Часть 2. 1809-1871.
ДОМ ВОЕННОГО ГУБЕРНАТОРА

Шпионские страсти

Во внутреннем дворе здания стояли полицейские кареты и министерские экипажи (въездные ворота были со стороны Мойки). Однажды среди этих карет оказалась коляска, конфискованная у  французского агента. Тайну этой коляски раскрыл полицейский агент Фогель, следивший впоследствии и за А.С.Пушкиным. Ф.Н.Глинка в воспоминаниях об удалении Пушкина из Петербурга в 1820 г. рассказывает об этом случае так:

«Фогель был одним из знаменитейших, современных ему, агентов тайной полиции. В чине надворного советника он числился (для вида) по полиции; но действовал отдельно и самостоятельно. Он хорошо говорил по-французски, знал немецкий язык, как немец, говорил и писал по-русски, как русский. Во время Семеновской истории он много работал и удивлял своими донесениями. Служил он прежде у Вязмитинова, потом у Балашева, и вот один из фактов его искусства в ремесле. В конце 1811 года с весьма секретными бумагами на имя французского посла в С.-Петербурге выехал из Парижа тайный агент. Его перехватили и перевезли прямо в Шлиссельбургские казематы, а коляску его представили к Балашеву, по приказанию которого ее обыскали, ничего не нашли и поставили с министерскими экипажами. Фогеля послали на разведку. Он разведал и объявил, что есть надежда открыть, если его посадят, как преступника, рядом с заключенным. Так и сделали. Там, отделенный только тонкою перегородкою от нумера арестанта, Фогель своими вздохами, жалобами и восклицаниями привлек внимание француза, вошел с ним в сношение, выиграл его доверенность и чрез два месяца неволи вызнал всю тайну. Возвратясь в С.-Петербург, Фогель отправился прямо в каретный сарай, снял правое заднее колесо у коляски, велел отодрать шину и из выдолбленного под нею углубления достал все бумаги, которые, как оказавшиеся чрезвычайно важными, поднес министру».

Его роскошные апартаменты, занимавшие целый этаж (их окна выходили на Мойку), напоминали скорее музей или художественную галерею. Трудовые будни героя скрашивали беломраморные статуи, роскошные полотна и волюмы на книжных полках.

Историк А.И.Михайловский-Данилевский рассказывает, что квартира Милорадовича походила скорее на «магазины мебели или изящных художеств по великому множеству разнообразных предметов и вещей, в них находившихся; я не видал нигде подобного убранства: это был совершенно беспорядок, соединенный с утонченнейшим вкусом, например, тут стояли картины Тициана, Вернета, Сальватора Розы, Гвидо Рени, а подле них книги, планы, птицы, трубки, янтарные мундштуки и два фортепиано. Почти каждая горница имела свое собственное освещение; в одной свет происходил от восковых свечей, в другой – от алебастровых ламп, в третьей свечи были приспособлены таким образом, чтобы их не было видно, и они освещали одни картины. Одна комната была вся зеркальная; не только стены, но и потолок состоял из зеркал; другая комната убрана была диванами на турецкий манер, и в ней повешены были самые. Посреди библиотеки был птичник; прекрасные мраморные статуи находились повсюду. «Где же ваша спальня?» – спросил я его. – «У меня нет спальни, – отвечал он, – я провожу ночь, где мне вздумается». В одной зале, где находились прекрасные картины и статуи, я увидел черную мраморную вазу. Возле нее стоял горшок с увядшим кипарисом, и на вопрос мой, что сие значит, хозяин отвечал мне, что «это памятник его потерянного счастья».

Когда в конце 1830 г. после смерти Милорадовича распродавалось имущество славного генерала, в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилось несколько объявлений с описанием «разных переоцененных вещей, принадлежащих покойному Генералу от Инфантерии Графу Милорадовичу». Роскошный перечень обстановки квартиры бывшего генерал-губернатора впечатляет.

