Воспоминания

Когда нас привезли в Вологду, я в первый раз увидел вологодских девчат. Они были очень красивыми, похожими на красавиц из русских сказок. Их было очень много, они ходили группками повсюду и улыбались нам. Мы очень обрадовались, и раскатали губы, но оказалось, что везут нас дальше, в какую-то глушь. Пока ждали электричку на Чебсару, сходили в магазин "Вологодское масло" . Знаменитый на весь Союз магазин разочаровал зияющей пустотой прилавков, маслом там не пахло с древних времен. В электричке в последний раз глазели на живых девушек, мысленно прощаясь с ними на два года.

Со станции Чебсара нас везли в часть на "ПАЗике", как раз получился полный автобус.Всматриваясь в окно, видел только тьму и лес вокруг. Надежда,что служить придется "поближе к людям" пропала. Через 20 минут автобус остановился. Высаживаемся, осматриваемся - кругом лесная глушь.В Батальоне свет, оркестр играет марш "Прощание славянки". Нас построили и заводят через КПП. На плацу идет вечерняя прогулка, ребята радуются, кричат нам : Вешайтесь,отцы! На металлическом обелиске перед плацем надпись гласит: "Воин! Ты служишь в части,которая борется за звание отличной!" Ну,думаю,точно повесимся.

Первая солдатская баня очень понравилась.Почему-то почувствовал облегчение,когда снял с себя гражданскую одежду и отдал ее в окошко солдату, который радостно рубил ее топором и отбрасывал в сторону, на огромную кучу уже порубленных вещей. Налысо я постригся еще в поезде, поэтому недолго меня подстригал следующий солдат,парикмахер. Машинка для стрижки была механическая, и удивляло,с какой ловкостью он орудует этим инструментом.

После бани одевали в солдатское обмундирование. Это,конечно, было нечто. Брюки-галифе со "штрипками",двое кальсон (дело было в ноябре), портянки. Сразу же все изменились,стали выглядеть как-то неестественно по-другому,и,наконец, дошло, даже немного похолодело в заднице:" Это все..."

Утром в 7 часов команда"Подьем!" Первый раз не за минуту, одевались не спеша,но быстро. Запомнились непривычные для меня запахи новых солдатских сапог, хлопчатобумажной ткани,из которой были пошиты наши гимнастерки. Сразу пошел снег,он валил каждый день,мы никогда не видели столько снега.Все ждали,когда же мы начнем "вешаться",но почему-то никто нас не обижал. Как потом я узнал, сержантов,которые нас обучали,очень строго наказывали за неуставные взаимоотношения. Их даже могли отослать из карантина обратно в роты,а это было самым страшным наказанием, потому,что в карантине им с нами было,как в пионерском лагере.

Помню,наш призыв провинился. Кто-то написал в туалете на стене " ДМБ-83" сержанты ,на полгода старше призывом погнали нас на стадион бегать по кругу. Снега было по колено,и эти бега стали для нас первым испытанием,мы бегали,падали,кувыркались в снегу и слезы в перемешку с соплями текли по нашим лицам.Но уже тогда я понял,что смогу все это выдержать. Единственное, что выматывало душу,это щемящая тоска по дому.Она подступала к сердцу по команде "Подьем!" и уходила только после отбоя.

Жрать хотелось всегда,брали из столовой черный хлеб-"чернягу" и ночью тихо жевали. Потом кого-то поймали за этим занятием и заставили сьесть чуть ли не буханку,запивая водой из графина,вмещавшего литра три. Весь процесс происходил на глазах у всех , с комментариями со стороны сержантов и обещаниями накормить таким же образом любого,у кого найдут чернягу.Мне не пришлось пережить такую экзекуцию,но я хорошо помню страшную изжогу от черного хлеба и от комбижира,на котором готовилась вся пища в Армии.

В карантине с нами все время велась работа. Приходили офицеры из рот и по результатам бесед с нами определяли заранее,кто из нас в какой роте будет служить.И мы с ребятами узнали,что после карантина пойдем в железнодорожную роту.

