Дзыгун Наталья

Живет в нашей деревне Сычково женщина, все ее называют тетей Полиной. Сколько таких женщин в нашей стране, наверно очень много, но все же она необыкновенная. Всегда любит пошутить, а когда шутит, то сразу и не поймешь – это шутка или серьезно говорит, потому что в этот момент не улыбается, только потом, глаза заискрятся детским лукавством и побегут от глаз морщинки, и сама заулыбается.

Надо мной она тоже не раз шутила. Однажды я встретила ее на улице, а у нее вся щека вымазана. Я ей говорю:

– Бабуля, ты щеку вымазала, иди в зеркало посмотри, на кого ты похожа?

А она мне:

– А что в него смотреть, разве сейчас зеркала? Вот раньше зеркала были, любо – дорого посмотреться.

Я и опешила – какие раньше зеркала были?

Смотрю я на бабу Полину и не знаю, что ответить, а она продолжает:

– Я раньше к зеркалу подойду, а оттуда на меня красавица смотрит, волосы черные, бровь дугой, стройная, глаза быстрые. А сейчас, я подойду, а если еще утром – меня же кондрашка хватит, ну Баба-Яга там сидит, только ступы не хватает – баба Полина говорит, а я уже собиралась спросить, нет ли у нее в доме старинного зеркала.

В библиотеке объявили конкурс ко Дню Победы, и я решила обратиться к бабе Полине. Пришла к ней и попросила рассказать, что-нибудь о войне. Она согласилась:

– Слушай, деточка, – сказала баба Полина, – только не перебивай.

– Сколько же мне лет тогда было, дай бог памяти? Да лет, наверное, 15. Жили мы в деревне в Кличевском районе. Что война началась, мы узнали почти в июле, боев не видели, слышали только взрывы да стрельбу. А потом в деревню приехали немцы, обыскали дворы, позабирали кой-какую живность. Осенью дожди пошли, а вокруг нас болото, так что до зимы жили спокойно. Весной к нам тоже не добраться. А вот летом...

Точно не помню: или в 42-ом или в 43-ем к нам в деревню приехали немцы, жили неделю, а потом собрали скот и угнали. А еще через неделю согнали всех детей и молодых женщин с маленькими детьми. Погнали нас по дороге, а из других деревень тоже согнали молодежь и детей, вышла нас большая колонна. Гнали по дороге дня два без воды, без еды, а жара... Куда? Зачем? ... никто не знал. Если кто падал, сразу застрелят. Так мы пришли на железнодорожную станцию. Нас погрузили в вагоны. Куда везут, мы не знали. Жара, теснота. Людей много, да каких людей – в основном дети от 10 до 17. Страх... Пить два раза в день давали. А кушать: если успеешь – поешь, каша не каша – баланда. Ложек не было, хватали руками...

Однажды поезд остановился в лесу, нас выпустили, наверно, чтобы осмотреть, началась паника, крик, все побежали в лес, а вслед нам автоматная очередь, много погибло, кто был ранен, добивали на месте. Лес оцепили, а нас согнали при помощи собак. Снова погрузили в вагоны. Потом, на неизвестной станции, перегрузили в грузовики. Везли не очень долго. В лесу был большой карьер, на дне (карьера) палаточный лагерь, а наверху и над карьером охрана. Ночью мы спали, а днем нас отсылали на работу. Меня и многих таких же посылали работать на кирпичный завод – разгружать и таскать готовый кирпич. Хозяином был высокий, сутулый немец с редкими зубами. Вот зубы его я почему-то очень хорошо запомнила. И лицо у него было такое вытянутое, он носил очки с толстыми стеклами. Казалось, он ненавидит все живое. О том, что этот человек очень жесток, знали все, а я испытала это на собственной шкуре. Я всегда старалась не смотреть ему в глаза – тетя Полина замолчала, потерла рукой лоб, прикрыла глаза и продолжила.

– Однажды меня послали собирать камень за забором, жара была невыносимая, если смотреть вдаль, то можно было видеть раскаленный, знойный воздух. Казалось, ты не дышишь им, а медленно пьешь. От жары закружилась голова, я споткнулась и упала, из носа потекла кровь... Или я ударилась, или... я не знаю что. Во рту тоже был вкус крови, в глазах потемнело. В это время хозяин вышел с завода, он увидел меня, схватил палку и бросился ко мне. Удары по голове, спине, рукам как будто сыпались на меня... Как меня привезли в лагерь, я не помню. Больше работать на завод меня не посылали. В палатке я провалялась несколько недель. Голова распухла, болели бока, руки и ноги были все в ранах. Когда я немного окрепла и «выползла», поняла, что больше не чувствую запахов, не ощущаю вкуса еды. С тех пор, деточка, для меня все едино, что запах краски, что запах розы.

Но в лагере жизнь продолжалась. Однажды к нам приехала машина. Нас выстроили. Из машины вышла ФРАУ со здоровым дядькой. Она ходила по рядам и тыкала в детей пальцем, в тех, кто ей больше понравился. В меня она тоже ткнула. Тех, кого она выбрала, потом она еще раз внимательно осмотрела, и оставила меня и еще одного мальчишку. Так я попала в немецкую семью, которая содержала что-то вроде нашего бара-кафе с гостиницей. В мои обязанности входило: убирать в зале для посетителей, доить коров, а их было шесть, убирать у свиней. Хозяева были не плохие, кормили нас хорошо, даже выдали сменную одежду и обувь. В этой же семье работал и поляк, мы называли его Тадеуш. Он меня многому научил, как избежать неприятностей с посетителями, помогал управиться с животными. А потом было освобождение. Нас опять собрали в лагерь у железнодорожной станции. Но кошмаров мы пережили еще очень много, всего и не расскажешь. Потом отправка на Родину. По дороге нас взорвали, а потом бомбежка и я попала в банно-прачечный поезд, и еще долго колесила по Европе и России. Домой вернулась только в 47 году. Деревню нашу сожгли немцы при отступлении. Родителей я нашла в совхозе. Они строили новый дом, а меня считали погибшей.

Я внимательно слушала весь рассказ, а перебивать даже не могла, и не могла отвести взгляд от лица бабы Полины. Сколько пережила, выстрадала, сколько нужды перетерпела, а сохранила в себе юношеский задор. Дома от матери я узнала, что на службе в Армии погиб старший сын бабы Полины…

Спасибо тебе, баба Полина, за доброту твою, за мужество, за терпение, за то, что не стала с годами жестокой и проклинающей все старухой. Низкий поклон всем, кто выжил, вынес все тяготы войны. Мы не должны этого забыть. Мы не можем этого забыть.