Он состоял из «бронзовых и чугунных бюстов, подсвечников, порт, бижу, пресс-папье, жирандолей, бронзовых разной величины подзорных и зрительных трубок, фонтана, резервуаров, зеркальных стекол, ламп, чернильниц бронзовых, шахматной игры, часов в футляре черного дерева с музыкою, биллиарда с шарами и киями, мундштуков, чубуков, часов столовых бронзовых, вазы из Парижа, большого трюмо в черной раме, канделябров бронзовых и хрустальных с бронзою, кушетки с волосяными тюфяками, панорамы с двумя видами, клетки с зеркалными стеклами, исторических карт, новой медвежьей шубы, кровати 2-х спальной, хомутов и седел, саней с полстью, камер-обскуры, ящиков с барельефами, ваз, бюстов, часов, груп, стола, ламп, фигур, каминов с резбою и фигурами мраморных лучшей работы, бюстов, гипсовых колон и пьедесталов под мрамор, картин, писанных масляными красками, художников: Тициана, Сасаферата, Каза Нова, Матвеева, Жана Бата, Вернета, Демарка, Жана Графиера, Вандер-Райдера, Вазария, Подованино, Каналети, Рубенса, Фурини, Роберта, Петр-Нефа Алберта, Гипа, Нефеса, Теньера, Руздаля, Фиданса, Осленя, Пауля Потера, Ван-Дика, Вандер-Нея Голбейна, Скидана, Ван-Дерпьера, Егорова, Канопи, Жерара Дау и других знаменитых художников, эстампов разных видов лучшей работы в золоченых рамах и прочего».

Поэт снабдил эти строки примечанием: «Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф».

Пострадавших, кстати, свозили именно сюда, в генерал-губернаторский дом и здесь на время поселили, выдавая горячее питание. Всего здесь жило около 250 человек. Здесь же выдавалось денежное пособие и всем другим пострадавшим, приходившим за пособием: Александром I был выделен на это 1 миллион рублей – громадная по тем временам сумма.

В тот день вместе с другими и Милорадович присягнул Николаю I. Во время восстания на Сенатской площади он выехал на площадь и стал пытаться уговорить выстроившиеся на площади войска разойтись, и ему это почти удалось: солдаты, любившие славного генерала, знаменитого героя войны 1812 г., уже стали склоняться на его сторону. И тогда декабристы, не желая такого исхода, решили убить генерал-губернатора: князь Е.П.Оболенский ударил его штыком, а мятежник П.Г.Каховский выстрелил из пистолета. Милорадович был смертельно ранен. Его отвезли в конногвардейские казармы, вытащили из груди пулю. После чего он отослал новому императору Николаю свою шпагу – подарок цесаревича Константина, а затем продиктовал завещание, в котором отпускал на волю своих крепостных. Той же ночью он скончался.

Первые тротуары в Петербурге

Именно на Большой Морской еще в конце 1810-х гг. появились первые тротуары, а в 1826 г. перед генерал-губернаторским зданием устроили на мостовой «особые колеи (колесо-проводы) вроде шоссе из битого камня». Колеи устраивались для плавности хода карет. Летом 1830 года улицу перед домом замостили деревянными шестиугольными шашками толщиной в два вершка – это была так называемая торцовая мостовая, которую придумал инженер В.П.Гурьев, племянник министра финансов. «Гурьевский» эксперимент оказался весьма удачным, и со временем большинство центральных улиц столицы оказались покрыты деревянными торцами-шашками. В 1910 г. Большую Морскую полностью замостили торцами. Гурьевскими торцами мостили городские улицы вплоть до конца 1920-х гг.

С 1845 г. Морские улицы освещались стационарными газовыми фонарями. На Большой Морской – одной из первых в городе улиц – зажглись и первые электрические уличные светильники.

«Эссен умом тесен»

В 1829 г. в далекий Оренбург расследовать злоупотребления в крае прибыла комиссия под началом будущего петербургского генерал-губернатора П.Н.Игнатьева. Вины оренбургского генерал-губернатора Петра Кирилловича Эссена не было найдено, тем не менее, Игнатьев посоветовал Николаю I отправить Эссена в отставку. Царь согласился и… 7 февраля 1830 г. назначил его петербургским генерал-губернатором – с тем чтобы, по словам барона М.А.Корфа, «малоспособный старик был всегда под рукой».

Родом из Лифляндии, Эссен рано начал служить в армии, участвовал практически во всех войнах, которая вела Россия в начале XIX века. В Оренбурге, кстати, губернаторская служба Эссена проходила довольно ревностно: в 1827 г. благодаря доносу младшего брата декабриста Д.И.Завалишина Эссен смог предотвратить заговор ссыльных: в результате разоблачения около 30 человек получили продление сроков ссылки и каторги.

П.К.Эссен, человек добросердечный, честный, но с ограниченным умом («Эссен умом тесен», – такая ходила про него присказка), прокомандовал Петербургом вплоть до 1842 г. Эссену приходилось «влезать» в придворные тонкости: по указанию министра Императорского двора он обязывал приглашенным на придворные балы дамам и девицам оставлять свои подписи на особом листе, в котором объявлялась Высочайшая воля относительно нарядов, в которых им следовало появляться в Зимнем дворце. В частности, одно время были запрещены кокошники.

