Стихи Из домашнего архива

Стихи из моего домашнего архива

* * *Июльский дождь
и Юля -
Как Джульетта :
И сыпь ресниц
И перекрестка жуть -
Где на четыре
На четыре части света
Ты волен всею волею шагнуть.
Но знаешь - есть
Затерянный проулок,
Домов улитки и
Туда шаги:
Такси туда, где
Ты , где сейчас уснула
И в окнах -
Темень, не видать не зги.
Ты боль моя
И морфия не надо.
Живи во мне всей россыпью своей.
Стою на перекрестке
И стихов громада -
Все ближе подступает
И страшней
* * *
Ты была до меня:
Как у Вас там,
В компьютерном гуле?-
До меня доминанта твоя,
Как трассирующая пуля,-
В чьи-то судьбы входила,
Оставляя незрячие дыры.
Нет! Не зря это было,
Чтоб насквозь!
Душу вырвав!
Ты стремилась в меня,
Ты хотела меня пересечь -
Невменяемость,
Суматошество дня -
И бессмысленно плавная речь.
И сухая равнина тахты,
И заброшенных стен обнаженье:
Я -,как зыбь, в напряженном движеньи.
Я бессилен до хрипоты.
Ты -
Была до меня?!
Удивительно: как же -
"До меня" - я не знал тебя даже?
Только - ветер , когда по шоссе
Невидимкой без рева машина.
Я неумный, должно быть, мужчина -
То касанье стирал, как и все.
Но сейчас этот бег твой пресечь -
Сквозь меня, перебив позвоночник...
Постигать электронную речь
Нескончаемой этой ночью
* * *
Сорокалетняя весна
Взметнула сучья надо мною.
Как - по контрасту с синевою -
Неважно выглядит она!
Любой подтаявший сугроб
И пьяный голубь на карнизе -
Своей реальностью, - как вызов,
Как надвигающийся гром.
Когда, мертвенно озарён,
Утрачу сразу всё, что было,
Что сорок раз происходило
Через друзей , подруг и жён:
Сорокалетняя весна
Взметнула сучья надо мною.
Опять глаза полны грозою
И травами душа полна.
* * *
Краток миг - дверцы хряск
У такси тёмен глаз.
Три секунды бегут.
Губы след берегут.
Шёпот - жду, ты звони.
Три секунды. И дни.
Без тебя, напролёт.
Три секунды , как год.
Но настанет повтор.
Снег, рука и мотор.
И услышу опять:
Ты звони, буду ждать...

