва пробиваются сквозь сизую дымку и листья каштанов и косо падают на чисто выметенные аллеи и подстриженный газон, всё еще зелёный, но уже с золотисто-багряными пятнами листьев. Мы идём под руку по пустынной аллее, и я крепко прижимаю к себе твою руку и рассказываю о какой-то ерунде. Со стороны – мы влюблённая парочка на прогулке в парке. Но это не парк, это двор военного госпиталя и мы прогуливаемся после лучевой терапии, и я крепко прижимаю твою руку, потому что у тебя часто кружится голова после проведённой месяц назад операции, и я стараюсь болтать о разной ерунде, потому что знаю – ты умираешь...  Мы идём по аллее, окутанные грустной прелестью осеннего утра, с едва ощутимым солнечным теплом на коже, с какой-то успокаивающей и умиротворяющей душу тишиной и сознанием, что это наши последние прогулки, это наши последние часы на этой земле, наши часы...

Алексей закрыл дневник отца и вернул его обратно в верхний ящик стола. Письма и листочки со стихотворениями бросил в огонь. Огонь в камине на мгновение вспыхнул ярким светом, осветив комнату. Алексею показалось, что он почувствовал щекой последнее тёплое прикосновение отцовской руки. Снова взглянул на фото отца и Тани и, наверное, впервые подумалось о том, что «нельзя строить счастье на несчастье других» – совсем неоднозначная поговорка и разрушение несчастливой семьи ради создания счастливой является для детей меньшим злом, чем видеть каждый день, как враждуют их родители.

  Был холодный ветреный вечер конца сентября. Алексей постоял с минуту на крыльце, закурил, но тут же бросил сигарету и быстро пошёл к машине. В памяти всплыли строчки из дневника.

Глаза слезились на ветру

И мёрзли руки,

И дрожь ползла змеёю по нутру –

Всё возвращалось на своя, на круги.

На круги, где всё будет без тебя,

И длинный вечер зимний,

Где сиротливо так полы скрипят:

«Прости. Прощай навек, любимый!»

23. Призраки далёкого прошлого

В тот вечер Алексей, обычно шумный и провоцирующий на споры, больше молчал, больше обычного пил и, неожиданно вскакивая из-за стола, подходил к окну гостиной и подолгу глядел в потемневший сад. Соня попыталась нарушить тягостное молчание, но я приложил палец к губам, и она тихо встала из-за стола и отправилась на кухню. Что-то мучило Алексея и, похоже, он не готов был об этом говорить. Но и держать это в себе был не в силах.

– Я вчера был на даче…

Он как-то рассказывал об этой даче под Киевом, где жил со своей новой женой его отец. Об отце упоминал неохотно, а когда отец умер, пришёл с бутылкой водки, и вот так же весь вечер молчал, и только пил рюмка за рюмкой, почти не закусывая, и тёр ладонью лоб и мокрые глаза, и мотал головой, с чем-то не соглашаясь, и всё спрашивал кого-то – «как он мог?» – и вконец опьянев, тут же свалился на кухонном диванчике  и уснул.

– Я разбирал отцовские бумаги и…

Алексей наклонился к брошенному на пол рюкзаку и достал свёрток.

– И нашёл в столе вот эту шкатулку.

На стол легла деревянная шкатулка с красивым резным орнаментом на крышке. Я открыл шкатулку и увидел внутри круглую жестяную коробку с ржавыми краями, облезшей краской и с трудом угадываемой надписью «Monpassier». Я открыл коробку и увидел потемневший от времени Георгиевский крест и небольшой фотоснимок, на котором был изображён бравый молодой офицер в форме поручика лейб-гвардии. На обратной стороне снимка можно было ещё различить надпись выцветшими фиолетовыми чернилами – «Моей любимой Ксюшеньке. Кіевъ. 1917».

– Кто это?

Алексей пожал плечами.

– Не знаю.

– Давай вместе поедем, я помогу тебе разобрать отцовские бумаги. Я по своим родителям знаю, что это было поколение, любившее писать письма и рассылать по праздникам поздравительные открытки всем своим друзьям и родственникам.

– Да там весь стол этим добром был забит. Я не любитель читать чужие письма, поэтому бросил их в печку. Дневник отца я бегло просмотрел, но там о шкатулке ни слова.

В гостиную вошла Соня.

– Может, сделать вам чай, кофе?

– Сделай нам, наверное, цветочный чай и постели Алексею в моём кабинете.

Пока Соня готовила чай, мы приняли ещё по одной, и вышли на веранду покурить. Я открыл окно в сад, и из темноты потянуло холодной свежестью недавно прошедшего дождя, запахом влажной земли и опавших листьев.

– Вот такие, брат, дела… Не могу простить себе, что так и не поговорил с отцом. Сначала ненавидел его, винил в преждевременной смерти мамы, а потом с годами… Они с мамой были очень разные и не очень счастливы. Я всё откладывал разговор с ним, откладывал и вот…

Я обнял Алексея за вздрагивавшие плечи, и мы с минуту так молча постояли, а затем пошли в дом. Соня уже постелила в кабинете на просторном диване, где так сладко спалось после ночных бдений над который год пишущейся книжкой по психологии роботов, где за стеклом шкафов тёмного дерева поблёскивали золотом корешки книг с именами корифеев науки и где казалось, что сама атмосфера обязывала.

– Ну, давай, укладывайся. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

Теперь уже Алексей обнял меня, легонько стиснул и зачем-то буркнул в ухо «спасибо».

Соня сидела в гостиной за столом и вертела в руках фотографию из шкатулки.

– Это Алёшин прадед?

– Не знаю, может быть. Пошли спать.

– Я ещё немного посижу. Иди, ложись.

Утром, когда я спустился со второго этажа и вышел на кухню, там уже витал аромат кофе, и Соня готовила свой фирменный омлет. 

– Слушай, я такое ночью раскопала!

И Соня сбивчиво, непоследовательно, восторженно описала мне свои ночные открытия. Вскоре в дверях кухни появился Алексей.

– И что мы тут без меня обсуждаем?

– Да вот тут, пока ты спал, мы с Соней выяснили, что твой прадед был убийцей.

– Не понял. Чем это вы тут обкурились?

– Давай, Соня, рассказывай.

– Опять?

– Опять и с мельчайшими подробностями.

– Ну ладно, но давайте сначала позавтракаем. Всё стынет.

После завтрака мы вышли на веранду покурить, и Соня принесла поднос с кофе и имбирным печеньем. На подносе ещё зачем-то лежала шкатулка. Соня открыла шкатулку и достала из неё жестяную коробку.

– Я любопытна, как все женщины… – и Соня выразительно посмотрела в сторону Алексея, ожидая едкого замечания, но тот, по-видимому, решил, что возражать станет себе дороже, и только ухмыльнулся.

– Так вот: чисто из ЖЕНСКОГО любопытства я внимательно изучила содержимое шкатулки. Шкатулка не представляет для нас интереса – кустарная работа 50-х годов прошлого столетия… Коробка от монпансье… Такие леденцы продавались только в Киеве, в  кондитерской на Фундуклеевской.

Соня открыла коробку и извлекла из неё Георгиевский крест53.

– Этим Георгиевским крестом 2-й степени был награждён в 1916 году поручик лейб-гвардии гусарского полка Романов Алексей Константинович.

 – Ничего себе! Откуда такая информация?

 – Вот здесь на кресте номер. В Интернете есть списки награждённых с указанием номеров крестов.

 – Ну и почему же мой прадед, если это его крест, оказался убийцей? И кого он убил?

 – Григория Распутина54.

Алексей хлопнул себя по коленям и расхохотался.

– Ну, вы и приколисты! Только вот историю плохо знаете, а история на самом деле такова. Вечером 30 декабря 1916 года в петербургском доме князя Юсупова55 на Мойке собрались великий князь Дмитрий Романов56, депутат Государственной Думы Пуришкевич57 и некий доктор. План был отравить Распутина, который всё больше стал влиять через царицу  на государственные дела. Феликс Юсупов пригласил Распутина к себе домой под предлогом помощи больной жене. В ожидании жены, которой, кстати, в доме и близко не было, сели вдвоём в гостиной, специально обустроенной в подвальном помещении. Юсупов предложил Григорию отведать  пирожных, вина, но яд в пирожных не подействовал, и тогда Юсупов выстрелил в Распутина. Думал – убил и побежал наверх сообщить об этом другим заговорщикам. Юсупов уговорил великого князя тут же покинуть его дом, мол, мы тут  справимся и без особ царственных кровей. А раненый Распутин тем временем выбрался во двор и готов уже был выйти на улицу, как две пули Пуришкевича, пущенные вдогонку, остановили его у самых ворот. Так что на самом деле убил Распутина Пуришкевич.

Соня покачала головой.

– На теле Распутина были обнаружены четыре раны, одна от выстрела в грудь, несмертельная, две в спину, несмертельные, и одна в лоб. Последняя пуля была пущена с улицы, с автомобиля, в котором сидели великий князь Дмитрий Романов и его полковой товарищ и однофамилец Алексей Романов. Алексей в своих мемуарах, изданных в 1952 году во Франции, пишет вот что.

Соня опустила глаза, немного наклонила голову и замерла в этой позе. Мне бы так,  как с листа, читать страницы моей памяти.

– «Великий князь Дмитрий попросил моей помощи в весьма щепетильном и «мерзком», как он выразился, деле. С первых же его слов я догадался, о ком пойдёт речь и понял, в чём мерзость предприятия. Мы уже прилично отъехали от дома Юсупова, как князь вдруг неожиданно сказал:

– Не нравится мне всё это! Давай-ка, на всякий случай, вернёмся и постоим где-то в сторонке от дома. 

Я с трудом развернулся, чуть не застряв в сугробе, и когда мы подъезжали к дому, то увидели, как пошатываясь из стороны в сторону, словно пьяный, к воротам идёт Распутин. Кто-то появился в темноте двора, в слабо освещённых дверях дома, раздались два выстрела, и Распутин, ухватившись за ворота, стал медленно оседать, глядя прямо на нас и что-то бормоча. Мне показалось, что он узнал Дмитрия. Я увидел пистолет в руке Дмитрия, увидел, как дрожит его рука, отобрал пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Всё-таки я был лучшим стрелком в полку. До сих пор не знаю, был ли этот выстрел спасением России или её проклятием. Может, в последние мгновения своей жизни Григорий Распутин проклял царскую семью, проклял всех нас…

Дмитрий едва дожил на чужбине до пятидесяти лет и тяжело умирал, отхаркивая кровью свои лёгкие. Стоя возле его гроба на церковном кладбище  и глядя на измождённое восковое лицо со впалыми щёками и заострившимся носом, на сложенные на груди длинные жёлтые пальцы с пристроенной в них свечой, пристроенной невесть откуда разысканным капелланом нашего полка, глядя на нескольких русских, державшихся всё время особняком во время отпевания, возможно, тоже офицеров, глядя на двух женщин с закрытыми вуалью лицами, перешёптывавшихся по-французски, я вдруг вспомнил наш последний бал в Царском селе, блистательного красавца-поручика в новеньком синем мундире лейб-гвардии Его величества конного полка… – Это его сестра Мария, а та другая, кажется, Коко Шанель58, – прервал мои воспоминанья чей-то шёпот, донёсшийся со стороны русских.

И вспомнился 20-й год, когда судьба снова свела нас с князем Дмитрием в Париже. Ссылка в Персию после убийства Распутина спасла князя от расправы большевиков. Мы уже знали, что произошло в Екатеринбурге в Ипатьевском доме59.

Я встретил их в Булонском лесу – князя Дмитрия, Эрнеста и Габриэль, двое мало кому известных в Париже русских, и восходящую звезду модельного бизнеса, правнука  Николая I60 и гениального парфюмера, обессмертившего местную знаменитость флакончиком духов под номером пять61. Парижские газеты писали тогда, что у Габриэль роман с русским князем.

Стоя холодным ветреным мартовским днём 42-го года на кладбище, и отрешённо созерцая, как мокрые чёрные комья земли быстро покрывают золотистый позумент гроба,  невольно подумал о том, что тень распутинского проклятья легла на Дмитрия, на меня и всех наших близких».

Соня замолчала, подняла голову и взглянула на Алексея: тот застыл потрясённый в неестественной напряжённой позе, с приоткрытым ртом и взглядом, устремлённым куда-то вглубь сада, словно хотел что-то спросить у призраков далёкого прошлого.

24. Тамила

К вечеру резко похолодало. Не успел Алексей открыть дверь поликлиники, как обжигающий ветер ворвался под полы тонкого пиджака и легко пронзил белую шёлковую рубашку. В свете фонарей, освещавших стоянку, поблёскивали первые снежинки и быстро скользили по чёрному капоту его «Лэндровера». Стоянка была почти пуста; невдалеке ещё стояли машины врачей – два красно-белых маленьких «Фиата». Лет пять назад государство наконец-то удосужилось снабдить всех семейных врачей служебными машинами.

Алексей терпеть не мог ходить по врачам, но на этот раз домашнее самолечение не помогало. Неприятно ныла и покалывала поясница, иногда подташнивало и болела голова. Он догадывался, что это напомнили о себе почки. Когда-то давно, в студенческие годы, он сильно промёрз в турпоходе, перенёс острый пиелонефрит, который давал о себе знать после очередного праздника и неумеренного потребления острой и солёной пищи, ну и, конечно же, коньяка.

Был конец рабочего дня. В коридоре поликлиники было уже почти пусто, только в холле на диванчике сидели две худенькие седые старушки и гадали, вернётся ли память к упавшей вчера с лестницы героине нового сериала. Алексей постучал в дверь и вошёл в кабинет. Там было пусто. Он прикрыл дверь и стал нетерпеливо расхаживать у кабинета, нервно теребя в руках медицинскую флэшку – он уже опаздывал. Через несколько минут в конце коридора скрипнула дверь и по коридору стремительно проследовала невысокая девушка в белом халате и врачебной шапочке, порывисто открыла дверь в кабинет, возле которого стоял Алексей, и тут же захлопнула перед его носом, бросив «подождите». Алексей посмотрел на электронные часы, висевшие в холле, и мысленно согласился ждать пять минут. Ровно через пять минут он постучал в дверь и без разрешения вошёл в кабинет и молча сел на стул перед столом, за которым сидела не очень приветливая молодая врачиха и что-то писала.

– Что у вас? – спросила не отрываясь.

– Да вот что-то почки стали пошаливать…

Врачиха мельком взглянула на Алексея и молча продолжила свою писанину. Через минуту пробубнила себе под нос «пить меньше надо» и тут же выскользнула из кабинета, захватив с собой исписанный листок.

Алексей вскипел и, когда она вернулась, высказал ей всё, что он думает о таких врачах, как она, об этой поликлинике и вообще обо всей отечественной медицине. Не успела врачиха открыть рот, как дверь громко захлопнулась, и старушки на диванчике дружно обернулись на хлопок, как им показалось, выстрела, гулко прозвучавший в пустом коридоре, и проводили взглядом симпатичного молодого человека, но какого-то уж очень злого. Выждав пару минут и увидев, что никакого интересного продолжения не последует, старушки поднялись с диванчика и отправились восвояси.

