Он любил этот город…  // Юлиана Полякова // Веч. Харьков. – 2003. – 6 мая.

Не стало Александра Юрьевича Лейбфрейда. В это до сих пор верится с трудом – он казался неотъемлемой частью Харькова, хранителем души города, несмотря на то, что последние три года в силу семейных обстоятельств жил в Германии, в Дортмунде.

А родился он в Харькове 3 октября 1911 года в семье инженера-строителя  Юрия Марковича Лейбфрейда. С раннего детства его окружала атмосфера любви к родному городу, его истории и архитектуре. Юноша закончил строительную профшколу, затем, в 1932 году, архитектурный факультет Харьковского инженерно-строительного института. С 1931 по 1952 год А. Ю. Лейбфрейд работал в харьковском отделении Промстройпроекта (позднее – Государственный проектный институт) в должности архитектора, руководителя мастерской, начальника архитектурного отдела, главного архитектора института. За эти годы стал автором более 100 проектов промышленных и общественных зданий, 40 из которых было воплощено в жизнь. В годы войны А. Ю. Лейбфрейд занимался проектированием военных заводов. Вернувшись в 1943 году в Харьков, принимал участие в восстановлении родного города – проводил реконструкцию Плехановского путепровода в Харькове, разрабатывал проект восстановления и расширения главного корпуса Харьковского турбинного завода. 

Еще в 1935 году А.Ю. Лейбфрейд начал по совместительству преподавать в Харьковском инженерно-строительном институте. Перед войной он практически закончил работу над диссертацией. Так получилось, что в 1941 году, по пути в Миасс, из чемодана с вещами воры вытащили все, кроме фотоаппарата и блокнота с библиографическими записями. Этот блокнот помог Александру Юрьевичу восстановить пропавшие материалы, и уже в 1945 Лейбфрейд стал кандидатом архитектуры. С 1947 по 1986 год он был доцентом ХИСИ, воспитав не одно поколение харьковских зодчих. И после выхода на пенсию А.Ю. Лейбфрейд продолжал консультировать студенческие дипломные проекты. В 1990 году он вместе с художником  В. Я. Савенковым завершил проект мемориала в Дробицком яру, посвященного памяти многих тысяч евреев, уничтоженных фашистами в годы оккупации Харькова.

Он вел активную краеведческую работу, выступал с лекциями, писал книги и статьи, консультировал многих пишущих о Харькове и снимающих о нем фильмы. Среди них – вышедшая в 1982 году книга «Госпром», написанная в соавторстве с Э. Звоницким, увидевшая свет в прошлом году книга «Харьков. Вчера. Сегодня. Завтра», созданная совместно с И. Н. Лаврентьевым, Ю. М. Шкодовским. А. Ю. Лейбфрейд был инициатором и одним из авторов путеводителя по нашему городу «Харьков. Архитектура. Памятники. Новостройки», вышедшего в 1985 году.

 О том, каким он был архитектором, ученым, преподавателем еще напишут  другие. Расскажу о том Александре Юрьевиче, которого знала и любила я.

Судьба подарила мне возможность почти десять лет общаться с этим человеком. Мы вместе работали над книгой «Харьков. От крепости до столицы», вышедшей в 1998 году.

Как создавалась наша книга? Александр Юрьевич писал о зданиях, я добавляла, то, что смогла найти, о людях, так или иначе с этими домами связанных. Александр Юрьевич снова переписывал всю главу, затем я правила. После этого он собственноручно перепечатывал все на старенькой машинке. Иногда возникали споры, тогда мы искали какой-нибудь компромиссный  вариант. Я как-то всегда помнила, что это – его книга, что он ее давно обдумал и решил, какой ей следует быть. Моя задача была – исправлять некоторые погрешности стиля (тут Александр Юрьевич вполне мне доверял!). И никогда, ни разу не дал мне понять, что он – специалист, академик и т.д., а я всего лишь библиотекарь.