Как жаловался позднее барон М.А.Корф, при Эссене всеми делами генерал-губернаторства заправлял правитель его канцелярии Оводов – «человек не без ума и не без образования, но холодный мошенник, у которого все было на откупу и которого дурная слава гремела по целому Петербургу. Эссен лично ничего не делал, не от недостатка усердия, а за совершенным неумением, даже не читал никаких бумаг, а если и читал, то ничего в них не понимал… Бывало, просматривая бумаги, Эссен спрашивал у Оводова:

– Это кто ко мне пишет?

– Это вы пишете.

– А, это я пишу… О чем?

И, получив ответ, быстро подмахивал бумаги…».

Поэтажные планы и холерный бунт

Судя по поэтажным планам здания 1846 и 1857 гг., в это время генерал-губернаторская квартира располагалась на третьем этаже и состояла из нескольких спальных комнат и комнат детских. На «генеральской» половине находились кабинет генерала, его спальня, уборная и лакейская. Спальня супруги генерала, ее уборная, 6 детских комнат, цветочная, передняя, буфетная, гостиная, зала, девичья и помещения для прислуги составляли обширную половину супруги. Кроме того, на третьем этаже располагались домовая церковь, приемная, фельдъегерская, 3 комнаты для собрания комитетов, а также передняя.

Большая парадная приемная с колоннами находилась во втором этаже. Анфиладу «генеральских» помещений второго этажа составляли гостиная с балконом, кабинет, столовая, буфет и бильярдная), а также казначейская, квартира гувернера (4 комнаты), квартира чиновника при выдаче подорожных, кухня, людские помещения.

Первый этаж был разделен на помещения квартиры правителя канцелярии, квартиру казначея, помещений для женатых и холостых сторожей, жандармов, кучерской, кухни, ледника, бани, ванной и других подсобных помещений. Внизу имелись 3 конюшни на 9 лошадей.

На самое начало губернаторства Эссена пала тяжелая доля борьбы с холерой, поразившей столицу в 1831 г. Простой бедный люд мер тысячами; заподозренных в заражении тащили в полицейские кутузки и в больницы, где никого толком вылечить не могли, и где, как писал литератор и историк П.П.Каратыгин, «несчастного ожидала зараза, если он был здоров, и почти неизбежная смерть, если был болен». Работные люди, крестьяне и ремесленники обвиняли в распространении эпидемии власти и врачей. В возмущении огромная толпа собралась 22 июня (4 июля) 1831 г. на Сенной площади у холерной больницы в доме Таирова. Туда приехал П.К.Эссен, попытавшийся уговорить народ разойтись. Однако его не стали слушать и сдернули на землю. Тогда Эссен вызвал войска, которые рассеяли несчастных.

На следующий день из Петергофа на Сенную площадь прибыл лично император Николай I. Там собралось около пяти тысяч человек простого народа. Царь лично обратился к возмущенным с требованием успокоиться.

Как вспоминала позже баронесса М.П.Фредерикс, император приехал один в коляске на Сенную, «въехал в средину неистовствовавшего народа и, взяв склянку меркурия (тогда лечили холеру меркурием), поднес ее ко рту, – в это мгновение бросился к нему случившийся там лейб-медик Арендт, чтоб остановить государя, со словами: «Ваше Величество лишится зубов». Государь, оттолкнув его, сказал: «Ну, так вы мне сделаете челюсть», и проглотил всю склянку жидкости, чтоб показать народу, что его не отравляют; этим государь усмирил бунт и заставил народ пасть на колени перед собой», чтобы «просить у Всемогущего прощения».

Это событие холерного бунта на Сенной запечатлено в горельефе на памятнике Николаю I на Исаакиевской площади.

Его другом был И.А.Яковлев – отец А.И.Герцена, которому Эссен и генерал А.Н.Бахметев советовали отдать сына в офицеры (этого не произошло). Эссен устраивал каждый год на святках пышный бал, приглашая на празднество множество гостей. На один из таких балов 26 декабря 1834 г. приехал молодой офицер М.Ю.Лермонтов, признавшийся в любви Е.А.Сушковой, с которой танцевал на балу. Сушкова была вне себя от счастья и кроме этого признания больше ничего вспомнить после бала не могла.

При Эссене в 1836 г. в Петербурге изменилась нумерация: именно с этого времени нумерация домов в столице теперь велась не как раньше, по кварталам, а по улицам.