Ожидание первого знакомства с ротой представлялось мне ожиданием Страшного суда. Но,когда привели в роту,я опять удивился всеобщей радости и улыбкам ребят,которые нас встречали. Оказывается-приход молодых в роту-это всеобщий праздник. Дембеля, которых задержали, теперь уже могут готовиться домой, молодые дождались замены и теперь хоть немного вздохнут с облегчением. Когда я пришел в роту,там оставался один дембель-Костя Мясников из Новосибирска. Он был залетчик в чистом виде. Когда на построениях его спрашивали какого он года службы,он отвечал-"третьего", и это была правда. В караул его не ставили, оружие он сдал,ему было совершенно нечего делать в роте,но кто-то из командования имел на него зуб и он ждал. Я смотрел на него с состраданием,и не мог представить,что через два года точно так же буду слоняться по роте,в ожидании увольнения,и буду уволен только 22 декабря.

Командир роты капитан Разумов Анатолий Афанасьевич показался нам вытесанным из камня. Он не говорил,а рычал и было очень страшно поначалу. Когда он бил кулаком или ногой в стену,в роте стоял гул.Он занимался карате и постоянно отрабатывал удары. За солдат своей роты он готов был разорвать любого обидчика. Бывало часто,доставалось и нам. Грозный рев Ротного : " Греб вашу в душу мать!" а также длительная профилактическая беседа , сопровождаемая сильными ударами в лоб и в душу очень хорошо воспитывала нас. Боялись,как Бога. Когда сидящий у окна на "секе" солдат видел приближающегося Афанасьича, он кричал страшным, голосом:"РОТНЫЙ!!!!!!" И вся рота с леденящим ужасом ожидала Пришествия.Страшнее ротного был только командир соединения полковник Маслин. Когда он прибывал в батальон,"секу" выставляли сами офицеры. Этот человек был настоящим ходячим Уставом. Он знал всех пофамильно и помнил, кто,когда и как перед ним "пролетел".

Сразу же по прибытии в роту с нами стали проводить занятия по русскому языку. Когда старики услышали наши "ГЭЭЭ" и "ШО",они сначала смеялись,а потом стали бить нас по различным частям тела. В итоге мы уже через неделю "Г"- кали и "ЧЕ"-кали на русский манер. Володя Штомпель,например ,на вопрос дедов:"Как твоя фамилия,боец?" бодро отвечал: рядовой Чтомпель.

Очень важно было помнить,сколько дней до приказа осталось деду. За каждым дедом был закреплен молодой боец,который должен был в любое время доложить количество дней до приказа,а после него и до первой партии. После отбоя любой из назначеных глашатаев взлетал на табурет и громким веселым голосом декламировал: "Масло съели, день прошел,старшина домой ушел, Дембель стал на день короче,старикам- спокойной ночи. Пусть приснится дом родной,баба с пышною п...........ой. Море пива,водки таз и Устинова приказ. До приказа осталось..." и далее называлось количество дней,оставшихся до святой даты. Лучше было не ошибаться, боец,который ошибся,подвергался страшным наказаниям,а порой и весь призыв долго скакал по подъему и отбою,вспоминая,сколько же на самом деле осталось?

Солдатская столовая. О,как туда скорей хотелось в первые полгода службы! Какие запахи оттуда доносились! Строились возле роты и строем,иногда и с песней шли. А в столовую почему-то нужно было забегать бегом,справа или слева по одному,строиться возле столов и по команде садиться. Приступать к приему пищи нужно было тоже только по команде. И не дай бог кому-нибудь потянуться за едой раньше времени! Сразу же следовала команда:Встать! На улицу бегом-марш!" И вся рота по нескольку раз забегала в столовую и обратно. Старики почти ничего не ели,они наедались из посылок и в чепке,с пренебрежением поковыряв в тарелках, отодвигали их от себя. А нам за это время нужно было успеть все съесть и мы глотали еду,как чайки.И успевали!!!

