Ципенкова (романовская) лидия ивановна

Родилась я в 1934 г. в Могилеве. До войны жили мы в казарме от железной дороги на шоссе Могилев – Минск. Отец, Иван Михайлович, и мать, Фекла Тимофеевна, работали на железной дороге: мать телефонисткой, а отец механиком по связи.

К началу войны мне исполнилось 7 лет. В школу я еще не ходила. У меня был брат Анатолий, ровно на 5 лет меня младше.

Родителям как железнодорожникам эвакуироваться было нельзя.

Помню, как где-то через месяц после начала войны мы прятали девочку-еврейку. У нее не было родителей. Делали для нее шалаш возле дома. Потом ее люди забрали, и что с ней стало – не знаю.

Осенью 1942 года немцы подогнали к нашей казарме большую машину, погрузили все наши пожитки и нас в пульмановский вагон. Помню, что у нас с собой были большой фикус и пальма в горшке и пока мы приехали, они замерзли. Привезли нас в Шклов. Поселили в казарме. В одной казарме жили местные железнодорожные рабочие, а в другой – немцы.

Мне запомнился один из немцев – плотный, низкий мужчина по фамилии Ключ, который жил в немецкой казарме. Мы, дети, как-то несли деревянные обломки на дрова. Он говорил по-русски: «Нельзя воровать – это грех! Боженька все видит».

Отца заставили работать на железной дороге. В Шклове жила бабушка, мама отца. В 1942 году где-то вроде бы воровали бензин. Всех, кого только подозревали в воровстве и покупке ворованного бензина, немцы или полицаи арестовали. Много людей тогда забрали в заложники, в том числе бабушку. Всех заложников привезли на территорию маслозавода. Там было поврежденное взрывом во время немецкой бомбардировки 1941 года здание синагоги. Заложников держали в подвалах этой синагоги. Потом всех вывезли на берег Днепра и расстреляли. Это было примерно в том месте, где теперь памятник стоит. Помню, что отец, когда пришел домой, даже не плакал, а ревел, как никогда.

Вскоре после этого, поздней осенью 1942 года, вся папина бригада ушла в партизаны.

Железнодорожные мастерские, где работал отец, были недалеко от вокзала. Рабочие сколотили бригаду. В нее входили Сергей Федорович Янченко, Яков Толпинский, мой дядя – папин брат – и другие. Перед тем как уйти, они подготовили взрывные устройства и другой материал, чтобы с собой взять.

На водокачке, где заправляли водой паровозы, работал подпольщик Ровняго. Он разобрал все механизмы водокачки, все спрятал и тоже ушел со всеми в партизаны.

Все мужчины пошли в 60-й партизанский отряд. Мы тогда думали, что если такой номер у отряда, значит, их в Беларуси уже больше 60. В партизанском отряде было очень много евреев, но имен их я не знаю.

Забрали и семьи партизан. Подогнали лошадей, погрузили нас всех, и мы уехали. Женщины, старики, дети сначала жили в деревне Рамшино. Через месяц после отъезда умерла моя мать. Она что-то сделала, чтобы избавиться от беременности, стало ей плохо. Как беженку ее привезли в больницу в Шклов. Там она умерла. Нам, детям, до конца войны не сказали о маминой смерти. Нас с братом прикрепили к семье Ровняго. Ровняго – он был в годах, его взрослая дочка-учительница, и сын, 1932 г. р., и семья Соболевских, там было человек пять-шесть: старики и дочь Нина с 8-месячным ребенком, дочь Нюра с детьми...

Ушедших в отряд железнодорожников и их семьи искали. Началась облава на партизан. Нас предупредили, что надо уходить. Партизаны прислали две подводы за нашими семьями.

Когда немцы подходили, из деревень все уходили в лес. Мы приехали в какую-то деревню, а там никого нет. Поехали в лес. На чистом снегу хорошо были видны следы наших подвод. Через некоторое время наши мужчины, отец Ровняго и двое четырнадцатилетних парней: сын Ровняго и Соболевский решили вернуться посмотреть, есть ли там кто-то из местных, а дети и женщины, остались на подводах. Мы даже не поняли, что происходит, когда увидели, что назад они идут с поднятыми руками, а за ними подвод 12 с французами и «народниками» (народниками тогда было принято называть местных жителей, которых немцы или полиция мобилизовывали на какие-то работы, в том числе для извоза. – Ред.). Мы стали объяснять, что беженцы, а прятались, потому что боялись полицаев. Хорошо, что там не было полицаев! Они бы нас точно уничтожили. Французы нас развернули назад. Забрали припрятанные у аптекарши Нины лекарства, вещи, продукты, лошадей. Все, что можно было отнять, отняли.

Нас поместили в маленький домик на окраине деревни. Нюру и Нину заставили общипать всех курей, которых нашли и убили в деревне. Потом их отпустили, и мы все вместе сидели в хатке и со страхом смотрели на то, что происходило.

А ночью стали все в деревне жечь. Весь ужас не передать, не рассказать.

Горели амбары, дома, деревья. Через деревню двигались самые разные немецкие части, солдаты, телеги, лошади, пушки везли.

Потом армия ушла назад. Но мы в деревне остались. Идти было некуда. Мы были на попечении партизанского отряда. Одежды и обуви не было, ходили в рванье и босиком.

Однажды отец пришел с медсестрой, чтобы нас забрать и отправить на самолете в тыл, а мы все лежим тифозные. Кто ж нас больных с ранеными отправит?

Был случай, когда за нами немцы на лыжах и с собаками гнались по густому лесу. Добежали до речки. Через речку лежат две осиновые кладочки. Старый Ровняго нес моего маленького братика, но сил у него уже не было. Ровняго посадил Толика возле речки, и сказал: «Сидите, они вас не тронут». Тогда я начала плакать и умолять: «Дядечка, миленький, только перенесите через речку». Уговорила. И так случилось, что немцы за речку не пошли. Мы спаслись.

Были случаи, когда немцы собирали детей в деревне и бросали в колодец. Бросали на деревни бутылки с зажигательной смесью, бомбы.

Потом нам из отряда еще двух лошадей дали. Обеспечивали продуктами. Мы переезжали из деревни в деревню вслед за отрядом. Летом 1944 года, когда было отступление немцев, выехали на дорогу Могилев – Минск. С дороги уже те, кто ехал до нас, стянули мертвых лошадей и трупы. Очень много вздутых от жары трупов на многие километры. Немецкие трупы по обочинам лежали голые. Видимо, жители их пораздевали. Носить-то было нечего.