В кабине было холодно. Снова заныли почки. Алексей включил кондиционер и повернул терморегулятор на максимум. «Пижон, вырядился зимой». На самом деле было начало ноября. Ещё вчера наслаждался тёплым осенним днём, с грустной задумчивостью уже почти голых деревьев и низко плывущим над горизонтом неярким солнцем. Налил из термоса кофе. Достал из бардачка флягу с коньяком и немного плеснул в стаканчик с кофе. Кондиционер, горячий кофе, коньяк сделали своё дело, и тепло стало разливаться по кабине, по телу, и злость немного прошла.

Погасло последнее окно на втором этаже, где располагались кабинеты семейных врачей, и через минуту на пороге поликлиники появился женский силуэт в длинном белом плаще, с чёрной сумкой на плече. Наверное, это она. Интересно, а чего это она направилась к воротам, а не к машине? Пока Алексей так размышлял, белый плащ скрылся за воротами.

Волшебный аромат кофе витал по кабине, и было по-домашнему тепло и уютно и чуточку тоскливо от никем неразделённого уюта. «Странно – подумал Алексей, допивая кофе,  – очень странно».

Зазвонил телефон. Едва Алексей переключился на громкую связь, как звонкий женский голосок затараторил на всю кабину:

– Лёшка, ты где? У нас уже закончился официоз, сейчас начнётся банкет. Столько гостей понаехало…

Это была Линда.

– Лёшенька, нам без тебя грустно, – прервал её щебетанье грудной женский голос. Это была Саша.

Это были подруги Алексея – худая высокая блондинка Линда и пониже ростом и с более округлыми формами брюнетка Саша. Они уже несколько лет работали моделями в агентстве. Все знали об их романе и нежной привязанности друг к другу и когда они в конце представления, взявшись за руки, лёгкой летящей походкой выходили на подиум, зал взрывался аплодисментами. Они были своего рода изюминкой шоу. Дирекция до поры до времени была спокойна за них, потому что знала, что декретный отпуск им не грозит. Но однажды рядом с ними появился мужчина лет сорока, среднего роста, коренастый, с красивой прядью тёмно-каштановых волос, падающей на глаза, слегка посеребрёнными  висками и насмешливыми карими глазами. Модельная тусовка восприняла Алексея, а это был именно он, весьма настороженно. Поползли грязные слухи, и было от чего. Алексей нежно обнимал и целовал то Линду, то Сашу. Цветы неизменно дарил им обеим; знал, что Линда любит тёмно-вишнёвые розы, Саша – кремовые. Он поджидал их за кулисами с двумя термосами: в одном был крепкий несладкий кофе для Линды, в другом – сладкий зелёный чай с лимоном для Саши. После показа они наперегонки бежали к его машине, открывали с разных сторон дверцы, плюхались на заднее сиденье и хором командовали: «В Париж!». Он отвечал им в тон: «В Париж, так в Париж!» И «Лэндровер» резко срывался с места и, скрежеща на повороте, уносил их в ночь, в которой затерялся их любимый ресторан с французской кухней и настоящим шансонье с негромкими, задушевными песнями.

– Групповуха, – комментировала обычно эту сцену уборщица, провожая неразлучную троицу прокурорским взглядом.

Они познакомились на пляже в Евпатории. Был ещё по-летнему тёплый сентябрьский день, с пепельно-синим небом, голубовато-белёсой дымкой моря, грозно накатывающимся шумом прибоя и выброшенными на берег медузами, и пустынным пляжем, и лёгкой грустью наступающей осени. Девушки бросили пляжные сумки недалеко от него и стащили цветастые халатики. Алексей оторвался от детектива, окинул оценивающим взглядом их фигуры, но ни одной из них предпочтения не отдал: в каждой была своя прелесть. Углубился дальше в расследование загадочного убийства. Боковым зрением видел, как они ходили какое-то время вдоль кромки моря, затем достали из сумки мяч и стали играть в волейбол, как-то вяло стали играть. Мяч угодил в книжку и отлетел в сторону. Алексей вскочил на ноги и побежал за мячом.

– Возьмёте в команду?

– Возьмём, – хором ответили девушки и рассмеялись. От этого смеха всем стало как-то легко и непринуждённо. И игра заладилась, и знакомство, и они просто дурачились до вечера, добродушно посмеиваясь друг над другом. Оказалось, что девушки тоже приехали из Киева и поселились утром в той же гостинице, что и Алексей.

Вечером переоделись, гуляли вдоль набережной, слушали заунывный призыв муэдзина с мечети, долго стояли, облокотясь о тёплый камень парапета, и вслушивались в гул моря, уносясь взглядом к белой яхте, пересекающей там, вдали, почти у горизонта, золотистую дорожку, протянувшуюся к ним от ныряющего в море солнца. На призыв муэдзина зажглась первая звезда над тёмными силуэтами кипарисов, и лица коснулось дуновение южного ветра, прилетевшего из-за моря, с тёплых экзотических краёв, и накрыло зовущим и тревожным дурманом женских парфюмов от прошедшей мимо парочки, и совсем рядом, в плавучем ресторане, хриплый голос запел о неразделённой любви, и пошли они на этот голос, и уселись за столик, и где-то там внизу, за бортом пенились волны, и хмель быстро ударил в голову, и две красивые девушки сидели друг напротив друга, взявшись за руки, и обменивались влюблёнными взглядами, и Алексея вдруг захлестнуло щемящей нежностью и жалостью к этим юным созданиям – и он отвернулся к уже потемневшему морю…

В гостиницу вернулись поздно, держа под руки Сашу, которую штормило всю дорогу, а в номере стошнило. Алексей помог уложить её в постель, чмокнул Линду в щёчку и отправился в свой номер. Так начиналась эта странная дружба – между сорокалетним мужчиной и двумя двадцатилетними лесбиянками.

Алексей допил кофе и завёл мотор. Пора было ехать на банкет. Прогрев с минуту мотор, он развернулся, и выехал из ворот поликлиники на длинный пустынный проспект. Пронёсся мимо автобусной остановки, на которой одиноко стояла, пряча руки в рукава, женщина в развевающемся на ветру белом плаще. На красном свете светофора, нетерпеливо барабаня по рулю, он ещё раз увидел её в зеркале заднего вида. Не успел догореть жёлтый свет, как он уже миновал перекрёсток и понёсся на сто сорока по широкому пустому проспекту, на другом конце которого его ждали в новом модном ресторане Линда и Саша. Но… Но… Кофе с коньяком обычно поднимал настроение, но сейчас внутри закипало недовольство и раздражение, и вообще было мерзко. Машина уже катилась по инерции, словно раздумывая, и он с полминуты раздумывал, а затем резко развернулся и поехал назад.

Она всё ещё стояла на остановке, отвернувшись от ветра, и не услышала, как он подъехал, как вышел из машины и подошёл к ней, и только когда тронул её плечо, вздрогнула, обернулась и удивлённо посмотрела.

– Боже мой, ну так же нельзя! Вы меня напугали.

– Простите меня. Я вёл себя по-хамски.

– Зачем вы вернулись? Что-то забыли?

– Я… я… я  хотел бы как-то загладить свою вину. Тамила Михайловна, можно я отвезу вас домой?

    Тамила Михайловна поправила волосы, выбившиеся из-под косынки, и внимательно несколько секунд смотрела на Алексея; ничего не ответив, пошла к машине. Алексей, обогнав её, открыл переднюю дверцу, а затем уселся за руль.

– Ужасно холодно. И как назло – автобуса нет.

– А почему вы не на машине?

Она снова ничего не ответила. Алексей налил в стаканчик коньяку и протянул ей.

– Залпом, а то простудитесь.

Он увидел эти посиневшие худые женские пальцы, почувствовал их ледяное прикосновение и дрожь, и ему ужасно захотелось прижать их к губам и отогреть своим дыханием.

Она выпила залпом и судорожно глотнула воздух.

– А теперь – горячий кофе.

Её пальцы бережно обхватили стаканчик с его бесценным в такую погоду даром – теплом – и блаженная улыбка коснулась её губ, и тепло потекло в неё сквозь них, и поникли в наслаждении длинные ресницы.

– Спасибо, – тихо прошептала она. И столько искренней благодарности было в этом коротком слове, столько ответного женского тепла, тепла, на которое способна только глубоко одинокая женщина.     

– Так почему вы всё-таки не на машине, ведь у каждого врача должен быть служебный «Фиат»?

– Разбила фару, когда выезжала утром со стоянки. Сегодня явно не мой день. Утром с сыном поругалась, вечером с вами. А в промежутке обматерила наглого симулянта, который тут же побежал жаловаться главврачу; пришлось писать объяснительную записку. Вдобавок только что мать звонила, чтобы сказать, что сын сбежал от меня и ночует у неё.

– Сколько ему?

– Десять.

– Сколько???

– Десять, а что?

– Да ничего. Просто, когда я когда увидел вас первый раз в коридоре поликлиники, решил – студентка мединститута на практике.

– Спасибо, конечно, за ваше враньё, но мне уже тридцать.

– Уже… – и Алексей иронично усмехнулся.

Тихо заурчал мотор, и машина неспешно поплыла по улице, разрывая мрак мощным светом фар, в котором всё гуще неслись искорки снежинок.      

Резко зазвонил телефон, и кабину заполнили глухие звуки музыки и голос Линды, которая пыталась её перекричать. Линда уже явно была навеселе.

– Лёшка, мы на тебя обиделись. Плохой. Саша, скажи.

– Плохой, – подтвердила Саша. – Это просто свинство с твоей стороны. Мы завтра улетаем в турне по Европе и вернёмся только через месяц.

– Линуся, Сашуня, не сердитесь. Я скоро буду. Непредвиденные обстоятельства. Не выпивайте всё шампанское, оставьте мне немного.

Алексей отключил телефон и выругался про себя – надо же было оставить включённой громкую связь.

– Довезите меня до метро, если вам не трудно. Вас жена ждёт.

– Нет у меня никакой жены.

– Ну, подруга – какая разница.

– Не подруга, а подруги. Вы же слышали – их две. И это совсем не то, о чем вы подумали.

– Неважно. Остановите, пожалуйста, машину. Метро вон рядом.

Алексей затормозил и перехватил её руку, пытавшуюся открыть дверцу.

– Мне больно, – попыталась вырваться, но он крепко сжимал холодные пальцы.

– Вы, врачи, часто делаете людям больно. И ничего – иным даже на пользу идёт. Тамила Михайловна, так нельзя. Мы уже второй раз за вечер поругались.

Холодные пальцы ещё раз попытались вырваться, но тщетно, и они затихли в тёплой ладони Алексея.

– Хорошо. Объясните мне, зачем вы вернулись.

– Я не знаю. Когда я увидел вас, одиноко стоящую на остановке, на этом пронизывающем насквозь ветру, мне стало как-то не по себе в тёплой кабине, после только что выпитой чашки горячего кофе. Мне и сейчас не по себе от того, что вы думаете обо мне.

– Для вас так важно, что я думаю о вас? А что эти девушки подумают о вас – вам неважно?

Алексей рассмеялся.

– За этих девушек не беспокойтесь. Я для них как старший брат и они мне простят, даже если я не приеду. Ну, подуются на меня немножко.

Алексей уже не удерживал её руку, а она её не убирала – видимо, забыла.

– Вы слишком самонадеянны.

– Что есть, то есть.

Тамила высвободила пальцы из его ладони.

– Ладно уж, поехали. Отвезите меня на Никольскую. И да простят меня ваши подружки.

Алексей завёл мотор, включил дворники н очистил лобовое стекло от растаявших снежинок. На этот раз он никуда не спешил, и машина поплыла в снежной круговерти, лишь ритмично щёлкали дворники в тишине кабины, и тишина эта была наполнена каким-то новым смыслом и ожиданием.

– А сына не хотите по дороге забрать?

– Ну, во-первых, не по дороге, а во-вторых, пусть подумает о своём поведении, и пусть бабушка его повоспитывает. У них более доверительные отношения.

– Из-за чего поссорились?

– Из-за голографической игровой приставки. У всех его друзей уже есть, а у него, видите ли, бедного, нет. Я действительно ему обещала купить в получку, но неожиданно сапоги порвались и возникли непредвиденные расходы. Короче, он меня вруньей обозвал, а я ему влепила пощёчину. Ну, не сдержалась… Опаздывала на работу, ноготь сломала, долго ключи от машины искала, а тут сын пристал со своей приставкой.

– Пристал с приставкой?

Тамила посмотрела на Алексея, поняла и улыбнулась. И снова наступило молчание. Каждый думал о своём, но иногда их мысли переплетались, и возникало что-то общее, о чем они предпочитали молчать. Попутчица время от времени шмыгала носом – видимо, всё-таки простудилась.

– Может, ещё коньяку, чтобы не расхвораться?

– А, – махнула рукой, – наливайте!

Алексей повернул к обочине и остановил машину. Налил полстаканчика коньяку и протянул попутчице. Она выпила залпом, скривилась и закрыла рот ладонью.

– Посмотрите: там, в бардачке, должны быть конфеты.

– Ну, одна тут точно есть. Догадываюсь, кто съел остальные.

Она откинула назад голову и умиротворённо закрыла глаза.

– Боже, как хорошо! И как плохо было только полчаса назад. Как редко получается вот так расслабиться, поплакаться кому-то в жилетку. Подруга год назад вышла замуж за бизнесмена и уехала в Лондон. Раньше мы с ней каждую субботу встречались, готовили вкусный ужин, пекли яблочный пирог и ставили на стол бутылку мартини. До полночи пили, курили, плакали, смеялись, тихонько пели под гитару – она здорово играет и голос у неё чудесный! – пока не являлся её чопорный англичанин и не увозил её домой. Никогда не понять иностранцу русскую душу! Я не о русской национальности, я о русской душе. И у еврея может быть русская душа, да такая, что куда там русскому. Ни разу не сел с нами, я не говорю – пить, ну просто поговорить по душам. Послушайте, как это правильно подмечено – «поговорить по душам». Иногда кажется, что у них вообще души нет. Вместо неё – калькулятор. Дебит, кредит…

Она ненадолго замолчала, а потом продолжила:

– Как-то он разоткровенничался: я, говорит, никак не могу понять, зачем у вас столько технических университетов и зачем вы тратите столько денег на подготовку магистров и докторов философии; практически вся техника в вашем доме была создана на Западе, поэтому вам достаточно готовить бакалавров и просто научить их продавать нашу продукцию. Так обидно это было слушать, хотя в чём-то он прав: у нас полно гениальных идей, а предпринимательской жилки нет. Десятилетиями предприниматели были врагами народа, и государство целенаправленно их уничтожало.

Потом она ещё о чём-то рассказывала. Звук её голоса завораживал, хотелось закрыть глаза и слушать, слушать, слушать.  Что-то изменилось в этом мире за эти полчаса. Внутренние часы ещё отмеряли минуты, он ещё помнил, что куда-то опаздывал, а затем время исчезло. Они сидели в полутёмной кабине, освещённой только светом уличного фонаря. Наискосок в этом свете неслись снежинки, и привычный мир терял свою реальность, и его очертания расплывались в лобовом стекле, и подёрнулась туманом даль улицы, и самым нереальным для Алексея в этом мире была сидящая рядом женщина – и вроде бы он всегда знал о её существовании, и он беседовал, спорил с ней в молодости, пытался представить её себе, но не получалось, а потом  она запропастилась куда-то с появлением Маши и… вдруг нашлась. Он узнал её, не по лицу, которого никогда не видел, узнал по какой-то особой манере говорить, умению увидеть в обыденных вещах необычное и удивиться по-детски, и желанию докопаться до истоков непонятного, и наивной вере в одухотворённость окружающих нас предметов. Они говорили и не могли наговориться. Совсем чужие ещё пару часов назад, они вдруг открыли друг перед другом потаённые уголки души. Они стали рассказывать друг другу то, о чем умолчали в задушевных беседах с друзьями. Их души нуждались в исповеди, но что такое исповедь без понимания? Они старались услышать друг друга, и у них это получалось. Пройдёт совсем немного времени, и они перестанут стараться. Они научатся понимать друг друга по оттенку молчания…

Начиналась зима, а с ней начиналась новая жизнь, начиналась новая любовь, которой суждено было затмить прежнюю и утолить боль от её утраты.