Со стороны Мойки дом также был трехэтажным. Фасад с рустовкой нижнего этажа, замковыми камнями, окнами с наличниками, карнизом с модульонами, сандрики – все это завершалось треугольным фронтоном и полукруглым трехчастным окном; въезд во двор был по центру здания, балконы – на втором и третьем этажах, слева – парадный подъезд. В здании на Мойке находились квартиры казначея и правителя канцелярии, а на третьем этаже – квартира генерал-губернатора (гостиные, спальни, детские комнаты и другие помещения). В парадной части генерал-губернаторских апартаментов интересны были бильярдная, гостиная с балконом, кабинет, а за ним вход в столовую, находившуюся в дворцовом флигеле вдоль стены соседнего здания.

На крыше здания на башне (каланче) высотой около 12 метро был устроен оптический (семафорный) телеграфа системы француза Шато. Телеграф позволял за считанные минуты связаться с Зимним дворцом, пригородными царскими резиденциями, выйти на связь с Варшавой. Сигналы подавались с помощью деревянных семафоров, ночью освещавшихся фонарями. Сооружение линии семафорного телеграфа для связи с Варшавой протяженностью около 1200 км было завершено в 1839 г. Сигнал до Варшавы шел 15–20 минут. Линия связи обслуживалась двумя тысячами служащих. При плохой погоде передача сигналов замедлялась до 3–5 часов. Оптический телеграф в генерал-губернаторском доме функционировал до 1842 г., после чего башню, благодаря которой этой небольшой дом доминировал над всеми другими в округе, разобрали.

7 апреля 1846 г. Кавелин вследствие расстроенного здоровья был уволен от должности С.-Петербургского военного генерал-губернатора и сделан сенатором и членом Государственного Совета. Вероятно, придя из-за этого в ярость, экс-губернатор стал избивать жену, открыл все окна в комнате, где лежали его дети, заболевшие корью, бросился с ножом на их учителя. В результате его повязали жандармы и отвезли лечиться в роскошное заведение для умалишенных в Германии, на что государь пожертвовал 4 тысячи червонных. И там, что интересно, его вылечили! Кавелин пришел в себя и стал смирным, нормальным человеком.

Но осадок остался надолго. Князь П.А.Вяземский, к примеру, в письме к В.А.Жуковскому иронически отмечал:

«Знаешь ли ты, что твой приятель Кавелин немного рехнулся. Забавно, или прискорбно, как хочешь или как взглянешь, то, что он месяца два колобродил, сажая встречного и поперечного на съезжую в исправительный дом, ругался, придирался ко всем и все-таки полновластно управлял городом. Россия баба здоровая. То ли выдержать может: ничем не проймешь ее, ни Наполеоном, ни Кавелиным».

Как лопнул городской водопровод

На генерал-губернаторском посту Кавелина сменили боевые генералы, участники войн с Наполеоном – Матвей Евграфович Храповицкий (1846-1847 гг.), Дмитрий Иванович Шульгин (1847-1854 гг.) и граф Павел Николаевич Игнатьев (1854-1861 гг.), впоследствии, в 1872-1879 гг., председательствовавший в Комитете министров.

Губернаторство Игнатьева в целом было неудачным. Он пытался закрывать доступные народу популярные газеты и воскресные школы «за распространение пагубной пропаганды», не желая даже слушать Городскую думу. В 1858 г. проложил первый городской водопровод «английской системы», но трубы не выдержали русских холодов и полопались. В 1861 г. обратился к купцам с призывом устроить в Санкт-Петербурге сады для горожан с взиманием небольшой платы за их посещение, но купцы раскошеливаться не хотели. В том же году ему пришлось отбивать атаки революционно настроенного студенчества, которое пыталось устроить погром в доме попечителя Санкт-Петербургского учебного округа генерала Г.И.Филипсона в Колокольной улице. Студентов Игнатьев разогнал, но Александр II, вернувшийся из Крыма, отправил его в отставку.

«Покровитель косматых нигилистов» светлейший князь Суворов

После чего Петербург возглавил «генерал-либерал» светлейший князь Александр Аркадьевич Суворов (1804-1882) – внук прославленного генералиссимуса, личный друг императора Александра II. В 1825 г., будучи членом тайного общества декабристов, он, как говорят, был замечен на Сенатской площади, наказан не был, но его отправили на Кавказ. Участник войны на Кавказе, войн с персами, турками и подавления польского мятежа 1831 г. Генерал-губернатор Прибалтийского края (Лифляндии, Эстляндии и Курляндии) в 1848-1861 гг., которым правил при поддержке немцев и прибалтов.

