Бобцова (Суренкина) Таисия Никитична

Я родилась в деревне Сухари 10 октября 1934 года. Мама – Ксения Парфеновна Андреева, 1907 г. р. Папа, Суренкин Никита Митрофанович, 1906 г. р., был директором школы. В семье было пятеро детей: Саша (1929 г. р.), Люда (1932 г. р.),

Оля (1937 г. р.), Люба (1944 г. р.) и я. Через несколько лет после моего рождения папу перевели в Хацковичи. Там я помню школу, большой сад и бульвар через него. Рядом и наш дом стоял. Для меня начало войны связано с воспоминанием о полете самолета над деревней, который что-то сбрасывал. Потом говорили, что летчик из Хацкович сбрасывал письма. Папу, как учителя, сразу не призвали. Он сам пошел в военкомат в Чаусы и ушел на фронт добровольцем.

Потом деревню бомбили. Мы взяли с собой только самое необходимое и ушли пешком за 20 километров в Благовичи к папиной маме (эту бабушку в семье называли «красненькой», потому что она рыжая была, а вторую бабушку, Евдокию Федоровну, – «беленькой»). Она прожила много лет и воспитала 19 детей – 13 своих и 6 приемных. Была она третьей женой деда. Первые две его жены умерли при родах. Все ее мальчики окончили ленинградские институты и военные училища. С бабушкой жила папина сестра, тетка Хадора, с четырьмя детьми.

Дедушка Митрофан был такой мудрый, он выкопал блиндаж-землянку с ходом в ней под прямым углом. Сверху, чтобы дышать, он поставил чугун, у которого выбил дно. Немцы, когда начали стрелять со стороны входа, до нас не доставали, потому что мы были за углом. И сверху стреляли, но тоже никого не ранили. Еще они хаты жгли, я сама видела. На палку наматывали тряпку, поджигали и к соломенной крыше подносили. Если видели кого из мужчин, забирали просто так, ни за что. Привязывали к мотоциклу и тащили.

Потом кто-то сказал, что в лесу лежат убитые советские солдаты. Дедушка надел новые лапти и пошел. Мы ждали-ждали, а его все нет. Пошли искать и нашли его без головы. Наверное, на мину попал. Отпели его в церкви (она здесь все время действовала) и похоронили.

Тетю Хадору с детьми и «красненькую» бабушку забрали в Германию. Бабушка всю жизнь никуда из Благовичей не выезжала и умерла по дороге. Остальные, кроме двух хлопцев, умерли в Германии. А хлопцы потом уехали куда-то в Прибалтику.

Мы до осени побыли в Благовичах и ушли к маминым родственникам в Заболотье, в трех километрах от Чаус. Дядя Павел ушел на фронт, а здесь жили «беленькая» бабушка с тетей Ниной с четырьмя детьми. В Заболотье открылась школа. Нас поселили в учительской, и мама стала работать учительницей. Было четыре класса. Училось человек сто. Занимались по старым учебникам, только портреты Сталина и Ленина заклеивали. Кроме мамы, еще одна учительница была, соседка наша.

Мы в то время жили спокойно. Фронт отошел, немцы нас не трогали. Наш дом был на краю деревни, и у нас квартира явочная была. Партизаны приходили, и мама с моим братом Алесем распределяли, к кому идти и какие продукты брать. Есть-то нечего было. Наутро соседи говорили нам: «У нас партизаны были. А у вас?» А мы говорили, что у нас никого не было.

Немцев у нас не было, только полицаи и староста. Но староста у нас неплохой был. После войны он просил маму за него заступиться. Говорил: «Мы же вас не трогали, хотя знали, что вы были связаны с партизанами». Но его все равно расстреляли.

Жила у нас семья Масловских. Мама, бабушка и четверо детей. Они волосы перекрасили в светлый цвет. Говорили, что они евреи были. Кто-то их все же выдал (всегда кто-то выдавал), их арестовали и повезли в Могилев. А там была учительница немецкого языка Харчинская из Хацкович, которая сказала, что они не евреи. И их отпустили. Что с ними потом было, не знаю.

Помню, как мы по очереди собирали сережки, которые росли на орешнике. Потом крутили их на жерновах, из муки замешивали тесто и пекли в печке. Получалось что-то типа хлеба. И вкусно было. Я как-то гляжу, на березе тоже такие сережки растут. Ну, я их и насобирала, домой принесла. Сделали из них тесто, а оно горькое, в рот нельзя взять. А мама все поела. Еще ели прошлогоднюю картошку, щавель.

Когда в 1943 году фронт пришел на Проню, начались облавы. Ходили по всем домам, искали мужчин. У нас за домом были ямы – остались, когда глину забирали. Над одной из ям мы сделали шатер и в ней часто пережидали облавы. Как-то пришли с облавой, и мама положила в яму Алеся, а сверху наложила кочаны капусты. Там больше полицаев было, чем немцев. Один шомполом начал тыкать, и Алесь застонал. Его вытащили, привязали к мотоциклу и в Тимоховке повесили. Ему было только 14 лет. Мама после этого положила его фотографии в сундук и больше никогда их не вынимала. Говорила, что не хотела больше жить. Только детей нужно было поднимать.

Немцы изнасиловали и убили Веру Шкредову, которая пасла коров. Я когда пришла на нее посмотреть, удивлялась, что у нее только маленькая дырочка во лбу была, а она была неживая.

Нас потом выгнали в беженцы в Акулинцы. Нас 48 душ жило в одном доме. Мы с торбами ходили и собирали, кто что даст. Кто моркву даст, кто бураков, кто бульбу. Потом страшный тиф разразился. Даже не знаю, сколько людей умерло, половина точно. А мы все выжили, никто не заболел. Мама постригла всех наголо, засыпала в чугун пепел и тем пеплом мыла нас. А вещи все проваривала в печке.

Освободили нас 28 июня 1944 года.

Папа, как оказалось, под Смоленском по пал в плен и его увезли в Германию. Когда он возвращался домой после войны, из Орши дал телеграмму, что скоро встретимся. Но в Орше его арестовали и отправили в Сибирь. Попал он в Комсомольск-на-Амуре и вернулся лишь в 1953 году после реабилитации. Но он уже больной был. Совсем немного поработал директором школы и быстро умер. То же самое было и с мужем маминой сестры тети Паши, Максимом Парфеновичем Богдановичем, который был до войны директором школы. Его после немецкого лагеря отправили в Норильск. После возвращения в 1953 году он рассказывал, что наши надзиратели издевались больше, чем немцы. Немцы застрелят и все. А эти закапывали в землю и мочились на голову, пока человек не замерзал, и половые органы отрубали.

А вдова папиного брата (он погиб на фронте) с тремя детьми умерла от голода в Благовичах уже после освобождения. В нашей семье всего 32 родственника погибли – кто от голода, кто на фронте.