25. Линда и Саша 

В аэропорт Алексей успел вовремя – регистрация на рейс Киев-Париж заканчивалась. Линда с Сашей стояли посреди зала и оглядывались по сторонам. Возле них хлопотали их мамы, давая какие-то важные напутствия, которых дочери явно не слышали. Увидев Алексея, они бросились к нему, подхватили его под руки, и, совершенно забыв про обиду, наперебой засыпали его вопросами. Женская интуиция сработала безошибочно.

– Лёша, колись – кто она? Как её зовут? Где вы познакомились? Она блондинка или брюнетка? Сколько ей лет? Где она работает? Учти, мы отдадим тебя только в хорошие руки.

– А с чего вы взяли… – Алексей попытался было увернуться от ответов, но девушки остановились, загородили дорогу к их мамам и требовательно уставились на него. Линда порывисто обняла Алексея за шею и тут же отпрянула.

– Нуар де пари.

– Да у него весь воротник в губной помаде, – заметила Саша. Отпираться было бесполезно.

– Ладно, сдаюсь. Вернётесь – познакомлю.

От дальнейших расспросов выручили мамы, стоявшие в очереди на посадку и обеспокоенно махавшие дочерям – посадка уже началась. Алексей поприветствовал поцелуями обеих мам, а затем обнял по очереди Линду и Сашу, каждой что-то шепнул на ушко и по-отечески поцеловал в щёчку.

Алексей с мамами поднялся на второй этаж терминала, с которого хорошо было видно лётное поле, стоявший невдалеке лайнер и направлявшаяся к нему вереница пассажиров. Мамы шмыгали носом и промокали салфетками чёрные слезы на щёках.  Девушки поднялись по трапу самолёта, обернулись и помахали им, невидимым, затерявшимся среди провожавших – они знали, что любящие их люди где-то рядом.

– Алексей, ну хоть вы бы с ними поговорили, – снова завела разговор на знакомую тему Полина Фёдоровна, Сашина мама. – Что это за непонятные отношения!

– Они уже взрослые девушки. Им нужно обзаводиться семьями, – вторила ей Доната Вольдемаровна, Линдина мама. – Сейчас же есть медицинские препараты… Пройти курс лечения. Вы бы поговорили с ними. Нас они не хотят слышать. Вас, Алексей, послушают.

– Если вы имеете в виду разрекламированный курс гормональной терапии, то да, он действительно помогает. В девяноста процентах случаев. Но остаются десять процентов, о которых медицина предпочитает молчать. Я поинтересовался в Интернете: по всем медицинским показателям прошедшие курс лечения – это вполне здоровые люди, но в них произошёл какой-то психологический надлом. Они уже неспособны любить ни мужчин, ни женщин. Они с головой уходят в работу и становятся затворниками. Вы такое счастье хотите для своих детей? А ведь риск довольно велик.

– Но что же делать? – заломила руки красивая ещё, высокая, стройная Доната.

– Мы же не можем на всё это закрыть глаза. И перед знакомыми как-то неудобно, – посетовала тоже ещё красивая лицом, невысокая и слегка располневшая последнее время Полина.

– А вы не закрывайте глаза, вы полюбуйтесь, как светятся обе, когда рядом. Как там сложится жизнь у них дальше, неизвестно. Если они выберут гормональную терапию, это должен быть их выбор, не ваш. Я хочу вам сказать, что у вас замечательные дочери и пока они счастливы, порадуемся их счастью, и примем их такими, какие они есть.

Мамы снова всплакнули, и Алексей снова нашёл для каждой какие-то приятные воспоминания и сквозь слёзы засветились благодарные улыбки.

26. О Большом взрыве и Боге

На воскресный обед Алексей привёз Сашу с Линдой, о которых много рассказывал и наконец-то решился показать. Соня с Сашей быстро нашли общий язык и скрылись на кухне. Мы втроём вышли на веранду. Я открыл настежь окна и двери и повеял лёгкий тёплый ветерок из разогретого полуденным солнцем сада, и запахло травой, скошенной утром на лужайке перед домом, и я разлил по бокалам кьянти.

– Линда, вы верите в Бога? Или это традиция?

Чувствуя какой-то подвох, девушка мельком взглянула на Алексея, а затем пристально посмотрела на меня. Не успела она ответить, как с раздражением в голосе вмешался старший товарищ.

– А можно не лезть человеку в душу?

– Лёша, успокойся. Я и сама могу ответить. Да я верю в Бога и традиции здесь ни при чем. Там, где они претят мне и мешают жить, я их отбрасываю. Если бы я следовала традициям, то не сидела бы здесь с вами, а была бы на воскресной службе в костёле.

– Как вы считаете, это Бог устроил Большой взрыв63? Или у Бога что-то пошло не так?

Лёша взорвался.

– Четырнадцать миллиардов лет прошло, а его все ещё волнует, чьих это рук дело! С ума сойти!

Мы с Линдой переглянулись и улыбнулись друг другу, и я на миг поймал этот манящий взгляд умных серых глаз, и где-то подспудно мелькнуло сожаление, что они никогда не составят счастье мужчины и не продлится их дивный свет в ребёнке.

– Лёша, я не просто так задал этот вопрос. Меня уже несколько дней мучает некая неувязка в нашем представлении об эволюции Вселенной. Смотри, в момент Большого взрыва энтропия как степень беспорядка системы, т.е. Вселенной, была минимальной. Согласен?

– Ну, в общем-то, да.

– После взрыва частицы материи стали разлетаться в разные стороны, беспорядок стал увеличиваться, энтропия расти. В какой-то момент, при достаточном охлаждении высокотемпературной плазмы, т.е. при охлаждении где-то от миллиона миллиардов градусов до нескольких тысяч, стали образовываться атомы, т.е. стало происходить упорядочивание Вселенной как системы и уменьшение её энтропии. Вопрос: как такое может быть, чтобы в системе, предоставленной самой себе, увеличивался порядок? Кто наводит порядок – Бог?  И если это Бог устроил Большой взрыв, так что это было – типа format C64? Или Бог появился накануне образования атомов?

– Бог существует вне времени и пространства, – вмешалась Линда. – А поскольку физические законы действуют во времени и пространстве, то на Бога они не распространяются. И вообще, какие бы мы тут гипотезы не выдвигали относительно Бога и Большого взрыва, все они останутся непроверяемыми.

– Относительно наведения порядка. В воздухе беспорядочно летают частички пыли, энтропия высокая, но через какое-то время они оседают, например, на крышке стола, энтропия уменьшилась. Бог? Нет, просто сила тяжести. Перенасыщенный раствор соли – при охлаждении на какой-то частичке вырастает кристалл, высокоорганизованная структура. Похожие силы слабого и сильного взаимодействия лепили из частиц атомы. 

– Сказано: не сотвори себе кумира. А мы пытаемся представить себе Бога в обличье человечьем. Никто ведь Бога не видел. Может, его вообще нет.

– Ты не веришь, что Бог существует? – возмутилась Линда.

– А ты можешь привести свидетельства его существования? – парировал я.

– Могу, – уверенно произнесла Линда. – Какова вероятность того, что обезьяна,   беспорядочно нажимая на клавиши, сыграет на рояле «Лунную сонату»? Почти нулевая, не правда ли? А какова вероятность того, что миллиарды элементарных частиц случайно встретятся в одном месте Вселенной и создадут нас, таких умных и красивых, да еще и толкующих о Боге? Нулевая. Случай на это не способен, только Божий промысел.

Я многозначительно взглянул на Алексея: девушка явно воспользовалась его популярными  рассказами о математике. Линда перехватила мой взгляд и виновато улыбнулась.

– Я вообще-то на математика учусь.

– Не прибедняйся. Мишка, у неё уже есть две статьи о роли случайных процессов в  интеллектуальных системах, – ответил Алексей на мой многозначительный взгляд.

– Ну, тогда всё понятно. Существование Бога доказано математически, от противного.

– Библия, кстати, – это книга мудрости человеческой. И никакого отношения к Богу она не имеет.

– Ну, я бы не был столь категоричен, – вмешался я. – Возможно, Библия – это своего рода моральный кодекс, оставленный нам разумными существами более высокого порядка, причём представленный в виде притч, доступных для нашего понимания. Если хотите, называйте эти высшие существа богами, но они не так всесильны, как выдуманный людьми Бог.

– Многие физики признавали существование чего-то сверхъестественного. Современная наука не всё может объяснить. Эйнштейн говорил, что есть только две возможности прожить эту жизнь – так, словно ничто не является чудом или так, словно всё является чудом, – заметила Линда.

Я вынужден был согласиться c Эйнштейном.

– Знаете, есть гипотеза о том, что во время Большого взрыва, образовалось множество Вселенных.  В этих параллельных Вселенных  действуют одни и те же физические законы. И то, что маловероятно в одной Вселенной, становится реальностью в соседней Вселенной.

– Вот! – обрадованно подхватила Линда. – Меня еще в детстве поразили слова старого священника, услышанные во время воскресной проповеди в костёле: – Помните, что мысли ваши, и хорошие, и плохие, независимо от вашего желания могут стать материальными. А что если те события, тот сценарий, который мы себе ярко и отчётливо представляем в нашей Вселенной, реализуется в соседней Вселенной? Что, если мы своими мыслями программируем параллельную реальность?

– А те, проживающие в этой реальности, возвращают мысленные образы этой реальности в наш мир, как бы создавая положительную обратную связь и увеличивая вероятность реализации сценария здесь, в нашей Вселенной. И тогда становится понятной гибель «Титаника», описанная в романе65 за четырнадцать лет до случившегося, – заметил я и взглянул на Линду.

– Да, вполне возможно… – В её глазах мелькнула растерянность от таких последствий невинного полёта фантазии. 

Саша, демонстративно державшаяся в сторонке от Линды и не проронившая за вечер ни слова, немножко взбодрилась после поднесённого мной бокала мартини и вмешалась в наш спор.

– Вера в единого Бога зародилась в кочевых племенах, перегонявших скот с места на место по суровым, однообразным просторам степей и пустынь. Такой образ жизни сделал из многих кочевников мужественных воинов в борьбе с другими племенами и достаточно агрессивных, с гипертрофированным понятием чести внутри своего племени. Возможно, на основе этих понятий и зародился Ветхий Завет, а потом и  дуэли, и камикадзе и т.д. У оседлых племён, которые занимались земледелием и охотой, было многобожие. А вообще-то, как кто-то из психологов сказал, религия – это навязчивый невроз человечества.

– В любом случае, Бог даёт человеку чувство наивысшей защищённости, – заметила Линда. Я не преминул добавить: –… которое может сыграть с человеком злую шутку и погубить его. На Бога надейся, а сам не плошай.

Линда не стала ввязываться в новый спор, а только махнула рукой.

В этот вечер много спорили и много пили. Алексей вышел на веранду покурить и  немного проветрить мозги (последняя рюмка уже была лишней), а затем вернулся в дом. В сгустившихся сумерках гостиной грудной женский голос – он узнал Сашу – тихо пел под гитару:

Белой акации гроздья душистые

Ночь напролёт нас сводили с ума…

Непонятно почему от этого бархатистого голоса ком подкатил к горлу и вдруг, словно зарница, вспыхнуло перед глазами видение той ночи. Восемнадцатилетние, вчерашние гимназист и гимназистка, они шли обнявшись по тёмной аллея парка, где фонари затерялись в листве каштанов, и только небольшие пятна света падали изредка на чёрный мокрый асфальт аллеи. Пока они были в театре, прошёл тёплый июньский дождь, особенно не остудил воздух после дневного зноя, а только насытил его влагой и сладким дурманящим запахом акации. Там, за стеной из акаций, росшей вдоль гранитного заборчика, проглядывал подсвеченный корпус университета, уже полтора столетия краснеющий за своих студентов59, и скоро они тоже станут его историей – они ни на минуту не сомневались в этом. Он проводил её домой, и пока целовались у двери, начался ливень. 

– Это знак! – сказала она, открыла дверь и потащила его в тёмную переднюю. – Не бойся, тётя с мужем  уехали на ЮБК51 и я здесь полная хозяйка. Извини, лампочка перегорела. Идём на кухню.

Они пили мадеру и курили по очереди толстую гаванскую сигару. Было ужасно душно, лицо всё покрылось липкой испариной. 

– Сними рубашку! 

– А ты сними блузку! 

– Ещё чего! – Но, словно приняв вызов, сняла. Они ещё долго полуголые рассуждали о перспективах искусственного интеллекта и о создании первых человекоподобных роботов, снова пили какое-то вино и курили, затем отправились в ванную и, прижавшись друг к другу мокрыми голыми телами, поливали себя прохладными упругими струями, и от долгого поцелуя во рту к горьковато-сладкому послевкусию вина и сигары добавился солёный вкус крови, и  стало тяжело дышать, и когда он почувствовал, что входит в её тело, резко отпрянул и вылез из ванны, и пошёл, не вытираясь, на балкон, где уже повевало предутренней прохладой, и небо очистилось от туч, и звёзды рассыпались в его бесконечной тёмно-синей глубине, и постепенно сердце перестало так бешено колотиться, и дыхание стало соразмерным с дыханием ночи, и время исчезло…

– Идём спать, я уже постелила.

Маша свернулась калачиком, он прижался лицом к её голой спине и они уснули, как дети. Дальше была подготовка к вступительным экзаменам, встречались всё реже, а с поступлением в университет совсем стало некогда.

Это видение, эта далёкая зарница обжигали его каждый раз, когда всплывала в памяти та ночь, и он не мог себе простить обиды, которую невольно нанёс любимой, хотя в тот миг ему казалось, что не имеет права пользоваться её слабостью – вдруг ребёнок, пелёнки, семья, которые закроют ей, такой умнице, такой одержимой своей биологией, путь в науку. Боже мой, это ж надо было быть таким идиотом! От одной мысли, что жизнь могла сложиться совсем по-другому и Маша, возможно бы, не погибла, от одной этой мысли его передёргивало и он долго не находил себе места.

Белой акации гроздья душистые

Неповторимы, как юность сама.

Линда, стоявшая поодаль и изредка поглядывавшая на Алексея, заметила, как, слегка пошатываясь, он вышел из гостиной. Подумала – в туалет, но когда хлопнула дверь веранды, встревожилась: не вздумал ли сесть за руль. Выглянула в окно и немного успокоилась – Алексей шёл вглубь сада.

В тот вечер никто никуда не уехал. Самой трезвой оказалась Соня, которая всем постелила и уложила спать – Линду с Сашей в гостиной, Алексея в кабинете. Я уже сквозь сон услышал Сонин поцелуй в затылок и тихое «спокойной ночи!».

