Меншагин Георгий Дмитриевич

Я родился в городе Игумен (сейчас Червень Минской области) 9 апреля 1924 года, где проходил военную службу мой отец, Дмитрий Николаевич (освобождавший Беларусь в Гражданскую войну от белополяков). Мать, Елизавета Ивановна, коренная быховчанка, была грамотной женщиной. Она окончила гимназию и училась в консерватории.

Мои детские годы прошли в Быхове. Это были трудные времена. Только что закончилась Гражданская война. Страна начинала строительство новой жизни. Не хватало самого необходимого. Фабрики, заводы, сельское хозяйство были в упадке. Люди нуждались в жилье, одежде, продовольствии. Большинство, особенно на селе, были неграмотны. Документы – свидетельства о рождении и смерти – не были на руках у населения. Все записи находились в церковных книгах. Родители мои жили на улице Дорохова (тогда она называлась Рогачевская). Дом № 64 (или 62) находился на левой стороне улицы, если пройти речку Вильню и подняться на возвышенное место.

Рядом с нами (общий двор) жила семья Веры Анисимовны Килесо, которая была двоюродной сестрой Евгении Григорьевны Ждан – моей будущей жены. Обе они стали учительницами русского и белорусского языков.

На второй стороне улице, на перекрестке с улицей Сенной (теперь Солодышева), жила Ольга Александровна Сафонова, также впоследствии учитель русского языка.

Все мы провели детство вместе. Играли в лапту, городки, ходили на рыбалку. Носили простую домотканую одежду, обуви почти не было. Как только сходил снег, все ходили босиком – и дети, и взрослые. Холода, кажется, не ощущали. Все дети были подвижные, «жвавые», соревновались в беготне и играх. А малыши – и мальчики, и девочки – одевались одинаково: в длинные рубахи без штанов. У нас были родственники в Киеве. Они нам присылали тапочки-балетки на резиновой подошве или сандалии.

Весной мы с ребятами ходили на разлив. Искали утиные гнезда, чтобы поживиться яйцами. Катались на лодках по Днепру и залитым водой просторам.

Конечно, приходилось нам участвовать и в сельхозработах. За магазином, что находился на середине улицы Дорохова, начиналось поле, разделенное на узкие и длинные (до самого леса) полосы. Я плакал, хотел в школу, а дед говорил: «Глупости, бульбу копай!»

В нашем краеведческом музее есть протокол собрания, из которого видно, что после установления Советской власти состоялись выборы руководящих лиц. И первым начальником милиции и одновременно милиционером в единственном лице был выбран Иван Леонтьевич Килесо, мой дед по матери. Он и отец Веры Анисимовны были двоюродными братьями. Когда в войну наш дом сгорел, дед отстроил дом на том же месте. Он умер в 1957 году.

В школу я пошел в 1931 году. Она находилась в построенном до революции здании церковно-приходской школы напротив Троицкой церкви у Днепровского (Куйбышевского) спуска. Это была школа № 3 или школа Поздняка (по фамилии директора). В Великую Отечественную войну это здание сгорело, на его месте построен барак, существующий и поныне.

Филиал школы № 3 размещался рядом с церковью на углу улиц Дорохова и Кирова. Помню, что на переменах мы часто прибегали в церковь, чтобы получить сладкое причастие. На вопрос священника каждый из нас отвечал: «Грешен, батюшка!»

Учебники и тетради в те времена были в дефиците, приходилось писать на газетах между строк.

Парта была высокая, с дубовой крышкой, за ней помещались 4 человека. У малышей только носы и макушки торчали из-за парты. Девочки были старше мальчиков на 4–5 лет. После 7 классов им исполнялось 20 лет и они сразу выходили замуж. Вечером в школе собирались взрослые учиться грамоте (так называемый «ликбез»). Занятия вели опытные учителя. Многие из них до революции были преподавателями гимназии. Например, Александр Алексеевич Цыбульский (Цыбулькин), учитель рисования, в женской гимназии он учил мою мать. Сын его, Александр Александрович Цыбульский, тоже был учителем рисования, мы с ним вместе работали в средней школе № 3 с 1962 года до пенсии.

Несмотря на трудности, детские годы вспоминаются, как счастливые и веселые. Мальчишки и хулиганили, и пропускали уроки. Было много друзей всех национальностей.

Быхов вообще был многонациональным городом. Об этом говорит и тот факт, что на райисполкомовской печати надписи были на четырех языках: русском, белорусском, еврейском и польском.

