Вовся Николай Алексеевич

«С 20 на 21 июня 1941 г. наш поезд отправился по маршруту Минск – Вербалис, прибыл в Ново-Вилейку, что рядом с Вильнюсом, в 6 часов утра. Выйдя на перрон, я увидел в небе сотни летящих самолетов, которые так сильно гудели, что в ушах закладывало. Меня это так оглушило, что я даже не понял, что случилось. Вдруг я увидел огромный столб дыма недалеко от нашего поезда, от страха вбежал в вагон. Конечно, я мог поверить, что это война, но не мог понять, почему нет наших самолетов, которые я видел на аэродроме недалеко от железной дороги, мимо которого мы проезжали. Ведь мы были уверены, что наша Красная армия самая сильная в мире. Когда самолеты отбомбились, наш поезд прибыл в Вильнюс, почту, мы не сдавали. Пришел начальник узла связи и сказал, что немцы в Каунасе и быстро продвигаются к Вильнюсу. В Вильнюсе нас тоже бомбили, но в поезд не попали. В это время мы составили акт на уничтожение секретных документов и карт.

Поезд потихоньку стал двигаться в сторону Минска. По дороге горели вокзалы, аэродром, мимо которого мы недавно проезжали, был разбомблен, самолеты горят. Немецкие самолеты гоняются по полю за людьми и скотом, тысячи людей отступают. Люди облепили наш поезд так, то он перестал быть похожим на поезд, это были сплошные люди и в вагонах, и на вагонах, и, не доезжая до Минска километров 20, увидели страшную картину: город горел огромным костром, дым был виден с расстояния 40 километров. На станции от привокзальной площади ничего не осталось, вокзал был цел, цел был и наш дом связи, но в нем уже никого не было. Мы вышли, походили, посмотрели, начальник ушел домой, помощник тоже, я остался один. Со мной была наша ученица Галя Беленькая родом из Червеня. Так началось наше с Галей отступление. Поезд пошел дальше на Москву, мы поехали в своем вагоне до станции Смолевичи. Поезд несколько раз бомбили, но не повредили. Не доезжая Борисова, был сильный налет, поезд разбили, он начал гореть, погибло много людей, детей, раненых солдат. Мы с Галей еле унесли ноги от поезда, залегли в яму, а когда кончилась бомбежка, немного опомнились и пошли по железнодорожному полотну в сторону Москвы. Но долго идти нам не пришлось, т. к. немцы постоянно бомбили пути, мы пошли по дороге со всеми людьми. К вечеру пришли в небольшую деревушку, стоявшую посреди леса на возвышенности. Заночевали в небольшой, видимо 4-х классной, школе. Когда я пошел к колодцу по воду, то увидел низко летящий самолет, называемый «Рамой». Вокруг началась стрельба с винтовок и пулеметов, самолет загорелся и пошел к низу с густым хвостом дыма.

Я побежал в сторону падающего самолета, который сел на поле, не долетев до леса. Из горящего самолета стали выпрыгивать немцы, а наши стали по ним стрелять и взяли в плен. Так я впервые увидел немецких летчиков, которых, видимо, расстреляли, потому что их повели в лес. Утром, проснувшись от сильного шума, увидел много танков и машин, а у колодца моются немцы. Придя в школу, я сказал Гале про немцев, она предложила быстрее уйти в лес. Дойдя до окраины деревни, мы скрылись в лесу. Но к великому нашему удивлению немцы стояли и в лесу. Нам ничего не оставалось делать, как выйти на шоссе Минск–Москва и пойти в сторону Москвы. Но немцы вернули нас в Смолевичи. Галя пошла домой в Червень, а я остался в Смолевичах.

Чтобы пропитаться, промышляли, как могли: начинали с того, что продавали оставшиеся сапоги, которые были спрятаны. На вырученные деньги стали покупать, что подешевле и продавать подороже. И появился у нас хлеб и соль, сахарин и сало. Жили, где придется, но больше в подвале элеватора. Как-то я встретил ребят из нашего детского дома, и кто-то из них сказал, что в Минске есть детский дом, который организовали немцы на базе бывшего детского дома, куда берут бывших воспитанников. Мы нашли этот детский дом, он находился на Пожарной улице, рядом с рекой Свислочь. Попасть в него не составило труда, пришли к директору и заявили, что хотим в детский дом и нас поставили на довольствие. Пробыли там около месяца, и ушли из города в Семков-Городок, где до войны был детский дом. В этом доме было много таких, как мы, нужно было работать, т.к. было подсобное хозяйство с коровами и лошадьми. Так же была своя мельница и водяная электростанция. Начинались заморозки, а картошка в земле, свекла не убрана, все надо было срочно убирать, иначе опять голод. Немцы нас не навещали, а из руководства был один директор, и больше никого.