Под утро похолодало, и весь сад погрузился в густой непроглядный туман. Когда я спустился в гостиную, там Соня уже о чём-то шепталась с Линдой и Сашей.

– Что тут за коварные планы зреют? Доброе утро!

– Доброе утро! Да мы тут о своём, о женском. Кстати, Соня меня уже подлечила после вчерашнего.

– Не надо, Саша, пить как лошадь, – заметила Линда.

– А ты помалкивай!

– Девочки, не ссорьтесь! Реально похолодало. Я весь продрог, пока курил. – Алексей плотно закрыл за собой дверь на веранду и энергично потёр руки.

Соня протянула мне чашку.

– На, и ты выпей.

– Твой знаменитый опохмелин?

– А действительно помогает. У меня с утра голова была просто свинцовая.

Соня включила чайник.

– Так, всем кофе, а тебе – чай?

– Да, и разогрей в микроволновке круасаны.

Саша разглядывала какую-то книжку возле книжного шкафа, когда Линда подошла сзади и уткнулась лицом в её плечо. Плечо дважды дёрнулось и затихло, и Линда поцеловала Сашу в шею, что-то шепнула и отошла. Саша поставила на место книжку и, побродив бесцельно по гостиной, сняла со стены гитару, тронула струны и тихо, почти неслышно, затянула:

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые,

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые...

И, не закончив, отложила гитару. Я заметил, как все задумчиво смотрят в утренний туман за окном. В гостиной на мгновение воцарилась тишина, такая, что стало слышно сквозь приоткрытую в кабинет дверь размеренное покачивание маятника в старинных часах Павла Буре. Первым нарушил молчание Алексей.

– Красивый цыганский романс. Я читал где-то, что его написал в начале прошлого века руководитель московского цыганского хора.

– Ничего подобного! Садитесь за стол. Я вам сейчас расскажу его историю.

– Соня, ты у нас просто какая-то ходячая Википедия!

– Цени, Лёша, такую сотрудницу, пока я не сломалась.

– Типун тебе на язык! А что, ты, хотя у меня в отделе и на позиции подопытного кролика, но на тебя возложена важная миссия социализации роботов.

 – Лёша, это ещё как посмотреть! Может, это мы у неё в роли подопытных кроликов, а, Соня? – Я притянул сидящую рядом Соню к себе и поцеловал.

– Кто знает! – Соня загадочно улыбнулась. – Ладно, слушайте. Это стихотворение Ивана Тургенева «В дороге», написанное в 1843 году. Ноябрь, выпал первый снег, 25-летний Тургенев возвращается в поезде из Петербурга в своё имение Лутовиново. Ещё переживает расставание с Татьяной Бакуниной, сестрой известного философа и революционера Михаила Бакунина. Но уже увлечён другой женщиной, к несчастью – замужней, с которой только что познакомился – французской певицей Полиной Виардо. Она любовь всей его жизни. Он сопровождал её во всех  гастролях по Европе.  Виардо провожала его в последний путь. Романсом стихотворение стало благодаря Эрасту Абазе, офицеру лейб-гвардии гусарского полка, квартировавшегося в Царском селе под Петербургом. В императорской России офицеры часто приглашали в расположение своих полков цыган. Задушевные цыганские песни и искромётные танцы скрашивали унылую однообразную жизнь военных городков. И часто не расходились, не разъезжались до утра. Возможно, вот таким же осенним  туманным утром Абаза взял гитару и на память пришли строки стихотворения Тургенева. Тургенев читал это стихотворение на одном из музыкальных вечеров в семье Абазы. Мелодией стали сами чувства, воспоминания, образы, созвучные в душах молодых людей, и Абаза тихо запел «Утро туманное, утро седое…». И цыгане, услышав что-то родственное, стали ему подпевать. Вскоре началась Крымская война, и Абаза стал командиром батальона Житомирского егерского полка и в 1855 году погиб. В Севастополе одна из улиц названа в его честь.

– Да, действительно история… – задумчиво произнесла Саша. – Спасибо, Соня. Меня этим и трогают романсы, что они не просто музыка, не просто текст, а за ними чья-то неразделённая любовь, чьи-то страдания, чья-то судьба…

27. Неожиданный внук

Полина как раз наливала Донате вторую чашку чая, когда в прихожей раздался долгожданный звонок.

– Ну, наконец-то! Приехали!

– Ой, какой у вас тут ливень! У меня все ноги мокрые. – Первой вошла Саша, таща за собой два чемоданчика на колёсах и мотая головой, чтобы стряхнуть с волос капли дождя. Только поставила чемоданы, как попала в объятия обеих мам.

– А я вся продрогла ещё в аэропорту. Не думала, что здесь так холодно. – В дверях показалась Линда в кремовой, шёлковой блузочке, насквозь мокрой, с огромным свёртком в руках в виде темно-серой шерстяной кофты и прозрачного плаща.

– Мама, держи внука!

Полина стояла ближе и первой схватила свёрток, который цепко держался за длинную шею Линды (еле оторвала!), а Доната стала бережно разворачивать мокрый плащ и высвобождать из шерстяных объятий кофты лёгкое тёплое тельце заспанного ребёнка. Когда увидела открывшееся, обомлела.

– Ну, вот только негров в нашей семье не хватало! – театрально всплеснула руками. – Для полного счастья.

– Мама, ты что – расистка? У ребёнка вся семья погибла в прошлом году во время землетрясения в Анголе. Мы еле уговорили попечительный совет отдать нам ребёнка для усыновления.

– Доната, не расстраивайся. Мы его с Сашенькой заберём.

– Что значит – заберёте? Отдай мне моего внука. Вишь, как вцепилась!

Доната бережно взяла ребёнка и немного подняла на вытянутых руках над головой, разглядывая это несколько неожиданное продолжение старинного литовского рода.

– Ну, глаза у него, по крайней мере, как у твоей прабабушки-украинки.

– Ну, прямо родная кровь, – язвительно заметила Полина.

– Бабушки, не ссорьтесь! Кормите нас, мы из-за этих переездов и перелётов вторые сутки почти впроголодь, особенно Саша.

– Ой-ой! Попрошу без намёков!

Полина отправилась на кухню. Это была её стихия, и среди пробулькующих кастрюль и шипящих сковородок на неё находило умиротворение, и уходили на задний план грустные мысли о неудачном раннем браке с сокурсником, о странном влечении Сашеньки к подружке, да и мало ли может быть грустных мыслей у одинокой почти пятидесятилетней женщины.

На кухне Полина время от времени творила свои кулинарные шедевры, и скорее не для себя, а чтобы удивить Донату, а удивить эту заносчивую литовку было не просто, и даже странно было, что они, такие разные, как-то притёрлись друг к другу и подружились. А сейчас она выкладывала в большую миску вареники с вишнями, доставала из холодильника густую свежую сметану, купленную с утра у знакомой хозяйки, привозившей на стареньком «форде» из села молочные продукты и торговавшей прямо с багажника недалеко от её дома.

– Дети, Доната, за стол! Всё стынет!

А Доната как раз мыла в ванной чёрную закаканную попку (интересно, а посветлее там не было?) и в ней уже пробуждалось давно забытое чувство материнства, откуда-то появилась жажда заботы об этом маленьком беспомощном существе, которое постепенно и совершенно ненавязчиво становилось родным.

28. Параллельные миры

Заинтригованный рассказом Алексея о знакомстве с Тамилой, я с нетерпением ждал, когда же они приедут вдвоём. Они неожиданно приехали втроём – вместе со Стасиком, сынишкой Тамилы. Для Сони это было новое испытание – признает ли женщина в ней подругу или сразу же раскусит её нечеловеческую сущность, поэтому Соня после нескольких взаимных любезностей  повела Стасика на экскурсию по саду. Я догадался: ей нужно было освоиться с новой ситуацией, проверить себя на Стасике, а, возможно, и что-нибудь полезное выведать. Они довольно быстро нашли общий язык и мы, сидя на веранде, наблюдали, как они уже катают на лужайке (моём стадионе) футбольный мяч. А затем Соня стала на воротах, и Стасик стал бить ей пенальти. После семи взятых Соней пенальти, я как бы по делу вышел из дому, стал так, чтобы меня не было видно с веранды, и когда Соня с гордым видом глянула на меня после очередного удачного броска за мячом, покрутил у виска пальцем. Следующий пенальти она пропустила, и Стасик забегал с радостными воплями «го-ол! го-о-ол!» по стадиону. Набегавшись, они потом сели на лавочке и что-то стали обсуждать и, судя по интонациям Стасика, что-то животрепещущее.

Я продолжал развивать свою теорию, когда все, наконец, собрались в гостиной за обеденным столом.

– В реальной жизни всегда присутствует наблюдение и теоретически все объекты реального мира наблюдаемы; вероятность их обнаружения в данный момент в данном месте, равна единице. Иными словами, мир, в котором мы живём, это мир единичной вероятности. Но, скажем, во сне наблюдение отсутствует, и мы оказываемся в мире с меньшей, неединичной вероятностью, виртуальном мире.

– Интересно, а существуют какие-то другие виртуальные миры, кроме сна? – спросила Тамила и сама же ответила: – Наркоманы, пьяницы, теряя контроль над собой, оказываются в иллюзорном мире, с другими объектами и другими пространственно-временными отношениями. Они совсем по-другому воспринимают окружающих их людей, потому что для них – это уже другие люди.

Я заметил, как Алексей восторженно смотрит на Тамилу: умничка. Соня поглядывала то на меня, то на Тамилу и скромно помалкивала. Я старался не возбуждать Сонину ревность и вообще не смотрел в сторону Тамилы, хотя она мне всё больше нравилась. Я искренне был рад за Лёшу. Между тем Тамила продолжала:

– Существуют психофизиологические методики, позволяющие отключить контроль с боку сознания и наблюдать себя со стороны. Кстати, что-то подобное наблюдается в состоянии клинической смерти, когда больной лежит на операционном столе, а что-то, возможно, душа, наблюдает откуда-то сверху, как врачи хлопочут над его телом.

 – По-видимому, что-то подобное существует и в литературном творчестве, – заметил я, – когда автор отождествляет себя с одним из героев и живёт в этом выдуманном мире, причём иногда этот виртуальный мир оказывает влияние на реальный мир. Соня, ты не помнишь, у какого писателя при описании сцены ранения героя в живот на теле в том же месте образовался кровоподтёк?

Соня задумалась на минутку, а затем «вспомнила»:

– Это Горький, «Жизнь Клима Самгина».

– Во даёт! – не удержался Стасик. – Мне бы в школе такую память!

   Соня, сидевшая на диване рядом со Стасиком, а он её явно зауважал после футбола, обняла его за плечи и привлекла к себе.

– Я тебя научу, как лучше запоминать.  

В детских глазах засветилась благодарность.

– Мир, создаваемый в нашем воображении, – продолжал я, – это существующая где-то рядом другая реальность. То, что вероятность её существования не равна нулю, говорит о том, что она может стать нашей или чьей-то жизнью. История «Титаника» была описана в романе ещё до постройки лайнера66. Иногда нам удаётся пробраться в эту другую реальность и совершить невозможное в повседневной жизни, например, вылечить рак. Сразу начинают говорить о чуде. А секрет, вероятно, в том, что нужно безоговорочно поверить в эту другую реальность, представить её до мельчайших подробностей и вжиться в неё. Тогда организм попытается восстановить состояние, соответствующее прошлой реальности, в которой мы были молоды и здоровы.

– Если бы все было так просто, – скептически покачала головой Тамила, – то человечество давно бы уже избавилось от болезней. Загипнотизировал больного, внушил, что ему двадцать лет и получи здоровый организм. К сожалению, не всё так просто.

В гостиной повисла тишина – все задумались. Меня попыталась поддержать Соня:  

– Наверное, всё дело в том, насколько сильно человек верит в осуществимость выдуманного мира, насколько явственно представляет в нём себя. Возможно, это повышает вероятность реализации этого мира.

– Ну, это просто уже религия какая-то. Веруйте, и воздастся вам по вере вашей. Сказки всё это, – вмешался Алексей, разглядывавший до того мою коллекцию миниатюрных самолётиков, занимавшую всю книжную полку. Эту коллекцию я начал собирать ещё школьником, и теперь она насчитывала 67 самолётов. В школе я мечтал стать лётчиком, но не сложилось: на глаза попались книжки по кибернетике. Эти книжки изменили мою судьбу, но где-то в глубине души осталась тоска по небу, и часто, затаив дыхание, я восторженно слежу за полётами ласточек в догорающем небе и представляю себя скользящим вместе с ними по воздушным потокам.

– Меня другое интересует, – размышлял вслух Алексей, – будущее можно тоже рассматривать как временную последовательность виртуальных миров с монотонно убывающей вероятностью.

– Лёш, я тебя умоляю – только без интегралов! – перебила его Тамила. Алексей кивнул и продолжил:

– Так вот, меня интересует, есть ли какая-то возможность извлечь информацию из виртуального мира и воспользоваться ею в реальном мире?

– Чтобы предсказывать будущее? – быстро уловил суть проблемы Стасик, начитавшийся, видимо, научно-фантастической литературы о путешествиях во времени.

– Именно, мой юный друг! – покровительственным тоном подтвердил догадку Алексей. – Очень уж хочется узнать, чем закончится этот нескончаемый сериал о нашествии инопланетян на Землю.

Все рассмеялись, кроме Сони: она не засоряла память подобными сериалами с примитивными инопланетными роботами. Она просто заметила:

– Еще в тринадцатом веке английский философ Роджер Бэкон62 писал, что опыт бывает двояким – через ощущения и через внутреннее озарение. Может, озарение – это результат подключения к виртуальному миру?

Тамила удивлённо посмотрела на Соню – первое впечатление было явно обманчивым. Я же возгордился своей ученицей – не зря я заставил её вчера поискать в философской литературе о внечувственном восприятии.

Алексей между тем подошёл к окну и, словно отгородившись от всех, о чем-то сосредоточенно думал. Все уже решили, что спор окончен и тема закрыта,  и я уже собрался было отправить Соню на кухню готовить экспресс-ужин, как вдруг Алексей повернулся к нам и загадочно произнёс:

– Всё дело в подсознании, – и окинул всех торжествующим взглядом. Никто, конечно, ничего не понял, поэтому ему пришлось объяснить:

– Озарение – это результат подключения сознания к подсознанию. Если предположить, что только у подсознания есть связь с параллельными мирами, то это многое объясняет: и то, что человек переносится в прошлое – описывает местность, где никогда не был, и говорит на незнакомом языке, и то, что он переносится в будущее – становится очевидцем ещё не свершившихся событий. Если некий объект по пути из точки А в точку В покинул точку А и находится в промежуточной точке С, то с точки зрения теории вероятностей, это означает, что есть ненулевая вероятность обнаружить его и в А, и в В.

– Это что же, есть вероятность, что человек одновременно уже умер и ещё не родился? – вмешался Стасик.

– Вундеркинд растёт! – Алексей подошёл к Стасику, и они как заправские друзья шлёпнулись ладошками. – Если есть информация, полученная, кстати, в результате наблюдения, что человек жив, т.е. вообще существует, то наблюдение делает вероятность существования человека равной единице, что исключает его несуществование. Если наблюдение не состоялось, то как можно говорить о том, что человек существует? Нет информации – нет человека.