Очень интересным процессом являлся утренний осмотр. Рота строилась на центре в шеренгу по двое. Шапка или пилотка бралась в правую руку и в нее выкладывалось все содержимое солдатских карманов. В солдатских карманах должно было находиться только имущество,положеное по Уставу,т.е.- военный и комсомольский билет,носовой платок и сигареты со спичками,если солдату было разрешено курить. А курить разрешалось только тем,кто выполнял нормативы по ФИЗО. А все лишнее, найденное в карманах,солдаты тут же принимались жевать. Хорошо,если это были конфеты или печенье,а если сигареты,то процесс пережевывания превращался в мучение. Правда,и конфеты съедались вместе с обертками,в чем тоже мало приятного.Проверялось соблюдение формы одежды. Если проверяющий обнаруживал,что подворотничок недостаточно чистый, легким движением руки отрывал его, и солдат летел в бытовую комнату "подшиваться". Все это делалось на время,по-моему,подшить воротничок нужно было за 1 минуту. Кокарда на шапке должна быть почти плоской, выгибать ее разрешалось только солдатам более ранних сроков службы. Если молодой солдат выгибал свою кокарду,тяжелый удар кулака разгинал ее прямо на лбу,часто даже в обратную сторону, Радовало то,что бляхи от ремней не разгинали на задницах,а давили каблуком.Грязные сапоги нужно было немедленно начищать, и делалось это на улице перед казармой,в специальном месте. Правда, не успевшему начистить сапоги до осмотра на улицу нужно было выдвигаться ползком,начищать сапоги и возвращаться в казарму, и умудриться не запачкать ни сапог,ни хб.

Очень трудно было не "пролететь" на утреннем осмотре. Ведь молодой солдат должен был с вечера подшить не только свой воротничок,но и воротничок своего "друга" более раннего призыва,и сапоги начистить не только свои, и постирать хб, и погладить не одному себе. А "друзья" были у каждого салаги.

Зимой в Вологде-20 все время шел снег и постоянная борьба с ним. Вместо утренней зарядки все роты выходили на уборку территории. Иногда даже подъем производился на час раньше. В «холодной каптерке» брали фанерные лопаты, скребки и шли убирать снег. Скребок представлял собой лист металла с приваренной в виде большой дуги ручкой. К ручке привязывали веревку. Один или два бойца впрягались в нее, а еще один брался за ручку и такая своеобразная птица-тройка летала по плацу и дорожкам батальона, расчищая заносы.

Потом,уже под старость,этот процесс очень нравился. В скребок впрягались более молодые и сильные духи, а мы ходили «под дурака» с лопатой и создавали видимость работы. Конечно,старались собраться в укромном месте кучкой и покурить,поболтать о своем,о дедовском. А укромных мест было предостаточно, потому,что снежные отвалы достигали чуть ли не шеи.

Наибольшим счастьем было во время уборки территории спрятаться в сушилке. Быстро курили в туалете и ложились досыпать на сетках над радиаторами отопления. За окном мороз,вьюга,а в сушилке 30 градусов тепла, сладкая дрема томила наши драгоценные дембельские тела и мы окунались в нирвану. Правда, солдатские портянки и сапоги, которые здесь постоянно сушились, создавали в помещении свой устойчивый ,тонкий, своеобразный аромат, но все это мелочи по сравнению с главным. Ведь главное под старость –это закосить!

Тревога - о, как это было здорово! На вечерней поверке обьявлялось ,что в определенное время внезапно прозвучит сигнал тревоги, обычно это происходило в 2.40 ночи. С вечера готовились ,проверяли и укладывали содержимое вещмешков и прятали их под кровати. Туда же складывались валенки и бушлаты. Хоть и ожидали сигнала ,но звонок громкого боя ,установленный в помещении роты у входа буквально сдувал всех с кроватей.( Ужаснее звука я не слышал больше никогда! А в офицерском городке звонки громкого боя стояли в каждом подъезде и по тревоге поднимались и жены и дети и все,кто жил в доме.)

Кровати по тревоге не заправляли ,это было обязанностью тревожного наряда. С помощью мата ,тумаков и пинков под задницы рота экипировалась и через 5 минут по полной форме с оружием строилась на плацу. Командиры рот производили перекличку, докладывали командиру батальона подполковнику Шабалину и роты строем выходили за КПП. Там уже можно было расслабиться, покурить в ожидании тентованных «Уралов». Машины отвозили нас на железнодорожную базу, и там мы попадали каждый в свои формирования. После небольших перетасовок оставалось время до утра. Офицеры и прапорщики забивались в теплушки, пили водку , а мы расходились по своим спецвагонам и быстро ложились досыпать. Зимой, правда в обледенелом вагоне спалось не очень сладко ,но замученному солдату было все равно, где спать, лишь бы подальше от начальства.