«Суворов переселяется в Петербург, на должность генерал-губернатора, и не прошло года, как этот самый шампион [здесь: поборник (фр.)] баронов в Остзейском крае делается самым воодушевленным покровителем всех либеральных идей эпохи, до антидворянской включительно», – вспоминал князь В.П.Мещерский.

Петербургский генерал-губернатор в 1861-1866 гг., князь Суворов первым делом выпустил из Петропавловской крепости всех арестованных студентов и сделал поблажки для содержания в крепости критика Д.И.Писарева. Репрессивные меры против либералов по случаю известных «нигилистических пожаров» мая 1862 г., когда поджигателями города столица чуть было не стала революционным костром, князь Суворов блокировал и вообще был известен тем, что всячески покрывал «революционных демократов» и прослыл их большим другом и покровителем. В 1863 г. он отказался пожать руку подавителю польского мятежа М.Н.Муравьеву, предлагал Н.Г.Чернышевскому заграничный паспорт для эмиграции (от чего тот отказался и почти на всю оставшуюся жизнь загремел в лагеря).

«С рекомендациями князя Суворова толкались по Петербургу, ища занятий, всевозможные косматые нигилисты: князь Суворов любил с ними заигрывать» (князь В.П.Мещерский).

Вместе с тем, либералов, чем-то не угодивших ему, князь Суворов, решительно разгонял. Так, после майских пожаров он приказал закрыть Шахматный клуб, размещавшийся в доме Елисеевых на Невском проспекте (ныне дом 15). В этом клубе под предлогом игры в шахматы собирались известные литераторы-либералы той поры.

В Петербурге при князе Суворове за небольшие пять лет было многое сделано. В частности, были пущены первая конка, второй водопровод, сооружена первая водонапорная башня на Шпалерной улице; город получил в собственность часть Юсуповского сада; на Невском проспекте возник Екатерининский сквер; подвергся радикальной перестройке Апраксин двор (в том числе за счет собственных средств Суворова), урегулирована застройка в районе Невского и Лиговского канала, благодаря чему на Песках появился Греческий проспект; обустроена местность Галерной гавани на Васильевском острове, в честь чего эта местность получила его имя (Суворовский участок); у Кронверка открылся сад «Зоология» (впоследствии городской зоопарк); уличные фонари стали керосиновыми, а кладбища начали приводиться в порядок.

«Он был очень красив и в зрелых гг., – вспоминал граф С.Д.Шереметев. – Высокого роста, величественная осанка, открытый взгляд, громкий и откровенный смех. Он казался простым, приветливым, добродушным, настоящим барином, и любил он щеголять своею независимостью, правдивостью перед сильными мира, своею почтительною развязностью и особыми подкупающими приемами. У него был свой дом на Б. Морской, одноэтажный и очень удобный, в котором я в детстве часто бывал… Мелочный и раздражительный, он не прощал врагам и преследовал их, сколько мог. Он вечно бранился, ворчал, злословил, подводил и, насколько мог, вредил своим недругам. Особенною его ненавистью пользовались М.Н.Муравьев и Ф.Ф.Трепов».

«Либеральный суворовский» период в истории петербургского генерал-губернаторства закончился тем, что 4 апреля 1866 г. террорист Дмитрий Каракозов у решетки Летнего сада выстрелил из пистолета в царя. Он в него не попал, однако Суворов был смещен с генерал-губернаторского поста «за слабость и нераспорядительность», а пост генерал-губернатора Санкт-Петербурга по настоянию шефа III Отделения графа П.А.Шувалова 4 мая 1866 г. был упразднен. Чтобы снять Суворова, партии реакции потребовалось приложить неимоверные усилия, и это падение князя знаменует собой переход к «реакционному периоду» правления Александра II.

«Все в городе очень довольны увольнением Суворова и сменою обер-полицмейстера [И.В.Анненкова]. Оба тем только и были замечательны, что производили страшную инерцию в полицейском управлении и отличались гуманным обращением с ворами и мошенниками», – записал в дневнике цензор А.В.Никитенко.

«Чтобы судить о том, чем был тогда полицейский режим в Петербурге, достаточно припомнить, что тогда обер-полицмейстером был добрейший и честнейший генерал Анненков, вид которого, всегда растерянный, всегда нерешительный, всегда добродушный, изображал собою добрую старушку, и больше ничего» (князь В.П.Мещерский).