Поэма Г У М И Л Ё В

Вот и к нему. Или за ним точнее.
В окошке африканская жара
И Ярославль расслабленно тучнеет
По канцеляриям, лабазам и дворам.
Чекист - как тот забытый человек,
Что пулю для него в стихах готовил.
И тот же взгляд из-под прикрытых век,
И то же сумрачное малословье.
В централе надрывает голоса
Последнее Эсеровское лето.
Товарищ! О хотя бы полчаса
Поговори с захваченным поэтом.
Спроси его, как кобры шелестят,
И как слоны трубят на водопое,
Как попугаи блещут на листах,
По - киплинговски споря меж собою.
Спроси его о египтянках - жрицах,
О розовых беспечных кенгуру.
Спроси! Ещё успеют из Столицы
Прервать приказом смертную игру.
-Фамилия?
-Гумилёв.
-Род занятий?
-Поэт.
-Последнее желание?
-Блюдечко вишен.
Чуть дрогнуло скуластое лицо.
Чекист не то сердит, не то обижен-
Ведь между перевиданных концов-
Один такой, чтобы просили вишен.
Рисуется? А может от жары,
От скуки предстоящей смерти спятил?
Ещё мгновенье - и заговорит
Скуластый новоявленный приятель.
-Выкладывай, как в контрики попал,
А попросту, какого хрена надо
Тебе поэту ставить на попа
Советский установленный порядок?
Чай, есть, поди, детишки и жена?
Живи себе - спокойственно и прямо.
А ты - в эсеры, ну кому нужна
Их трижды распроклятая программа?
Вправду поэт?
-Да.
-А песню сочинить можешь - в революционном духе?
-Не знаю. Не писал.
-И правильно дела. Какие у вас, у контры, песни?!
Песенка ваша спетая.
-Я просил вишен!
-Ты что же, Гумилёв, безносой не трусишь?
-Я просил вишен.
-Из убеждённых, значит, Гумилев?
Чекист - к дверям и что-то постовому.
И обернулся, весь из желваков,
Опять далекий, пыльный, незнакомый.
В окошке - известь неба и стены,
Тюремный двор квадратиком приклеен.
Нет, не такой смерть приходила в сны,
Она была красивей и щедрее.
Вожди племён с него сдирали скальп,
Его сжирали алчные акулы,
Он погибал в обвалах Анд и Альп,
В песках Сахары от арабской пули.
А смерть вошла невзрачна и сера,
В саднящем грохоте железных мисок,
В жужжанье мух с тюремного двора
Среди страны, в которой он родился.
Так пусть хоть вишни ядрами садов
Ударят знойной изморозью в пальцы.
Поплёвывая косточки, готов
В лицо судьбы он снова рассмеяться!
Заплаканный Алексей Максимович
В Кремлёвском кабинете
Ещё одного вымолил
У смерти.
"Ах, дорогой мой писатель, Добрая Вы душа.
А как бы с нами - знаете -
Вожаки мятежа?
Вспомните-ка, вспомните:
Юденич на Питер шёл.
На митинге, в близости фронта,
Куприн говорил хорошо:
"Петроград - недалеко! Победа - впереди!
На фонари - большевиков!
Горького пощадим,
Конечно, если попросит,
Дадим ему тихо окать..."
Как Вы легко и просто
Забываете их жестокость?!
Что? Поэт? И даже - большой?
Потеря - словами не высказать,
Ну, хорошо: хорошо: хорошо:
Ох, и достанется нам от Дзержинского!
Он, помнится, большой оратор
И даже теоретик был.
А здесь сейчас, ругался матом,
Затылком стену молотил.
И вдруг, напрягшись, крикнул сипло,
Поняв, что смерть уже близка:
"За мужика! За мать - Россию!
За землю без большевика!"
А залпа, словно вовсе не было,
А был - так мимо полоснул.
Эсер лениво сполз на землю
И словно нехотя уснул:
А что ему кричать? Какие
Найти предсмертные слова?
Ведь он с эсерами впервые
И с ними он знаком едва.
Ему понравилась их ярость,
Их потайная клокотня.
За ними чудились пожары
И храп кулацкого коня.
Чтоб серость - к стенке!.. Чтоб ревели
Колокола вперегонки.
И он ковал бы в той метели
Стихи - горячие клинки:
И вот - конец. И синевой
Глазеет блюдечко меж вишен.
Чекист сморкается и слышно
Скрипит кожанка за спиной.
Ах, до чего же медленно
Работает телеграф!
Поэту б казалось, наверное,
Что столб - это серый жираф.
По - русскому сучковатый,
Длинный и так же худой:
А может, столбы - солдаты,
Цепью идущие в бой?
Их служба проста и сурова:
"Ярославскому ВЧК
Помиловать Гумилёва
Ульянов т ч к"
Ах, до чего же медленно работает телеграф.
Прядёт постромками медными
Столб - российский жираф:
-Ну, вот что, Гумилёв. Нечего время терять.
Пошли.
-Подождите, осталось ещё пять вишен.
Нет шесть: Шесть вишен!
-Разобрало все же. Нашего брата, небось, без
вишен. Пошли, по дороге сжуёшь.
-Вы ещё пожалеете! Я известный поэт!
-Поэт у нас один - товарищ Демьян Бедный.
Пошли.
Вот и конец.
Бессмертие точнее
Над миром африканская жара.
И Ярославль расслабленно тучнеет
По канцеляриям, лабазам и дворам.
Вишневый фарс...
Бессмертие? !
Навряд ли...
Вот разве этому его стихи нужны?!
В матрасе три последние запрятаны
И письмецо для сына и жены.
Централ с рассвета люто салютует
И вдруг, как тигр, перед прыжком притих.
Понять бы силу кожано-стальную,
Залезть в зрачки и посмотреть из них.
Жара в ноздрях. И скользкий запах тлена.
Найти слова, чтоб лихо умереть:
Чу, крадется песчаная гиена,
Феллахова узорчатая плеть:
Не то, не так. Жевать секунды ртом.
Что он кричал - зсер,- тот матершенник?
"Россия - мать !" "мужик ..."
Не так, не то...
Умру, как полагается мужчине!
Закончить фарс достойно и назло
Всем этим кожаным и фанатичным глыбам.
Сейчас ударит...
Пальцы рук свело...
И в залпе крик " За вишенье спасибо!"
Переговариваясь, расходятся.
-Чего это он орал?
-Давай, волоки в покойницкую,
Черт бы их всех подрал.
-Нас бы всех, перевешали -
Коммунист - не коммунист:
Хмурясь, читает депешу
Смертельно усталый чекист.
Смахнул бусинки пота,
Руки - в обхват голове.
Не зря я в нем чуял что-то
От справедливых кровей...
За стол опустился устало,
В бумагу - несколько слов:
"Сегодня в Ярославском ценрале
Расстрелян эсер Гумилёв."
Угрюм скуласт и сер,
Подумал один момент.
Перечеркнул "эсер",
Написал - ПОЭТ...

Page updated

Google Sites

Report abuse