Когда я познакомился с Нилом Харбиссоном, киборгом из Барселоны, он выглядел как обыкновенный местный хипстер, если бы не одно отличие: из копны светлых волос на затылке торчала черная антенна.

Мы встретились в декабре. Харбиссон был в черном пальто, надетом поверх застегнутой на все пуговицы серой рубашки, и узких серых брюках. 34 года, родился в Белфасте, вырос в Испании, страдает редким заболеванием – ахроматопсией: полностью лишен способности к восприятию цветов.

Харбиссон никогда не считал жизнь в черно-белом цвете недостатком: «Зато я могу разглядеть предметы с очень большого расстояния. К тому же я гораздо легче, чем большинство людей, запоминаю формы, потому что меня не отвлекает цвет». Правда, признается Нил, ему всегда было очень интересно увидеть, каков мир в цвете. Музыкально одаренный, еще подростком Нил загорелся идеей попытаться увидеть цвета через призму звуков. А 14 лет назад он отыскал хирурга (его имени не называют), который согласился вживить молодому человеку кибернетическое оптимизирующее устройство.

Волоконно-оптический датчик, нависающий у Нила на уровне лба, улавливает цвета предметов, находящихся у него перед глазами, а микрочип, вживленный в череп, преобразовывает волновую природу света в вибрации в затылочной части головы. Эти вибрации становятся звуковыми частотами, воспринимаемыми костями черепа. Нил точно определил цвет моего блейзера как голубой и, направив антенну на свою подругу, танцовщицу и хореографа Мун Рибас, заключил, что цвет ее жакета – желтый. На самом деле это был оттенок горчичного, но, как пояснил сам Нил, в Каталонии, где он вырос, «о горчице никто понятия не имеет».

Когда я спросил у Нила, каким образом докторам удалось прикрепить устройство к черепу, он, нимало не смущаясь, раздвинул волосы на затылке, обнажив место входа антенны. Показался небольшой участок розоватой плоти, прижатой прямоугольной пластиной с двумя фиксаторами. Два имплантата: один удерживает вибрирующий микрочип, другой представляет собой коммуникационный узел, позволяющий друзьям Нила пересылать ему цвета по Bluetooth на его смартфон.

Самая невероятная функция «антенны» заключается в способности, которая появилась у Нила и которой лишены все мы. Он посмотрел на лампы, расположенные на крыше, и почувствовал, что инфракрасные выключатели, активирующие их, не работали. Затем, взглянув на клумбу, «разглядел» ультрафиолетовые отметины, указывавшие, где именно в сердцевине цветка расположен нектар. В общем, Нилу Харбиссону удалось не просто обрести способности, присущие большинству из нас от рождения, но и превзойти их.

Классическая эволюция видов продолжается, и весьма активно. Не так давно нам было известно, чем занимаются лишь несколько из добрых 20 тысяч генов, кодирующих белки в наших клетках, то есть отвечающих за все функции организма. Сегодня мы понимаем, чем конкретно занимаются около 12 тысяч из них.

И пусть гены составляют ничтожно малую долю ДНК в нашем геноме, кладезь генетической информации уже подарил ученым десятки примеров относительно недавних эволюционных изменений человека. Современный, в плане анатомического строения, человек, как известно, начал свой путь из Африки 80 000–50 000 лет назад. Наше изначальное генетическое наследие способствовало выживанию в теплых условиях – именно там, где вид впервые эволюционировал от ранних гоминин до человека разумного. С тех пор люди расселились по всей планете, и приспособление к новым условиям среды привело к изменениям наших генов. Таких примеров множество.

Эволюция беспристрастна: как только возникает шанс повысить выживаемость вида, генетические преобразования идут сразу несколькими путями. Например, народы Ближнего Востока от непереносимости лактозы защищает другой вариант гена, нежели европейцев. У африканцев обнаружено около полудюжины генетических изменений, которые помогают им противостоять малярии (но одно из них ведет к развитию серповидноклеточной анемии, если измененный вариант гена ребенок унаследовал от обоих родителей). За последние полвека ученым удалось открыть разные механизмы адаптации у жителей Анд, Эфиопии и Тибета, которые помогают им выживать в условиях высокогорья. У жителей Анд эти мутации позволяют сохранить высокий уровень кислорода в крови. Тибетцы получили ген, полезный для условий высокогорья, от денисовцев, загадочных родственников человека, вымерших десятки тысяч лет назад. Все эти адаптации дают аборигенным народам возможность дышать горным воздухом, в котором содержится мало кислорода.