– Если твоя гипотеза верна, то почему же так трудно установить контакт с подсознанием? – спросила Тамила.

– Представь себе – ты сидишь вечером в ярко освещённом купе поезда и пытаешься увидеть происходящее за окном. Отражение в окне мешает тебе и чтобы разглядеть, что там за окном, ты пытаешься избавиться от отражения, либо прильнув лицом к окну, либо выключив свет. Исключение возможности наблюдать мир купе делает возможным наблюдение мира за окном. Вывод: для того чтобы достучаться до подсознания, необходимо отключить наблюдательную способность сознания.

– То есть отключить сенсорную систему человека, – уточнила Тамила.

– Ну да, источник шумов в канале связи человека с виртуальным миром.

Вот так невольно Соня подлила масла в огонь – беседа разгорелась с новой силой. Лёшина идея о связи озарения с подсознанием мне, безусловно, понравилась, но меня уже всецело занимала мысль о роли наблюдения, которое можно было рассматривать и как получение сообщения. Результатом и наблюдения, и сообщения является уменьшение энтропии, уменьшение беспорядка в системе человек-среда. Что-то неопределённое вертелось в голове, и я постарался определить его словами:

– У меня сейчас появилась совершенно бредовая мысль. Не знаю, удастся ли объяснить… Мы живём в материальном мире, где любой объект, в принципе, наблюдаем. Предположим, есть и другой мир, объекты которого обычно ненаблюдаемы, т.е. не взаимодействуют с объектами нашего мира. Но, возможно, существуют условия, когда взаимодействие всё-таки происходит, и у нас появляется возможность извлекать информацию из этого нематериального мира. Вполне вероятно, что в этом параллельном мире время имеет совершенно другой смысл, если оно вообще способно иметь какой-то смысл, и пространство не трёхмерное.

– В сущности, мы не знаем, что такое время и в нашем мире, – заметил Алексей.

– Кстати, у нас с Соней вчера возник спор относительно времени. Соня отстаивала позицию философа… как его, Соня?

– Римского философа шестого столетия Боэция67.

– …Что время – это мера движения. Мне же больше нравится концепция, что время – это мера творения.

– Не было бы времени, если бы не было творения. Римский философ пятого столетия Святой Августин – подсказала Соня.

– Действительно, – продолжал я, – время должно быть привязано к материальному объекту. Если с объектом А ничего не происходит, а он просто движется в пространстве сам по себе, то какая разница с точки зрения виртуального наблюдателя, находящегося на объекте А, прошла ли секунда или миллион лет на часах внешнего наблюдателя, расположенного на объекте В. Должны происходить дискретные, необратимые изменения чего-либо в объекте, чтобы с объектом можно было связать понятие времени.

– А как быть с непрерывностью времени? Мне кажется, лучше время связать не с объектом, а с процессом… – нерешительно заметил Алексей. – Только вот – с каким? 

– С ужином! – предложила Соня, порывисто встала и отправилась на кухню. Тамила со Стасиком последовали за ней.

Мы с Лёшей переглянулись и рассмеялись: женский практицизм. Пока наши женщины суетились на кухне, мы вышли на веранду. Дневная жара немного спала и от озера повеяло прохладой в раскрытые настежь окна..

– Слушай, Лёша, а ты ведь прав – нужен процесс, и я даже знаю какой: расширение Вселенной.

– Просвети.

– Возьмём за точку отсчёта времени момент Большого взрыва, момент начала расширения Вселенной.

– Возьмёмся за точку вместе.

– Возьмёмся, – и мы пожали друг другу руки, как в старом добром фильме.

– Смотри, есть сфера примерно известного радиуса, внутри которой сосредоточена вся энергия Вселенной. Произошёл взрыв, радиус сферы стал стремительно расти, а радиальный градиент плотности энергии быстро убывать.

– Заметим в скобках, что плотность энергии в какой-либо точке Вселенной – ненаблюдаемая величина.

– Ты имеешь в виду, что неизвестна плотность энергии, содержащейся в физическом вакууме?

– И не только это. Неизвестна точка отсчёта любой энергии. В этой гостиной энергии может быть больше, чем вырабатывают за год все электростанции мира.

Лёшина реплика меня несколько озадачила, надо будет на досуге подумать. Представлялось  заманчивым вывести понятие времени из геометрических и энергетических представлений.

– Если параллельный мир существует, то вероятность события в нём должна быть отрицательной с точки зрения обитателя реального мира, точно так же, как и для представителя параллельного мира, отрицательную вероятность будет иметь любое событие в реальном мире. Можно предположить, что каждому событию реального мира, имеющему положительную вероятность, соответствует событие параллельного мира, имеющее отрицательную вероятность, т.е. что бы ни произошло в нашем мире, оно  эхом откликается в параллельном мире. В обоих мирах есть пары сопряжённых событий, связанных причинно-следственной связью. 

– То есть ты хочешь сказать, что реальный мир – это мир причин, а параллельный мир – это мир следствий? – Алексей почесал затылок, чтобы лучше переварить моё извращённое представление действительности. – Ну, брат, ты и загнул! Хотя…

Он поднялся из-за стола и стал ходить по веранде, останавливаясь время от времени у окна и вглядываясь в потонувший в сумерках сад. Я молчал, пытаясь понять, что я только что сказал. Но слово – не воробей. Маразму моих концепций надо было искать оправдание. Как там – «коллега, маразм ваших концепций порождает нескончаемую цепь парадоксальных иллюзий»?

Видимо, запутавшись в парадоксальных иллюзиях, Алексей попытался отделить зёрна от плевел:

– Давай начнём с начала, с истоков появления понятия отрицательной вероятности. Поль Дирак68 ввёл в 1942 г. в науку отрицательную вероятность как математическую концепцию, ввёл совместно с отрицательной энергией – физической концепцией. Дирак сравнил эти понятия с нехваткой денег. Если вероятность выигрыша оценивать положительной вероятностью, то вероятность проигрыша можно считать отрицательной – в смысле отрицательной прибыли. Через двадцать лет Ричард Фейнман69 заметил, что, хотя вероятность события в реальном мире всегда положительна, в промежуточных расчётах этой вероятности можно использовать и отрицательную вероятность.

– То есть не существует событий с отрицательной вероятностью, – резюмировал я.

Алексей ничего не ответил, но я заметил, что тень сомнения мелькнула на его лице.

– Я бы не был так категоричен. Ты помнишь, что в соответствии с принципом неопределённости, чем точнее мы измеряем скорость частицы, скажем, вдоль оси X, тем большим будет отрезок Δx на оси, где-то внутри которого находится частица. Иными словами, внутри отрезка Δx частица ненаблюдаема, т.е. не существует положительной вероятности акта наблюдения частицы в какой-то точке отрезка, но частица-то на отрезке Δx реально присутствует, то почему бы не приписать её положению на отрезке Δx отрицательную вероятность? В некотором смысле отрезок Δx является аналогом твоего параллельного мира.

Послушав наш разговор, Соня бы сделала вывод, что у человека есть параллельный мир, мир следствий его поступков, и что человек ненаблюдаем в этом мире вследствие некоего аналога принципа неопределённости.

Дверь из дома на веранду неожиданно открылась и на пороге появилась Соня.

– Бросайте курить и идите ужинать.

После ужина, когда мужчины, наконец, ушли с кухни, Тамила решилась спросить:

– Соня, я слышала, ты увлекаешься психологией?

– Ну, это когда-то Михаил меня на это сориентировал. Мне понравилось, и я поняла, что это может стать моим коньком, потому что у многих людей серьёзные психологические проблемы, хотя они часто этого не понимают.

– Это правда. Я часто ссорюсь с Митей, и он убегает к бабушке, замыкается в себе, не хочет делиться тем, что у него происходит в школе. А я чувствую, там что-то  неладно.

– Митя влюбился, а девочка Катя из 4-б класса на него не обращает внимания.

Тамила, мывшая возле умывальника посуду, резко повернулась к Соне, сидевшей за столом и вытиравшей чашки, и удивлённо подняла брови.

– А ты откуда знаешь?

– Ну, как же! Мы с твоим Митей «закорифанились», как он выразился. Когда мы играли в футбол, он попросил, чтобы я научила его обманным движениям вратаря, провоцирующим нападающего бить в типа незащищённый угол ворот. Митя – вратарь в команде их 4-а класса, а Серый – нападающий из 4-в, за которого болеет Катя.

– Нет, я просто офигеваю! Ты поиграла с ним час в футбол и знаешь уже такие подробности!

29. Космический холод 

Алексей не очень-то распространялся об отношениях с Тамилой. Из каких-то недомолвок я понял, что там не всё так просто. Они стали чаще появляться у меня по выходным, и была уже какая-то потребность поболтать с ними на какие-то околонаучные темы. Стасик всё время лип к Соне, и она действительно стала его другом. С Тамилой у Сони появились какие-то женские секреты и иногда они уходили вдвоём в сад поболтать. 

– А интересно, если мой организм и его функционирование полностью определены генетическим кодом, заложенным в молекуле ДНК, то вполне возможно, что такая же молекула ДНК появится через какое-то время в другом человеке и я воскресну в таком же облике, как сейчас,  с такими же мыслями.

– И с тем же пристрастием к кибернетике и алкоголю, – добавил Алексей.

Тамила укоризненно посмотрела на Алексея и выступила на мою защиту.

– Во-первых, если ребёнок и родится с таким же генетическим кодом, дальнейшее формирование его организма и личности будет определяться внешними условиями…

– Питанием и воспитанием, – вставил Алексей.

– Совершенно верно! – вынуждена была поддержать Лёшину ремарку Тамила, хотя чаще она одёргивала Лёшу за его едкие замечания.

Соня, сидевшая в дальнем углу гостиной на диванчике, в разговоре не участвовала и пролистывала  журналы «Наука и жизнь» пятидесятилетней давности.

– И всё же интересно было бы встретить своего двойника и посмотреть на себя со стороны.

– Должна вас разочаровать, – с угла гостиной отозвалась Соня. – Генетический код определяется комбинацией перемычек, соединяющих две спирали ДНК. Таких комбинаций может быть больше, чем частиц во Вселенной. Поэтому вероятность, что где-то родится ребёнок с таким же генетическим кодом практически равна нулю.

– А как же близнецы? – спросила Тамила. – Ведь близнецы появляются в результате деления яйцеклетки, оплодотворённой одним сперматозоидом. Новые яйцеклетки должны иметь одинаковые ДНК.

– И тем не менее и у близнецов ДНК отличаются, как недавно учёные обнаружили.

Мы спорили о роли положительных и отрицательных эмоций в жизни человека.

– Отрицательные эмоции – страх, гнев, печаль разрушают человека, – безапелляционно заявил Алексей.

– Пожалуй, – согласился я. 

– А почему вы решили, что эти эмоции отрицательные? – вдруг вклинилась в наше единодушие Тамила.

– Ну, как, это же общеизвестно. Говорят – «умер от страха» и в этом нет никакого преувеличения. Статистика показывает, что человек, оставшийся во время кораблекрушения один на один с океаном, погибает часто ни от жажды,  ни от голода, он погибает в течение первых суток от разрыва сердца, от страха. А сколько инфарктов было получено во время вспышки гнева! Сколько людей покончило с собой от безысходной печали!

Алексей счёл свои доводы вполне убедительными и, довольный собой, растянулся на шезлонге, подставив лицо под ещё тёплые лучи предвечернего солнца, проникавшие на веранду через открытое окно. Но самодовольство Алексея, видимо, только подзадорило Тамилу.

– То есть, ты хочешь сказать, что в результате эволюции был создан механизм самоликвидации человека в сложных обстоятельствах?

– Слушай, а я об этом и не подумал, но фактически так оно и есть.

– Чушь.

Я поддержал Алексея.

– Иногда положительная и отрицательная эмоции сплетаются во что-то неизъяснимое. Кто не испытывал печального удовольствия посидеть на могиле близкого человека! Может быть, именно в эти минуты просыпается наша человеческая сущность, и мы сквозь хмельные слёзы в суете сует прозреваем истину.

Я едва успел закончить фразу, как Тамила порывисто встала и вышла с веранды. Я недоуменно уставился на Алексея; по его губам я понял, что он беззвучно выругался. Когда он выскочил вслед за Тамилой, с кухни с кофейником вернулась Соня.

– Ты слышала? Что я такого сказал?

– На «Бесстрашном» был её брат.

В мгновение ока я понял свою чудовищную бестактность: у Тамилы никогда не будет могилы её брата. Семь лет назад связь с «Бесстрашным» внезапно оборвалась. Во время сеанса связи командир корабля вдруг запнулся и специалисты, собравшиеся в огромном зале Центра управления космическими полётами, содрогнулись от ужаса, наполнившего крик командира: «Боже мой, что это за свет? Закройте…». И наступила страшная тишина. В течение суток операторы Центра, сменяя друг друга, непрерывно вызывали «Бесстрашный» на связь, но тщетно. Ещё, наверное, год в установленное время Центр выходил на связь с кораблём, contra spem spero62, но экипаж молчал. Самое поразительное, что телеметрия ещё несколько минут передавала нормальные жизненные показатели всех членов экипажа, а затем  сигналы стали один за другим исчезать. Трагизм ситуации был  в том, что корабль на непонятно почему увеличивавшейся скорости стал удаляться от Земли. Радиомаяк «Бесстрашного» давно уже неразличим на фоне космического шума.

– Ч-ч-чёрт! Ну почему мне никто ничего не сказал?

Соня виновато пожала плечами.

– Я думала, ты знаешь.

– Она думала, он думал!…– я в сердцах пнул ногой стул, стоявший передо мной, так что он отлетел к стене и упал на бок, и стал нервно ходить взад-вперёд по веранде. Слава Богу, вскоре я увидел в окне, как Алексей в обнимку ведёт Тамилу к дому. Немного отлегло.

– Извините мне невольную иллюстрацию печального удовольствия; поплакала – стала легче, ­– виновато улыбаясь, произнесла с порога Тамила.

– Это ты меня прости. Я не знал. – Я подошёл и поцеловал её в висок.

– Давайте пить кофе, пока не остыл, – засуетилась возле стола Соня, увидевшая за несколько минут столько эмоций на наших лицах, услышавшая столько новых интонаций в наших голосах. Должно быть, смешно всё это бесстрастно наблюдать со стороны. Я взглянул на Соню. Она неотрывно наблюдала за Тамилой, наблюдала восторженно. Ох, уж эти женщины!

Поздно вечером, когда Алексей с Тамилой уехали, я помог Соне убрать со стола, и мы молча пили чай на  кухне. Соня, обычно любившая поделиться своими впечатлениями за день, на этот раз деликатно молчала. Время от времени поглядывая на меня, она словно ждала разрешения открыть рот. Её нетерпение обычно проявлялось в том, что, начав что-либо делать, она не прекращала это делать до первой произнесённой фразы, например, тёрла, тёрла, тёрла одно и то же место на столе, или нескончаемо мыла одну и ту же тарелку. На этот раз она уже минут пять размешивала сахар в чашке. Я забрал у Сони чайную ложку.

– Рассказывай.

Она начала не сразу, наверное, выбирала самое главное. Я заметил, как опустились уголки её губ, и складка легла между бровей.

