ЛахтырЁв Давид Степанович

Дыхание войны

Чувствовалось приближение войны. Все говорили о ее неизбежности. В Могилеве строился авиамоторный завод, в Минске – авиационный, в Быхове – военный аэродром. Вдоль дорог проводилась телефонная связь, ремонтировались шоссейные и грунтовые дороги, мосты. Работа велась очень интенсивно. С колхозов привлекались специалисты: кузнецы, плотники. Призваны на военную службу учителя. В школах ощущалась их острая нехватка, особенно после воссоединения Западной Белоруссии. В педучилищах были срочно организованы шестимесячные курсы из числа старшеклассников. Новоиспеченные учителя направлялись в школы. После окончания войны они продолжили учебу заочно. По деревням прокатилась очередная волна арестов «врагов» и подозрительных. Были арестованы и те, кто ранее отбыл срок. В д. Латколония в одну ночь арестовали все мужское население. Разговоры на эту тему не велись. Боялись. После образования Латвийской Советской Социалистической Республики и вхождения ее в состав ССР все арестованные латыши были отпущены без каких-либо объяснений и компенсаций. В период оккупации все латыши уехали на Родину своих предков – в Латвию. В стране была произведена грандиозная перестройка общества: ликвидировано кулачество как класс, ликвидирована хуторская система, закрыты церкви и монастыри, уничтожен командный состав РККА, массовые репрессии мирных граждан. Всерьез военную угрозу подростки не воспринимали. Годами внушали нам, что товарищ Сталин не допустит войны. Чужой земли мы не хотим, но своей и пяди не отдадим. Так что бояться нам нечего. Иногда дотемна мы засиживались на завалинке, и, почесывая искусанные комарами босые ноги, вели разговор о Мировой революции, после чего откроется небывалый простор действий. Мы будем ездить на Капри, в Индию. Детская фантазия уводила нас в мир нереальных воображений.

О государственных трудовых резервах

Страна усиленным темпом формировала создание тяжелой и военной промышленности, а для этого требовались многочисленные квалифицированные рабочие руки. Поэтому в октябре 1940 года Постановлением СНК были созданы Государственные трудовые резервы для вовлечения туда мальчиков и девочек. Набор осуществлялся как добровольно, так и через правоохранительные органы. Срок обучения в ремесленных, железнодорожных и горных училищах – 2 года. В школах фабрично-заводское обучение – 3, 6, 10 месяцев. Учащиеся находились на полном государственном обеспечении (обмундирование, питание, общежитие, проезд, культурные мероприятия). Строгий распорядок дня. От подъема и физзарядки до вечерней проверки и отбоя. Выпускники системы трудовых резервов считались мобилизованными и по окончании обучения должны отработать по направлению 4 года без права на увольнение. В паспортах ставился особый штамп. Нужно отметь, что в период войны воспитанники трудовых резервов внесли большой вклад в дело разгрома фашистской Германии. 14–15-летние мальчики и девочки заменили призванных и отправленных на фронт с заводов и фабрик кадровых рабочих. На токарных станках, подставляя под ноги ящик, обтачивали головки и корпуса снарядов, на конвейерных линиях собирали стрелковое оружие, противотанковые ружья, минометные гранаты. После изгнания врага с нашей территории страна лежала в руинах. Сотни тысяч подростков остались сиротами, без крыши над головой, без средств к существованию. Родине требовалось в буквальном смысле спасать беспризорников, дать возможность вступить на правильный путь, не допустить к правонарушениям. Во всех городах, в том числе и районных, открывались училища и школы фабрично-заводского обучения. Прием осуществлялся без учета образования и без документов (за период войны, оккупации и эвакуации все было утеряно. Архивы не сохранились). Возраст определяла комиссия «на глазок». А в основном, что скажешь, то и запишут.

Учащиеся находились на полном государственном обеспечении, получали азы грамоты и, конечно же, глубокие и прочные навыки по освоению профессии. Большинство учащихся впервые увидели на своих кроватях белые простыни, учились держать в руках вилку. Прогулы и самовольные отлучки были редкой случайностью. Я прошел все это. В свое время окончил ремесленное училище и Индустриальный техникум Трудовых резервов на полном государственном обеспечении с 5-ю классами за плечами и без копейки в кармане покинул родные края. И возвратился в зрелом возрасте с высшим образованием.

Ночные посетители

Возле нашего подворья былого хутора был летний загон для колхозных свиней. Здесь были построены времянка и кормопункт. Хуторская жизнь однообразна, поэтому я не упускал случая сбегать к загону, иногда и ночевал у костра. Вечером из деревни приезжал сторож, а свинарки уезжали. Так происходило изо дня в день. Сторож дед Харитон был большим балагуром. Сидя у костра, он рассказывал различные приключения, в основном комические или эпизоды военного характера, которым он был свидетелем, находясь на фронте 1-ой Мировой войны, а затем в плену в Германии. Сторожу спать не полагается, поэтому дед стремился в разговорах скоротать время с любым собеседником. Хутор наш свезли, но загон остался. Я очень скучал по прежней жизни, поэтому во время летних каникул часто навещал свою малую Родину. В одну из таких ночей мы засиделись допоздна. «Висажер» перевалил к югу – признак скорого рассвета. Прилегли у потухающего костра. Дед умолк. Неожиданно дед насторожился. Взглянувши, мы увидели трех человек с оружием, идущих в направлении загона с Мумачинского болота. Все одинаково одеты в незнакомую форму и разговаривают на чужом языке. Незнакомцы наполнили фляжки с Кринички, потрогали дедово ружье, но брать не стали, ушли обратно в болото. Притворившись спящими, мы изрядно испугались. Только спустя некоторое время шепотом заговорил дед: «Это немецкие солдаты». Но откуда они в мирное время? Это было в первых числах июня 1941 года.