В «Происхождении видов» Чарлз Дарвин утверждал: «Естественный отбор – сила, постоянно готовая действовать и столь же неизмеримо превосходящая слабые усилия человека, как произведения Природы превосходят произведения Искусства». Книга была опубликована в 1859-м. Верно ли это утверждение сегодня? И было ли оно верным в век Дарвина? Биологическая эволюция может быть неизбежной и, вероятно, гораздо более эффективной, чем преобразования, доступные человеку при скрещивании разных видов растений и животных. Но насколько она важна сегодня в сравнении с теми устройствами и технологиями, которые может создать человек? Перефразируя палеоантрополога Милфорда Уолпоффа, что с того, что вы быстро бегаете, если есть возможность ехать верхом?

Тем не менее в полной мере воспользоваться преимуществом смогли бы только потомки такого человека. По Шульману, через десять поколений коэффициент интеллекта потомков на 115 пунктов превысил бы IQ их пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-бабушки. Ученый отметил, что он опирался на самые оптимистичные прогнозы. Однако, даже при более низкой результативности, среднестатистический потомок все равно получил бы интеллект, равный интеллекту того, кого мы сегодня сочли бы гением. Вот только кто захочет два столетия ждать гениального отпрыска? Шульман между тем указывает еще на один очевидный факт: «Через десять поколений возможности компьютерных программ, вероятно, превзойдут возможности любого, даже самого высокоразвитого человека».

Но есть и более серьезное препятствие в осуществлении подобного сценария: мы еще слишком мало знаем о генетической обусловленности интеллекта, чтобы научиться выбирать «самый умный эмбрион». Признавая существование проблемы, авторы исследования утверждают: приблизиться к ее решению мы сможем уже через 5–10 лет.

На первый взгляд это маловероятно. Генетическая основа интеллекта очень сложна. Каждый из отдельных аспектов – вычислительные и аналитические способности, ориентация в пространстве, эмпатия – имеет безусловно полигенную природу, и к тому же все они подвержены влиянию факторов окружающей среды.

В 2014 году Стивен Хсу, вице-президент по научным исследованиям в Мичиганском государственном университете и один из основателей Лаборатории когнитивной геномики в Пекине, предположил, что на развитие интеллекта влияет приблизительно 10 000 вариантов генов. В той же статье он пишет, что управлять таким огромным количеством генетических вариантов люди смогут уже «в ближайшие десять лет». Другие ученые вообще считают, что для отбора «умных эмбрионов» вовсе необязательно изучить все варианты. «Вопрос не в том, как много мы знаем или не знаем, – говорит Джордж Чёрч. – Вопрос в том, сколько нам нужно знать, чтобы добиться результата. Много ли мы знали об оспе, когда изобрели вакцину?».

Если предположения Чёрча и Хсу верны, вскоре единственным препятствием на пути к развитию станем только мы сами. Не факт, что мы захотим применить методы евгеники к нашему геному. Но остановит ли нас это? И если да, то надолго ли? В одной из лабораторий Чёрча была разработана технология под названием CRISPR/Cas9. Эта технология (National Geographic уже писал о ней, см. «Скальпель для генов» на сайте www.nat-geo.ru) позволит исследовать пределы человеческого любопытства. Впервые испытанная в 2013 году, CRISPR стала процедурой, которая позволяет быстро и точно изменять ДНК. То, на что раньше у ученых уходили годы, теперь можно сделать за считаные секунды.

Долго ли нам придется жить в неопределенности? Все мои собеседники единодушны: нет. Некоторые ссылались на прецедент ЭКО. Изначально его рекламировали как медицинскую процедуру для семейных пар, страдающих бесплодием, но вскоре стал очевиден потенциал ЭКО в искоренении серьезных генетических заболеваний. Супруги, у которых была выявлена мутация, способная вызвать болезнь Гентингтона или Тея-Сакса, использовали ЭКО, чтобы отобрать для вынашивания зародыши, свободные от заболеваний. Многие считают эту процедуру полностью оправданной. «Запрет на использование подобных технологий или отказ от них означает признание того, что эволюция всегда была благосклонна к человечеству, – говорит Линда Макдоналд Гленн, специалист по биоэтике Университета штата Калифорния в Монтерей-Бэй. – Как бы не так! Подумайте о болях и страданиях, которые приносят наследственные дефекты».

Как только ЭКО стало привычной процедурой, ее стали использовать не только для предотвращения заболеваний, но и для выбора пола будущего ребенка. Это особенно важно в странах Азии, где семьи мечтают о сыне, но и в странах Европы и Америки родители все чаще говорят о достоинствах «сбалансированных семей».

