Маньковский Анатолий Филиппович

(1917–1975)

Уроженец г. Могилева. Летчик­-истребитель. На фронтах Великой Отечественной войны с 1941 по 1945 гг. Участник войны с Японией 1945 г.

27.6.44 г.

Здравствуй, родная моя!

Получил много, много твоих писем. Спасибо, милая! Ты даже не можешь представить, как в эти дни желательны и дороги твои ласковые слова. Вот уже сколько дней прошло большого напряжения, а сколько еще впереди? Целыми днями приходится мотаться над местами боев, а все больше и больше становится земли, где еще так недавно немец сидел, а теперь уже она наша.

Работы сейчас хватает, ну силы пока есть у меня и машина моя работает безотказно. К вечеру сегодня малость посвободней. По сему случаю в бане здорово вымылись, и вот пару строк есть возможность черкануть. А что, Лидок, родные края уже совсем близко! Целую тебя крепко – крепко.

Твой Толюня.

Привет от ребят.

28.6.44 г.

Лидок, милая, сколько радости, сколько счастья!

Могилев снова наш, снова свободен. Слушай сегодня залпы Москвы в честь родины моей и радуйся вместе со всеми: день встречи все ближе.

Пишу тебе эти строки прямо в кабинете. Вот-вот должна огненными брызгами рассыпаться ракета, и … снова предо мной просторы синего белорусского неба, окрашенные немного багряными лучами заходящего солнца. Это сегодня будет последний вылет, потом выпьем фронтовую чарку за победу­-мать.

Целую крепко-­крепко, твой Анатолий.

20.8.44 г.

Добрый день, Лидок!

Так и не удалось написать обещанного большого письма, не пришлось и как следует отдохнуть после не весьма приятной прогулки по немецким тылам. Что же делать, ведь в нашем деле может всякое случиться. Что и как было? Теперь уже наверное скоро, в тихий хороший вечер я расскажу тебе об этих днях. А пока вечерами хоть и не спокойными, я только могу вспоминать о былых и мечтать о будущих хороших временах.

Как живешь ты, Лидок? Как дела? Пиши, родная, чаще. У меня дела так, вроде, ничего. Иногда малость легкие побаливают. Ну, ничего, терпимо. Сегодня месяц, как наградили орденом Отечественной войны.

Пока все, сейчас на разведку, или как у нас называют, «в партизанские края».

Привет от ребят.

Целую крепко, твой Анатолий.

15­-го марта, Восточная Пруссия. Доброе утро, любимая!

Нельзя сказать, что действительно оно доброе в полном смысле слова, но все равно, доброе утро, Лидок! Сегодня позже обычного остаюсь дома, только это ненадолго. Правда, сейчас плотной завесой стоит туман, и трудно ожидать какого­-либо улучшения. Но это только так, на первый взгляд, кажется, а через час, как тяжелая театральная занавеска, туман подымется и повиснет рваными хлопьями низкой облачности над проклятой людьми и богом прусской землей. Снова откроется сцена, освещенная не софитами, а отблеском пожаров и бесчисленными разрывами. Снова начнется для меня очередное действие Великой Трагедии, где мне придется быть и зрителем, и актером.

В данный момент, я зритель. Место мое в третьем ярусе, короче говоря – галерка, потому, что живем мы под крышей в мансарде. На фасаде здания написано готическими буквами «Вилла Верден». А сцена на сей раз представляет собой перекресток шоссейных дорог. Декорация (все, что видно из окна): на переднем плане указатель дорог. Синие стрелки указывают, по какой дороге нужно ехать до населенного пункта и какое расстояние до него. Между прочим, все города, которые перечислены здесь, уже заняты, за исключением только одного. Это по дороге, которая сворачивает налево. Под указателем дороги стоит роскошный диван(?!). Налево за дорогой – кирха, направо – бывший дом, в настоящее время груда обгорелых кирпичей. Задний план не виден из­за тумана. Действующие лица: на перекрестке регулировщик с красным и желтым флажком, на диване с невозмутимым видом сидят двое бойцов, по всей вероятности, ожидают попутной машины.

Можно мысленно представить другую картину: в двух километрах отсюда у стога необмолоченной ржи, словно спеленанный ребенок, стоит «кобра», заботливо укрытая моим механиком, неутомимым Гришей. Определенно, он сейчас в паре с оружейником расхаживает и, поглядывая то на небо, то на дорогу, откуда должен появиться я, гадают о том, придется сегодня им трудиться или нет. Гриша от удовольствия уже потирает руки, что не придется лишний раз доказывать свою любовь к машине. Самолет он считает одушевленной машиной, у него даже выражение такое есть: «Самолет, как женщина, требует к себе максимум ласки и любви». Теперь, если машина обрызгивается грязью, то Гриша все время ноет: «Вы специально в грязь лезете, чтобы мне работы больше было!»

Ну, вот и «антилопа» наша подъехала. Слава богу, что не придется по грязи тащиться. У вас, наверное, уже первая лекция кончилась. Время скоро десять, а я все тебе глупости пишу. Ты уж прости меня.

Да, кстати, как у тебя дела с зачетами, давненько ты об этом не писала.

Жду, целую крепко, твой Анатолий.