Кежев Герасим Степанович

Я родился в Сапежинке около Быхова в 1930 году. У меня в семье были мать, дедушка, бабушка, дядя Толик-холостяк. Отцом был солдат из военной части в Быхове. Он, как демобилизовался, уехал, мать бросил. Была еще сестра 1937 г. р. В 1939 году дядю Толю призвали в армию, в десантные войска, потом – на фронт. Он не вернулся, погиб.

Мама работала в Быхове на хлебопекарне. Дедушка работал в быховской милиции конюхом. Я окончил 4 класса. Школа была белорусская. Учительницей была Баханова, тогда уже немолодая женщина.

В Сапежинке жили почти одни евреи, и в колхозе были только евреи. Один только белорус заведовал складом – это Апанас Сташок. Очень честный был мужик. Председателем сапежинского еврейского колхоза им. Свердлова был Гершин, заведующей фермой – Хена, самый большой дом имел Узилевский. Помню Крейду Узилевскую.

Колхоз был очень богатый, миллионер, потому что все евреи были.

Война у нас началась с того, что летели немецкие самолеты бомбить аэродром. Потом в Быхове начались пожары. Объявили, что немцев разбили под Березино, а танки-то немецкие уже в Быхове! Колхозное стадо никуда отправить не успели.

Выгнали стадо коров в поле, и мог брать себе любой. Мужики брали. Немцы брали. Мы не брали ничего – со своим бы справиться.

Пришли немцы. Начали переписывать людей. Евреев стали отделять от белорусов. На одежду евреям стали наклеивать на грудь и сзади желтые шестиконечные звезды.

19 августа 1941 года Сапежинку оцепили. Евреи уже были отделены. Взяли одних мужиков-евреев, там и хлопцы лет пятнадцати были, человек 10–20. Сначала возле школы их заставили на коленках стоять, потом расстреляли в бункере около льнозавода. Это было как раз на Спаса. Немцы уехали.

Осенью собрали всех оставшихся еврейских женщин с детьми. Сначала их держали в доме Сендера Узилевского, потом перевезли в Быховский замок и расстреляли на Крещение со всеми евреями Шклова в противотанковом рву по дороге на Воронино.

Говорили, что евреев грабили полицейские, соседи, но я этого не видел.

Летом 1943 года расстрелянных евреев выкапывали и сжигали. Это немцы заставляли делать советских военнопленных, которых тоже потом расстреляли. Охраняла полиция. Трупы обливали керосином. Стоял запах горелого мяса. Пепел грузили на машины и куда-то увозили.

Убитых в Сапежинке еврейских мужчин сразу после войны перезахоронили на еврейском кладбище. После войны дом Узилевского перевезли в Быхов. Он и теперь стоит на углу улиц Пролетарской и Советской.

В начале войны открыли школу в Мокром, но она очень быстро закрылась, потому что никто не стал туда ходить. Стали пахать землю. Кто сколько мог, столько обрабатывал. Налог платили зерном. Но у нас в семье мужиков не было, мы много не брали, много не платили.

От каждого дома должен был идти работать один человек. От нашего дома я ходил. Убирал, дороги чистил. Когда немцы готовились к отступлению, нас гоняли копать окопы за Днепр. За день каждый должен был выкопать окоп в 3 метра длиной. Копали три месяца. Я, 11-летний пацан, за эти три месяца столько земли выкопал, что можно было всю Германию засыпать. Немцы в этом месте в наступление и не шли.

Как-то нас с другом погнали копать окопы в деревню Следюки. Сказали, что там надо остаться ночевать, а потом нас повезут в Германию. Это было зимой. Мы сбежали, пошли домой через лес, по льду возле кирпичного завода перешли Днепр. Дома я еще неделю на печке сидел, прятался, боялся, что за мной придут. Если бы не сбежали, нас бы отправили в Германию.

Все четыре года у каждого из членов нашей семьи была специальная сумка, как у солдата, на тот случай, если надо будет уходить. В сумке лежало самое необходимое: сухари, полстакана соли и другое. Так нас немцы не трогали. Корову забрали только в 1943 году.

Перед отступлением немцев у нас скопилось много беженцев из России, из-за Днепра. Это было мирное население с семьями, на телегах, пешком. Потом я узнал, что когда решали стрелять ли по Сапежинке из «Катюши», то послали разведчиков. Разведчики доложили, что вся Сапежинка переполнена мирными жителями, и решили не бомбить нас.

Мы не заметили, как нас освободили. С вечера еще стояла немецкая пушка, а утром уже наши пришли с новыми погонами на форме, о которых никто и не слышал у нас.