Здесь и пролегает граница, за которой начинаются серьезные этические проблемы. Но мы – тот самый вид, который не умеет вовремя остановиться. «Специалисты по ЭКО рассказывали мне, что могут выявлять многие другие характеристики будущего плода, такие как желаемый цвет глаз или волос», – поделилась со мной Гленн. Любой сможет заполучить зеленоглазого малыша со светлыми волосами – стоит только попросить.

По сравнению с ЭКО технология CRISPR гораздо сложнее, могущественнее – и несет в себе куда больше рисков, связанных со злоупотреблением ею. Один из разработчиков CRISPR, профессор химии и молекулярной биологии из Калифорнийского университета в Беркли, Дженнифер Дудна, рассказывала сон, в котором к ней явился Адольф Гитлер с головой свиньи, чтобы узнать секреты технологии. Недавно Дженнифер написала мне: она очень надеется, что генетический мораторий сохранится на долгие годы.

С другой стороны, невозможно отрицать потенциальную пользу CRISPR. Линда Гленн верит, что, прежде чем приступить к применению технологии, все тщательно обсудят. «Что будет считаться нормой в процессе совершенствования человека? – спрашивает она. – Кто устанавливает планку? И что вообще означает “совершенствование”?». Многие эксперты, однако, не думают, что кому-то захочется что-то обсуждать. Как только будет доказана безопасность технологии для человека, этические вопросы тут же уйдут с повестки дня, как это уже было с ЭКО.

Расширение возможностей человека вовсе не говорит о том, что речь пойдет о супергероях. В тела сотен людей имплантированы устройства радиочастотной идентификации. Благодаря им можно открывать дверь дома или заходить в учетную запись на компьютере, даже не прикасаясь к ним. Компания Dangerous Things («Опасные штучки») утверждает, что продала 10 500 чипов радиочастотной идентификации. Более того, они поставляют наборы «сделай сам» для установки чипов под кожу в домашних условиях.

Покупатели таких наборов называют себя body-hackers («хакеры тела»). Кевин Уорвик, британский ученый-кибернетик, был первым, кому имплантировали устройство радиочастотной идентификации в далеком 1998 году. Кевин рассказал мне, что его решение вполне естественно вытекало из необходимости работать в здании, где все замки, автоматические датчики света и регулировки температуры в помещении были компьютеризированы. Уорвику хотелось быть таким же «умным», как и здание, в котором он работал.

Те, кто проводит над собой такие опыты, напоминают мне первых людей, пытавшихся научиться летать, прикрепляя к рукам длинные палки с перьями. Но в тот самый момент, когда я попросил Харбиссона показать место на голове, где вживлена антенна, мне открылось нечто большее. Я сомневался, была ли моя просьба уместной. Но готовность, с которой Харбиссон продемонстрировал мне антенну, напомнила мне, как охотно люди хвастаются новым смартфоном или фитнесс-трекером. И мне стало по-настоящему интересно понять, в чем на самом деле разница между Харбиссоном и мною или любым из нас.

Всемирно известная компания маркетинговых исследований Nielsen в 2015 году опубликовала отчет, сообщив, что среднестатистический человек старше 18 проводит около десяти часов в день, уставившись в экран. (По сравнению с 17 минутами в день, которые мы тратим на занятия спортом.) Я все еще помню номер домашнего телефона одного из моих лучших друзей детства, но на память не назову ни одного номера сотового друзей нынешних. (И сказанное справедливо в отношении семи жителей Великобритании из десяти.) 10 процентов американцев принимают антидепрессанты. (Среди женщин в возрасте от 40 до 60 лет эта доля составляет 25 процентов.) При этом есть исследования, согласно которым для многих подобных пациентов лучшим лекарством стала бы простая прогулка по лесу. Шлемы виртуальной реальности – одна из самых продаваемых игрушек для геймеров. Машины – это наши ноги, калькуляторы – ум, а Google – память. В современном мире нашу жизнь можно признать биологической только отчасти. И не существует незыблемых и однозначных границ между организмом и технологией, между углеродом и кремнием. Возможно, мы пока не очень представляем, куда направляемся, но одно совершенно ясно: оттуда, где были раньше, мы сегодня ушли.

Д. Т. Макс – сотрудник журнала New Yorker, автор книги «Семья, которая не могла спать».

Оуэн Фримэн – художник-иллюстратор из Лос-Анджелеса, известен произведениями на научно-популярные и исторические темы.

Альваро Валиньо, художник, чьи работы регулярно публикует National Geographic, подготовил иллюстрации-пиктограммы.