Начало войны

Со стороны Могилева доносились приглушенные раскаты взрывов. Все небо светилось яркими падающими точками. Одни медленно опускались на землю, а вверху появлялись новые. Это были осветительные ракеты на парашютах. Война! Утром на шоссе появилось интенсивное движение. Объявили приказ о соблюдении строжайшей светомаскировке, всеобщей мобилизации запасников, призывы соблюдать спокойствие, вести борьбу с трусами и паникерами, дезинформаторами и террористами. Строго выполнять все указания и приказы. За несоблюдение будут применяться меры военного времени. Движение на шоссе усиливалось в основном в ночное время. Утром мы обнаруживали опрокинутые в кювет машины: ЗИСы, полуторки, эмки. В лес прибывали войска, красноармейцы в непривычных для нас касках с примкнутыми к винтовкам длинными, четырехгранными штыками. По булыжному шоссе Могилев–Гомель длинными вереницами по несколько пар запряженные лошади тащили пушки. Их высокие деревянные колеса, окованные толстыми железными шинами, издавали грохот и неприятный скрежет. Глядя на них, мальчишки восхищались. Вот это да! Силища-то какая! Дубовые спицы в железной ступице не то, что колхозные. А кони! Ну, держись, немец! А через деревню вот уже каторый день непрерывным потоком шли беженцы. Избегая попасть под бомбежку, двигались проселочными и лесными дорогами в основном ночью. Шли и по полю, топча созревающую рожь. Все осознавали, что все это достанется немцам. В небе непрерывный гул немецких бомбардировщиков, летящих на восток. Непрерывные раскаты взрывов и зарева пожаров с ясной остротой давало понять, что идет страшное отступление. Цены на продукты стали невероятно высоки. Некоторые везли деньги мешками. Те не торговались. В большинстве же беженцы шли в том, в чем сумели выскочить из горящих и рушащихся зданий, порой полураздетыми. Многие несли на руках голодных, измученных детей. Отдельные беженцы, видимо семьи руководящего состава, ехали на газогенераторных грузовиках, где в качестве топлива использовались дрова. В критический момент военные начали экспроприировать их транспорт, не обращая внимания на их протесты.

Мобилизация

Днем возле конторы колхоза «Луч» собралось почти все взрослое население. Это были в основном мужчины, ожидающие отправки на призывной пункт, который располагался в лесу под Пропойском (ныне Славгород). Учитель Княшко смотрел поверх голов собравшихся и вслух подсчитывал, когда наша армия подойдет к Берлину. Учитывая скорость конницы, выходило, что война закончится минимум через месяц. Правда, дополнил Княшко, могут быть непредвиденные задержки на митинги и братание красноармейцев с рабочим классом Германии. Говорил он еще что-то, но в это время над головами с грохотом пролетел самолет с фашистской свастикой на фюзеляже. Дав несколько очередей из крупнокалиберного пулемета, улетел на восток. Это настолько ошеломило людей, что все замерли с открытыми ртами, и только когда самолет улетел, бросились врассыпную.

Первый запах пороха

Особенно любили мы озеро Чернявка. Глубокое, окаймленное с одной стороны могучими дубами и соснами, кустами калины и черемухи, с другой стороны – приднепровским лугом. С высокого косогора открывается неописуемый по красоте уголок белорусской природы. Целыми днями мы плавали в исключительно прозрачных водах озера, прыгали с высокого моста. Катались на лодках, загорали и грелись в чистых песках, пили до коликов в зубах холодную воду родника, бьющего из-под куста черемухи. Старшие ребята разъезжались. В Чернявку приходило новое пополнение мальчишек. И так год за годом.

4-го июля немец подошел к Днепру. На несколько дней воцарилось напряженное спокойствие. Обе противоборствующие стороны настороженно следили друг за другом. Как в мирные дни, мы решили искупаться. В самый разгар землю потряс взрыв страшной силы. В порядке десятка метров от берега земля вздыбилась черно-огненным фонтаном. Следующий снаряд рванул в мелководном заливе, третий сделал перелет. Все ребята бросились в лес, даже те, кто не успел схватить одежду. После этого военные запретили ходить не только к озеру, но и в лес вообще. Через день жителям Следюков предложили временно покинуть прифронтовую полосу. Мы переехали в Давыдовичи.

Тревожная ночь

Гром артиллерийской канонады все возрастал. В один из вечеров со стороны Следюков небо засветилось множеством разноцветных ракет. Разбили наших. Через некоторое время на колхозном клеверище появились десятка три лошадей с хомутами и шлеями. Некоторые с седлами, но без всадников. Ближе к полуночи, не разбирая дороги, прямо по колхозной ржи повалила наша пехота. Мокрые, запыленные солдаты, стараясь не глядеть в глаза плачущим женщинам, направлялись через болото в сторону Чаус. В эту ночь никто не спал. Утихла канонада и это еще более встревожило людей. Каждый понимал, что скоро здесь будут немцы. Утром часа в 4 со стороны Ляженки послышался звук мотора. Хата деда стояла второй от края деревни.

Появился мотоциклист в непривычном зеленом обмундировании немецкой армии. Проехал по пустой улице, а затем резко развернулся и на предельной скорости помчался обратно. Примерно через час послышался нарастающий гул моторов. Вот появился первый танк, второй, пятый, десятый. Сколько же их? Танки шли обочиной, а по дороге вездеходы с артиллерией, сотни машин с пехотой, легковые с офицерами, мотоциклы с колясками.

Установив артиллерию, немцы открыли ураганный огонь. Весь косогор колхозного поля в направлении Лисичника и Суток полыхал от разрывов тяжелых шрапнельных снарядов. Появились наши пленные. Они стояли плотной толпой, пугливо озираясь по сторонам. Многие, видимо, не могли еще толком осознать, что же произошло.

Без звездочек, без знаков различия и ремней. Растерянные, затравленные. Непривычно было видеть этих изможденных, с окровавленными грязными повязками людей, недавно еще бравых и щеголеватых. Офицер с высокой тумбы через переводчика, объявил:

– Юда, коммунист, комиссар, шаг вперед.

Никто не шелохнулся. Тогда вытолкнули несколько человек и прикладами погнали за гумно. Послышались выстрелы. Остальным военнопленным приказали запречься в колхозные телеги. Немцы с хохотом уселись и под музыку губных гармошек двинулись по деревне. На первой телеге впереди шел рыжий длинноногий немец с оглоблей в руках. Улица была песчаная, и пленные, напрягая последние силы, бегом покатили в конец деревни.

– Гие, гие! Шнель, русь швайн! – выкрикивал рыжий.

А с хат выбегали немцы с фотоаппаратами, стараясь запечатлеть на память экзотический эпизод. На следующий вечер небо над Давыдовичами озарилось множеством разноцветных ракет. Наши разбиты. Рано утром бронированная армада двинулась на восток, оставив после себя одиннадцать могил с березовыми крестами, на каждом из которых висела каска. Мы начали хоронить своих. Их было очень много и не удивительно – наш пехотный полк стоял насмерть на пути Гудериана. Никто их не считал и не смотрел документы. В воздухе стоял неприятный приторно-слащавый трупный запах. Все старались поскорее присыпать тело погибшего прямо в окопе или столкнуть в воронку от снаряда.

Временные квартиранты

После окончания боя и ухода немецких войск из Давыдович в доме дедушки Тихона Ивановича появились два человека в гражданской форме. Чужих прохожих людей тогда было много: рабочие, студенты, окруженцы, беженцы. Они помогали деду по хозяйству, заготовили поленницу дров, починили забор. Настал день, когда они покинули дедову хату:

– Прощай, дед, – сказал один, – спасибо за хлеб-соль! Вот вам на память о нас ложка и полотенце солдатское. Больше у нас ничего нет! Я командир полка, а это, –взглянув на товарища, – начальник штаба. Полк разбит.

