Головочева (Копылова) Матрена Кондратьевна

Рабство XX века

Кровавое колесо Великой Отечественной войны давно укатилось и улеглось на страницы Истории, а следы его глубокой вмятиной тяжелого, непоправимого горя на земле навсегда врезались в сердца людей.

Что может быть унизительнее и страшнее рабства?

Эту маленькую сухонькую старушку война, как сотни тысяч белорусов, не обошла стороной.

– Я родилась и выросла в деревне с удивительным названием Красулино, что в Горецком районе, в семье крестьянина Кондратия Копылова, – наконец-то разговорилась 88-летняя Матрена Кондратьевна Копылова (Головочева), – он хозяйствовал на своей земле.

Она смотрела куда-то мимо меня, отрешенно и находилась как бы в трансе – голос ее шелестел, словно шум берез на слабом ветерке.

– Ушел отец по мобилизации на германскую войну 1914 года и не вернулся – где-то сгинул на полях Сербии... Осталось нас у матери три девочки одна другой меньше.

На селе женщине тяжело без мужских рук. Мать Матрены снова вышла замуж, надо было поднять и поставить на ноги дочек и мальчика, появившегося уже от отчима.

– В 8 лет я пошла работать: нянчила чужих детишек, пасла коров, помогала матери по дому. До войны вышла замуж за Николая Головачева из деревни Юрково того же Шарипского сельсовета и переехала к мужу. Вскоре у нас появился сын Виктор, а через год и дочь Лена.

Казалось, счастье никогда не закончится: радовались мы, глядя на своих деточек, но недолго пришлось радоваться – началась война.

Муж Матрены Николай был мобилизован в первые дни войны. Под Смоленском часть попала в окружение, многие солдаты и офицеры погибли. Николаю удалось вырваться из цепких рук смерти и он, еле живой, возвратился в деревню.

И хотя много годочков пролетело, тяжело старому человеку вновь переживать жестокое прошлое. Тихо, сиротливо поползли слезы по лицу, изрытому глубокими морщинами, словно трещинами на обожженной засухой земле, – Кондратьевна беззвучно плакала. А потом, немного успокоившись, продолжила свой горестный рассказ.

– В 1942 году многих сельчан, и нашу семью, немцы угнали в Германию, в рабство. Эшелон прибыл в г. Дармштадт. Нас распределили по заводам: я попала на завод Гофмана, а муж на завод Кекеля. Меня поставили к сверлильному станку и сказали: «Работай!» Я никогда не работала на станке и сразу же поломала несколько сверл. Меня немец обругал и, проведя ладонью по шее, показал, что меня надо повесить, но сжалился, дал другую работу – убирать цех от мусора и металлической стружки.

– На работу нас гоняли под конвоем, отстающих и спотыкающихся подталкивали прикладами, а немецкие дети шпуляли в нас камнями. Кормили плохо: два раза в день давали миску баланды и 100 г эрзац-хлеба. Мы работали, а наших детей держали как доноров. Однажды мне принесли безжизненное тельце дочери Лены – оказалось, у нее немецкие врачи выкачали всю кровь...

Нет, не зарубцевалась эта рана у матери, потерявшей своего ребенка. Кондратьевна опять расплакалась, утирая припухлыми старческими пальцами мокрое от слез глаза и щеки.

Когда заводы и бараки в Дармштадте были разрушены бомбами, подневольные разбежались. Кондратьевна с семьей около 3-х недель отсиживалась в канализационном колодце. Есть было нечего, донимал голод и в отчаянии ей с маленьким ребенком приходилось побираться. Но немецкие бауэры редко и скупо подавали милостыню русским, а некоторые, ехидно ухмыляясь, прямо советовали идти под поезд...

Гонимые голодом и страхом, беглецы пришли на биржу труда в небольшом городе Худрштадт и взмолились: «Или дайте нам поесть, или расстреляйте!»

Семью Кондратьевны поселили в сарае и заставили работать на заводе напитков.

– Мы засыпали в чаны с водой рожь и пшеницу отдельно и проращивали их. Пророщенное зерно выгружали и засыпали новое. Здесь мы проработали около года, пока нас не освободили американские войска. Они загнали нас в какое-то болото и трое суток не кормили до передачи частям Красной Армии. Нас быстро погрузили в грузовые машины и отправили в Сербию, где мы находились три месяца. И только в начале декабря 1945 года я с сыном вырвалась домой в деревню Юрково. Мужа в Хурдштадте взяли на работу в одну из воинских частей Красной Армии, и он вернулся домой только к новому, 1946 году.

Семью Кондратьевны односельчане встретили хорошо, они понимали, что она вернулась из пресловутого немецкого «рая».

– Наша хатка была цела, но без окон и дверей и без домашней утвари. Есть также было нечего, – опять заплакала рассказчица, – было трудно, но соседи, кто что мог, приносили картошку, хлеб, другие продукты. Колхоз также помогал нам обжиться.

В общей сложности Кондратьевна проработала в колхозе им. Горького около 40 лет, а когда умер муж, и она осталась одна в деревне (дети выросли), решила перебраться в Могилев к дочери.

Советская власть, учитывая, что Кондратьевна вырастила и воспитала шестерых детей, выделила ей однокомнатную благоустроенную квартиру в новом доме, где она и проживала. Награждена двумя медалями: «Материнская слава» и «50 год вызвалення Беларусі ад нямецка-фашысцкіх захопнікаў».

Но война для нее так и не закончилась: рок смерти, как наказанье божье за неведомо какие грехи, придушил Матрену Головачеву.

Уже после службы в Советской Армии старший сын Виктор, с которым она была в концлагере, погиб под колесами автобуса в Ростове-на-Дону.

Несколько лет назад погибла дочь Лена под колесами троллейбуса в Могилеве, а лет 10 назад и сама Головачева побывала под колесами автомашины. Правда, выкарабкалась, хотя были переломаны ребра, рука и нога. И уже совсем недавно умерли один за другим ее сыновья: Василий и Владимир, проживавшие в Минске. Осталось всего двое сыновей: Николай – в Минске и Петр – в Могилеве.

И все это надо было пережить женщине.

А те «кровавые» марки и евро, что получала из Германии, она раздавала детям на их нужды, сама ими не пользовалась.

Сколько осталось годочков или месяцев, или дней Матрене Кондратьевне встречать ясное солнышко или веселую грозу – она не знала. Жила и радовалась каждому дню. Недавно умерла.

Искров, Л. Рабство ХХ века / Леонид Искров // Зямля і людзі. – 2005. – 6 красавіка. – С. 5.