Настоящего командира у нас не было, чтобы воевать с немцами, а о партизанах не было слышно ничего. Оружие закапывали в ямы в парке детского дома. Иногда ходили на шоссе Минск–Заславль ловить немцев. Способ был простой: восемь вооруженных человек шли по лесу до шоссе, там делали засаду. Натягивали несколько телеграфных проводов через шоссе и ждали, когда будут ехать немцы. Если их было много, мы пропускали, а если 2–3 на мотоциклах или на одном мотоцикле, мы натягивали провод и немцы с мотоцикла летели на землю. Мы их обстреливали или брали живыми и уводили в лес, мотоциклы сжигали, а оружие опять прятали в яму. Но это продолжалось не долго. Немцы стали патрулировать шоссе на бронемашинах, и мы прекратили эту затею. В этот год зима выдалась ранняя с сильными морозами. Мы стали ходить вскрывать колхозные копцы с картошкой, которую забирали немцы. Мы вскроем конец копца, и картошка замерзнет, немцы приедут, а картошка мерзлая. Так продолжалось пока не выпал снег. Когда выпал снег, мы перестали ходить и в лес, и за картошкой.

Где-то перед новым годом пожаловало к нам немецкое начальство. О чем они говорили с директором, мы не слышали, но скоро пришли автомашины, нас выгнали из дома и посадили в машины. В машинах было по два солдата с автоматами. Нас повезли в сторону Минска и привезли на Минский элеватор. На элеваторе продержали нас недели две или три, а потом выгнали и пешком погнали на вокзал. На вокзале стояли товарные вагоны, в которые нас и загнали, дали по булке хлеба, заперли и поезд тронулся.

Куда нас везли, мы не знали, но ехали долго. Февраль месяц, холод и голод, выбивались из последних сил. Наконец поезд остановился, нас выгнали из вагонов, вокруг было много немцев с собаками и автоматами. Нас построили и повели через какой-то населенный пункт. Возле дороги стояли люди, мы спросили, что за это селение и нам ответили, что это Бяла-Подляска, что за Брестом. Там был огромный лагерь и нас загнали за колючую проволоку. Расселили по баракам, объявили распорядок, что за любое неповиновение расстрел на месте. Лагерь сильно охранялся. После утренней баланды нас выстраивали и выводили за территорию лагеря, строили по одному и гнали в лес километров за пять. Там резали лес на дрова, и каждый лагерник должен был брать полено на плечо и нести в лагерь. А на всем пути стояли немцы с собаками и автоматами, о побеге и речи не могло быть, ибо разорвут собаки, либо застрелят немцы.

Так продолжалось до апреля 1942 года. В апреле приехала какая-то комиссия. Самых молодых, в том числе и меня, отобрали, посадили в вагоны и повезли дальше. Куда ехали, никто не знал, либо в другой лагерь, либо на смерть. Ехали долго, несколько дней, кормили баландой один раз в день и давали сто грамм хлеба. Ночью поезд стал. Утром в окно увидели две большие круглые башни из красного кирпича. С восходом солнца начался шум возле вагонов, немцы что-то кричали, потом открыли вагоны и стали нас выгонять ногами и палками. Громко кричали и торопили нас, быстро построили и повели в эти круглые башни. Они были довольно высокие, окна под самым потолком, кровати с голыми сетками стояли в три этажа и больше ничего. В башне нас оказалось человек двести. В обед привезли опять пойло и грамм по двести хлеба. Так прошла неделя, потом мы узнали, что находимся в Берлине.

Через неделю нас выгнали и повели в баню. Но у немцев нет таких бань, как у нас, а только душ. После того, как мы помылись, нас переодели в лагерную одежду и нашили на грудь и спину знак «ОСТ». Это означало, что мы из Советского Союза. Каждая нация помечалась специальным знаком, поляк – «Р», француз – «F», а нам «ОСТ». Потом опять в поезд и повезли в город Оранеенбург. В этом городе был лагерь Закзен-Хаузен. Мы думали, что нас туда поведут, но повели в другой лагерь. Там было три лагеря: русский, французский и итальянский, но самый строгий был русский. Нас охраняли с собаками и вышками вокруг лагеря, французов почти не охраняли, итальянцев тоже охраняли, но не так жестоко, как нас. Наш лагерь был при заводе фирмы «АУР», куда нас и определили работать. Работали на станках по 12–14 часов. На работу водили под конвоем туда и обратно, дисциплина была жесточайшая, за малейшее неповиновение избивали резиновыми палками, кормили один раз в день.