С этим и ушли. Сказали, что пойдут догонять фронт.

Как сложилась судьба этих людей? Где сложили свои головы: в открытом ли бою с врагом или были расстреляны своими. Окруженцев и бывших пленных Сталин не жаловал. А сколько таких было в то горячее время.

Солдатская судьба

На третий день оккупации левобережья Быховщины я возвращался из Давыдович в Следюки. Избегая встречи с немцами, шел окруженным путем по бездорожью. Но миновать единственную дорогу через Годылевское болото, по которой непрерывным потоком двигались немецкие войска, было сложно. Не доходя до мостика через канаву, соединяющую Большое и Малое озера, неожиданно впереди меня из кустарника вышел наш солдат с винтовкой за плечами и поднял вверх руки. Два вездехода, в кузовах которых сидели немецкие солдаты, прошли не останавливаясь. С кузова третьей машины прозвучал выстрел. Солдат вздрогнул, медленно опустил руки и с подкосившимися ногами рухнул в грязь. Проезжая мимо, один немец выставил на меня указательный палец и что-то выкрикнул. В кузове раздался дружный хохот. В целях безопасности я сменил курс и двинулся в обход по тропинке со стороны Латколонии. Изрядно уставший, я присел на мягкую кочку и чуть было не задремал, но близкие выстрелы заставили вскочить на ноги. Сквозь редеющие кусты увидел нашего солдата. Он как-то медленно наводил винтовку на пролетающие самолеты и, не целясь, стрелял. Солдат сидел среди густой травы, опустив ноги в канаву. Ручейки пота отставляли грязные следы на измазанном торфом и запекшейся кровью лице. Солдат протянул мне фляжку с просьбой набрать воды. Я подумал, что мог бы сделать это и без моей услуги, но отказать не посмел. Когда наполнил фляжку и начал подниматься из канавы, вдруг заметил, что у солдата нет ноги. Из разорванного окровавленного галифе торчала голая кость. Солдат жадно пил. Попросил еще. – Когда оторвало, сгоряча еще бежал, – начал рассказывать он, а вот через канаву уже не смог. Так и сижу здесь. В это время впереди раздались автоматные очереди. – Немцы! Иди, парень, а то обоим нам тут каюк будет, – беря в руки винтовку, сказал солдат. – Не вздумай только убегать, убьют, – уже повелительным голосом прокричал он мне вслед. Немцев я заметил не сразу. – Хальт! – раздалось в стороне от тропинки. Один фриц подошел ко мне и, держа палец на спусковом крючке автомата, что-то сказал своим. Немцы двинулись дальше. Время от времени появлялись и исчезали среди густого кустарника их угловатые каски. Я остановился, переживая за судьбу солдата. Сможет ли он укрыться? Но вот грохнул выстрел из трехлинейки. Второй слился с трескотней автоматов. И тишина. В войну мне только один раз пришлось проходить по этой тропинке. На этом памятном месте стоял покосившийся примитивный крест из двух полусгнивших палок, связанных между собой лозовой корой. А на краю болота – две могилы с березовыми крестами и рогатыми немецкими касками на них. Неизвестный солдат до конца оставался верным присяге своей Родине, не опозорил славного имени советского воина.

Забавный случай

В Следюки немцы пришли на Петров день. Наши солдаты, отстреливаясь, отходили по колхозной ржи в сторону Перекладович. По косогору, где нынче сельский Совет, шли пехотные цепи немцев. В это время Петя (фамилию сознательно не указываю) услышал нарастающие автоматные выстрелы, выбежал из своего дома и бросился по задворкам, стремясь укрыться в соседнем погребе. На пути оказалась не засыпанная яма снесенного туалета. С разгона залетел по грудь. Страх помог найти силы выбраться из зловонной ямы и на издыхании влетел в погреб, набитый до предела женщинами и детьми (погреба раньше делались со ступеньками и входной дверью). Петя проскользнул в задний угол и замер. Во дворе стояла изнурительная жара, поэтому в погребе было не продохнуть, но на это никто не обращал внимания. Но вот вдруг все почувствовали какой-то неприятный тяжелый запах. – Газы, – прошамкал дед «Дубок». Вмиг поднялось столпотворение: заголосили бабы, завизжали дети. Потом кто-то впотьмах нащупал рукой липкую одежду Пети. Когда выяснили обстоятельство, дед успокоил: – Тихо, бабы, это никакой не газ. От этого запаха еще никто не умирал. После такого нервного стресса все смотрели на Петю, как на героя, спасшего им жизнь. Забегая вперед скажу, что в 1943 году Петя и еще несколько парней из Следюков, Кузькович, Латколонии уехали вместе с немцами. Никто не вернулся. Об их гибели можно только предполагать. Скорее всего, их перестреляли наши солдаты. К немецким пособникам у них был свой особый счет.

Назначение старосты

Однажды в теплый летний вечер подъехала легковая машина. Вышли трое немецких офицеров, один на чисто русском языке начал говорить об очередных победах немецкой армии и, естественно, о колоссальных потерях красных. Дескать, 7-го ноября в Москве на Красной площади будет проходить парад немецких войск. Будет воздвигнут грандиозный памятник Победы над Советским Союзом. Скоро к вам придет германская гражданская власть, будет создан новый порядок, а вы должны честно трудиться на империю, помогать германским властям выявлять места, где бандитизмом стремятся продлить свою жизнь иуды, коммунисты, комиссары. В конце выступления оратор предложил избрать старосту деревни. Офицер остановил свой взгляд на высоком стройном старике. – Вот вы и будете старостой! Старик сделал попытку отступить в толпу, но было поздно. – Поздравляю, господин староста, – козырнул и крепко пожал руку. То же самое проделали и другие офицеры. Глядя поверх голов собравшихся, офицер начал свою концепцию: – Староста добросовестно выполняет приказ германских властей. Слово старосты – закон для всех жителей деревни. Вам необходимо усвоить следующие требования германских властей. За малейшее нарушение нижеперечисленных требований – расстрел!

1. Хождение из деревни в деревню без разрешения.

2. Укрытие иуд и коммунистов.

3. Пособничество бандитам-партизанам.

4. Срыв и недопоставка налога.

5. Саботаж.

6. Уклонение от повинности и неповиновение властям.

7. Диверсии.

8. За убийство немецкого солдата будет уничтожена вся деревня вместе с жителями.

