Андриевич Дарья

Что может быть чудесней ранней осени в деревне? Еще пригревает солнышко, но тонкие нити паутины уже путаются в начинающей желтеть листве – природа, как и люди, отдыхает от летних трудов, готовится к долгой зиме. Выйдешь на улицу – дышится легко, с соседних участков раздаются знакомые голоса. Да и у нас сегодня шумно: по давней традиции в начале сентября наша многочисленная семья собирается на уборку «второго хлеба» белорусов – картошки. Настроение у всех отличное – урожай в этом году удался на славу. Чуть уставшими, но довольными, все и садятся за стол.

– Вот ты говоришь, невестушка, не нагружайте Даше полные ведра – маленькая, – начинает разговор самый старший член нашей семьи, мой дед, Андриевич Георгий Иванович. Это он корит маму за то, что она «оберегает» меня от «тяжестей».

– Да разве она маленькая? Я чуть старше был, когда война началась. В армию идти – молод (и шестнадцати не исполнилось), вот и остался при матери, по хозяйству помогать. Только видел я, как фашисты над нашими людьми издевались, злоба в сердце и копилась. Узнали мы с друзьями, что недалеко от нашей родной деревни Калинки партизаны лагерем стали. Скоро и случай представился поговорить с одним из них, чтоб нас к себе в отряд взяли.

Как-то собралась молодежь в крайней хате – тут и партизаны «нагрянули», «схватили» меня с товарищами, да и повели в лес. На опушке мы кожухи да шапки поскидывали, будто убили нас, чтоб родные через наш уход в лес не пострадали от немцев. Два месяца учились мы в лагере с оружием да с взрывчаткой обращаться, а там получил я свое первое боевое задание: с двумя старшими мужиками эшелон под Верейцами взорвать. Пришли на место, огляделись: на платформах танки стоят, фашисты туда-сюда ходят, переговариваются. Вроде и не подступиться. Только мы их обдурили, словчились взрывчатку заложить. Я за пнем каким-то сховался (какое-никакое, а укрытие), все сигнала ждал. Лежал вроде недолго, да те минуты мне годами показались... Не знаю: то ли другие врут, то ли я трус, а страху того мне век не забыть. Весной в воздухе пахнет, жить хочется!.. Кабы не понятие, что надо, хоть умри, тот эшелон под откос пустить, драпал бы я до родной Калинки. А как увидал ракету, рванул фашистский поезд, да и в лес.

К зиме меня да друга моего отпустил командир своих повидать. Когда возвращались, снежок запорошил. Вот по нашим следам и вычислили немцы лагерь. Поначалу обстреливали, а потом лавиной пошли. Пришлось с места сниматься: сначала на Погорелое, там люди просят: «Не встревайте в бой – нас погубите». Мы двинулись дальше – на Лозовое, Осовок. Дороги за собой минировали, чтоб гадов немецких побольше на тот свет отправить.

За Осовком соединились с другим партизанским отрядом, так вместе и довоевали до сорок третьего, а там двинулись на соединение с Красной Армией. Сразу меня в Смоленск отправили, в запасной полк, потом – на родной Белорусский фронт.

Тут уж разговор с фашистом другой пошел – огнем выжигали фашистскую заразу с родной земли. Только недолго я повоевал... Как-то брали мы одну деревушку три раза, и три раза приходилось отступать. Сидели – голову из окопа не высунуть – свинцом немец поливает. Тут-то и ранило меня в руку, не успели перевязать – и в ногу. И пошло-поехало: госпиталя, госпиталя, пока уже в Рязанской области, в городе Спасклепики, не «усыновила» старая докторша-армянка. Забрала меня в далекий город Ереван, там и пожил я трошки. Муж докторши все по разным местам возил, памятники показывал. Но не грела душу ихняя архитектура, мне б в родные места, хоть на денек!..

Как только услыхал по радио об освобождении Белоруссии, взял военный аттестат, да и отправился домой: до Гомеля – поездом, а дальше – на попутках, а больше – пешком.

Много где работал я после войны – и на промскладе, и заведующим мельницей под Осиповичами. Аню свою, царство ей небесное, встретил. Осели семьей в Гродзянке, дом построили, троих детей с женой подняли, только рука моя покалеченная не дает забыть войну да то, как пацанятами за оружие взялись, да то, как под смертью ходили. Так что, не говори, Танюша, что в пятнадцать-шестнадцать годков внуки мои – «маленькие».

За столом стало совсем тихо. Тут и подал голос другой мой дедушка, Дмитриев Федор Борисович, а характер у него задиристый, горячий:

– Ну ты, Георгий, конечно, герой! В те, военные времена, в партизанах да на фронте подвиги совершать было проще. А мне в сорок первом только одиннадцать исполнилось. Жили мы в городе Юрьев-Польск, что около Иванова. Отца в армию по возрасту не взяли, в семье еще двое детей было. Фронт не дошел до нас 180 километров, а только и мы для Победы потрудились. Помню, осенью в начале войны раненых стали привозить, в городе все здания под госпитали переоборудовали. Там-то я с братьями и помогал поначалу: где судно вынести, где воды подать, где письмо написать. А уж зимой перевезли нашу семью на «лесной участок» – поселение такое для городских возле колхозной усадьбы. Председатель дал нам работу: отец, брат и я устроились лесорубами. Да какие из нас лесорубы: мне – двенадцать, Густаву – четырнадцать? Только за один кубометр дров три кило зерна давали. А мать наша к тому времени уже «збирать» по людям ходила, т.е. попрошайничала, чтобы нас прокормить. Вот и приходилось топорами махать. Из городских превратились мы в деревенских ребятишек – пахать, сеять, за скотиной смотреть научились.