В нашем классе был Муля – сын богатых евреев. Мама давала с собой в школу Муле булку с маслом. Как только на переменке он доставал свой завтрак, я подходил и говорил Муле: «Дружим!» Тот поднимал глаза на меня, более высокого и сильного, и делил свою булку пополам. Тут же появлялись другие нахлебники – Князев, Сташкевич, Килесо, Федоров. И несчастному Муле приходилось делить остаток булки на малые кусочки.

Вспоминаю, что впоследствии отцов этих четырех ребят репрессировали.

Был у меня друг, Анатолий Каскевич, старше меня на 4 года, большой авторитет, предводитель нашей компании. Я даже девчонок к нему ревновал. Анатолий до войны окончил Ленинградское военно-морское училище, был отправлен на Дальний Восток. Дослужился до капитана 1-го ранга и ушел в отставку.

Некоторое время я ничего не знал о друге. В 1948 году по пути в Магадан (а в поезде надо было ехать 14 суток!) я разговорился с одним морским офицером, рассказал о своем друге. Как тесен мир! Оказалось, мой попутчик знал Анатолия Филипповича Каскевича. И тогда, совершая пересадку в одном дальневосточном городе, я встретился с Анатолием. Он не сразу узнал меня. Я спросил: «Есть ли у тебя старые фотографии?» И показал себя на одной из них. Замечательная была встреча. Дальше я отправился в Магадан на пароходе «Феликс Дзержинский» через Находку на прииски.

В Быхове до Великой Отечественной войны было 50% евреев (или даже больше). Жили они богаче остальных, так как занимались коммерцией. У них всегда были сахар, хлеб. Все другие не могли торговать, они выращивали такую же сельхозпродукцию, как все остальные, поэтому продать ее было некому. А евреи ездили в другие края, привозили разные товары и торговали. У них всегда водились деньги.

Вспоминаю, что на углу Рогачевской и Сенной жил еврей по имени Лейба, имел лавку, торговал дегтем, пивом, сахаром и другими товарами. Если мимо него проезжал крестьянин на своей лошаденке, Лейба брал под узцы лошадь и подводил к своей лавке. Говорил: «Слушай, я знаю твоего отца, он – хороший человек, и ты – хороший человек. Возьми у меня товар». Бедный крестьянин говорил: «Чем же я тебе заплачу? У меня нет денег». А Лейба: «Ничего, бери так, я тебе верю. Заплатишь, когда сможешь». Крестьянин возвращался домой и мучился вопросом, как вернуть долг. Приходилось отдавать его Лейбе курами, гусями, разными продуктами.

Все парни до войны проходили военную подготовку через Осоавиахим. Проводились учения, кроссы по 3 километра, метания гранат, то есть курс молодого бойца. Я в армии не служил, но был здоровым, физически крепким. Также я состоял в Осводе (обществе спасения на водах), а перед войной был начальником этой организации. На лодке «Спасатель» мы дежурили в районе пляжа по всему Днепру у города. На память осталась даже довоенная (1939 года) фотография, где мы с друзьями и двумя девчатами сидим в этой лодке. Как спасатель, я был представлен к вознаграждению.

До войны в Быхове работало несколько школ. Из них на русском языке были только средняя школа № 2 и железнодорожная школа. Управление Гомельской железной дороги готовило себе кадры. Школа № 2 располагалась в длинном одноэтажном здании, где сейчас находится РОО. А рядом были дома для проживания железнодорожников. Один из домов был там, где теперь привокзальный сквер с липами. По другую сторону от мельницы, в переулке, где сейчас базарчик, стояло деревянное здание с крыльцом, в нем до войны было служебное помещение железной дороги, а после войны занимались начальные классы. Я хорошо знаю учителя труда железнодорожной школы Владимира Солановича, ветерана Великой Отечественной войны.

Средняя школа № 1 сначала располагалась в бывшей до революции женской гимназии. Это двухэтажное кирпичное здание потом занимала организация ДОСААФ. До войны же школу № 1 перевели в длинное барачное здание – на этом месте после войны построили райисполком (перед ним стоит памятник Ленину). В школе № 1 учился с 6 по 10 класс Виктор Кириллович Верховцов (был директором СШ № 3 с 1969 по 1979 год). После войны школа № 1 опять вернулась в здание бывшей женской гимназии.

Средняя школа № 2, школа Ермака (по фамилии директора), находилась перед нынешним Центром культуры. Через место, где была школа, сейчас идет проезжая часть улицы Ленина, за ней – возвышенность за сквером. Улица Ленина до войны называлась вокзальной и проходила ближе к Центру культуры, вернее, к песчаной горе, что была на месте Дома культуры, построенного в начале 70-х годов.