– Там была моя подруга Сьюзи. Она была лучшая из нашей группы дублёров. Впервые в истории космических полётов помощником командира послали не человека, не андроида, а гиноида. Помощником должен был лететь друг командира – американец Энди Квилински. У них уже было три совместных полёта, правда, несложных, непродолжительных. Этот полет ожидался более сложным и продолжительным, поэтому стартовая комиссия решила устроить ещё одну проверку. На штурманский симулятор поставили модифицированную задачу о коммивояжёре. Ну, ты помнишь, классическая задача состояла в том, что есть, скажем, десять городов и коммивояжёру их надо все объехать, побывав в каждом только по разу, причём объехать так, чтобы путь был минимальным. В модифицированной задаче есть десять планет, каждую из которых кораблю надо облететь и сфотографировать с определённой высоты, затратив на это минимум топлива. На выполнения задания давалось шесть часов. Энди точно уложился в срок, показав отличный результат. Дело в том, что он прекрасный программист. Он остроумно приспособил решение классической задачи, заложенное в Матлабе70, для учёта гравитационных сил, и нашёл нужную траекторию. Комиссия это оценила. Но проблема была в том, что Сьюзи вообще ничего не считала, она полчаса тупо смотрела на положение планет на стодюймовом мониторе симулятора, а затем от руки нарисовала траекторию, для которой требовалось, как оказалась, на пять процентов меньше топлива. Комиссия так и не поняла, как такое возможно. Энди только развёл руками, подошёл к Сьюзи и обнял её.   

Соня замолчала. Её взгляд устремился в чёрный квадрат окна, в ночь, в какую-то немыслимую даль, недоступную для сенсорной системы человечества, частицей которого она всё больше себя осознавала. Копирование человеческих эмоций, человеческих поступков, заложенное в неё изначально, было игрой, такой же игрой, как для ребёнка собирание из кубиков домика. Она тоже была ребёнком. И так же как человеческий детёныш, играя, она развивалась и взрослела. Её игры были сложнее игр обычных детей, поэтому и развивалась она быстрее. На каком-то этапе своего развития игра в эмоции преобразовалась сначала в её собственные оценки «хорошо» и «плохо», а затем постепенно эти оценки стали обрастать нюансами. Она всё чаще стала принимать решения на основе своих оценок, своих эмоций. И хотя природа её эмоций отличалась от человеческой, построенной в основном на физиологии, сущность эмоциональных реакций оставалась той же. Было интересно наблюдать, как зарождаются в ней чисто человеческие черты, выкристаллизовывается её собственное «я», как формируется её собственный женский характер, как зарождается привязанность ко мне, основанная не на половом влечении, а на потребности во взаимодополнении мужского и женского начал. Во имя образования более совершенного и гармоничного симбиоза, чем это было предусмотрено природой отдельного человеческого существа.         

– Соня, ты наверняка просмотрела всё, что хоть как-то могло объяснить случившееся с «Бесстрашным». У тебя есть хоть какая-то версия?

Соня покачала головой.

30. «Бесстрашный» 

Экипаж «Бесстрашного» состоял из четырёх человек, гиноида и двух андроидов. Для командира корабля ­украинца Сергея Романюка и бортинженера англичанина Стива Нормана это был уже четвёртый совместный полет и первый за пределы Солнечной системы. У астрофизика, канадца Роберта Маккензи,  и врача, француженки Мишель Дидье,  за плечами было по одному полёту на Луну. Техниками на корабле были андроиды Том и Джим (сущие близнецы!), а гиноиду Сьюзи была отведена роль второго помощника командира корабля, роль, прямо скажем, весьма странная. До этого полёта такой должности в штатном расписании корабля не существовало – её ввели с подачи руководства Центра. В приказе значилось, что «во избежание конфликтной ситуации, связанной с успешным прохождением гиноидом Сьюзи (личный номер RN315) отбора на должность помощника командира корабля решением Центра космических исследований функции управления системами корабля оставить за человеком, а именно – бортинженером Стивом Норманом (личный номер AN168), а на гиноида Сьюзи возложить обязанности второго помощника командира корабля».

Командир и бортинженер были самыми опытными астронавтами Центра, к тому же закадычными друзьями. Их быстрая слаженная работа в аварийных ситуациях, их невероятное самообладание, даже какой-то кураж и вызов смертельной опасности спас неудачную миссию на Марс, когда во время взлёта небольшим метеоритом был повреждён один из трёх маршевых двигателей корабля.

Руководитель Центра генерал Москаленко вызвал Сьюзи к себе в кабинет и коротко прокомментировал принятое решение.

– Впервые в истории космических полётов на робота возлагаются функции подстраховки трёх членов экипажа – командира, бортинженера и врача. Если полет будет проходить в штатном режиме, твоя задача незаметно контролировать правильность принятия ими решений, докладывать командиру о допущенных ошибках и предлагать оптимальные решения возникшей проблемы. Будем надеяться, что жалоб на здоровье у экипажа не будет – ребята в отличной физической форме.

Генерал встал из-за стола, махнул рукой мгновенно вскочившей на ноги Сьюзи и подошёл к окну, открытому в небольшой молодой сад, раскинувшийся своими липами и берёзками между расположенными каре административным зданием и корпусами трёх ведущих НИИ – Института космической техники, Института интеллектуальных систем и Института прикладных исследований. В составе каждого из ведущих НИИ было по несколько узкопрофильных институтов, которые в свою очередь имели свои заводы, мастерские и лаборатории. Результатом многолетней работы восьмидесяти тысяч тружеников этого огромного комплекса был уже стоящий на старте в Новой Шотландии космический корабль «Бесстрашный».

Космодром на севере канадского полуострова был построен пару десятков лет назад и использовался преимущественно для запусков межпланетных космических кораблей. В тридцати километрах от космодрома выросло величественное здание Центра дальних космических миссий, построенное в виде взлетающей птицы. Особенно эффектно здание смотрелось с воздуха, с заходящих на посадку или взлетающих самолётов – недалеко от Центра был местный аэропорт. Руководил этим Центром тоже военный – адмирал Мэтью МакЛарен.

– Сьюзи, – уже не так официально, несколько смягчив тон, задумчиво продолжил после непродолжительной паузы генерал. Он всё ещё стоял у окна, вглядываясь  в розовеющую полоску неба над степью, раскинувшейся за корпусами Центра космических исследований, словно пытаясь выхватить из этой полоски серебристый корпус ракеты и предугадать судьбу этой миссии. – Сьюзи, мы отправляем со сверхсложной миссией элиту нашей космонавтики. Мы ещё никогда не выбирались за пределы Солнечной системы. У нас очень мало информации о той части космоса, куда вы летите. Недавно обсерватория Паломарес зарегистрировала странные яркие вспышки в том районе, вспышки без видимых источников излучения. Понимаешь, там и близко нет никаких космических тел. Светится вакуум, т.е. светится Ничто. И это меня пугает…

Генерал снова уселся за стол, и, забыв о Сьюзи, напряжённо о чем-то думал, опустив голову, в какой-то необычной для него нерешительности вертел в руках карандаш, что-то рисовал на листке бумаги.

– Знаешь, Сьюзи, если бы мне кто-то год назад сказал, что я стану роботу доверять то, что не могу доверить человеку, я бы рассмеялся ему в глаза. Для меня огромным потрясением стала твоя победа в конкурсе. Я до сих пор не понимаю, как ты это сделала, ты же не решала задачу о коммивояжёре математическими методами. Но как, как тебе удалось найти оптимальную траекторию!?

 – Не знаю, я не могу объяснить, господин генерал, – виновато потупилась Сьюзи. – Всё произошло как-то интуитивно.

– Вот! – обрадованно воскликнул генерал. – Конечно же, интуиция! Человек тоже не может объяснить логику своих интуитивных решений. Логика построена на причинно-следственной связи, т.е. на временнóй последовательности событий и реакций на них, на последовательном алгоритме. Когда факторов, влияющих на принимаемое решение, слишком много, выстроить последовательную цепочку событий и реакций становится невозможным. Сознание, построенное на логике, оказывается в этом случае малоэффективным. Интуиция основывается на деятельности подсознания, работающего по неизвестному нам алгоритму. Возможно, сетевому…

Генерал вспомнил, что впервые термин «сетевой алгоритм» услышал на лекции математика Центра Алексея Романова, и тогда модель подсознания, предложенная математиком, выглядела слишком надуманной и слабо аргументированной. Бесспорным было только то, что мозг человека и нейропроцессор гиноида имели сетевую структуру. И если человек обладал интуицией, то, возможно, её имел и гиноид.

– Как бы там ни было, – продолжил генерал, – моя интуиция мне подсказывает, что в критической ситуации может оказаться, что именно ты останешься нашей последней надеждой.

Генерал встал и протянул Сьюзи личный жетон астронавта. Она вскочила, выпрямилась, взяла платиновый жетон и резко вскинула руку к сдвинутой набекрень голубой пилотке:

– Служу Земле! 

– Всё. Удачи!

31. Встреча с неизвестным 

Слепящая яркая вспышка, которую увидел командир «Бесстрашного», а вместе с ним и все остальные члены экипажа, была, по-видимому, мощным потоком гамма-излучения, ворвавшимся в корабль через иллюминатор. Ещё на заре космической эры астронавты наблюдали в тёмной кабине корабля какие-то вспышки, причём именно тогда, когда датчики регистрировали появление гамма-излучения. Вокруг загадочного явления среди астрофизиков разгорелась дискуссия. Одни высказывали предположение, что это люминесценция пылинок воздуха под действием коротковолнового излучения, другие утверждали, что это искорки электрического пробоя, вызванного лучевой ионизацией воздуха. Наконец, кто-то из медиков, работавших с радиоизотопами, объяснил, что это ступенчатый зрительный эффект: гамма-квант, попадая в хрусталик, выбивает из него несколько электронов, которые ударяясь о сетчатку глаза, вызывают световое ощущение. Что-то наподобие того ощущения, о котором говорят, что «искры из глаз посыпались».

Кабину «Бесстрашного» залило ярким светом неизвестного происхождения, который ослепил астронавтов. Излучение ослепило на несколько секунд и Сьюзи, но ещё полуслепая, она закрыла свинцовым экраном иллюминатор и боковым зрением увидела, как безвольно поплыл по кабине отстегнувшийся от кресла Сергей и как поникли в креслах головы Стива, Роберта и Мишель. Неожиданно в кабине раздались отрывистые инструкции Арика, бортового суперкомпьютера, отслеживавшего всё, происходящее на борту. Арик – это была аббревиатура от Аrtificial intellect.

– Внимание! Аварийная ситуация! Жизненные показатели членов экипажа ниже допустимого уровня. Согласно протоколу функции командира корабля принимает на себя второй помощник, личный номер RN315. Командир, необходимо немедленно поместить людей в криокамеры.

Сьюзи в мгновение ока осознала, что обращение «командир» теперь относится к ней и тут же, как молния, её пронзила мысль – жизнь четырёх членов экипажа и судьба всей миссии зависят с этого момента от принятых ею решений. Одно неверное решение и  серебристый красавец «Бесстрашный», в который вложен многолетний труд десятков тысяч людей, с петабайтами бесценной информации в его компьютерах, полученной во время полёта,  никогда не вернётся на Землю.

Сьюзи не могла видеть, что «Бесстрашный» перестал быть серебристым красавцем, а выглядел скорее как обожжённая в печи железная болванка. Но всё это были мелочи, по сравнению с тем, что разворачивалось позади корабля, и чего Сьюзи видеть никак не могла. А за кормой корабля на усеянный звёздами небосклон медленно наплывала продолговатая чёрная туча.

Не успела Сьюзи свыкнуться со своей новой ролью и отдать распоряжения техникам о подготовке криокамер, как тревожно задребезжал зумер и на центральном мониторе появилась мигающая красная строка, тут же озвученная Ариком.

– Командир, внимание! Несанкционированное управление зондом.

Зонд, летевший в тысяче километрах впереди «Бесстрашного» неожиданно стал отклоняться от прямолинейной траектории и постепенно уходить вправо по курсу. Сьюзи моментально вывела на экран параметры системы управления зондом и застыла в нерешительности: двигатель на предельной тяге пытался выровнять курс, но это только приводило к развороту зонда и продвижению вперёд боком. Какая-то невидимая сила неотвратимо тянула к себе зонд и вдруг на экране монитора исчезла вся телеметрия зонда и Сьюзи увидела в правом нижнем углу экрана – в поле фронтальной камеры – яркую вспышку по курсу корабля. Зонд исчез! И тут же увидела: что-то изменилось в левом нижнем углу экрана. Вывела поле камеры заднего вида на весь экран. Часть звёздного неба, в том числе Млечный путь, были закрыты чёрной полосой, словно кто-то мазнул кистью по небу и стёр часть алмазной россыпи звёзд. Такое бывает, когда на объектив камеры попадает волосинка или какая-то другая грязь. Хотела было уже послать Тома разобраться с этим, как, присмотревшись, заметила, что полоса медленно расширяется. Акселерометр поперечного движения изменил привычный зелёный цвет цифр в окошке индикации и теперь  мигающими красными цифрами стал показывать, что корабль с ускорением смещается вправо. Что-то невероятно могущественное тянуло корабль к себе. Раздался голос Арика.

– Командир,  корабль сближается с неизвестным источником сильного тяготения.

Сьюзи  запустила двигатели корабля и попыталась сделать левый разворот, когда увидела, что слева по борту на туманность Ориона наплывает ещё одна чёрная туча, отрезая путь назад.  Что делать? Что делать? Сьюзи на мгновенье растерялась. Помог Арик.

– Командир, не разворачивайся! Иди антипараллельным курсом с этой областью сильного тяготения. Включи дополнительно двигатели «акул».

Арик имел в виду две автономные космические управляемые лаборатории (АКУЛы), которые были пристыкованы к «Бесстрашному» на орбите Марса. Они были примерно втрое короче «Бесстрашного». Со стороны вся эта махина выглядела достаточно грозно и впечатляюще: что-то наподобие трёхглавого Змея Горыныча.

В этой миссии «акулы» выполняли функции посадочных модулей. «Акулы»  представляли собой узкоспециализированные научные лаборатории со множеством сенсоров, анализаторов, микроконтроллеров и прочего оборудования, заполнявшего практически всё пространство и оставлявшего лишь небольшой отсек для двух человек и  узкий проход между стойками приборов к рабочему месту – столику с пятидесятидюймовым монитором над ним, на котором отображались показания приборов и тут же велась статистическая обработка данных и строились многочисленные графики.

На экране появилась панели управления «акулами» и «Бесстрашный» вздрогнул от двух одновременно запущенных мощных двигателей. Арик сообщил о выравнивании курса, а Сьюзи с тревогой наблюдала на мониторе, как стремительно двигатели корабля сжигают топливо, предназначенное для возвращения на Землю.

«Бесстрашный» стал медленно набирать скорость и притяжение невидимого источника постепенно ослабевало. Выждав ещё немного, Сьюзи отключила двигатели корабля. Огромную махину теперь тянули небольшие космические кораблики «акул». Командир бы, наверное, в этой ситуации перекрестился. Командир… Теперь она командир. Она, гиноид пятого поколения, личный номер RN315, командир «Бесстрашного».

Связь с Землёй исчезла. На основной частоте и двух запасных во время сеансов радиосвязи прослушивался только космический шум. И этот шум был значительно тише земного, обычно сопровождавшего переговоры с Центром дальней космической связи. Что могло произойти на Земле, что она полностью исчезла из радиоэфира?