Офицер сделал оговорку, что эти суровые законы имеют силу в период военного времени и направлены исключительно на защиту интересов русских тружеников, которые долгие годы томились под ярмом большевизма и в лице фюрера нашли своего освободителя.

С этим и уехали.

– Ничего себе свобода, мать твою…, – проворчал новоиспеченный староста!

Полицаи

Фронт откатился далеко на восток, за ним двинулись и тыловые части. Только в крупных населенных пунктах (Следюки, Воронино, Грудиновка) немцы оставили свои гарнизоны. Вокруг них начали создаваться полицейские участки. Полицаев было много. Это бывшие зеки, ворюги, охочие до дармовщины и прочая шваль. Немцы щедро наделяли их лучшими участками колхозной земли.

В Следюках полицейский участок располагался в клубе. Круглосуточно расхаживал патруль с белой повязкой на руке и винтовкой за плечами. На дороге при въезде были установлены пулеметы стражей порядка. Полицаи похаживали, гордо закинув голову, попыхивая дешевой немецкой сигаретой – знак большого преимущества перед односельчанами. С куревом в первый год войны, пока начали выращивать самосад, было очень туго. Особенно страдали старики. Обычно подростки выпрашивали табак для них у полицаев. Случалось, при неосмотрительном обращении «товарищ полицейский» в ответ неслось: – Я из тебя вышибу большевистский дух, щенок! – Тамбовский волк тебе товарищ. – Простите господин полицейский, перепутал.

Между партизанами и полицейскими шла непримиримая вражда. Характерно, что многие знали друг друга. До войны вместе учились или работали. Иногда дело доходило до курьезов. Заходит в хату полицейский: – Где батька, в банде? – Не знаем, господин полицейский, немцы угнали. – А сапоги его где? – У него их никогда не было. – Как не было? Мы перед самой войной вместе с ним покупали их в Быхове. А ну ищите, если жить не надоело!

Партизаны в отместку за грабежи сожгли Кузьковичи, Перекладовичи, Давыдовичи, где размещались полицейские участки. Уцелевшие полицаи вместе со своими семьями убежали в Следюки. Партизаны не жаловали «бобиков». Расстреливали, включая и их отпрысков. Следюки стали напоминать «Запорожскую Сечь». В этой связи партизаны предусмотрительно не стали рисковать. Это и спасло полицаев от возмездия. После освобождения полицейские, получив срок, пошли корчевать тайгу, добывать уголь. Те, кто не был на службе у фашистов, были мобилизованы и отправлены на фронт. Полицаи, отмотав срок, а многие по амнистии, вернулись домой живыми и невредимыми. С фронта же вернулись не все, да и те искалеченные.

Самооборона

Кроме полицейских, в Следюках был создан отряд самообороны из 15-16-летних юнцов. В их обязанности входило охранять подходы в деревню, патрулировать улицы, пресекать хождение в комендантский час, выявлять уклоняющихся от работы, следить за действиями партизан, агитировать молодежь для выезда в Германию. Это были в основном те, кто любил верховодить, а также поживиться за чужой счет. Вместе с полицаями они принимали участие в грабежах соседних деревень: Смолицы, Ветренки, Красницы и др. Довольные, они возвращались с богатыми трофеями, радостно встречаемые домочадцами. Но впоследствии начали натыкаться на засады партизан и тогда возвращались поодиночке, без обоза и частенько не все. Вылазки «на партизан» прекратились. Окончательный распад самообороны ускорился после первых активных действий партизан. Эту шпану даже не судили после освобождения.

Возвращение из эвакуации

Люди увидели пепелища и немногие уцелевшие дома без окон и потолков. Из живности на все Следюки уцелела лишь одна корова и ни одной лошади, поросенка или курицы. Оставшихся в живых мужиков в первые же дни призвали в действующую армию и отправили на фронт. Всех поголовно, кто в 41-ом попал в окружение и вернулся домой, тех, кто бежал из плена, тех, кому в начале войны было 14-15 лет. В колхозе остались одни женщины и подростки. Все семьи в то время были многодетными. Нас освободили в 44-м, но война продолжалась. Фронт требовал больших средств и сил для полного разгрома врага. Работали в колхозе за пустой трудодень, и никто не жаловался. Все понимали, что на фронте труднее. А здесь хоть голодные и полураздетые, но не слышен леденящий душу вой падающих бомб и жуткий свист пуль и снарядов. Во время эвакуации поле никто не пахал, а рожь к зиме надо было посеять, во чтобы то ни стало. К этому призывала Родина, об этом постоянно напоминали инструкторы райкома партии, неотлучно находящиеся в закрепленных за ними колхозах. Из глубины страны в освобожденные районы шли эшелоны с семенным фондом. А из Быхова подростки носили зерно в сумках. Транспортные средства отсутствовали. Зерно отпускали прямо из вагона. Кто меньше ростом – ведро, кто чуть повыше – два. Несешь зерно, еле переставляя уставшие ноги с подступающей тошнотой от голода, а на колхозном поле куда ни посмотришь, – везде женщины с лопатами и сдвоенные шеренги в упряжке плуга. В плуг упрягалось восемь женщин. Меньшим составом не потянешь, поле-то запущенное. Девятая, кто постарше, за плугом. Подходя к деревне, угадываешь своих матерей. И вроде бы отступает усталость, охватывало удовлетворение от того, что сейчас зерно, которое ты принес, ляжет во вспаханную землю, чтобы на следующий год янтарными сухарями попасть в вещевой мешок солдата или в виде пятисотграммовой порции на стол рабочего.

Колхознику не положено ничего. У него приусадебный участок и дары дикой природы. Это тоже много чего значит. В продовольственных и промтоварных магазинах все по карточкам, а они колхозникам не положены.

Продолжение учебы

Осенью 1944 года в Следюках открылась начальная школа, в сентябре 45-го – семилетка. Мы, ребята-переростки, пережившие ужасы войны, а многие потерявшие родителей, переступили порог школы и сели за самодельные парты, рассчитанные на пять человек, сколоченные своими руками из неотесанных досок. Писали на обрывках газет и оберточной бумаге, чернила делали из ягод. Не хватало учебников. По русскому языку была одна книга и то у учителя. Все были переростки, но так жадно тянулись к учебе. В окна вместо стекол сами ученики установили донышки из разбитых 3-х литровых банок. По одному на раму. Остальное наглухо заколочено. Освещением служили коптилки из гильз зенитных снарядов. Но мы выжили, нас сплотила школа, труд и дружба. После пятого класса почти все мальчики ушли в ремесленные училища получать рабочую профессию. Девчонки, у кого была возможность, продолжили учебу в средней школе. Ежедневно ходили по бездорожью в Грудиновку. Дети погибших родителей освобождались от оплаты за учебу в средней школе. Через год платное обучение было отменено.