Вокзальная улица называется так потому, что связывает центр города (Сенную площадь) с вокзалом (железная дорога была открыта в 1902 году). О школе № 3 я уже рассказал, это была школа Поздняка напротив Троицкой церкви у Днепровского спуска, ведущего к старому мосту. Выезд со стороны Могилева по старому мосту шел через браму (ворота) у Троицкой церкви. У школы № 3 заканчивалась Рогачевская улица, начиналась Сенная площадь. Это была огромная торговая площадь с магазинами. Еще одна улица шла через нынешний городской стадион, продолжалась между синагогой и электростанцией (впоследствии это ресторан «Днепр», затем кафе «Ясень») и переходила в улицу Селецкую (Советскую).

Между Сенной площадью и замком стояла пятикупольная церковь Преображения. В войну в церкви был склад соли. Здание церкви уничтожили в Великую Отечественную войну. Недалеко от этого места был поставлен и освящен крест.

До войны была еще небольшая каменная церковь Георгия Победоносца рядом с каменной церковью. Там теперь двор КГБ. Ее снесли после войны, так как хотели сделать прямой въезд от Днепровского моста в город. В Троицком храме имеются сохранившиеся иконы разрушенной церкви: Георгия Победоносца и Божьей Матери.

Школа № 4 была там, где до революции размещалась мужская гимназия, в наше время – приют «Незабудочка». Теперь это историческое кирпичное здание передают краеведческому музею. Еще в Быхове существовала еврейская начальная школа, она находилась в Молочном переулке. Это тот переулок, что за парком у почты (от улицы Пролетарской до улицы Куйбышева).

Я окончил 10 классов средней школы № 2 в 1941 году. Моими одноклассниками были Вера Анисимовна Килесо (стала учительницей белорусского языка), Вера Ивановна Костюкевич (учитель русского языка), Дора Мироновна Гехт (учитель немецкого языка), также Михаил Певзнер, Каган, Вера Кирилловна Приборец, Мария Николаевна Шинкевич, Евгения Захаровна Курцова, Семен Соломонович Крючковский, Серафима Осиповна Ивашко, Василий Иванович Божков.

На следующий день после выпускного бала мы узнали страшную весть о начале войны.

Перед самой войной в райисполкоме было совещание, на котором присутствовал и я, будучи начальником ОСВОДа. Нам дали указания, как надо действовать в случае вступления немцев в Быхов. Как и куда эвакуировать население и предприятия, как вести оборону, уничтожать стратегические объекты, чтобы они не достались врагу. Склады нужно было перевести в Дедово. Тот, кто останется на оккупированной территории, должен внедриться в систему власти немцев, вести разведывательную работу и результаты докладывать Красной армии. Сташкевичу нужно было внедриться в полицию. И он в начале войны стал начальником полиции. Во время его правления массовых расправ не было, он умел сгладить обстановку, за что подозрительные немцы его потом и расстреляли. Я лично знал Сташкевича, дружил с его сыном. Помню, Сташкевич жил на нынешней улице Француза (между улицей Никитской и улицей Подоляна, до войны называлась Мокрянская).

И вот прошло более недели от начала войны. Фашисты теснили Красную армию у Бобруйска, где шли кровопролитные бои. Оттуда через Быхов шло много беженцев.

Однажды, около 9 часов утра, я шел от своей станции ОСВОДа вверх по Днепровскому спуску, чтобы купить папирос. Прошел мимо школы

№ 3, повернул около церкви к Сенной площади, где находились магазины. Вдруг увидел 4 немецких танка, движущихся к мосту через Днепр. Пехотинцев нигде не было видно. Танки повернули у школы № 3 на Днепровский спуск. Я же купил пачку папирос «Красная звезда» и стал думать, как вернуться к лодочной станции, чтобы затопить лодки и уничтожить мелкокалиберные винтовки (по предписанию они не должны были достаться врагу). Вдруг в центре города начали рваться снаряды. Это со стороны Тайманово наши войска стреляли, пытаясь помешать фашистам. Но враги пришли как к себе домой, нагло и уверенно. Быхов был захвачен за 30 минут. От снарядов не пострадали только окраины – Сабиловка, Белая гора, Заюровцы (от Вильни и по улице Пушкина), а также железнодорожный вокзал.

Когда я приблизился к лодочной станции, то увидал, как средний пролет моста поднялся и рухнул в воду. Через несколько секунд я услышал звук взрыва. Мост взорвали подчиненные моего отца. Этот случилось часов в 10–11 утра. Взрыв был подготовлен заранее.