Рядом был лагерь для женщин, тоже «ОСТ». Он находился через дорогу от нашего лагеря, а виделись мы с ними только на заводе. Я работал на штамповочном станке, штамповал какие-то коробки, система была конвейерная. Работали так: два немца – один русский. Немцы наблюдали за нами, чтобы мы не делали брак. Иногда кто-нибудь нечаянно сделает брак, изобьют до полусмерти. Так мы работали целый год, но с каждым месяцем немцев становилось все меньше и меньше, даже пожилые и те стали исчезать. Их места занимали французы и итальянцы, но больше всего было русских ребят и девчат, метисов. А когда немцев побили под Сталинградом, к нам стали относиться помягче. Под присмотром мастера нескольким человекам можно было в выходной выйти за территорию лагеря. Немец водил нас обычно в загородные рестораны, но не совсем рестораны. Хозяин подавал нам вареную картошку в мундирах, возникает вопрос, откуда деньги? На заводе нам платили по 2 марки в неделю, и в лагере можно было купить пайку хлеба или баланды. Но кто жадный был до марок, быстро отходил на тот свет, потому что в лагере и так плохо кормили, да и болезни всякие, то простуда, то ангина, а это явная смерть. Немцы заболевших заключенных не лечили, а отправляли в барак смертников. В нашем лагере за год умерло человек 200 или 300, точно не знаю, но умирало много. Была специальная похоронная бригада, которая хоронила всех умерших. Умрет человек 5–6, трупы обольют карболкой, погрузят вручную на телегу и везут через весь город на кладбище. Хоронили умерших не на самом кладбище, а за оградой. Где-то в 1943 году я сильно заболел. Спасло меня только то, что в нашем бараке был врач.

Проработали мы на заводе до конца 1944-го года, когда англичане стали бомбить Берлин и его окрестности. Дошла очередь и до нашего города. Было несколько налетов, но завод не бомбили, а в конце года разбомбили и лагерь, и завод. Много погибло наших военнопленных, а особенно итальянцев. Лагерь разбежался. Мы ушли в лес, а когда нас стали вылавливать, ушли на вокзал, сели в поезд и уехали в Берлин. Из Берлина поездом поехали на восток в сторону Польши. На какой-то станции нас с поезда снял жандарм и отвел в жандармерию. Когда нас допрашивали, то мы не сказали, что из лагеря, а сказали, что работали у хозяина под Берлином, дом разбомбило и хозяин нас выгнал. Тогда жандарм отвел нас к другому хозяину и отдал в работники. Этот хозяин был чех по национальности и нас особо не удерживал, мы от него и ушли. Мы ушли на вокзал, взяли билеты до города Кюстрина. Из Кюстрина мы пошли пешком, шли дня три, пока нас снова не арестовали. Но мы не признались, что мы русские, а сказали, что поляки. Нас снова отвели к хозяину и отдали в работники. Здесь мы узнали от поляков, что наши наступают и скоро будут здесь.

Одна польская семья укрыла нас. Как только все утихло, мы стали пробираться ближе к немцам и утром заночевали в одной деревеньке. Ночью услышали шум машин, слезли с чердака, увидели военных, но не узнали наши или немцы. Но когда услышали нашу речь, обрадовались – наконец-то мы свободны. Собрались и пошли на восток, думая, что скоро попадем домой. Но не тут-то было, на следующий день меня забрали военные и отправили опять в лагерь. Это был запасной полк. Здесь нас всех допрашивали: откуда, в каких лагерях был? После тщательной проверки переодели в военную форму и отправили на учебу. Десять дней мы обучались военному делу и 10 апреля 1945 года приняли присягу.

11 апреля нас отправили на фронт в 266 пехотный полк 88 гвардейской дивизии. Фронт находился на реке Одер. Так я стал солдатом.

Началось наступление на Берлин. Немцы оказывали жесточайшее сопротивление при подступах к Берлину. Но наши войска невозможно уже было остановить, чувствовалась скорая победа. В Берлине шли ожесточенные бои, за каждый дом, подвал, улицу. Сражались не щадя себя, много моих товарищей погибло на подступах к Берлину, да и в самом Берлине. В нашей роте за одну неделю погибло 2 командира роты и 1 командир взвода, много солдат. Но я, видимо, родился под счастливой звездой, только один раз получил легкое ранение в голову, и 2 мая для меня закончилась война.

Наступил день всеобщей капитуляции, нашей радости не было конца. Наш полк вышел в предместье Берлина и расположился на отдых и переформирование. С 4 мая стали заниматься строевой подготовкой поротно и так готовились, что ног не чувствовали. Нам объявили, что 9 мая 1945 года будет парад Победы в Берлине, совместно с союзными войсками. Но этого не произошло, потому что мы были плохо обмундированы. Простояли до 10 мая, потом по тревоге снялись и ушли в Чехословакию. Но и там мы не задержались, немцев добили там и без нас. Так ходили мы по дорогам Германии до сентября месяца. На границе с американцами стали на зимние квартиры и простояли до декабря. В декабре меня направили в школу сержантов, и я стал курсантом дивизионной школы в городе Цвикау. Учился я до ноября 1946 года, после чего меня направили в артиллерийский полк в город Гдау командиром подразделения тяги. Там я получил право управлять машиной и трактором. Прослужил я там до 1949 года.

В апреле месяце демобилизовался из армии и уехал в Беларусь».