– Арик! Почему мы не слышим Землю?

– Похоже, что область сильного тяготения, закрывшая нам Млечный путь, непрозрачна для электромагнитных волн, в том числе света.

– А как такое возможно?

– Ещё в XIX веке немецкий астроном Зольднер заметил, что Солнце искривляет траектории световых лучей, идущих на Землю вблизи края солнечного диска. Эйнштейн дал объяснение этому эффекту в своей общей теории относительности.

– Насколько я помню, в законе всемирного тяготения фигурируют массы притягивающихся тел. Но сенсоры не обнаружили никакой большой массы, которая могла бы с такой силой притягивать к себе корабль. Это же не чёрная дыра.

– Притяжение может быть не только гравитационным, но и электрическим или магнитным. Правда, сенсоры никаких полей не не обнаружили.

– Так что же это такое?

– Поле    неизвестной    природы,   создаваемое   неизвестным   источником.   Своего рода,    X-Source, Икс-источник.

То, что произошло с «Бесстрашным», стало понятным много позже. В статье английского физика-теоретика о предыстории Большого взрыва появилась гипотеза об отрицательной энергии и отрицательной материи. Было высказано предположение, что  во всех формулах, где присутствует абсолютная температура, та самая, которая выражается в градусах Кельвина и которую всегда считали положительной, может принимать и отрицательные значения. Температура напрямую связана с энергией частиц вещества, а энергия частиц связана с их массой. Всё это приводило к мысли о существовании в пространстве областей с отрицательной плотностью материи, которые при столкновении с материальными телами взаимно уничтожались с выделением энергии в виде гамма-излучения. В статье было высказано предположение о том, что в момент Большого взрыва произошло схлопывание пространства и содержащаяся в нём огромная энергия поменяла знак на противоположный.

Автор в качестве иллюстрации привёл график периодической гиперболической зависимости плотности материи от её объёма, на котором показал, что схлопывание пространства соответствует переходу его объёма через некое критическое значение, при котором  «бесконечно» большая отрицательная плотность энергии становится «бесконечно» большой положительной. За этим следует расширение Вселенной – до момента, когда плотность начинает становиться отрицательной, когда элементарные частицы, потеряв свою стабильность, превращаются в расплывающиеся сгустки поля. И наступает момент, когда всё вещество, т.е. все частицы, превращается в поле и это поле сжимается силами тяготения до тех пор, когда снова достигается критическое значение объёма Вселенной, и снова происходит схлопывание пространства и образование стабильных сгустков поля в виде разлетающихся элементарных частиц.

Вероятно, «Бесстрашный» попал в участок Вселенной с островками отрицательной плотности энергии, реликтами, каким-то образом избежавшими сжатия материи. Возможно, противодействие в них природным процессам носило искусственный характер. Тогда это означало бы, что этим противодействием управлял разум.

32. Немного химии

Астронавты лежали в прозрачных капсулах криокамер, которые словно саркофаги выстроились у стены небольшого спортзала. На дисплее каждой камеры отображались жизненные показатели астронавта, а также газовый состав, температура, влажность и давление в камере. Даже в слабом свете камер была заметна неестественная бледность лиц астронавтов, что называется, в гроб краше кладут.

Сьюзи пыталась понять, что влекло её к командиру. Вот он лежит в капсуле совершенно беспомощный, и жизнь еле теплится в нём. Русая прядь упала на высокий лоб и немного скрыла густые брови. Нос кажется слишком большим, а по-детски выпяченные губы – слишком толстыми. Уши какой-то неправильной формы. Словом, согласись, Сьюзи: командир – не красавец, но что же тебя так тянет к нему? Почему ты находишь красоту в неповторимости неправильных черт? Почему тебе так хочется слышать его низковатый, уверенный, спокойный голос? Почему ты ищешь возможность лишний раз встретиться с ним взглядом? У вас абсолютно нет и не может быть ничего общего.

Сьюзи снова и снова, секунда за секундой, прокручивала в памяти тот злосчастный день и пыталась найти новые объяснения случившемуся. Яркая вспышка, залившая слепящим светом командный отсек корабля, резкий крик отстегнувшегося от кресла Сергея и безвольно поплывшее в воздухе тело, поникшие головы сидевших рядом в своих креслах Стива, Роберта и Мишель, покрытое черными точками её собственное поле зрения и потеря координации.

Практически всё произошло за несколько секунд. Сьюзи мгновенно отреагировала на команду Сергея и толстые свинцовые экраны стали надвигаться на иллюминаторы. Это заняло, наверное, секунд пять. Что-то было не так в этой скоротечности реакции человеческого организма на облучение, даже если это был поток гамма-излучения. Не могла так быстро развиться у людей лучевая болезнь. Сьюзи сидела в командирском кресле, вращаясь то в одну сторону, то в другую. Что-то здесь было не так. Выключила свет в кабине и погасила монитор. Тот стал медленно опускаться и ушёл в нишу стола, открыв полностью обзор центрального иллюминатора.  Кабина погрузилась в таинственный полумрак, подсвечиваемый зелёными и оранжевыми огоньками приборной панели. После нескольких дней полёта с опущенными на иллюминаторы свинцовыми экранами Сьюзи решилась их поднять. Благо приборы ничего не регистрировали, кроме слабого звёздного фона. В большом центральном иллюминаторе открылось слева завораживающее зрелище туманности Ориона,  поблёскивающей искорками звёзд.

Если сравнивать с видимым с Земли размером Луны, то туманность Ориона кажется вдвое большей. Интересно, что её подробно описал еще в XVII веке Христиан Гюйгенс71, гениальный голландец, придумавший маятниковые часы и оригинальную конструкцию телескопа, заложивший основы теории вероятностей и волновой оптики.

Ассоциации уводили мысли в сторону, в спокойное русло, в философские размышления, а затем резко сменялись состоянием нарастающей тревоги и совершенной беспомощности. Сьюзи даже подумалось: чем больше она в ментальном смысле стаёт похожой на людей, тем выше становится вероятность заполучить их нервные расстройства, ту же депрессию, например. В такие минуты вспоминались слова генерала Москаленко: «в критической ситуации может оказаться, что именно ты останешься нашей последней надеждой». А ситуация именно такой и была. Да вот только с последней надеждой как-то не складывалось.

Фиалки, которые Мишель умудрилась закрепить на кронштейне возле иллюминатора, почти совсем увяли. Сьюзи совсем забыла о них. Надо бы пойти… поплыть  набрать воды и полить. Ещё какие-то небольшие контейнеры с прозрачной жидкостью висели возле фиалок. Здесь же болтался на ленточке небольшой блокнот с ручкой, куда Мишель, наверное, записывала свои наблюдения.

Сьюзи взяла блокнот и стала разбирать записи, сделанные красивым убористым почерком, но с кучей непонятных сокращений. В сокращениях часто мелькали цифры от 1 до 8 и латинские буквы D и L. Если с цифрами она достаточно быстро разобралась – так были пронумерованы пробирки, то с буквами всё было гораздо сложнее. Они пристыковывались к сокращённым названиям каких-то химических веществ. Химию Сьюзи знала в пределах школьного курса, так что понадобился звонок другу.

– Арик!

– Арик слушает! Командир, чем могу помочь?

– Арик, что в химии обозначают большими латинскими буквами D и L?

– Посмотри на боковой экран. Это латинские обозначения левовращающих (L, laevus) и правовращающих (D, dexter) молекул. Это обозначения молекул аминокислот, из которых состоят белки живых организмов.

– А что они вращают?

– Плоскость поляризации света. Вот тебе рисунок. Видишь, в раствор с правовращающим веществом входит линейно поляризованный свет, вот эта вертикальная гармошка синусоиды. На выходе из раствора синусоида наклонилась вправо, по часовой стрелке.

– И что?

– Жизнь на Земле возникла на основе L-аминокислот, которые образовались под действием ультрафиолета с правой круговой поляризацией. Излучение с правой поляризаций разрушает такие белки.

– А как узнать, что белок разрушен?

– Раствор становится мутным.

Сьюзи снова просмотрела записи Мишель. Теперь записи стали понятней, как и то, что с пробирками ничего не происходило. Сьюзи не сразу разобралась, что означает буква Т, стоящая после  названия пробирки, а потом в начале записей встретила «Transparent»  (прозрачный). Осталось непонятным, зачем Мишель нужны были эти пробирки.

Сьюзи снова взяла контейнер с пробирками и уселась поближе к светильнику. Глядя на просвет, она заметила, что половина пробирок заметно отличается своей прозрачностью от другой половины. Полупрозрачными стали пробирки с буквой L.

33. Мозговой штурм 

Как люди решают сложные проблемы, которые не под силу одному человеку, особенно с ограниченным ресурсом времени? Мозговой штурм. Хотя Сьюзи и знала, что она умнее роботов-техников, она решила всё же использовать и их знания и умения, а также подключить к обсуждению Арика.  С точки зрения человеческих понятий у техников были «золотые» руки. Том разбирался в электронике и мог заменить вышедший из строя блок электронной аппаратуры или собрать из отдельных элементов и узлов его аналог. Шон разбирался в механике и, если что-нибудь ломалось, тут же в его отсеке включался  3D принтер и новая деталь заменяла поломанную. Ну, а Арик был просто кладезем знаний.

В результате долгих споров и множества бредовых идей выкристаллизовалась одна безумная идея, которая именно своим безумием и почти невыполнимостью увлекла Тома и Шона. Надо сказать, что разработчикам андроидов удалось внедрить в их «сознание» и логику поведения какую-то чисто человеческую азартность в достижении цели и соревновательность.

Идея состояла в том, чтобы соорудить из корпусов двух «акул», выстроенных в линию, нос к носу, что-то на подобии антенны, а корпус «Бесстрашного» использовать в качестве отражателя. Если между носами «акул» пропустить искру, то электроны, побежавшие вдоль их корпусов, возбудят короткий всплеск электромагнитной волны, то есть радиоимпульс. Последовательность таких радиоимпульсов можно использовать, чтобы сообщить Земле, что они живы, что миссия «Бесстрашного» продолжается.

Это легко можно было бы реализовать даже в школьном кабинете физики, но в космосе… Во-первых, искра возникает вследствие электрического пробоя воздуха, а за бортом было безвоздушное пространство. Во-вторых, для электрического пробоя необходима большая разность потенциалов между корпусами ракет, то есть на одном корпусе должно быть значительно больше электронов, чем на другом. И в-третьих, корпуса ракет должны быть изолированы друг от друга и от корабля.

– Ну, хорошо, предположим вам удастся реализовать вашу идею, но поле Икс-источника всё равно не пропустит ваш сигнал к Земле. Арик, есть идеи по этому поводу?

Арик какое-то время молчал, а затем выдал:

– Можно попробовать пустить радиоволну вдоль границы Икс-поля. Тогда на краю поля волна дифрагирует и по крайней мере часть её попадёт на Марс или Луну.

– Ну, если на Луну, тогда, наверное, и на Землю?

– Ионосфера Земли непрозрачна для коротких волн. Если сделать из корпусов двух «акул» полуволновой вибратор69, как это предлагают Том и Шон, то длина радиоволны будет около 44 метров. Это диапазон коротких волн.

Сьюзи осталась довольна этим мозговым штурмом безмозглых в прямом смысле машин. Забрезжила хоть какая-то надежда на связь с Землёй. 

Сьюзи выключила освещение кабины и устремила свой взгляд в центральный иллюминатор. Корабль описывал огромную дугу вдоль Икс-поля. Непроглядный мрак уже почти полностью заполнил заднюю полусферу и простирался чёрной стеной справа по борту. Возврата назад нет, можно лететь только вперёд, в надежде, что эта чёрная стена когда-нибудь да закончится.  Сьюзи не могла видеть в иллюминаторе даже того участка Млечного Пути, где должна была быть Земля, но её взгляд всё равно тянулся к этому иллюминатору и в памяти всплывали слова генерала Москаленко о последней надежде.

Генерал Москаленко тяжело переживал случившееся с «Бесстрашным» и винил себя, что на совете руководителей центров и институтов, обеспечивающих миссию, настоял на отправке корабля в этот малоизученный сектор космоса.

Незримая нить пролегла через миллиарды километров космического мрака и холода между человеком, стоявшим сейчас в Центре космических исследований у окна и думающим о гибели «Бесстрашного, и гиноидом Сьюзи, глядевшим в иллюминатор «Бесстрашного» и жаждущим похвалы этого человека.

34. SOS 

Генерал Москаленко просматривал квартальные отчёты лабораторий, когда в динамике раздался голос секретарши Люси:

– Пётр Иванович, к вам просится Рубен Мартиросович, говорит, что срочно.

Рубен Меликян был начальником лаборатории сверхдальней связи Института космической связи, одного из подразделений Центра.

– Скажи, что я занят. Пусть придёт после обеда.

– Говорит, что очень срочно.

– Да что же это такое…

Генерал не успел смачно выругаться, как в кабинет влетел запыхавшийся полноватый мужчина невысокого роста, средних лет, с густой копной смолисто-чёрных волос, и профилем римского воина с античных монет.

– Пётр Иванович, мне только что позвонили из Центра поиска внеземных цивилизаций. Их радиостанция, расположенная на Луне, три дня подряд принимает короткие сигналы одинаковой длительности на длине волны 44 метра. Вчера, правда, сигнала не было. Сигналы шли со стороны Туманности Ориона и появлялись в одно и то же время.

Генерал встал из-за стола и подошёл к окну. Дня не проходило, чтобы он не корил себя за эту авантюру – послать в малоисследованную область космоса не зонд с роботами, а людей. Ведь что-то тревожное было в этих вспышках неизвестного происхождения.

– Думаешь - это «Бесстрашный»?

Рубен пожал плечами.

– А вдруг…

– У них же нет ни антенн, ни передатчиков этого диапазона. Да и короткие волны, насколько я знаю, не используются для космической связи.

– Нет, конечно. Они не проходят сквозь ионосферу Земли.

Генерал снова сел за стол, отодвинул в сторону ноутбук с отчётами, взял в руки карандаш и, погрузившись в свои мысли, стал вертеть его в руках, словно это была палочка-выручалочка, способная подсказать, что нужно предпринять. Спустя пару минут генерал уже давал чёткие указания.

– Отправляйся к этим инопланетянам и попроси у них сигналограмму. Свяжись с нашей обсерваторией на Луне, скажи от моего имени, чтобы срочно настроили аппаратуру на коротковолновый диапазон, и ввели с сегодняшнего дня круглосуточное дежурство. Жду тебя после обеда с докладом.

– Есть! Разрешите идти?

Генерал махнул рукой в сторону двери и уже вызывал звонком секретаршу.

– Люся, сообщи, пожалуйста, всем начальникам лабораторий, что у нас в 16.00 будет совещание в конференц-зале. Попроси, чтобы захватили с собой по два-три наиболее толковых сотрудника.

Без пяти четыре, когда Москаленко уже собирался идти на совещание, прибежал весь раскрасневшийся, с каплями пота на лбу, Меликян.

– Вот сжатая сигналограмма за последние трое суток.

Москаленко взял протянутый листок, мельком взглянул на него.

– Идём на совещание, там посмотрим.