Большим счастьем на время тревоги было попасть в караул. Молодые солдаты не могли туда попасть никогда, в бой шли одни старики. Огромное наслаждение доставляло стоять часовым на вышке и свысока взирать на ползающих внизу букашек. А после смены караула в роте нас встречала СВОБОДА. В это благословенное время тревоги в роте и в части не было офицеров, и, если дежурный по части был нормальным человеком, то батальон на два дня превращался в дом отдыха. В это время можно было подготовить парадку к дембелю, поработать над оформлением дембельского альбома, и отоспаться. И мы, расслабленные до невозможности, как морские котики на лежбище, благодарили Всевышнего за это сладкое слово-ТРЕВОГА!

Солдатские посылки были очень желанными а Армии. Солдат получивших посылку, встречали возле казармы и бережно сопровождали в каптерку. В каптерке собирались «лучшие» друзья бойца, всегда почему-то более раннего призыва , коробка открывалась, и чудесные яства являлись в солдатский мир, маня и зазывая ароматами Дома. Деловито и не спеша сокровища по согласию, в атмосфере полного взаимопонимания и доверия распределялись между стариками. Затем дверь каптерки открывалась и остатки посылки выбрасывали в толпу вечно голодных, рычащих, щелкающих зубами и сверкающих глазами молодых. Какой там был охотничий азарт! Какой накал страстей! В один миг все содержимое посылочного ящика навсегда исчезало в черной дыре солдатских желудков.

В такие вечера вся рота курила сказочно ароматные болгарские сигареты, старики добрели и снисходительно позволяли молодым расстегнуть воротнички, ослабить ремни , в общем - немного бурнуть. В эти моменты действительно все были братьями, хоть и давила немного жаба по посылке, но благодушие старика, вечер и отбой без дрочей стоили того.

В основном, молодому, получившему посылку, оставалось сало , печенье, дешевые карамели и пару пачек сигарет. В помещении роты есть категорически запрещалось, и продукты хранить тоже, потому ,что крысы ,огромные серые вологодские крысы тоже были голодные и рыскали по роте в поисках еды. Помню ужас рядового Мкртичана , когда, проснувшись ночью, он обнаружил на своем лице мирно спящую крысу. Поэтому сало брали с собой в столовую и ели вместе с завтраками ,обедами и ужинами.

Однажды на таком ужине я объелся салом. Всю беспокойную ночь мне снились огромные жирные кенгуру, они гонялись за мной и давили меня своими сальными телами . На следующий день было воскресенье и командир 2 взвода капитан Кулаков устроил нам на вертолетной площадке воскресный футбольный матч между взводами. Я ,беременный салом и ночными кошмарами пытался бегать за мячом и давал себе слово больше никогда не есть этого проклятого сала.

Надолго запомнились выборы в Верховный Совет СССР и советы всех уровней.

Первый раз выборы пришлись на мой день рождения, в воскресенье 20 июня 1982 года. Рано утром в спальное расположение нашей роты ,недалеко от моей койки вошел музвзвод с духовыми инструментами. В 4,30 утра надо мной раскололось небо и грянул марш «Прощание славянки». От внезапного грохота и шока у меня мгновенно очень сильно заболела голова и весь день потом мой череп раскалывался от страшной боли. Мы посыпались с кроватей , заметались в недоумении и ужасе а сержанты, раздавая нам подсрачники и тумаки, обьясняли, что спешить не надо, сегодня до обеда в части обьявляется демократия в связи с выборами и до обеда можно жить не по Уставу.

Передвигаться по батальону можно было не строем, а группами, не менее 5 человек, и не строевым шагом, а прогулочным. И, что было самым приятным, при встрече с офицером, прапорщиком или сержантом не нужно было за 5 шагов переходить на строевой шаг и отдавать при этом честь.

Ходили голосовать в солдатский клуб, заполняли бюллетени с фамилиями каких-то незнакомых людей и бросали их в урны. Потом в клубе повторяли показ фильма ,и это было сплошным мучением, потому, что очень хотелось спать, а нужно было сидеть с выпученными глазами и смотреть бурду, которую нам уже показывали накануне вечером.

Известие о смерти Брежнева мы все восприняли, как известие о конце света. С леденящмим ужасом ожидали ядерного удара со стороны Америки и отправки нас на фронт. Атмосфера была гнетущая, рота сидела перед телевизором, шла трансляция похорон, в Москве было очень холодно, мела поземка, и под торжественно-заунывный комментарий диктора гроб с телом нашего дорогого Ильича, кавалера всех орденов и медалей, лауреата всех премий, пятижды героя Советского Союза и Социалистического труда с прощальным стуком опускался в могилу. У нас в части обьявили траур и отменили все занятия. Майор Диденко, заместитель командира жд базы и нашей части, пришел в роту и в Ленинской комнате разрыдался. У него по щекам текли настоящие слезы!!! Мы тогда не понимали его чувств, но, по прошествии стольких лет, увидев, в какое дерьмо завели нас нынешние правители, до меня, наконец, дошло то пророческое горе и отчаяние нашего мудрого майора.