Памяти друга

Деревня с красивым названием Красница была уничтожена немцами в июле 1942 года. Ее сожгли со всеми жителями. В Краснице жил мой друг Коля Тумаков. Их хата находилась в километре от нашего хутора на самом краю болота. Его отец был портным, и мы часто пользовались его услугами. Это и сдружило нас с Николаем. В одно прекрасное утро в Красницу нагрянул карательный отряд. Среди фашистов были и русскоговорящие, которые верой и правдой служили фюреру. Эти были намного страшнее фашистов. От немца можно было легко спрятаться, обмануть, в конце концов, но от «своего» ни спасало ни то, ни другое. Деревня была окружена автоматчиками. Каратели разошлись на несколько человек к каждому дому и начали всех загонять в помещение. Проходя через сенцы, Николай вскочил на чердак и спрятался за дымоходом. В хате раздались автоматные очереди. Было слышно, как со стоном упала на пол мать. Спустя некоторое время прогремел взрыв гранаты, и в тот же час послышался треск горящей соломенной крыши. Когда чердак наполнился дымом, Николай проделал в крыше дыру и выскочил на огород. Там и пролежал под сплошным покровом дыма до самого вечера. Из горящего сарая были слышны крики деда. Его живым бросили в огонь. Изредка доносились одинокие выстрелы. Каратели добивали укрывшихся в огородах людей. Это в основном были подростки, сумевшие выскочить из горящих хат. Живыми остались только те, кто косил траву на болоте или пас скот. За ними полицаи отправили гонцов якобы на собрание. Тех, кто поверил и вернулся, постигла участь остальных жителей. К вечеру от деревни остались одни головешки. В воздухе держался приторный запах сгоревших человеческих тел. Жуткое зрелище. Кое-где слышался вой уцелевших собак да мяуканье кошек, оставшихся в одночасье бездомными.

Николай стал жить в Следюках у своей тети. Он отличался от сверстников врожденными способностями, мастерски отливал из алюминиевых обломков сбитых самолетов ложки, вилки, тарелки. Изготовлял расчески, гребешки. В 1944 году, после освобождения нашей территории, Николая определили в Оршанский детдом. Отыскался отец. Он часто писал с фронта, всячески стараясь поддержать сына. Однако не долгой была радость Николая, весной 1945 года пришла похоронка. Затуманившими от слез глазами Николай прочитал строки: «…гвардии сержант Тумаков пал смертью храбрых…». К вечеру того же дня Николая не стало. Разрыв сердца – констатировали врачи его смерть. А ведь из него мог бы получиться замечательный рабочий, талантливый инженер или хороший педагог! Мог бы!..

Бесславный конец

Однажды местные полицаи из Осовца поймали партизана. Заперли его в погреб и отправили гонца к немцам в Воронино. В то время даже днем ходить было не безопасно: могли убить как немцы, так и партизаны или просто вооруженные бродяги. Поэтому полицай две ночи добирался по бездорожью окружным путем до комендатуры. Партизаны, переодетые в немецкую форму, подкатили на лошадях к полицейской управе. «Офицер» через «переводчика» поблагодари всех полицейских за службу, пригласил на собрание. В сенях дюжие хлопцы, оглушив прикладом, отнимали оружие и вталкивали в хату. Потом всех расстреляли. В живых остался только один полицай. Позже он рассказывал, что, когда открыл люк погреба, случайно заметил у нагнувшегося над люком немецкого офицера орден Красной Звезды под шинелью. Рванул в толпу, чтобы не подстрелили и скрылся. Среди полицаев погиб и мой одноклассник Филиппов Дима. Не знаю, что побудило его сказать неправду «переводчику», что он тоже помогал ловить партизан. Видимо, захотелось заполучить в знак благодарности немецкую сигарету. – Помогал? Шагай в хату! Расстреливал тот же партизан. Часа через два подкатили грузовики с немцами. Народ разбежался. Кто знает, что у них на уме после этого. Так бесславно закончил свое существование полицейский гарнизон.

Спустя некоторое время партизаны расправились с полицаями деревни Давыдовичи. Тех, кто попался на мушку, перестреляли. Заодно сожгли и саму деревню. Немногие уцелевшие полицаи бежали в Следюки под крыло местного гарнизона.

Наивность

Немцы стремились превратить нас в рабов. Не получилось! С первых дней оккупации стал вопрос, чем заняться. Фронт откатился далеко на восток. За ним потянулись и тылы, оставив только в крупных населенных пунктах свои гарнизоны. Школы закрыты, колхозы распущены, в деревне безвластие. Взрослые собирались группами и вели разговор о создавшийся ситуации. Зато подростки были настроены оптимистично. В зимнее время почти весь световой день проводили на горке, катаясь на самодельных лыжах. Однажды морозным февральским днем 1942 года к Следюкам подкатили две легковые машины. Из первой вышел пожилой офицер и солдат переводчик, со второй – дама средних лет с двумя подростками – девчонка и парень, примерно нашего возраста. Великолепно одетые. Мы как завороженные смотрели на их одежду и обувь, о которой нам не снилось даже во сне. Оба подростка надменно прошлись мимо нашей ватаги, никто даже не взглянул в нашу сторону, будто бы мы и не люди. Офицер разостлал на капоте карту и начал что-то рассматривать, а солдат подозвал меня и спросил, знаю ли, я где находится хутор Павловка и расположенное там немецкое кладбище. Я ответил утвердительно. – Поедешь с нами, покажешь. Я по наивности подумал, что впервые прокачусь на легковушке. До войны два раза мне пришлось проехать на «полуторке», да еще на тракторе. Однако вместо кабины немец открыл капот багажника и жестом руки велел садиться. Там было запасное колесо, канистра и разные железки. Переводчик объяснил, чтобы в нужном месте постучал. Мне было приказано идти первым и протаптывать тропинку среди сугробов, а потом очищать снег вокруг крестов и протирать на них надписи. Зима 1941-1942 гг. была суровой и снежной. Из-под снега торчали только верхушки березовых крестов. Где-то на середине второго ряда офицер остановился. Весь побледнел, затем снял фуражку, закрыл ей лицо и заплакал. – Чего остановился? Откапывай, – услышал я повелительный голос переводчика. И передай старосте деревни, чтобы кладбище немецких солдат ежедневно тщательно очищали от снега. Возвращались уже в сумерках. Я шел последним. Подойдя к машине, собрался занять свое место в багажнике. Уже успел закинуть ногу, но в этот момент руки обоих подростков схватили меня за шиворот и так рванули, что я оказался в глубоком кювете. При этом они что-то громко и злобно выкрикивали на своем языке. Из всего сказанного я разобрал только «Рус швайн». Взревел мотор, машина рванула с места. Я поплелся пешком, еле передвигая по рыхлому снегу неуклюжие лапти, сделанные из старой автомобильной покрышки. С горечью и досадой смотрел вслед удаляющимся машинам, а в голове стучали молоточки: «Рус, швайн, рус, швайн».