Работа была окончена, но общение не прервалось и постепенно переросло в дружбу, которой абсолютно не мешала разница в возрасте. Скажу больше, в некоторых вещах я была гораздо консервативнее, мне не хватало эрудиции, широты, просто опыта. Например, я долго приноравливалась к некоторым новациям в театральных постановках харьковских режиссеров. А Александр Юрьевич, видевший спектакли Курбаса и Мейерхольда, воспринимал все гораздо спокойнее. Он с восторгом говорил о поэзии В. Хлебникова, а я только подступалась к ней. Мы многое воспринимали по-разному. Например, рассматривая картину, Александр Юрьевич совершенно не интересовался сюжетом – ему было важно только то, как это сделано. От него я впервые узнала о замечательном украинском художнике А.Петрицком. Я любила делиться с ним всякими послепремьерными впечатлениями. При этом увлекалась, начинала что-то показывать в лицах. Александр Юрьевич слушал меня с улыбкой, но часто неожиданно резюмировал: «Я понял: все это малоинтересно». И мы хохотали. Иногда выбирались вместе в театр или на концерт. Билеты в таких случаях покупались заранее, все было очень торжественно. Мне приходилось наряжаться, чтобы хоть как-то соответствовать. Александр Юрьевич знал и любил музыку, в молодости сам играл на фортепиано. Дружил с рано умершим талантливым харьковским пианистом Леонидом Сагаловым. Любил вспоминать, как ездил на его московский триумфальный концерт. Он вообще многих знал и со многими общался – с выдающимся чтецом Дмитрием Журавлевым, например.

Мне, как и многим посетителям этого дома, было бесконечно интересно слушать воспоминания Александра Юрьевича о детстве и первых годах советской власти, о Харькове 30-х годов, о войне и эвакуации, о заграничных поездках. Это были разные истории, веселые и грустные, часто – с неожиданным концом.

Он не просто любил жизнь и считал себя эпикурейцем (мне когда-то была подарена тоненькая самодельная книжечка высказываний любимого философа). Он не стыдился открыто проявлять чувства – любовался цветами, плодами, красивой тканью или посудой. Мог вернуться с изобильного осеннего базара с красными и желтыми перцами, лиловыми баклажанами, зеленью, и разложив все это на столе, увлеченно писать натюрморт. Он учился рисованию в юности у художников М.Р. Пестрикова, С.М. Прохорова, А.К. Симонова. Его работы много раз выставлялись в Доме архитектора и других залах Харькова. Несколько выставок его работ увидели жители Дортмунда. Переехав в Германию к старшему сыну, Александр Юрьевич заполнял рисованием все свободное время. А его оказалось много – ведь никто больше не тревожил телефонными звонками, не настаивал на срочных встречах, не просил консультаций по вопросам истории и архитектуры. Оставались письма, на которые мы не всегда отвечали в срок (и это теперь – вечная, горькая вина). Оставались прогулки с фотоаппаратом и блокнотом. Ведь в Харькове день был расписан чуть ли не по минутам – встречи, походы и поездки, консультации, работа над рукописями. Он был чрезвычайно, старомодно пунктуален, все у него было аккуратно  разложено по ящикам и папкам, страницы тетрадей и блокнотов пронумерованы. На огромном рабочем столе царил идеальный порядок. Стол обычно был покрыт зеленой бумагой. Иногда я тайком писала на ней какие-нибудь рифмованные строчки. Мои стихи ему не очень нравились, но всякий раз, меняя бумагу, он вырезал их и складывал в отдельную папку: «Пять строк, написанных украдкой, На бледной зелени стола… Так стал Ваш стол моей тетрадкой, Наградой – Ваша похвала».

При всей занятости его вполне хватало на безобидное хулиганство. Например, он с гордостью показывал мне каллиграфически выписанное старинным почерком письмо, отправленное ректору Харьковского университета от имени В. Н. Каразина. В нем содержалось требование переставить памятник основателю университета к центральному входу в главный корпус этого учебного заведения.

 Мы встречались каждую неделю. Он ждал моего прихода, покупал какие-нибудь вкусности. Мы пили чай или кофе и разговаривали о пустяках или о важном. И привычность встреч как-то не заслоняла и не умаляла его масштаб. В нем была удивительная мужская готовность подставить плечо, взять на себя какие-то мои невзгоды и трудности. При этом почти никогда не жаловался на собственные боли и неурядицы. Он знал, что мне без него будет трудно жить, поэтому чуть ли не до последнего дня молчал о своем отъезде. Александр Юрьевич был для меня универсальным нравственным ориентиром, хотя никогда впрямую не высказывал неодобрения. При этом умел называть вещи своими именами, мог трезво, иногда жестко судить о людях.

 Александр Юрьевич Лейбфрейд умер во сне в ночь с 25 на 26 апреля 2003 года. И как-то мало утешают мысли о том, что он прожил большую красивую жизнь, многое успел в ней. Осталась печальная пустота, и какая-то вина и недоговоренность. И вопросы, которые больше некому задавать.