Один раз нас водили в Газовую камеру. Недалеко от стрельбища находилось место, где проводились учения по ЗОМП – защите от оружия массового поражения

В небольшом домике , в ящике лежало нечто, что выделяло учебный газ Хлорпикрин. По команде мы надевали противогазы и входили в комнату. Командир роты заходил вместе с нами. Садились на лавки и через время следовала команда: «Перебита соединительная трубка!»

По этой команде нужно было сделать выдох, открутить трубку и присоединить бачок фильтра к противогазу напрямую. Какие там были выдохи! Какие судорожные движения! Солдаты ,которые вдохнули немного газа, вылетали из душегубки, падали , кашляя, плача и брызгая соплями, корчились на земле, к ужасу очередной партии бойцов, ожидающих экзекуции. Я очень боялся этого процесса, сидел в камере, и, когда услышал команду, так выдохнул, что легкие чуть не вылетели из меня вместе с фибрами моей перепуганной солдатской души. Слава Богу, все обошлось благополучно, но какая-то частица газа все же осталась и я ощутил, как мне в легкие вонзилась тысяча острых иголок.

Все-таки это счастье, что пережить газовую камеру мне пришлось только один раз за всю службу.

Обратно в батальон нас погнали бегом, в противогазах. Этот процесс тоже был не очень приятным, в маске было очень трудно дышать, пот заливал глаза и мы чувствовали, что наши задницы пытаются схватить хоть немного свежего воздуха.

До этого я жопой дышать не умел.

Два раза за службу я побывал в солдатском раю. Это сказочное место называется Госпиталь. Главный врач госпиталя, подполковник по званию (Я, к сожалению уже забыл его фамилию) откуда-то узнал, что я в роте оформляю всю наглядную агитацию. Он приехал в батальон, вызвал меня в санчасть и предложил мне полежать у него в госпитале. Там скопилось очень много оформительской работы. Я сразу же с огромной радостью согласился. Мгновенно мне был поставлен диагноз: «Нейроциркуляторная дистония по гипертоническому типу» и меня на скорой увезли в офицерский городок.

В приемном покое нянечка мне выдала байковый больничный халат, пижаму и тапочки. Затем была ванна, наполненная горячей водой, и, когда я вышел из ванной комнаты, я почувствовал, что заново родился. После батальонного дурдома тишина и покой, больничная одежда, общение с гражданскими людьми, все это было так необычно, что показалось мне настоящим раем.

В госпитале рисовать и писать нужно было очень много, но еще в составе таких же шлангов, как и я приходилось заниматься хозработами. Мы выполняли все погрузки, уборки, и даже валили двуручными пилами лес, расчищая участок под строительство. Работа была тяжелая, но отношение врачей-офицеров госпиталя к нам было такое человечное, что за спиной вырастали крылья.

Благодаря госпиталю я сделал и дембельский альбом и альбом карикатур, а также подготовил к демобилизации сапоги и ПШ . До сих пор с благодарностью вспоминаю людей, которые помогали мне в этом, и помогли вывезти из части все вещи. При существовавшем тогда режиме в части, жесточайшем контроле ОО КГБ СССР их поступки можно расценить, как геройство. В самом деле, что заставляло их так рисковать и причем - безвозмездно!

Очень неприятные воспоминания оставили учения по развертыванию госпиталя в полевых, а вернее- лесных условиях. Погода была мерзкая, температура около нуля, все время учений шел мелкий противный дождь. Долго разгружали тяжелые бесконечные ящики, ставили огромные палатки – хирургическое отделение, терапию, штаб, травматологию. Одежда и сапоги сразу промокли и не просыхали все три дня. Мучились все, и офицеры и прапорщики и девчата- медсестры, и мы. Постоянно топили буржуйки, но дрова были мокрые они только едко дымили и совсем не обогревали палатки. Спали одетыми и все равно мерзли. Когда развернули госпиталь, солдаты стали никому не нужны и мы слонялись без дела по территории. Правда, в землянке на КПП попили вина и это было здорово по такой погоде. (Ребята из выздоравливающей команды знали все тропинки в соседние деревни и иногда получалось немного выпить.)