Партизаны

До сих пор существуют противоречивые взгляды об их действиях в период войны. Давайте взвесим все «за» и «против». В отличие от солдат, партизаны все были добровольцами. Их возраст не ограничивался определенными рамками. Партизанами становились и 12-летние, и глубокие старики. Медкомиссия никого не ограничивала по состоянию здоровья, ее вообще не существовало. Партизаны воевали в окружении врага. Их никто и ничем не обеспечивал, в особенности в первые годы войны. Оружие, боеприпасы, продукты питания, одежду, медикаменты, соль добывали самостоятельно в бою с врагами или «экспроприировали» у местного населения. А что делать? Надо же одеваться, обуваться, да и есть хотя бы 1-2 раза в сутки. Были случаи, когда под видом партизан действовали и мародеры. Партизаны дислоцировались обычно в глухих лесных урочищах и болотах. Приходилось иногда неделями не раздеваться, месяцами не посещать баню. Остро стоял вопрос размещения и лечения раненых.

Партизаны действовали дерзко. Минировали, нападали, стреляли из-за угла. Пленных не брали. А что с ними делать? Вели бой на уничтожение. Немцы считали их бандитами и не приравнивали к солдатам. Взятых в плен расстреливали поголовно, в том числе и их родственников, включая малолетних. Потери среди партизан были большие. Против них немцы использовали авиацию, артиллерию, танки. В фашистских концлагерях партизан долго не держали, в Германию на принудительные работы не отправляли.

Будни военного времени

К концу 1943 года фронт приблизился к левобережью Быховщины. Все население было эвакуировано за Днепр. Со стороны Прибора и Красницы слышались непрерывные орудийные раскаты. По ночам линия фронта вырисовывалась сполохами осветительных ракет. Эвакуированные следюковцы вынашивали надежду, что к моменту половодья немец оставит удерживаемый им небольшой плацдарм на левом берегу Днепра. 60 семей, соблюдая чрезвычайную осторожность, начали по ночам перебираться в леса левобережья. Обосновались лагерем в густом еловом лесу: ели защищали от пронизывающих холодных ветров, осадков и одновременно служили незаменимым материалом для обустройства шалашей. В центре шалаша круглые сутки горит костер.

В ночное время особое внимание уделялось светомаскировке. Самолеты противоборствующих сторон постоянно висели в воздухе. Днем расположение лагеря демаскировал дым. Приходилось уменьшать пламя костра, несмотря на ужасный холод. Спали не раздеваясь, ногами к костру. Так теплее, да и намокшая за день обувь немного подсыхала. А ведь многие были с грудными детьми.

В лагерь начали наведываться партизаны. Их первейшая просьба – это деготь для лечения чесотки. За ним я отправился в Залахвейно, а заодно и перевести к партизанам местных ребят. Я временно обосновался в бане, расположенной в глубоком, заросшем кустарником овраге. Ребята, которых я должен вести за Днепр, скрывались в двух крайних дворах. Шло время, а в условленное время почему-то никто не приходил. Один из наших пошел выяснять причину задержки. Минут через десять послышался топот по косогору. Один из ребят, вбежавший в баню, что-то крикнул, но разобрать уже не успели. За стеной грохнули взрывы гранат, а потом резанули пулеметные очереди. От трассирующих и зажигательных пуль стало светло как днем. Я упал на пол. Стрельба продолжалась с нарастающей силой. Грохнул взрыв гранаты где-то наверху, и с провалившегося потолка посыпались опилки и песок. Я услышал, как вскрикнули раненые ребята. Во двор выскочил дед, он умел разговаривать по-немецки. Что там произошло – неизвестно, но огонь поутих, а потом прекратился вовсе. Ворвались немцы, начали всех обыскивать. Так совпало, что в эту злосчастную ночь на фронт двигалось немецкое воинское подразделение, на которое и напоролись наши ребята. Отстреливаясь из обрезов, ребята скрылись в прибрежном кустарнике, а тех, кто находились в бане, немцы сдали в комендатуру д. Седич. Все, кроме деда и двух раненых, ночью сбежали через соломенную крышу сарая, куда нас заперли немцы, предварительно облив холодной водой. Я забежал в баню, чтобы забрать одежду. Баня имела удручающий вид. Полусгнивший сруб был так изрешечен, что просматривался насквозь. Одна балка и некоторые бревна оказались полностью перерезаны пулеметным огнем. Валялись три неразорвавшиеся лимонки. Мой плащ был продырявлен разрывными и трассирующими пулями. Правый обшлаг был изрезан, на рукаве ниже локтя одни лоскутки, на обоих полах обгоревшие отверстия.

В бане я задержался и этим совершил роковую ошибку: подкатила машина с тремя автоматчиками, в которой сидел дед «мушка» и двое раненых. Через переводчицу последовала команда: «В кузов! Вещей не брать!». В Дашковке деда отпустили, раненых куда-то отвезли, а за мной захлопнулась дверь камеры. Концлагерь.

Фашистский концлагерь для партизан

На территории, огражденной колючей проволокой, ровными рядами выстроились погреба без крыш. Их наличие и численность определяют торчащие из земли дощатые трубы и люки с массивными железными запорами. Трубы без колпаков служат вентиляцией и одновременно освещением. За мной загремел запор и тишина. Оглядевшись, в полумраке обнаружил 18 обитателей, в том числе 6 женщин. Никаких нар. Земляной пол и немного перетертой, как мякина, соломы. Теснота, полумрак, тяжелый спертый воздух. Неволя. Только за колючей проволокой по-настоящему поймешь, что ты потерял. Сколько передумаешь, лежа на земляном полу. И только во сне ты чувствуешь себя свободным.

Лагерь предназначался для «бандытэн», т.е. партизан, которые в свое время обращались с немцами довольно не гуманным образом. Вот и сгоняли они свое зло над безоружной жертвой. Допросы проводились с вечера до полуночи, страшно били плетями. После допросов самостоятельно двигаться уже никто не мог. Конвоиры волоком доставляли и вталкивали в камеру. Все лежали обычно на животе, другую позу после допроса принять было невозможно.