Один из немецких танков сгорел во дворе евреев, слева от моста. Там он простоял всю войну. Второй танк, что контролировал вокзальную улицу, был взорван на «Пяти углах». Третий расстрелян под Мокрым в лесу. Четвертый был уничтожен за колхозной фермой на улице Дорохова.

А случилось так: я возвращался с разведки по городу и встретил лейтенанта и солдата. Они стали спрашивать, как пройти к Днепру. Я повел их через Вильню, через колхозный двор. Подходя к кладбищу, мы увидели: немец сидит на выступе люка танка и играет на губной гармошке. Тогда солдат берет у меня одну гранату, у лейтенанта вторую, связывает их и идет к танку. Взрыв. Тишина. Произошедшее видела со своего крыльца теща Цыбульского, потом она сама рассказывала.

Вместе с беженцами я пошел в сторону Славгорода (Пропойска в те времена). В деревне Прибор (сейчас Белыничский район Могилевской области) пришлось вплавь переправиться через Днепр. Над нами кружили немецкие самолеты. Они заняли Быховский аэродром. На аэродроме наши не оставили никакой техники. Все военные, их жены и дети были эвакуированы. Мне удалось дойти до Кричева. Но немцы, перемещавшиеся на мотоциклах и машинах, обогнали нас. Мы оказались в тылу захватчиков и вынуждены были вернуться обратно.

В августе 1941 года фашисты приступили к осуществлению планов Гитлера по уничтожению еврейского населения. Вывесили объявление: всем явиться в замок, а на спине каждого должна быть нашита желтая шестиконечная звезда Давида. Согнали несколько сотен евреев, не давали пищи. Женщин и детей отделили от мужчин. Если кто из женщин пытался удрать – расстреливали. Евгения Григорьевна Ждан, да и многие другие, рискуя жизнью, пытались носить еду несчастным узникам.

Первые жертвы были расстреляны возле замка и брошены в подвалы. Говорили, что под Днепром был древний ход, ведущий от замка к лесу. Ход будто шел от подвалов разрушенного костела, что был рядом со зданием бывшей женской гимназии. И в тот же ход бросали убитых.

Затем евреев вывозили за Днепр и расстреливали во рву справа от дороги, ведущей в Воронино. Всего погибло более 4 тысяч человек. С ними были убиты начальник НКВД Сурто и начальник полиции Сташкевич (не евреи). Убийства продолжались до октября.

Росло сопротивление народа фашистскому режиму. Организовывались партизанские отряды.

Я знал Николая Павловича Куракина, его семью. Они все ушли в партизаны. Дочь Валя была медсестрой, погибла от рук фашистов, когда они ворвались в избу, где лежала больная тифом Валя, и нашли пистолет у нее под подушкой. Ее сестра Клара (училась с Виктором Кирилловичем Верховцовым в одном классе) умерла от туберкулеза в 7 или 8 классе (в 1955 году).

Я же был в 1942 году угнан в Германию вместе со многими молодыми людьми. Попал на мелиоративные работы (осушение болот) в сельской местности, километрах в 40 от Берлина. Хозяину-капиталисту принадлежали замок и дом. Для нас был установлен режим. Кормили по норме: утром три картофелины размером с кулак. В обед получали отвар травы шпината. На ужин – обрат молока с мукой – жидкий кисель. Мы всегда хотели есть. Весной, когда расцвела акация, мы объели все цветы. На болоте ели аир.

Даже после войны я долго не мог насытиться хлебом. Мог за один раз съесть целую буханку.

Немец-хозяин заставлял нас работать с утра до ночи. Если кто-то провинился, били всех подряд. Это был настоящий лагерный режим. Как ни странно, никто из нас не болел. А если кто-нибудь слабел от недоедания и тяжелой работы, его начинали побольше кормить, приводили в норму – и снова на каторгу.

Когда Берлин штурмовала Советская армия, мы хорошо слышали взрывы, гул боя, видели самолеты. Научились по выстрелам определять, кто стреляет: русские или немцы.

Когда нас освободили, несколько дней еще мы участвовали в боях, а затем поступил приказ всех бывших военнопленных пропустить через СМЕРШ. Мы должны были явиться на сборный пункт. И в течение полутора месяцев, обычно в полночь, нас вызывали на допрос, задавали одни и те же вопросы. Наконец, один из офицеров сжалился надо мной и говорит: «Посмотрите, он же наш до мозга костей!» И отправили меня на все четыре стороны. Вслед я услышал: «Ты дома будешь помнить меня, смершевца!» Но в Советский Союз я вернулся только в 1947 году, прослужив два года в Советской части в качестве вольнонаемного.

Декабрь 2009 – январь 2010 г.

Умер в 2010 году.