Моя госпитальная эпопея закончилась так же стремительно, как и началась. В сентябре 1983 года, когда я находился там второй раз, вдруг неожиданно на завтрак с проверкой явился командир соединения генерал- майор Маслин . Среди многих больных, сидящих в столовой, он увидел меня, как я ни старался пригнуть голову. «Товарищ Сизонов, а Вы что здесь делаете?» раздался в напряженной тишине его строгий голос. Онемевшим от ужаса языком я пытался что-то блеять, но он не стал слушать меня , а повернулся к начальнику госпиталя и сказал «Этого бойца сегодня же отправить в роту!»

В тот же день я вылетел из госпиталя, как пуля из автомата АК, оставив там друзей, гражданскую жизнь и ,что самое обидное- девушку, которая мне очень нравилась и с которой я начал уже на тот момент встречаться! Это, пожалуй, было самым ужасным из случившегося со мной.

Примерно один раз в полгода в нашей части совершался побег. На следующий день после побега утром весь батальон выстраивался на плацу. Командиром батальона каждой роте указывалось направление поиска и мы шли искать сбежавшего бойца. Это был настоящий праздник. Мы не спеша прочесывали лес, обычно двигаясь по направлению к деревне Юрочкино, по дороге делая привалы и даже один раз у нас с ребятами получилось искупаться в небольшом озерце. Помню, как то раз я шел один, отдалившись от всех, о чем то задумался, а когда поднял голову, нос к носу столкнулся с лосем. Секунду мы оторопело смотрели друг на друга, а затем лось метнулся в сторону и ломая ветки , красиво и грациозно побежал прочь.

Сбежавших солдат обычно находили на ближайших станциях и возвращали назад в часть. Незавидной была дальнейшая судьба такого воина. Сначала очень плотно с ним работал Особый Отдел КГБ, выясняли причину побега, и, если этой причиной были неуставные взаимоотношения, то на дыбу шли и все виновные в этом. После долгих разборок и гауптвахты несчастный попадал в третью роту.

Третья рота батальона! О, об этом следует сказать отдельно. Попасть в третью роту по нашим понятиям было, все равно, что попасть в Дисциплинарный батальон. Командовал третьей ротой в то время капитан Джалилов. Это был самый страшный зверь в вч 14327. Он по своей натуре был садист, да еще и наделенный властью. Ребята в его роте ходили черные от горя и издевательств.

Вернее, они не ходили, а летали, ползали, маршировали, в воскресенья, праздники, до отбоя и после него. Сколько раз мы, уже давно лежа в кроватях, наблюдали, как Джалилов после отбоя дрочит свою роту за очередной пролет, сколько раз на вечерней прогулке видели ползущих по плацу бедных наших ребят!

Даже в столовую третья рота никогда не входила за один раз, забегали и выбегали неоднократно, падали по команде: «Вспышка!».

Позже, когда мы уже ушли на дембель, Джалилов стал комбатом и прозвище его было «Черный капитан» , что говорило о многом .

Даже наши офицеры не уважали Джалилова. Несколько раз он пытался издеваться и над нами, пытался положить к бою, но наши сержанты и старшины не позволяли нам падать, Черный капитан злился, метал искры из глаз, брызгал в бешенстве пеной изо рта, и ничего не мог поделать! Все обьявленные от его имени наряды и аресты тут же отменяли наши офицеры, как только произносилась фамилия наложившего взыскание.

Это я пишу к чести наших командиров, офицеров нашей роты и наших отважных сержантов. Чтобы получить от них взыскание, нужно было достать их до печени. Мы с Володей Штомпелем однажды так и поступили. На ЖД. Базе, во время работ, спрятались, чтобы закосить, на газоне за углом командного пункта.

Лежали, курили и болтали ногами и языками. Но оказалось, что мы лежали перед окнами кабинета командира нашей части подполковника Жихарева.

Он долго наблюдал за нами в окно, затем вышел и обьявил обоим по пять суток ареста. Но сидеть пришлось одному Володе. По какой- то причине опять нужно было срочно обновлять наглядную агитацию в роте и капитан Разумов оставил меня в живых, а бедный мой дружок отсидел от звонка до звонка.