В конференц-зале собралось уже около трёх десятков сотрудников, в основном молодых людей. Руководители лабораторий тоже не сильно отличались от них по возрасту. Из старой гвардии было человек пять: двое худых седовласых мужчин из лаборатории Меликяна и трое женщин во главе с начальницей лаборатории космической медицины. Все они держались вместе в углу зала и что-то оживлённо обсуждали. Когда в зал вошёл Москаленко, гул тут же утих. По дороге к трибуне Москаленко подозвал к себе техника и попросил включить проектор. На большом экране за спиной генерала появилось изображение сигналограммы с несколькими импульсами треугольной формы.

– Доброго всем вечера! Я собрал вас, чтобы услышать ваши версии того, что изображено на экране. Эта сигналограмма, которую уважаемому  Рубену Мартиросовичу удалось получить в Центре поиска внеземных цивилизаций. 

И добавил с улыбкой: ­­

– И то – только благодаря личным связям.

Зал загудел. Все знали, что личной связью была молоденькая сотрудница Центра, с которой у Меликяна вот уже полгода был роман, обещавший женитьбу.

– Как видите, эти три импульсных сигнала пришли с интервалом 24 часа и были переданы в коротковолновом диапазоне 44 метров. И самое главное: сигнал пришёл со стороны Туманности Ориона.

На мгновение в зале воцарилась гробовая тишина, а затем дружно заскрипели кресла, и стал нарастать гул. Москаленко выждал минуту, а затем постучал пальцем по микрофону.

– Давайте сделаем перерыв на полчаса, и вы в кулуарах обменяетесь идеями о том, что здесь изображено.

Москаленко с Меликяном уселись за столом президиума и стали изучать сигналограмму. Через полчаса гул в зале не стал тише, напротив, разгорелись дискуссии между лабораториями. Москаленко постучал пальцем по микрофону.

– Друзья, давайте послушаем мнение руководителей лабораторий. Начнём с астрономов. Артём Иванович, прошу вас!

На трибуну вышел руководитель астрофизической лаборатории – толстый лысый мужчина лет пятидесяти, своей добродушной улыбкой чем-то напоминающий Евгения Леонова (был когда-то такой советский киноактёр).

– Ну что я могу сказать? Раз в несколько лет мы фиксируем серии периодических сигналов из космоса, но они имеют обычно меньший период и это сигналы в оптическом диапазоне, а не в радио.

­– А есть какие-то космические объекты, которые могут испускать радиоволны?

Толстяк на минуту задумался, глядя куда-то поверх голов присутствующих, почесал лысину.

– В 1942 году английские зенитные радары были заглушены мощным радиоизлучением в диапазоне 4–8 метров. Английский физик Джеймс Хей72 связал этот радиошум с солнечным пятном, пересекавшим солнечный диск. В том же году в США зарегистрировали сантиметровое излучение Солнца. Бывали и курьёзные случаи. В начале 2000-х годов большой радиотелескоп в Австралии стал периодически регистрировать радиосигналы, приходящие из Вселенной, предположительно от источника, удалённого от нас на миллиарды световых лет и имевшего яркость, как сотни миллионов Солнц. Четыре года группа учёных строила догадки, что могло давать столь мощное излучение. Источником сверхмощного космического излучения оказалась микроволновка, которую во время обеденного перерыва включали сотрудники  в соседней лаборатории.

В зале раздался дружный смех.

Руководители других лабораторий ничего внятного о сигналах сказать не смогли. В зале на какое-то время повисла тишина, и все вопросительно смотрели на Москаленко и тот уже собирался закрыть совещание, как у Меликяна зазвонил телефон. Меликян что-то буркнул короткое в телефон и наклонился к Москаленко. Тот выслушал сообщение  Меликяна, подозвал техника, и присутствующие в зале увидели, что картинка на экране изменилась. На сигналограмме появился ещё один импульс такой же длительности, но с вдвое большим интервалом, чем предыдущие. Почти сразу же из угла зала раздался голос:

– Да это же сигнал SOS!

Москаленко вопросительно уставился на Меликяна.

– Не понял, что это?

-- Говорит, сигнал SOS.  

Из угла зала уже хромал к трибуне, опираясь на палочку, Исаак Абрамович, заместитель Меликяна и самый старый сотрудник Центра. Все в Центре любили этого высокого сутуловатого старика со свисающей на лоб прядью серебристых волос, с тёмнокарыми глазами, вместившими в себя восточную мудрость и скорбь веков, с его едкими, въедливыми вопросами к докладчикам на научных конференциях, открывающими неожиданные грани в тематике доклада, с неизменными еврейскими анекдотами на грани приличия во время праздничных застолий и забавными случаями из истории науки.

Москаленко пошёл навстречу Исааку Абрамовичу, обменялся с ним рукопожатием и, проводив до трибуны, сел за стол президиума рядом с Меликяном.

– Друзья мои, – начал Исаак Абрамович, – я не только старый еврей, но и старый радист. То, что вы видите на экране, это часть сигнала бедствия, переданного азбукой Морзе73: три точки, три тире, три точки. Сигнал SOS. Сигнал передан необычно – не импульсами разной длительности, а интервалами между ними. Я думаю, мы послезавтра получим ещё один сигнал. Без сомненья – это наш «Бесстрашный». Вот только кто передаёт этот сигнал – человек или робот? По форме импульсов можно предположить, что это разряды накопленной каким-то образом электрической энергии. Если в качестве антенны был использован полуволновый вибратор, то должны были быть какие-то два проводника длиной по 11 метров, между которыми при разряде проскакивала искра и давала этот импульсный сигнал. Относительно выбора длины волны 44 метра затрудняюсь что-либо сказать.

– 11 метров – это длина корпуса «Акулы», – кто-то крикнул из зала.

– Ага, тогда остаётся предположить, что экипаж «Бесстрашного» зарядил каким-то образом корпуса двух «Акул» и использовал их как полуволновый вибратор, вибратор Герца. Когда-то подобным же образом Генрих Герц доказал существование электромагнитных волн74. Но для меня остаётся загадкой, как же они получили электрический разряд в космическом вакууме, где практически нет носителей электричества?

Через два дня лаборатория Меликяна действительно зарегистрировала очередной радиоимпульс.

35. Обида 

Убирая в кладовке, Соня обнаружила коробку с детскими вещами.

– Это твоего ребёнка? А где он?

– Погиб.

– Мне Алексей не рассказывал…

– А тебе это зачем?

– Я хочу всё о тебе знать.

– Зачем???

– Не знаю, – Соня как-то по-детски растеряно развела руками. – Я не могу объяснить.

– Как это? Тебе нужна информация и ты не знаешь зачем?

– Не знаю… Ты создал меня, создал моё понимание, что я – это я, что я – мыслящее существо, что есть я и есть весь остальной мир, но я увидела и свой внутренний мир и внешний мир через твои ощущения, твоими глазами.

– Ну и что?

– Чем больше я буду знать о тебе, тем лучше я буду понимать свои мысли и поступки.

– А разве ты не всегда понимаешь, что ты делаешь?

– Не всегда.

– Странно… Это у нас  поступки определяются часто концентрацией тех или иных  гормонов в крови, а не логикой, но у вас же гормонов нет.

Это действительно было странным и даже опасным в некоторых ситуациях. Это означало, что поведение роботов могло иногда становиться непредсказуемым с точки зрения человеческой логики. Всё-таки человек – социальное существо и его поведение в обществе более или менее ожидаемо. Сможет ли робот стать членом общества? Здесь уже трёх законов Азимова недостаточно. Снова десять заповедей? Может, какие-то высшие существа дали нам эти десять заповедей, чтоб мы могли вписаться в их – высшее – общество, а мы их похерили и тогда на нас махнули рукой – «да живите, как хотите на этой своей Земле!» – и улетели.

– А ты можешь привести пример, когда твой поступок не был мотивирован, и ты не понимала, почему так поступила?

– Вчера вечером ты слушал симфонию Брамса75, и меня охватило какое-то странное чувство – мне было и хорошо, и тревожно, и вообще казалось, что Брамс говорит со мной о чем-то моём, сокровенном, невыразимом словами, а звуки словно объединили в себе все образы этого сокровенного – и визуальный, и тактильный, и обонятельный, и вкусовой, и мысленный… Я нашла другие симфонии Брамса, его концерты и всю ночь их слушала…

Соня на время замолчала, но чувствовалась какая-то недосказанность и нерешительность: говорить или не говорить.

– Мы как-то сидели вечером на веранде, свет не включали, долго-долго молчали, каждый о своём, ты всё курил и курил свою нескончаемую сигару, между затяжками подносил ко рту бокал твоего любимого киндзмараули и застывал, едва смочив губы, и глядел куда-то в себя, а затем вдруг крепко обнял меня и я почувствовала на губах твои губы, твой язык, вкус вина, сигары, и тут же всё оборвалось – мой первый поцелуй! – ты оттолкнул меня, встал и выбежал в сад, и я поняла: ты целовал не меня.

Несколько дней после этого разговора Соня вела себя как-то странно. И я уже не мог понять: она копирует чьи-то эмоции или это уже её собственные. То, что она стала красиво и грамотно говорить, как интеллигентная начитанная девушка, я ещё мог как-то понять – она всю мою обширную библиотеку перечитала, правда, в электронном варианте. Но эмоционально реагировать на происходящее – это совсем другое.

36. Неадекватное желание 

Быстро догорал промозглый октябрьский вечер, и порывы ветра бросали в лицо мелкие брызги начинавшегося дождя. Неприветливо шумели сосны за озером, и поскорей хотелось добраться до чашки горячего чая у камина и недочитанной книги. Мы с Соней завершали нашу ежедневную (по настоянию Сони) вечернюю прогулку.  Шли под руку, Соня жалась ко мне, и в какой-то момент я почувствовал, что она сильней прижала мой локоть к себе, словно что-то хотела сказать.

– Ну что?

Соня молчала, и я решил было, что это был знак благодарности. За что? Ну не знаю, может, за то, что я увидел в ней женщину, точнее – образ женщины, который она пыталась создать.

– Я хочу ребёнка.

– Что-о-о-о? – Я просто остолбенел от несуразности желания.

Соня совершенно спокойно повторила:

– Я хочу ребёнка.

Наконец-то я догадался – она хочет маленького самообучающегося  робота. Недавно такие появились в детских супермаркетах, симпатичные карапузы, их, кажется, Никки зовут (и мальчика, и девочку). Они  ходят за тобой и просят: «мама, папа, идём гулять!», а выведешь на улицу – столько тебе вопросов зададут! И некоторые семейные пары, неготовые иметь собственных детей, заводят таких Никки…   

– Ну, хорошо, поедем завтра в город и купим тебе Никки.

Я обнял Соню за плечи и попытался прижать к себе.

– Я хочу живого ребёнка, – уже более настойчиво повторила Соня, высвободилась из моих объятий и решительно направилась к дому.

Да-а-а, подумал я себе – и у роботов бывают неадекватные желания.

Мы молча пили чай в гостиной, и я не знал даже, что сказать. По окнам затарабанил дождь, я подбросил пару поленьев в камин и устроился в кресле под торшером читать книгу, ну, по крайней мере, делать вид, что читаю. Соня лежала на диване в другом конце комнаты и тоже читала. В конце концов, я не выдержал:

– Ну, и как ты это себе представляешь?

Cоня порывисто встала, подошла к журнальному столику, извлекла из стопки прессы какой-то журнал и протянула мне.

– На, почитай, там, где закладка. 

– Ну и что? Я читал эту статью.

Статья называлась «Дети без секса». В ней рассказывалось о рождении первых трёх  детей, зачатых от стволовых клеток мужчины и женщины.

– Соня, как бы это обидно не прозвучало, но ты не женщина и у тебя нет стволовых клеток. Для зачатия нужны мужские и женские стволовые клетки – из женских выращиваются яйцеклетки, из мужских – сперматозоиды. У нас нет женских клеток.

– Есть! Машины клетки.

– Не говори глупостей! В то время, когда Маша родилась, не было обязательного забора пуповинной крови.

Уже пару десятилетий при родах отбирается пуповинная кровь и хранится в Банке пуповинной крови. Из неё при надобности извлекают стволовые клетки и лечат многие заболевания.

– У нас есть Машины волосы.

– Что???

– Я нашла в Машиной шкатулке… Ну, ты же разрешил…

Соня заметила, как я поморщился.

– Я нашла маленькую коробочку с золотистыми детскими волосиками и запиской «Машуне 1 год». Ты же знаешь, что стволовые клетки можно получить не только из крови, но также из кожи или волос.

Я просто не знал, что ответить. В памяти забрезжили искрящиеся счастьем Машины глаза, губы, прошептавшие взволнованно «я беременна», цветочный запах влажных волос, капельки воды на плоском ещё животе, тонкие пальцы, ерошащие волосы на моём затылке… Я прижался лбом к холодному стеклу окна, по которому струились потоки дождя… Машенька…

Соня неслышно подошла сзади и уткнулась лбом в мою спину.

– Зачем это тебе?

Ответила не сразу. Может, подбирала слова, чтоб помягче…

– Через много-много лет, когда тебя не станет, я хочу, чтобы хоть что-то твоё осталось – улыбка, взгляд, голос, не знаю что, но что-то твоё, неповторимое… Я люблю тебя. Я могу прошептать это, изнемогая от страсти, чтобы сыграть на твоих эмоциях, но я скажу это совершенно бесстрастным голосом – я люблю тебя. Да, у меня нет вашей физиологии, нет гормонов, нет либидо, но у меня есть с тобой какое-то высшее родство. Я чувствую, что ты часть меня или я часть тебя. Не знаю, как правильно. Как я это чувствую? Я заметила, что на многие важные и неважные вещи мы реагируем одинаково. Мне хорошо, когда ты рядом и как-то пусто, когда тебя нет. Мне хочется делиться с тобой своими знаниями. Мне хочется заботиться о тебе и оберегать тебя. Пусть хоть какой-то след останется на Земле – от твоей любви к Маше, от моей любви к тебе. Пусть это будет ребёнок любви, соединившей всех нас, детей живой и неживой природы. 

И она обхватила меня руками и ещё крепче прижалась лбом к моей спине.

Подумалось: роботы тоже не вечные. И ещё: каким бы он был – наш с Машей ребёнок? Мальчик? Девочка? Не суть. Только бы её глаза, её улыбка. Если девочка – её голос…

Я высвободился из Сониных объятий, повернулся, взял в ладони её лицо и заглянул в эти неживые, неженские тёмно-синие глаза с тусклым отблеском фонаря в залитом дождём окне, глаза, которые пристально вглядывались в меня, ловя неуловимые оттенки эмоции на моём лице, а затем спрятались у меня на груди.

– Я знала, что ты согласишься.

За вечерним чаем Соня посвятила меня в свои далеко идущие планы.

– Я хочу сама  воспитать ребёнка, не так как вы, люди, воспитываете своих детей.

– А что с нами не так?

– Да всё! Дети рождаются гениями, а ваше примитивное воспитание превращает их в посредственностей.

– Интересно… девки пляшут!76

– Давно замечено, что обострённое восприятие мира шестимесячным ребёнком уже к году сильно притупляется. Ребёнок до года как губка впитывает в себя новые образы, новые впечатления. То, что даёшь ребёнку до года, в значительной степени определяет его дальнейшую жизнь.

В данном случае спорить с Соней было совершенно бесполезно, потому что она в поддержку своего мнения тут же начинала цитировать работы в этой области, о которых я даже не слышал.

Короче, без подробностей. Через год у нас родилась Машенька.

Конец первой части