Пекурин Михаил Иванович

«А тех, кто не мог идти, – расстреливали…»

Пальцы рук Михаила Пекурина изувечены так, словно побывали в молотилке; торчат угловато в разные стороны. – Это следы Озаричей, я подростком находился в этом концлагере, – негромко, с грустью говорит он. – Там была и моя будущая жена.

Семья Пекуриных до войны жила в деревне Дубровна Жлобинского района. Отец, Иван Дмитриевич, работал на железной дороге путевым обходчиком, а мать, Христина Даниловна, занималась домашним хозяйством.

Когда началась война, отца по состоянию здоровья в армию не взяли. Семья осталась на оккупированной немцами территории. Вскоре фашисты стали отправлять белорусов в Германию. Узнав об этом, Пекурины, как и другие обитатели Дубровна, ушли в лес. Поселились недалеко от деревни Ала, жители которой тоже прятались в лесу. Но когда партизаны устроили засаду на немцев, те сожгли Алу, а дома села Дубровна разобрали на блиндажи. Потом сделали облаву на лесных жителей – и всех, кого поймали, отправили на станцию Телуша, недалеко от Бобруйска.

– Нас разместили в какой-то деревне. Было холодно. Я простудился, на ногах образовались пузыри, из которых текла кровь. От потери крови и боли так ослабел, что еле переставлял ноги, – вспоминает Михаил Иванович. – Через полтора месяца немцы загнали нас в вагоны, окошки опутали колючей проволокой и двое суток везли. На станции Рудобевное нас построили и загнали в какое-то болото, огородив его той же колючей проволокой. Было начало марта, стояли сильные морозы... Тетя всю ночь безостановочно водила меня за руку, чтобы не замерз.

Через несколько дней беженцев пригнали в район населенного пункта Озаричи. Стали отделять мужчин от детей и женщин. Миша Пекурин был высокого роста, и его, 15-летнего паренька, определили в группу взрослых. Мать стала плакать и просить немцев оставить сына с ней, но немец ударил ее палкой.

Женщин и детей снова загнали в вагоны и отправили дальше. А остальных – разместили в сарае с трехъярусными нарами. Через день погнали на работу. Определили норму – нарезать 200 штук бревен трехметровой длины на двух человек. Этими бревнами мостили гать.

– Поднимали нас в шесть утра, давали чай сладкий, хлеба по 150 граммов в сутки – и мы работали до четырех часов дня, – вспоминает мой собеседник. – После работы наливали в консервные банки баланду – картофель, свекла, все без жира. Кроме этого, давали пачку маргарина на троих человек на трое суток. Взрослые оберегали меня, как могли, поддерживали. Когда удавалось достать немного картошки – пекли ее на костре...

Обули пленников в деревянные башмаки-шлепанцы. Ноги утепляли онучами. Из теплой одежды у Михаила была лишь рваная телогрейка. В лесу каждую пару лесорубов-пильщиков охранял один немец с автоматом.

– Так мы и проработали до конца июня. А когда Красная Армия стала наступать, немцы погнали в свой тыл, – продолжал Михаил Иванович. – Сварили бочку пшенного супа, разрешили есть, кто сколько хочет. Мне взрослые делать это запретили – опасно. Да и есть-то не мог: желудок от постоянного недоедания ссохся. Ночью у всех, кто ел тот суп, заболели животы; несколько человек к утру умерли... Всех погнали дальше в сторону Глуска. Тех, кто уже не мог идти, – расстреляли.

Двигались по шоссе. Налетели наши самолеты. Охрана разбежалась. Я подумал, что тоже надо бежать – и бросился в сторону ближнего леса. Через пару десятков минут пули меня уже не доставали. Там и встретил партизан, а наутро узнал, что деревню заняли наши войска.

...Михаил тогда почти год проболел малярией. Да и есть, как положено, долго не мог. Но постепенно организм окреп после потрясений и болезней.

От пережитого парень не сломился. После войны окончил Мозырский педтехникум, Могилевскую школу МГБ. 32 года прослужил Михаил Иванович в органах внутренних дел, но никогда ему не забыть о пережитом тогда, в трагических сороковых...

Записал Леонид Искров