Варфоломеевская ночь у нас была, когда мы достали командира роты.

У нас в роте служил сержант, он был очень слабый и тупой, служба ему не давалась совсем, Долго бился над ним наш ротный и, однажды, выйдя из себя, стал бить по ногам висящего как сопля на турнике бойца. У того на следующее утро все ноги были в синяках, его отвели в санчасть, и по характеру побоев дело привлекло Органы. Какую работу Они проводили с командиром роты, одному богу известно, но после этого он ходил тише воды и ниже травы. Неделю ходил, а потом не выдержал. В ту памятную ночь он был дежурным по части, и пришел к нам на отбой. До половины второго ночи по его команде мы прыгали , поднимаясь и отбиваясь, заправляя и расстилая кровати, а Афанасьич лютовал. Он носился по роте, как ураган, разбрасывал матрацы, простыни и одеяла, сбивал табуретки и кровати в беспорядочную кучу, тут же заставляя нас снова и снова ровнять их, метал вокруг себя громы и молнии, и от его страшного рыка содрогались стены казармы и наши души. Окончилось все тем, что он обьявил трое суток ареста Сереге Маслову за то, что тот сложил свои брюки мотней не в ту сторону. Причина ареста звучала так «За подрыв боеготовности части».

Оказывается, по отбою штаны нужно укладывать мотней к выходу, чтобы не дай бог не подорвать боеготовность части, а , следовательно и всех Вооруженных Сил СССР.

Командировка , если начальник формирования был человеком, тоже являлась своеобразным отпуском. Готовиться к ней начинали заранее. Группу командировочных с утра отвозили на жд базу и они там экипировали вагоны дровами, углем и проводили ревизию технического состояния.

Отправляли обычно вечером. Маневровый тепловоз вытягивал состав на Чебсару. Там наши вагоны прицепляли к поезду и мы отправлялись в путешествие. Нашей задачей было следить за поддержанием температурного режима в багажном отделении вагона, где находились наши спецгрузы. Это было главной задачей. Подкидывали уголь в топку котла, подкачивали воду при необходимости и перекачивали ее насосом для лучшей циркуляции.

Все остальное время мы проводили, лежа на полках и глазея в окно на проносящиеся мимо поля и леса, города и деревни. Когда прибывали на место, наши вагоны у нас принимали гражданские проводники а нас отвозили на Пункт сбора команд, где мы опять балдели от свободной жизни. Когда я ездил в командировку, то попадал на Южный Урал, на станцию Вязовая, где в горе Ямантау находилось нечто, суперсекрктный обьект, куда загоняли наши вагоны, разгружали и обратно они выезжали уже пустыми.

В 1999 году туристы, побывавшие в тех местах, писали:

Бол.Яман-Тау (дурная гора - башкир.) 1638-1640м, высочайшая вершина Южного Урала. Гора эта, в настоящее время оккупирована военными, объявивших ее окрестности закрытой зоной. К тому же, находится в центре Южно-Уральского заповедника, созданного, очевидно в тех же оборонных целях. Как и о Иремеле, вокруг Ямантау витают легенды, правда иного рода - местному населению объясняют закрытость территории добычей урановой руды или захоронением радиоактивных отходов.

Огромный пологий купол с плоской вершиной несколько напоминает гКосьвинский Камень на Северном Урале, также облюбованной военными в прошлом.

Некоторые факты, которые удается собрать из разных источников (в основном интернет) частично проясняют картину. В недрах горы располагается некий сверхсекретный военный объект. Судя по картам, к западу от горы, рядом с пКузъелга, вырос поселок Солнечный, а к вершине подведены ЛЭП, железная и автодороги. Коммуникации прекрасно видны из космоса и в 1996г все это стало причиной американо-российского скандала. Американцы особенно раздражены потому, что они финансируют демонтаж ядерных объектов на территории России. Дайте денег, сказала в свое время Россия, и мы все устраним. Оказалось, что не все: объект под горой ЯМАНТАУ на Урале продолжает действовать.

До сих пор помню красивые скалы Южного Урала , сказочный лес у подножия горы, снег, мягкую теплую погоду, запах дыма от костра, где мы пекли картошку и пушистые верблюжьи одеяла на ПСК, под которыми было очень уютно спать.

Продолжение следует