Помню первый допрос

– Комсомолец? – Нет. – Почему? – Не приняли. – Значит, желание было вступить? – Нет. – Отвечай толком! – Плохо учился, вот и не приняли. – Дурной что ли? Ну и за плеть. Допрос и «черновую работу» вели свои полицаи, почти все с украинским акцентом «звэрыно». Немцы только тихо переговаривались с переводчицей. После допросов, сопровождающихся изуверскими пытками, наступает затишье. Дня три никого не вызывают. И это понятно: многие из-за побоев самостоятельно передвигаться не могут. Затем наступает волна перемещений – кого на расстрел, кого в Могилевский лагерь, кого в Германию. В отличие от ночных допросов, эти мероприятия совершались днем. Загремит запор и в открытый люк подается команда. Такой-то и такой – на выход, с вещами. Какие у пленного вещи, но это уже говорит само за себя, что некоторым жить осталось несколько часов. Уходили спокойно, и уже поднимаясь по крутой приставной лестнице, среди гробовой тишины в полголоса слышалось: – Прощайте, ребята!

Последняя черта жизни

Наступил день, когда из открытого люка прозвучала моя фамилия. От яркого весеннего солнца ощутил легкое головокружение, это, видимо, от длительного пребывания в помещении с тяжелым спертым воздухом, десятки раз пропущенным через легкие множества людей.

Было тепло и безветренно. По улице от сугробов рыхлого снега бежали ручейки. Вспомнилось, как в мирное время мы делали и пускали кораблики, не считаясь с тем, что с бумагой даже до войны было туго. Над Дашковкой сделал полукруг наш штурмовик, дал несколько очередей из пулемета. Как мы были рады краснозвездному самолету.

Нам приказали взять лопаты и под конвоем двух немцев и двух полицаев повели за железнодорожное полотно в реденький ольховый кустарник. Немец каблуком сапога очертил контур двух ям – и за работу. Влажный грунт оползал, от отрубленных корней ручейками текла глинистая вода. Я наивно думал, что это для укрытия для охранников железной дороги.

– Себе, – тихо сказал кто-то.

Против нас на железнодорожном полотне остановилась дрезина. Подошли трое офицеров. Конвоиры приняли стойку смирно. Неожиданно стоящий рядом офицер, удивленно глядя на меня, произнес: – «Дэви!» Я сразу же узнал этого толстяка, квартировавшего в 1942 году в Следюках в соседнем доме Бэзовых. Я туда по несколько раз в день ходил гулять к своему другу Володе. Немцы неоднократно привлекали нас, не считаясь с нашим желанием, драить песком стремена, уздечки и многочисленные пряжки кавалерийской сбруи. Иногда под настроение угощали сигаретой, иногда конфетой «бом-бом», но чаще всего дружеским щелбаном. И вот вторая встреча, и при каких обстоятельствах! О чем шел у них разговор – сказать не могу, но по их жестам и взглядам в мою сторону не трудно было догадаться, что разговор шел именно обо мне. Вдруг один из конвоиров отделил меня от остальных и приказал посидеть отдельно. – «Пойдешь обратно в лагерь». Возвращаясь в лагерь, я медленно передвигал ноги, не разбирая, что под ними – лужа или яма.

В камере все были крайне удивлены моим возвращением. Такого еще не случалось. На следующий день вместе с тремя девушками в сопровождении конвоя покинул концлагерь. Впереди ждала Германия. И в заключение: оказывается, и среди врагов есть порядочные, так же и среди своих встречаются враги.

Репрессия

Партизан, взятых в плен и арестованных за связь с ними, немцы в живых не оставляют. В Германию на принудительные работы не отправляли из-за соображений безопасности. Перед расстрелом проводился допрос с жесточайшими пытками. Немцев интересовали фамилии командира и комиссара отряда, численность, вооружение, местонахождение, запасные базы, места хранения продовольствия и фуража, фамилии местных жителей, находящихся в отряде, откуда и кто поставляет продукты, медикаменты, фальшивые документы и прочее. Добившись или нет интересующих их сведений, исход для всех один – расстрел. Такую же участь разделяли и родственники партизан. Расстреливали и старых, и малых, жилища подвергались огню. Угоняли в Германию как добровольцев, так и насильственно взятых путем облавы и арестов. Подозрительных лиц, которые представляли угрозу или оказывали неповиновение немецким властям, отправляли отдельно в сопровождении усиленной охраны.

Ответная реакция местных жителей последовала сразу: движение немцев как по железной, так и по шоссейной дорогах в ночное время прекращалось.

По вагонам!

Посадка в вагоны производилась ускоренным темпом. В открытую дверь товарного вагона без лестницы или трапа буквально влетали. Жертв подстегивали свирепые овчарки, готовые в буквальном смысле растерзать в клочья, которых, с большим усилием сдерживали на поводках конвоиры. В вагоне не было ни нар, ни соломы. Окна зарешечены колючей проволокой. На полу – не совсем подсохший коровий навоз. Теснота. Ни сесть, ни лечь. Вместе мужчины и женщины. Полный интернационал. Из удобства – дыра в полу, одна на всех. Поехали!

Побег

Застучали буфера вагонов, а потом послышался стук колес на стыках рельсов. Прощай Родина! Придется ли когда вернуться? Через какое-то время кто-то оторвал колючую проволоку на окошке вагона, но первым прыгнуть никто не решался: во-первых, большая скорость, во-вторых, неизвестно, как поведет себя охрана. Кроме того, можно было угодить на полотно соседнего пути и попасть под встречный поезд. И в этом момент из противоположного угла вагона послышался истерический крик: – «Никому не убегать! Из-за вас нас всех перестреляют!» В ответ послышались глухие удары. Паникер замолчал, а потом начал просить пощады. Выручило случайное обстоятельство. Наша фронтовая авиация наносила бомбовой удар по какому-то объекту. При очередном взрыве бомбы на какое-то мгновение освещался участок пути. Этого было достаточно, чтобы определить место прыжка. При этом поезд начал сбавлять скорость, видимо, чтобы не обнаружить себя огненным шлейфом из дымогаровой трубы и не подставить себя под бомбовой удар. Я прыгал третьим. Повис на руках и, оттолкнувшись коленками, отпустил руки. Несколько раз кувыркнулся. Ощутил касательный удар тормозной площадки по голове. Боли не почувствовал. Выждал, когда состав отойдет на безопасное расстояние, двинулся в сторону темнеющего леса. Где-то вдали послышались автоматные, а затем и пулеметные очереди. Видимо, охранники обнаружили очередных беглецов. На опушке леса встретил товарища по несчастью. Вместе веселее. Рано утром он рискнул заглянуть в деревушку, крыши которой виднелись из-за косогора. Объяснил мне, что голодный как удав. Через некоторое время там послышались выстрелы. Назад он не вернулся, а я в этот момент постарался как можно дальше углубиться в лес. Шел в одиночку. Наученный горьким опытом, пробирался только лесом и в ночное время, минуя населенные пункты. Днем отдыхал в глухих урочищах, спал обычно под елкой, делая подстилку из сухого мха, иногда просто на земле. Щавель помогал приглушить голод. Про волков даже и не думал – немец опаснее. Молодость брала свое: простуда и другие заболевания обошли стороной. Однажды встретил партизан. Они подсказали мне, как двигаться в сторону Быхова, в какие деревни опасно заходить. Но при этом «обменяли» мою рубашку и ботинки на свои обноски. Не постеснялись даже того, что на их рубахе визуально прослеживалось наличие педикулеза. Я ее выбросил, сам остался в изрядно потрепанной куртке. Хорошо, что так отделался. В то время ходить было небезопасно, приняв за партизана могли убить полицаи, а партизаны, посчитав за лазутчика. Но, а про немцев уже и говорить нечего. И вот я в Ходутичах, где и встретил день освобождения. Как память от побега осталась выбитая чашечка на левом коленном суставе.