Речь у деда Федора правильная, грамотная, не зря он селькором в свое время работал.

– Через годик взяли нас на промкомбинат – телеги, колеса для фронта делать. Рабочий день – от зари до зари, наравне со взрослыми. Только какие там были кроме нас работники – старики да калеки!..

А День Победы как сейчас помню. Мы еще с утра на промкомбинате по радио о ней услышали. Что тут началось!.. Люди столы повыносили прямо на улицу, что у кого было из еды – поставили. Радовались все: и у кого отцы, мужья, братья погибли, и у кого родные живы остались. Сейчас такого уж и не увидишь...

И снова все в комнате словно замерли, только бабуля моя, Софья Фоминична, слезы потихоньку вытирает.

– Ну вот, опять вы расплакались, – моя мама пытается ее успокоить.

– Как же, дочушка, не плакать? Ведь войну вспомнили. Такая беда...

Моя семья жила в Кличевском районе, в деревне Авангард. Мама нас четверых смотрела. Отец-то и старший брат в Красную Армию ушли, да и пропали без вести. А фашисты по местам нашим ой лютовали! День и ночь мы под страхом жили, да только верили – ненадолго они, проклятые, пришли: по радио-то сказали – на два месяца. Старшие хлеб, одежу в мешки пособирали, да и закопали. Жаль, сгнило все...

Для нас, деток, выкопали за хатами большую землянку, закрывалась она люком с окошком. Там всю войну я с другими ребятишками и просидела. Днем взрослые будто работали, по деревне ходили, а ночью – по очереди караулили. Дежурные друг другу передавали специальную палку с колотушкой. Показались немцы – стучат, все по землянкам и прячутся. Помню, все-то мы, детки, у мамок просили: «Дайте нам хоть старушку какую, страшно одним в землянке». Грязные были, вшивые да голодные. Это у вас – леса, а у нас – поле. Ели крапиву, лебеду, топили соломой. Многие детки так и померли.

Как война закончилась – пошла я во второй класс, да только старая была для школы. Так всех букв и не знаю. А тут приехали из Иванова вербовщики: набирали девочек в ФЗО, на ткачих учиться. Я росленькая была, мать и говорит: «Езжай, хоть сыта будешь». Я и поехала. Такое счастье там было – два раза в день горячее давали и семьсот граммов хлеба! Жаль, что только год проработала. Приехала домой в отпуск, вижу – мать сестру да братьев все той же крапивой кормит. Осталась я, пошла на торфоразработки рабочей, все деньги мамке отдавала. А там женщина одна меня уговорила сюда, в Гродзянку, перебраться: в лесу грибы, ягоды, дрова. Мама работать пошла. Я замуж вышла, семерых детей нарожала – все работящие, самостоятельные выросли. Только внуки... Вот приедут в гости, я им картошечки своей сварю, сальца поджарю, огурчики-помидорчики на стол поставлю, а они говорят, что не едят такого. Только у меня вот как бывает: сяду, наемся хлеба с солью по старой памяти, запью водой и радуюсь – нет войны, нет голода. А еще молодежь насмотрится телевизора и придумывает себе любовь, страсть какую-то. Мы и слов таких не говорили, а только, скажу я вам, совесть должна быть в душе, и жить надо по этой совести. Сходятся-расходятся по десять раз, все любви ищут, а на стариков ее и не хватает. Вон сколько пенсионеров чужие люди за плату досматривают, пока детки любви шукают. А мы и без денег старых да малых не бросали.

Бабушка снова всплакнула, женщины стали ее успокаивать, мужчины вышли из-за стола. Мне тоже захотелось на улицу.

Смеркалось... Чувствовался первый осенний морозец, где-то лаяли потревоженные собаки. И подумалось: хорошо! Хорошо, что нет войны, голода и холода. Хорошо, что рядом – моя большая семья, во главе которой по праву стоят мои дедушки – Андриевич Георгий Иванович и Дмитриев Федор Борисович и бабушка – Софья Фоминична. Их слушают, им подчиняются. Может, ни про одного из них не напишут в учебниках по истории – нет в их биографиях громких подвигов, но разве то, что, благодаря им у нас есть вот такие тихие вечера, неторопливые осенние беседы, хлеб на столе, – не заслуживает безграничного уважения. В свое время они не сломались, выжили, каждый по-своему приближал Победу: кто воевал, кто стоял у станка, кто кормил голодных сестренок и братишек. Эти дорогие, близкие мне люди были лишены счастливого детства, безмятежной юности, уже в начале жизненного пути потеряли здоровье, но они сумели донести до нас, своих детей и внуков, главное – любовь к своей земле, к труду на ней, душевную силу, твердую убежденность, что главное в жизни – это человеческая совесть. Спасибо вам, родные мои!