Освобождение

После побега я с большими трудностями добрался до Ходутич. Боясь заразиться тифом, я жил во дворе одной старушки, спал под стрехой бани. Однажды в полночь проснулся от стука колес по настилу улицы. Песчаные участки дорог немцы выстилали бревнами. Сначала подумал, что движется немецкий обоз, но взволнованные и радостные голоса женщин заставили подняться и выйти за калитку. По улице двигались подразделения наших войск. Не сон ли это? Ведь только несколько часов тому назад здесь хозяйничали немцы. Стук колес с танковых пулеметов по бревенчатому настилу я принял за немецких обозников. Сон как рукой сняло. Солдаты были в плащ-палатках мокрые с ног до головы. И не удивительно – шли через луг, а росяная трава местами в рост человека и выше.

Минут через двадцать в стороне Косич застучали станковые пулеметы. Били сразу несколько расчетов длинными очередями. Зловещее зарево полыхало над Косичами. С первыми лучами солнца появились пленные немцы. Они двигались под конвоем наших автоматчиков, на ходу вытирая кровь из разбитых носов и губ. Многие из наших солдат, в особенности молодых, идущих группами навстречу, с завидным удовольствием находили применение своим кулакам. Мы были беспредельно рады. Помогали солдатам нести 20-ти килограммовые противотанковые ружья, цинковые коробки с пулеметными лентами, тащить станковые пулеметы. Конвоировать пленных немцев обычно поручали старым солдатам – те не спеша отведут в глубокий тыл. У молодых солдат хватало терпения довести их только до ближайшего леса или кустарника. И в расход, якобы при попытке к бегству. Солдаты раздавали нам газеты, где вместо традиционного «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» было написано «Смерть немецким захватчикам!». За период оккупации с июня 1941 года мы были полностью лишены информации о положении дел в нашей стране и за рубежом. Мы узнали фамилии полководцев Жукова, Рокоссовского и др. Газета «Известия» в передовой статье писала: «Близок день, когда на всем протяжении границы могучего Советского Союза вновь станут незыблемыми! На долгие времена запомнят наши враги, что посягнуть на советскую землю – значит подписать себе смертный приговор».

Обычный день

К обеду основной поток войск прекратился. Передовые подразделения ушли вперед. Мы забрели на кладбище. На зеленой траве отдыхали солдаты, человек 18. По словам офицера, это все, что осталось от роты. Лежа на спине и глядя в бездонное голубое небо, вполголоса пели грустную солдатскую песню «…Ой как бы дожить бы до свадьбы, женитьбы…».

В метрах ста от них на краю ячменного поля казнили пленных власовцев. Били прикладами, а в основном, сапогами. Потом с мертвых сняли мундиры и брюки и предложили нам. Я отказался и ничего не взял, хотя был, как и все, до крайности оборван. Если бы с живых, то другое дело. Взял только пачку советских денег.

Среди пленных оказался один поляк. После короткого допроса последовала команда – расстрелять. Тут же курносый крепыш ударом сапога в грудь заставил пленного обратить на него внимание. Лязгнул затвор. К моему удивлению, поляк закрыл ладонями лицо и горько заплакал. Тогда вмешался один офицер. – «Отставить! Он нам еще пригодится. Передадим его в польскую армию». Хочется отметить, что много раз приходилось видеть, как немцы расстреливали наших, но, чтобы плакать, то впервые. Пленных немцев убивать не стали.

Возвращение из эвакуации

Сразу же после освобождения все бывшие эвакуированные ринулись в тыл по домам. На войне всякое бывает. Возможно, немец возвратится. Бывали случаи, когда отдельные населенные пункты по несколько раз переходили из рук в руки. Шли в основном с небольшими узелками, неся и ведя за собой маленьких ребятишек. За годы оккупации народ обнищал и обносился до крайности. Лошадей немцы забирали для обоза, а коров и другую живность – в котел для своих солдат. Обеспечения никакого не было. Довольствовались старыми запасами. На следующий день ушел и я. В Барколабово мост через Днепр был взорван. Саперы навели временный мост, на торчащих из воды обрубков свай.

Было уже темно, когда вышел на Следюковское поле возле Дуровинки. Тихая, теплая ночь. Куда ни глянешь – всюду знакомые места: каждая тропинка, каждый кустик. Меня охватила какая-то безудержная радость. Хотелось петь, прыгать. Словами это трудно передать, нужно самому пережить. Я побежал напрямую к дому. Знакомый силуэт крыши отчетливо выделялся на фоне неба. От дома осталось только крыша и стены. Правда, одна стена была вообще вырезана. Видимо, загоняли технику.

За период оккупации поле заросло бурьяном. В первые дни освобождения все мужское население было призвано в армию и отправлено на фронт. Сейчас трудно представить, как можно было выжить в таких условиях: все разрушено, ни живности, ни зернышка, ни картошины во всей деревне, ни зарплаты за труд, а про пенсию тогда и не слышали. Купить вообще ничего нельзя – все по карточкам, а колхозникам они не положены. Впереди ждала голодная и холодная зима 1945 года. А как тогда дружно работали, как веселились! И для этого была веская причина: остались живы, прогнали немца, вернули свободу. Наши солдаты бьют врага в его собственном логове, война подходит к концу.

Жизнь начала налаживаться

В 1944 году в Следюках открылась школа начальных классов. Первыми учителями были Котлевская Антонина Лазаревна и Соловьева Анна Васильевна. Возобновили работу колхозов «Луч» и «Ильич». В хате Чярнякова П. открылась изба-читальня. Первым заведующим был Бэзов Николай. Образовали Следюковский сельский совет (раньше он был Кузьковичским), председателем был Кулешов. Из Восточной Пруссии пригнали стадо черно-белых немецких коров, за которыми ездила учительница Кудактина Ольга Ульяновна. Колхозу воинская часть передала 20 лошадей.